Текст книги "Тот, кто стоит за спиной"

Автор книги: Евгений Покровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Что слышал?

– Ну все, что вы ему говорили, – лейтенант впервые едва заметно улыбнулся.

– А что я ему говорил? Я не помню, – Половцев озадаченно смотрел на раненого.

– Вы ему много наговорили… Скажите, вы действительно это… ну, про Бога?

– Не знаю…

– Странно! Как же так? Вы же сами его…

– Подождите, Валентин, что-то здесь не так! – сказал Половцев глядя на свои часы-луковицу. Часы встали. – Что-то не так, а что – понять не могу! Он сказал, что позвонит в семь. Почему в семь? Нет, здесь что-то не так.

И вдруг он понял, что не так!

Часы, его часы стояли… но он прекрасно слышал тиканье часов где-то совсем рядом. Да, рядом тикал часовой механизм!

Половцев подскочил к лейтенанту.

– У вас часы механические? – спросил он.

– Мои часы встали, когда я рыб кормил, – ответил лейтенант.

– А у того? – Половцев кивнул на Кузю.

– У него электронные, – лейтенант недоуменно смотрел на Половцева.

– У курчавого тоже, – сказал литератор и замер.

– А что такое? – насторожился лейтенант.

– Тикает! – шепотом произнес Половцев и посмотрел на Кирюхины часы. – Без десяти секунд семь. А в семь… Скорей!

Половцев схватил лейтенанта за шиворот и потащил его вон из землянки. Лейтенант, понимая, что сейчас произойдет что-то страшное, помогал ему изо всех сил. Литератор вышвырнул лейтенанта из землянки. Оставалось еще около двух секунд… Склонившись над Кирюхой, Половцев обнял его под мышки и буквально вынырнул из-под земли, накрыв Кирюху собой. И земля дрогнула.

Грянул взрыв. Вырвавшийся из-под земли огонь отбросил Половцева и Кирюху от землянки. Взрывная волна подняла в воздух горящие обломки и что-то круглое. Раздался тонкий надрывный писк, резко запахло паленым мясом.

Откатившийся от землянки опаленный шар вдруг развернулся и оказался большой крысой. Шерсть на крысе почти полностью сгорела, и синеватое в прожилках тело ее покрылось пузырями ожогов.

Но крыса была еще жива. Издавая непрерывный писк на самой высокой ноте звучания, она уползала в кусты…

Половцев не потерял сознания. Огонь, только лизнув его тело и опалив одежды, вынес его из-под земли и положил в прохладную траву.

– Вы уже дважды спасли меня, – прошептал удивленный лейтенант. – Почему?

– Послушайте, Валентин, – Половцев сидел на земле рядом со сладко «почивавшим» Кирюхой, – надо догнать этого вашего водителя, – лицо литератора выражало решительность.

– Как же мы его догоним? Ведь мы не знаем, где он. И потом, я не могу идти…

– А мы и не пойдем. Мы поедем, – Половцев вновь с крайним удивлением прислушивался к себе. Это были не его слова и не его поступки. Кто-то посторонний (потусторонний?) властвовал в нем.

* * *

Патологоанатом Миша Бурков все поглядывал на своего нового клиента.

«Молодой еще, – думал он вполне равнодушно, – жира совсем нет. Это хорошо…» Мысли патологоанатома постепенно приходили в норму после его утренней стычки с семьей. После чая жена потрясла у его ничем не выдающегося носа театральными билетами и угрожающим тоном заметила, что если только он (гад такой!) заставит ее ждать хотя бы минуту, то грянет буря, потому что она, видите ли, женщина, а женщина любит, чтобы ее саму ждали где-нибудь с букетом цветов.

Бурков не любил театр, где только играли жизнь. Он не любил сцену, на которой жалко кривлялись – охали, ахали, обнимались и обманывали друг дружку! – все его будущие клиенты, не обращая никакого внимания и даже не замечая Миши Буркова – своего последнего Станиславского и Немировича-Данченко. «Не верю! – зевая, говорил Миша сам себе. – Не верю, пока не проверю!» Тут Миша хитро улыбался, хотя мог бы и гомерически захохотать, как, например, Мефистофель в опере Гуно…

Итак, Миша не любил театр. В последнее время в нем очень уж часто раздевались прямо на сцене, и тогда патологоанатом ловил себя на мысли, что искусство стремительно приблизилось к больничной анатомичке.

