Текст книги "Тот, кто стоит за спиной"

Автор книги: Евгений Покровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Пахом встал и, покачиваясь, пошел к двери. Ему хотелось бежать отсюда, с места преступления. Страх гнал его, не давая возможности все хорошенько обдумать.

– Ну вот и все! – произнес он вслух. Резко распахнув дверь и сделав шаг вперед,

Пахем не сразу понял, что с ним произошло.

Что-то инородное обжигающе остро вошло ему под ложечку. На миг отделившись от страшной, нестерпимой боли, он бросил взгляд вниз и увидел чей-то кулак, приставленный к его животу.

– Пахом… ты??? – кто-то почти закричал ему в лицо, обдав горячим запахом гниющих зубов. – Ты???

Не в силах ни закричать от боли, ни вздохнуть, Сергей Пахомов, крепко, словно навсегда, прижав свои сильные ладони к животу, с искривленным от страдания лицом смотрел перед собой. В густом полумраке он видел один только ужас, застывший в глазах Кирюхи, того самого Кирюхи, который еще несколько часов назад должен был умереть.

– Зачем?! – только и выдавил из себя Пахом. Не зная, что ему делать и что отвечать, Кирюха заскулил, захныкал и вырвал свой нож из огненной раны Пахома.

Перегнувшись пополам, Пахомов сделал два шага назад и упал на пол, пытаясь сжаться в комок, чтобы наконец заглушить боль.

– Пахом, прости! – взвизгивал Кирюха. – Я не знал, Пахом! Я думал…

Вдруг прогремел выстрел: раненый Пахом не дал оправдаться Кирюхе.

Ударом пули и раскаленных газов Кирюху отбросило назад, на стену. Ноги его подогнулись, и он затих в шкафу, повиснув на руке, прикованной к трубе отопления.

Видя, что Кирюха мертв, Пахомов бессильно отбросил свой пистолет в сторону…

И в этот момент кто-то засмеялся из противоположной стороны комнаты. Пахомов, напрягая последние силы, повернул голову и увидел майора Берковича. Майор стоял, спрятав руки в карманы куртки, и смеялся в голос, то и дело запрокидывая голову.

– Беркович… – прохрипел Пахом.

– Да, Сережа, майор Беркович собственной персоной, – смеялся майор. – А ты думал, что убьешь меня и все, да? А меня нельзя убить, нельзя!

– А кто… это? – смертельно побледнев и часто-часто дыша открытым ртом, спросил Пахом.

– А ты не догадываешься? Друг твой – Валентин. Очень он переживал, что ты обманул его и предал. Очень, понимаешь, убивался, – майор издевался над Пахомом, – хотел даже «разобраться» с тобой. Не доработал ты с ним. Да и литератор еще полчаса назад здесь воздух портил, все домой отпрашивался. Пришлось взять грех на душу. Вот только часики от него и остались. Встали, понимаешь, завод у них кончился, а это не дело! – Беркович вытащил из кармана «луковицу» и, улыбаясь, начал заводить механизм. – Но я не переживаю: я на тебя все спишу или на подельника твоего кучерявого. Кстати, тебе понравилась моя комбинация со встроенным в стену шкафом с «сюрпризом»?

– Гад… – Пахом, не отрываясь, смотрел на майора.

– Вижу, что ты оценил! Я ведь и стульчик специально таким образом поставил, чтобы ты только дверь в шкаф и видел, а о входной двери после этого мерзкого убийства своего спящего товарища напрочь забыл. Я все правильно рассчитал и, главное, талантливо. Этот мой психологический этюд достоин учебника по криминалистике. Но кто мне поверит, что именно так все и было?

– Гад…

– Ну не повторяйся, Сережа, а то мне станет неинтересно, и я перережу тебе горло. Мне ведь надо хоть с кем-то делиться?! Вот и послушай немного, потерпи. Я намерен тебе еще кое-что интересное рассказать. Итак, ты хотел меня прикончить: прирезать, как порося… Эх, Сергей, мало того, что я умнее всех вас вместе взятых, в сто раз умнее, я еще и нужнее! Спросишь, кому нужнее? Да кому угодно: хотя бы тому, кто заказывает музыку. Мне заказывают хорошую музыку за хорошие деньги, и я пишу свою оперу, в которой каждому из вас, родные мои, достается по арии. Вы-то все думаете, что поете исключительно свои собственные арии, притом заглавные, а на самом деле исполняете мои, причем второстепенные. Не удивляйся, Сережа, это я тасовал вас, словно колоду карт, и раскидывал по полю; это я двигал фигуры с той и с другой стороны доски, а вы лишь доблестно сражались друг с другом и умирали, потому что я, и только я дал вам это право умирать под мой аккомпанемент! Эх, Пахом-Пахом, занимался бы лучше рэкетом, целее был бы. Ну что это тебя потянуло на тонкие игры? Тебе только в «очко» играть, а ты сел за преферансный столик! И с кем сел?! Со мной, господином игры! Денег больших захотелось? Тебе же давали хорошие, даже очень хорошие для тебя. Так тебе, дураку, показалось мало!