Выпустив сюжетную нить, он начинал вполне профессионально «прицениваться» к материалу, одним взглядом повторяя с телами молоденьких и бесстыжих барышень те характерные бесстрастные движения от паха к подбородку, которые он привык проделывать с помощью своих больших и острых ножей. Когда Бурков сидел в первых рядах и к тому же имел в руке бинокль, в который видел все: и круги под глазами и одутловатость лица и дрожание пальцев, он иной раз позволял себе даже сделать что-то вроде медзаключения, например: «Э, голубчик, да у вас печень не стандарт! Хм, а вот почки как раз пока ничего себе, можно еще пользоваться… А вот мы щас посмотрим!»

Как раз это последнее восклицание (вслух и весьма громко!) и возвращало обычно патологоанатома к действительности, вернее, к сладкому обману лицедейства…

На этот раз жена Буркова с вызовом взялась гладить его черный костюм.

– Ну только посмей мне опоздать! Если тебя в полседьмого не будет дома, я разорву эти билеты и… и…

– Я буду, – покорно сказал Бурков и вздохнул. – «Вишневый сад», так «Вишневый сад»… Интересно, а там, у Чехова, сегодня будут раздеваться или потерпят?

* * *

ОН спешил. ОН уже сделал все, что мог, но, увы, ОН не сделал всего, что могло бы предотвратить катастрофу.

Имея возможность проникать в тайные замыслы людей, извлекать из их сознания самое сокровенное, ОН, однако, уже не мог действовать через кого-то из них, не мог пользоваться ими: их мышцами, чувствами, нервами. Действительно, нервный ресурс этих людей был истощен, исчерпан, и ОН боялся, что они больше не выдержат ВТОРЖЕНИЯ.

Но выход из этой ситуации был. И был он где-то совсем рядом: нужно было только найти его.

Обернув внутрь себя «зрачки» и сконцентрировав «зрение», ОН мучительно вглядывался в себя, пытаясь понять, кто ОН есть: откуда ОН и зачем. Да, именно в этом была разгадка. Нужно было вспомнить себя…

И ОН вспомнил. ОН вспомнил все, что было с НИМ до того. Но, вспомнив это, ОН сразу перестал знать, что будет с НИМ после.

Нужно было возвращаться назад, к себе. Нужно было спешить. Но прежде ОН должен был найти себя.

Ощущения не обманывали ЕГО. ОН чувствовал, что если не поспешит теперь войти в СЕБЯ, то уже никогда не вернется…

Но ОН должен был вернуться. Иначе зачем тогда ОН был здесь, на Земле?!

Паря над огромным городом, широкой, почти фантастической панорамой, развернутой под НИМ, легко проникая сквозь крыши и стены, проходя насквозь толщу земли и запросто входя в вагоны, летящие в туннелях метрополитена, ОН искал СЕБЯ.

И вдруг ОН вспомнил СВОЕ имя и сразу понял, где надо искать.

* * *

Взяв нож, Бурков сдернул с майора простыню и еще раз внимательно посмотрел на «жмура».

«Хорош!» – мысленно воскликнул он и даже цокнул языком, вполне удовлетворенный своим первичным осмотром.

Несмотря на то, что причиной смерти было кровоизлияние в мозг или еще какая-нибудь пакость в черепной коробке, науке была интересна не только голова майора. Науке был интересен весь майор, даже если драгоценные его внутренности и были, так сказать, в образцовом порядке.

«Нет, братец, – думал Бурков, – не выйдет. Ты сейчас предъявишь мне (и науке, конечно,) свой драгоценный ливер! Обязательно предъявишь, даже если он у тебя на все сто! Безусловно жаль, что такой идеальный материал пропадет зря, но тут уж ничего не поделаешь. Главный сказал: нельзя… Ты, майор, как выяснилось, был человеком немаленьким. Вон какие люди дрожат над тобой, как над сокровищами… Так что твое внутреннее, хе-хе, «содержание» – хочу я этого или не хочу – должно остаться при тебе во избежание скандала. Ладно, мы люди подневольные. Нам приказали – мы исполнили. А все-таки жаль: такие почки пропадут! А печень какая! Ну страна, ну идиоты, не умеют деньги считать, и все тут! Можно сказать, национальное богатство в землю зарывают! Ну да ладно: пожалуй, приступим!»

ОН висел над телом где-то под потолком и не мог понять, как ЕМУ ВОЙТИ. В том, что это была именно его оболочка, он уже не сомневался. ОН знал ее и прежде, а теперь, лишь бросив поверхностный взгляд на нее, моментально вспомнил.

Нужно было немедленно входить в нее, но как? Как это можно было сделать? Где был тот вход, тот канал, по которому ОН должен был прорваться к СЕБЕ?

Человек в белом халате стоял над его безжизненной оболочкой с огромным ножом в руке, стоял и явно примеривался к низу его живота.

Нет, этого нельзя было допустить!

Если только он сделает свой длинный – от паха до горла – разрез, тогда уже невозможно будет ВОЙТИ. Тогда ЕМУ уже никогда не вернуться.

ОН заметался над оболочкой и вдруг в отчаянии бросился на нее. Бросился… и пролетел насквозь, не найдя, за что зацепиться. ОН еще раз попробовал войти через ногу, потом через грудь, через голову…

Да, через голову!

Именно через голову, через затылок! Но тут был какой-то мощный черный сгусток – какая-то плотная материя, от которой веяло ледяным холодом…

А человек в белом халате, хищно раздувая ноздри, уже погрузил острие ножа в пах безвольно застывшему на мраморном ложе телу. Еще мгновение и он… И ОН буквально свалился на прозектора, войдя в его мозг.

Внезапно в голове Буркова всплыл раскаленный докрасна утюг, лежащий на парадно-выходных брюках прозектора, уже дымящих, как крематорская труба.

«Да она мне там костюм сожжет! – мысленно возопил Миша. – Как пить дать сожжет! Опять включенный утюг дура такая оставила – да еще прямо на брюках!… Да что это я? При чем здесь брюки? Она их еще утром погладила. Глупости какие в голову лезут… Нет, не глупости! Сожжет, обязательно дырищу на заднице сделает!… Да нет же, с какой стати? Она такая аккуратная и хозяйственная… Как же аккуратная! Дурная она, дурная и сварливая! Спалит, не только брюки, весь дом спалит!»

В прозекторе Буркове совершенно неожиданно образовалось два фронта, между которыми шла невидимая брань.

Одна из противоборствующих сторон всячески успокаивала прозектора, настаивая на том, что все это бред, вялотекущая шизофрения, что жена, да хотя бы из скупости, просто не позволит себе прожечь на его костюме даже маленькую дырочку. Но другая сторона подзуживала его и всячески намекала на то, что жена Буркова – необыкновенно сварливая и зловредная баба, причем способная на любые подлости. В результате прозектор решил, что будет, наверное, даже очень хорошо, если она спалит ему брюки, но зато не тронет квартиры!

Он отбросил эти навязчивые мысли об утюге и, недовольно хмыкнув, уткнул острие ножа в майора, намереваясь наконец-таки сделать глубокий разрез вдоль всего его тела…

Но тут ему вдруг стало до слез жаль своего парадно-выходного костюма.

«А вдруг она действительно забыла об утюге и пошла болтать по телефону. Это она может. А проклятый утюг стоит себе преспокойно на штанине, которая вот-вот задымится… Костюм еще можно спасти! А что, если позвонить ей сейчас и снять с себя все эти страхи? Возможно, я успею предотвратить катастрофу. Ведь не зря же мне все это пришло сейчас в голову?!»

С чисто профессиональным вожделением взглянув на майора и со вздохом отложив нож в сторону, прозектор пошел наверх в кабинет звонить домой…

* * *

ОН вошел в черный клубящийся сгусток и сразу словно впал в другое пространство. Здесь ОН уже не мог свободно перемещаться с какой угодно скоростью, одновременно оказываясь сразу в двух, а то и трех местах. То, что раньше давалось ЕМУ без усилий, здесь не получалось вовсе. Движения были замедлены и затруднены: холод сковал, сдавил ЕГО. И самым удивительным было то, что ОН ощутил вдруг слабость и начал задыхаться. Эта холодная и безвоздушная масса втягивала ЕГО в себя, засасывала, как болото… А ОН не мог дышать, не мог двигаться.