– Так «заказчик» – это ты?!

– Не перебивай, еще не время вопросов. Сначала я изложу тебе всю мою гениальную комбинацию. Я ведь, Сережа, секретной информацией приторговываю. Это тебе, брат, не портвейн или водка из-под полы и даже не бензин левый! Это, брат, ого-го что! Спросишь, как? Долго перед тобой распинаться не буду – все равно не поймешь или, чего доброго, не успеешь уяснить – перейдешь в мир иллюзий. Скажу в общих чертах. Как-то мне повезло: жена одного нашего сослуживца, ныне покойного, – Беркович даже хохотнул, – которая состоит со мной в «интересных» отношениях, как-то подсказала мне, как можно вычислить секретные шифры всех компьютеров Управления, на которые год назад ставили систему защиты информации, ту самую, московскую. Она еще и помогла мне – слетала по этому делу в Москву к разработчику. Так вот, вычислил я шифры и стал «сливать» с ваших компьютеров секреты, помаленьку «сливать», не слишком зарываясь. Даже со своего «сливал»! А пока «сливал», то делал так, чтобы все вы друг друга подозревали, в общем, подставлял вас по очереди. Теперь чувствуешь, кто был ваш настоящий хозяин, кто крутил вами?… Но вот мне понадобилась информация, которая стоила очень хороших денег, та самая, которую ты сегодня добыл для меня, Сережа. В общем, решил я хорошо заработать. Но как? Информация эта на компьютере у нашей прекрасной Елены Максимовны: она дело пропавшего физика Солнцева ведет. А защитная система на ее компьютере совсем другая, какая-то импортная, так что мне никак невозможно было проникнуть в ее компьютер. К тому же в Управлении комиссия из центра трудится – лысые мальчики сидят с бумажками да потихоньку на допросы нашего брата тягают. Вот-вот накроют и начнут колоть нас, как орехи. Лысые-то эти – совсем не дураки! Они, друг Сережа, уже давно вычислили, что «ручеек» этот кто-то из нас устроил. Так что сиди и жди, когда на хвост наступят и голову свернут. Что делать? Денег-то больших ой как хочется! Тебе, наверно, тоже, курилка? Ну лежи, лежи спокойненько… Значит, надо брать «кассу». А как? Умственно! То есть посредством гениальной комбинации, причем желательно – чужими руками. И я придумал, сотворил! Правда, в самом начале все едва не сорвалось. Наш коллега, майор Хромов, нагрянул прямо в мою «ставку». Ну и пришлось начинать с «мокрого». Бр-р! Не люблю я эти мокрые дела! Да и Валерку жаль, такой умный мальчик был: вышел на меня оттуда, откуда я никого вообще не ждал. Одной силой ума! Очень способный был, очень… Но встал у меня на пути, а это, сам понимаешь, нехорошо. Ведь чуть мне всю комбинацию не испортил…