Умаляясь в размерах, скованный по рукам и ногам, ОН неудержимо уходил в черное ничто. Болезнь проглатывала его, чтобы перемолоть в своих глубинах, смешав с черным прахом безвременья… Но в самый последний момент уже краем своего почти погасшего сознания ОН вдруг зацепился за память СВЕТА, того самого, который уже вернул ЕГО однажды на землю.

И еще: ОН вспомнил Того, кто вернул ЕГО. И все живое в НЕМ потянулось к этому СВЕТУ. Сконцентрировав всего себя в этом стремлении, ОН закричал: «Я не могу больше! Спаси меня!… Спаси и помилуй!»

Ледяной холод начал ослабевать. Черный сгусток вокруг НЕГО с шипением рассасывался, ослабляя свое чудовищное давление. ОН снова дышал. Яркий свет начал заливать его отовсюду…

Глазницы его дрогнули и начали медленно поворачиваться к свету.

* * *

«Так и есть! – думал прозектор, подходя к анатомичке. (Он дошел таки до телефона, но когда уже набрал номер и услышал уверенный голос жены, в страхе бросил трубку: ему вдруг стало ясно, какой он дурак и что все это не более, чем наваждение.) – Экая дурь в башку лезет, а я паникую! Эта слабая женщина только обложила бы меня, как рыночная баба. Эх, так мне и надо, дураку!… Ну и ладно. Начну, пожалуй, тебя, братец мой, потрошить. Уж не взыщи, но начнем с ливера, а «коробку» твою оставим, так сказать, на закуску!»

Подходя к «жмуру», Миша Бурков деловито потирал ладони, предвкушая момент постижения еще одной тайны. Ибо что есть человек, как не тайна, даже если он уже на мраморном столе голышом и над ним колдует пытливый патологоанатом?

Приблизив свое лицо к белому телу майора, прозектор взял в руки нож и уже собрался произвести вскрытие, но тут до его слуха донесся едва уловимый шепот:

– Утюг…

– Что утюг? – вздрогнул Бурков и прикусил язык.

«Вот опять эта самая дрянь наползает», – подумал он.

– Да, брат Миша, нервы. Нервишки шалят. А все этот спектакль дурацкий! Голову на отсечение даю, что Гаев будет ходить по сцене максимум в плавках, а Раневская непременно разденется где-нибудь за шкафом и выскочит в таком виде к накрашенному, как гомик, Лопахину, – громко, скорее всего для того, чтобы успокоиться, сказал прозектор и вновь склонился над покойником.

– Пропал твой костюм, Миша, – спокойно сказал покойник вполне человеческим голосом.

Прозектор замер. Он понял, что это галлюцинации, и для того, чтобы побыстрее избавиться от наваждения, с чувством опустил острое, как бритва, лезвие ножа в тело покойнику чуть выше лобка.

– Ой! – закричал покойник и дрыгнулся так, что прозектор отскочил от стола, округлив глаза. Покойник лежал все в той же позе, не шевелясь.

– Так, – Бурков старался быть рассудительным. – Пойду-ка приму душ. Верно, душ Шарко против «глюков» первейшее средство. Потом «хлопну» стаканчик «шила» и полчасика придавлю в ординаторской… и не пойду в театр. Во, точно! А она там пусть себе визжит свиньей недорезанной и топает ногами сколько ее змеиной душе угодно! – стараясь не смотреть на говорящего покойника, Миша бодряцки хлопнул себя по бедру.

Он подумал, что до принятия всего комплекса процедур, ему, пожалуй, надо бы воздержаться от общения с этим покойником.

Но подобно гоголевскому Хоме-философу, прозектор не смог сдержаться!

Идя к выходу из анатомички, он все же задержался около майора и с интересом заглянул ему в лицо…

Глаза майора были открыты!

«Непорядок!» – подумал Бурков и собрался своей ладонью закрыть их, но в этот момент голова майора начала подниматься с легким скрипом суставов, застывших на холоде. И прозектор, чертыхнувшись, решил досмотреть свою «покойницкую» галлюцинацию до конца.

Майор сначала с трудом повернул голову вправо, потом очень медленно – влево, и его взгляд встретился с глазами Буркова. Прозектор Бурков старался не думать и не делать никаких выводов, прежде чем… В общем, он решил поменять порядок лечебно-профилактических процедур, которые только что назначил сам себе. Он решил начать сразу с «мерзавчика»!

Не отрывая глаз от «жмура», прозектор попятился к стене, где в тумбочке стояла бутыль. Поскольку времени найти стопку у Буркова не было, он, все так же не сводя глаз с покойника, вытащил зубами стеклянную пробку из бутыли и выплюнул ее себе под ноги.

– Ну ладно! – мстительно сказал прозектор и, шумно выдохнув, влил в глотку сразу граммов сто чистейшего медицинского. Глаза прозектора попробовали было выскочить из орбит, но медик усилием воли не позволил им это сделать. Он только сморщился и смахнул с ресниц слезы. – Щас посмотрим, щас! – угрожающе прошипел Бурков и на всякий случай добавил еще столько же чистейшего.

Покойник внимательно смотрел на прозектора. Глаза его прояснились, и он ласково сказал прозектору:

– Не надо, Миша!

– Миша?! – заорал Бурков, возмущенный такой наглостью «жмурика». – А ну на место! Ложись, я тебе сказал! Что себе позволяешь? Тут люди работают! Умер, так лежи и не капризничай, не мешай другим работать, долг, понимаешь, служебный выполнять!

Покойник слез с мраморного ложа и взял лежащую рядом простыню, под которой еще совсем недавно его привез сюда санитар-философ.

– Извини, Миша, спешу, – накинув на плечи простыню, покойник, ежась от холода, пошел к выходу, отодвинув плечом Буркова, вставшего у него на пути с намерением задержать беглого «жмура».

Прозектор посмотрел на желтые, натурально покойничьи пятки майора и пробормотал:

– Факт: пятки желтые и пульса нет… Ну куда он такой пойдет?! Кому он такой нужен-то?!

После этого Миша Бурков глотнул еще немного «бодрящего» из бутыли и посмотрел на стол, втайне надеясь, что покойничек все же на месте, что «лекарство» подействовало и кризис миновал. Увы, мрамор был пуст.

Растерянно поморгав еще несколько минут, прозектор, цепляясь за стены, отправился принимать душ Шарко, показывая дули окрестным покойничкам, ждущим от него хирургического вмешательства в их сокровенные глубины, и с обидой в голосе сообщая им, что раз они теперь без спроса бегают по своим делам, то ни в какой театр он не пойдет. А там пусть хоть вся ихняя труппа трясет в своем гадком «Вишневом саду» два часа подряд сиськами, позоря имя незабвенного душеведа Чехова, ему, прозектору Мише Буркову, плевать хотелось на такое новаторство!

* * *

В больничном коридоре его встретил раздетый до трусов санитар Саша, дико хохотавший над чем-то. Поскольку состояние Миши было идентичным состоянию Саши, души обоих медицинских работников с нежностью потянулись друг к другу.

– Почему? – с трудом выговорил прозектор, имея в виду внешний вид санитара. – Где форма одежды, брат? – прозектор все же заставил свой язык пояснить свой первый вопрос.

– «Жмурик» раздел! – хохотал Саша, багровый от веселья и неподдельного ужаса. – Майор-то деру дал! В моих штанах, понимаешь, в рубахе. Во, даже ботинки снял. Ругался, что жмут… А от носков отказался. Почему отказался? Я их ношу-то всего полгода…

– Значит, все верно, – грустно сказал Миша.

– Что, Михал Семеныч, верно?

– Да про утюг! Погорел мой костюмчик, погорел!

И прозектор стал вдруг всхлипывать, как обиженный ребенок. Он хотел сказать совсем не о костюмчике. Он хотел сказать о незыблемых законах природы, которые больше не выполняются, поскольку натурально умерший человек может самовольно уйти из-под ножа в голом виде, наплевав на другого человека, например, честного прозектора с именем, репутацией и профессиональным долгом. Наплевав ради своих суетных сиюминутных желаний.

«Ведь все равно еще раз умрет рано или поздно, – думал, всхлипывая, Бурков. – Куда ж он от меня денется?» Честно говоря, прозектор расценивал этот побег «жмура» как оскорбление действием.

– Не плачь, Семеныч, – санитар перестал смеяться и ласково посмотрел на прозектора, бесконечно теперь ему симпатичного. – Раз такое дело, давай добавим?

– Давай, – всхлипнул Бурков.

– А у тебя, Семеныч, есть? – санитар вплотную подошел к прозектору и обнял его. – Есть?

– Есть, сколько хочешь есть, – все так же всхлипывал Семеныч.

– Хорошо! Как хорошо! Хотел уходить от вас сегодня, раз такое дело, раз «жмурики» повсюду бегают да еще людей раздевают. А теперь не уйду. Тебя бросать не хочу! Доведут они тебя, Семеныч! Брось ты их, «жмуриков»-то! Айда со мной на Азов, на песочек: рыбку ловить будем и соленую ее с пивом… Хорошо!

– Костюмчик мой того, Саша, нету… Без костюма я теперь, – Михаил Семенович доверчиво прижал голову к плечу санитара, как младенец, ища утешения.

– Ну и плюнь на него! И я без костюма! – санитар старался приободрить друга.

– Плюну… А пойдем, Сань, Шарко принимать? Я уже иду.

– Пойдем, Семеныч. Только сначала добавим по граммульке!

И обнявшись, как закадычные друзья, наконец-то встретившиеся после долгой разлуки, санитар и прозектор повернули к анатомичке, где у Михал Семеныча Буркова оставалась еще «недобитая» бутыль чистейшего медицинского.

Стоит ли говорить о том, что друзья так и не сподобились принять душ Шарко и что испуганная жена прозектора обнаружила его, мертвецки пьяного, ночью в анатомичке среди «жмуриков» на мраморном ложе, как раз на том, с которого сбежал майор? Рядом на полу покоилось тело санитара. Саша крепко сжимал в руках пустую бутыль. Он таки добил ее, «родимую»…

При санитаре не нашли никакой верхней одежды, кроме трусов, носков и белой простыни. У жены прозектора и насмерть испуганного медперсонала сперва возникло даже подозрение, что здесь разыгралась какая-то страшная трагедия. Но, не обнаружив никаких ран на теле обоих, все понемногу успокоились.

Мизансцену оживляли отдельные всхрапы прозектора и «аромат», исходящий от носков санитара. Этот самый «аромат» забил все мыслимые запахи анатомички.

Когда Михал Семеныча и Сашу выносили из морга почему-то вперед ногами, старшая медсестра недосчиталась одного «жмура».

В ужасе она шепнула практикантке Кате:

– Майор пропал… В морге нету.

– Ай! – прижала Катя ладонь к открытому рту. – А, может, они его, – Катины глаза округлились до правильной геометрической формы, -…съели???

– Ага! – пришла в себя старшая медсестра. – Закусили, как огурчиком! – и, выразительно глядя на Катю, она красноречиво покрутила у ее виска указательным пальцем.

* * *

Майор Хромов стоял на больничном дворе и решал, как ему быть дальше. После того как он позаимствовал верхнюю одежду у пьяного санитара и с треском влез в нее, не обращая никакого внимания на икавшего ему в спину Сашу, он окончательно вернулся к себе.

Нужно было спешить, счет шел уже на минуты.

Во дворе стоял медицинский «рафик». Майор подергал дверь кабины. Дверь была заперта. Тогда он подошел к боковой двери и рванул ее. Дверь тут же открылась. Не теряя времени, Валерий Николаевич перелез через спинку кресла водителя и стал ковыряться в проводах, пытаясь завести мотор.

– Эй-эй, парень, ты что там делаешь? – к «рафику» подскочил средних лет мужчина, вероятно, шофер.

– Ключи при тебе? – спросил Хромов водителя

– Да, а что?

– Ну так давай скорее сюда, – Валерий Николаевич открыл дверь и с нетерпением протянул руку.

– Эге, да кто ты такой? Я тебя не знаю! – шофер невольно сделал шаг назад и отвел за спину правую руку.

– А я тебя знаю, – с улыбкой сказал Хромов. – Ты, Федор Иванович, час назад съел триста граммов полукопченой колбасы с батоном и выпил кисель из банки.

– Ну и что? – уставился на Хромова Федор Иванович.

– А то, что ты, старый мерин, – голос Хромова зазвучал строго и по-прокурорски убедительно, словно он читал обвинительное заключение в зале суда, – пока ел колбасу, все время подло думал о соседке своей Зое, хитрой и гулящей бабе, которая утром тебе, дураку, подмигнула, когда твоя жена Нюра, женщина выше всяких похвал – трудолюбивая и честная, сказала, что поедет к своей матери в Саблино и там заночует!

Федор Иванович, как метко выражается наш соотечественник, натурально офонарел. Он опустил руки и открыл рот. Валерий Николаевич уже вышел из машины, взял из безвольной руки водителя ключи и вновь сел в «рафик», а тот все стоял и смотрел на этого неизвестно откуда здесь взявшегося субъекта, напомнившего ему о неминуемо грядущем Страшном Суде.

Когда «рафик» выезжал с больничного двора, Федор Иванович перекрестился и подумал, что ему уже давно пора сходить в храм исповедаться… «И свечку Михаилу Архангелу поставить надо. Никак он приходил?» – спросил водитель сам себя и тут же в благоговейном страхе отвесил земной поклон последнему колесу удаляющегося микроавтобуса с красной полосой на борту.

* * *

– Я тебе не судья, Вадим, – сказала Елена Максимовна, продолжая сжимать в руке браунинг. – Пусть тебя судят другие… Мальчик, слава Богу, скоро будет здесь. Пожалуйста, сядь на стул и не шевелись, а то мне придется тебя застрелить. Я слабая женщина и мне с тобой не справиться. Прошу тебя, не шевелись. Сейчас мне позвонят, а потом я позвоню в Управление, и за тобой приедут…

– Ты ошибаешься, девочка. Не все так просто, как тебе хотелось бы. Ты, вероятно, считаешь меня этаким великовозрастным хлыстом, не способным к оценке и анализу происходящего… Кто тебе сейчас звонил?

– Один из так называемых твоих людей.

– Моих или твоих?

– Теперь это не важно. Важно то, что у тебя сорвалось, что шантаж не удался. Вот, что важно!

– Ошибаешься. Ах, как жестоко ты ошибаешься! Ты ведь совсем не умеешь считать варианты. Странно, Леночка, работая на такой работе, ты не играешь в шахматы. Как это возможно? Как ты можешь вести борьбу с такими зубрами, как я, не просчитывая ситуацию на три хода вперед и не рассматривая все возможные варианты? – усмехнувшись, полковник посмотрел на хозяйку.

– Ты блефуешь, Вадик, я тебе не верю. Ты проиграл и теперь боишься признать это. Я тебе не верю! Сиди смирно!

На столике вновь зазвонил телефон. Елена Максимовна вскочила с места и буквально сорвала телефонную трубку с рычагов.

– Это ты? Едешь?

* * *

– Да, это я, Елена Максимовна, – ответил водила. Голос его был глух и предельно сосредоточен. Они ехали по какой-то пустынной дороге параллельно шоссе. – Где я? Километрах в двадцати от вас. Да, ваш сын рядом, – водила поднес трубку к лицу Андрея, сидевшего на заднем сидении. – Скажи что-нибудь матери…

– Мама, я еду… – мальчик хотел сказать еще, но водила с улыбкой убрал трубку.

– Ну вот, все в порядке. Да… Сейчас, минуточку. Стойте у телефона я вам сейчас перезвоню, – водила притормозил у обочины и вышел из автомобиля. – Андрей, – сказал он озабоченно, – а ведь у нас в багажнике раненый! Мы совсем забыли!

– Я не забыл. Только вы все едете и едете: мы уже два медпункта проехали!

– Верно, парень. Давай, выходи, помоги мне, – водила открыл багажник «Волги» и склонился над ним. Мальчик с готовностью вышел из машины и подошел к багажнику. – Вот это номер! – воскликнул водила.

Мальчик заглянул в багажник. Он был пуст: здесь лежал только какой-то хлам, пустая канистра и запаска.

«Вот как здорово», – услышал он за спиной насмешливый голос водилы. Но Андрей даже не успел удивиться: в голове у него как будто лопнула электрическая лампочка и свет погас.

Успев подхватить мальчика прежде, чем он упал на дорогу, водила огляделся по сторонам: машин не было. Рывком он забросил Андрея в багажник и перевел дух. После этого, не торопясь, он связал мальчика и завязал ему рот носовым платком. Заклеивать рот пластырем водила побоялся: ведь тогда мальчик мог задохнуться в багажнике. Хотя заклеить было бы надежней. «Ладно, потом заклею!» – подумал он.

На все это у водилы ушло не более двух минут…

– Елена Максимовна, вы меня слушаете? Так вот, мы с Валентином тут немного поменялись ролями: теперь я на коне и к тому же командую парадом. Да-да… А что вас удивляет? Не вешайте трубочку, не надо, – водила весело засмеялся, – это не в ваших интересах… Как так? А так! Ваш сын? Он уже спит. Спит рядышком под моим присмотром. Ну что вы! Ему ничего не грозит… пока. Я вам говорю, не бросайте трубку! Это, между прочим, ваш сын. Вот что, дорогая моя Елена Максимовна, хочу предложить вам сделку. Какую? Очень выгодную, Елена Максимовна. Я бы сказал, обоюдно выгодную! Что мне нужно?

Мне нужно кое-что из вашего замечательного компьютера, да, информация. Откуда я знаю? О, я многое знаю. В отличие от вас, каблуков и каблучат, я имею университетское образование. Это вас удивляет? Не удивляйтесь… Так вот, мне нужны документы по закрытым работам одного физика. Какие? Вы знаете какие, не хуже меня… Да, те самые, по рентгеновскому лазеру. Бедный физик: за его гениальную идею ему не то что не заплатили, а даже уволили. Да, бедняга спился, жаль его… Но я отвлекся. Мне нужны все эти материалы. Расклад такой: вы мне материалы – я вам сына. Хорошая сделка? Э нет, не сразу, я как образованный Буратино должен успеть сделать ноги из страны дураков, прежде чем меня объегорят и обдерут, как липку, доброхоты с кошачьими физиономиями… Вы получите сына в самом конце, когда я буду уже вне пределов досягаемости компетентных органов. Как я возьму эти материалы? Хороший вопрос. Для этого вы не должны бросать трубку. Если вы положите трубку, я буду считать, что мое предложение вам не подошло, и тогда… Да, мне это нужно, чтобы контролировать вас. А как же? Телефончик-то у вас с проводами, дальше квартиры вы с ним никуда не денетесь. С этого момента мы будем говорить с вами непрерывно, пока все не закончится. Да, и говорите, пожалуйста, не останавливаясь. Я должен все время слышать ваш ангельский голосок. Вас это устраивает? Тогда к делу. Теперь самое интересное: подойдите к входной двери, да, шнур до нее достанет – я проверял, и откройте ее. За ней стоит мой человек…

Елена Максимовна, бессильно опустив свою маленькую руку с браунингом в изящной ладони, разбитая и измученная обрушившейся на нее правдой, стояла рядом с телефоном и слушала, слушала все, что говорил ей Сергей Пахомов. Ах, как бы ей хотелось прогнать эту жестокую, страшную новость, развеять ее, словно дым, наваждение, и продолжить свое маленькое торжество. Ведь ей так нравилось быть победительницей.

Последние несколько минут рядом с ней стоял и полковник, почти касаясь своей щекой нежнейших хозяйкиных волос и напряженно вслушиваясь в далекий чуть дребезжащий голос водилы.

Он уже не обращал никакого внимания на браунинг в руке Елены Максимовны, для которой эта фарсовая игра в агнцев и волков потеряла всяческий смысл, поскольку грозные тучи подлинной человеческой трагедии сгущались над ее хрупким материнством.

Хозяйка потеряла присутствие духа. Она уже не была тем всегда собранным и деловитым майором с острым язычком и кошачьими коготками, педантичным служащим в белой шелковой кофточке и строгой форменной юбке. Елена Максимовна была теперь слабой и беззащитной женщиной в халате. Это другим она давала дельные и умные советы, как вести себя в той или иной ситуации; это посторонних и глубоко безразличных ей людей она, когда это было необходимо, холодно утешала и советовала побыстрее обо всем забыть, чтобы жить дальше…

Но теперь жизнь, как водитель со стеклянными глазами, накатила и на нее десятью тоннами ужаса и почти животного страха, на нее, прежде неуязвимую и расчетливую. Накатила, и не оставила даже маленького шанса на то, что она вот-вот проснется, смахнет с век хмарь ночного кошмара и, приняв душ, постарается побыстрее забыть его.