– Сережа! – обратился Беркович к Пахомову, глаза которого были уже закрыты. – Ты еще не умер? Подожди, сейчас будет самое интересное! Ну так вот, избавился я от Валеры и приступил к осуществлению своего грандиозного прожекта. Сначала я подобрал фигуры. Они все уже были подготовлены и, так сказать, предельно развиты мною на доске. Этим я давно уже занимался: готовил для себя козла отпущения. Ведь рано или поздно пришлось бы отвечать: я ждал этих ребят из центра. Раз утечка информации существует, значит должен существовать и тот, кто проковырял дырочку. А раз я лично не собираюсь быть «кротом», значит, его надо создать и потом тихонечко подставить комиссии. Я тогда еще только выбирал, кого подставить… Ах, как уморительно я разыгрывал слежку за каждой из «фигур», заставляя их поверить в эту чепуху. И вы все, может быть, кроме тебя только, верили в то, что за вами кто-то «охотится». Скажи, пожалуйста, какие важные все «фигуры»: лейтенантик Валя, свирепый Богдаша, майор Беркович… А на себя я даже напал однажды! Во какой идиотизм разыграл, а вы все поверили… С «папой», правда, пришлось в этом плане поработать. Он ведь не дурак. Да уж, пришлось мне попотеть и кое-чем пожертвовать. Но зато он, похоже, клюнул: стал думать, что «генерал» его «разрабатывает» как возможного конкурента на самое высокое кресло. Ох уж эти карьеристы! Подавай им власть! А деньги, которые под ногами валяются, разве не власть? «Папа» все боялся, как бы его из-за иконок да картинок всяких не зацепили за ушко. Какая невинность! Да кому он нужен с двумя-тремя своими пейзажиками и пятью иконками, когда вокруг такими деньгами ворочают! Да, подвела его любовь к живописи, отстал он от времени, безнадежно отстал… Итак, фигура номер один – «папа»: нечист на руку, ценит хорошеньких женщин, любит живопись и антиквариат, обожает зеленые деньги. Пришлось провернуть трюк с иконой. Я ведь держу на крючке одного иностранца, который имел делишки с полковником. Завтра разберусь с ним наконец… Да, так вот, я сразу понял, как зацепить «папу»! Полковник продал иностранцу икону, которая висела у него дома на стене и при этом присутствовала на одной интимной фотографии, которую старый дурак «папа» подарил очаровательной майорше. Я однажды видел эту фотографию у нее. С этой милой фотки все и началось. Искал я зацепку, и вдруг на ум эта фотка приходит. И только попробовал связать святую вещь с «папиным» моральным обликом, как гениальный план родился прекрасной Афродитой из пены моего богатого воображения. Посоветовал в ультимативной форме иностранцу икону купить, а потом отнял ее. Попросил его по телефону оставить икону в одном месте. Этот дурак Гордон до сих пор не знает, на кого он работает. Но работает, поскольку боится: нашел я в нем одну струнку и сыграл на ней собачий вальс. Гордон-то уголовником оказался. Его, понимаешь, Интерпол ищет по всей Европе, а он здесь бизнесмена из себя разыгрывает. Ну я и пригрозил ему, что устрою его высылку из России или сразу выдачу Интерполу. Но это все лирика! Далее я специально сунул в шпонку иконы микропленку с какой-то фигней: я сделал это для того, чтобы «папа» заподозрил нашу майоршу. Только женщина может такое придумать. Думаю, у меня это получилось. Ведь я столько работал над тем, чтобы столкнуть их лбами: убедить каждого из них в том, что другой – «крот». Думаю, мне это удалось… О чем я? Ах да, о фигурах. Так вот через своего иностранца, которого Елена Максимовна считала то ли американским шпионом, то ли просто «грязным» бизнесменом, я спровоцировал похищение младенца. Сначала иностранец сказал мамочке, что злой дядечка полковник хочет похитить ее сыночка, чтобы та вернула компрометирующую полковника фотографию, потом он намекнул об этом полковнику. Нет-нет, Сережа, «папа» совсем неглуп! Поэтому-то сие предложение и было напрямую сделано ему Гордоном. Гордый «папа» понял, что кто-то затевает с ним интересную игру, в результате которой «папе» удастся выйти на «крота». А бедная мамочка действительно считала, что «крот» – это негодяй «папа», которого, конечно, будет трудно взять с поличным; даже фотография тут мало поможет. Но если спровоцировать его на похищение ее сына, то задача доказательства вины полковника упростится. Он выдаст себя этим. Я верил в то, что у милейшей Елены Максимовны только на это и хватит ума. Верил и не ошибся… Кстати, Гордон намекнул ей, что недурно послать вместе с полковником своего соглядатая, который в нужный момент и вырвет ее сына из грязных лап «похитителей». Вырвет и отвезет к мамочке. Бедная женщина клюнула и на это. И для этой роли был приглашен наш Валя, убиенный тобой, Сережа, лейтенантик. Дело в том, что наш лейтенантик жил с майоршей в последнее время, жил, так сказать, по любви. Она сама выбрала его, и ради него бросила нашего «папу». Я знал это, прекрасно знал. Но лейтенант – романтик, он не подходил для роли, которую сыграл в конце концов ты… Так вот тогда мистер Гордон с моей, разумеется, подачи предупредил мамочку, что поскольку дело она имеет с потенциальными бандитами, то соглядатая, то есть нашего лейтенантика, надо бы подстраховать. Я знал, что вы с Валей – друзья. И кроме того, ты был уже отлично мною подготовлен: деньги уже давно захватили, даже заглотили тебя, дорогой мой Сергунчик! Итак, я даже не сомневался, что Валентин предложит тебе подстраховать его: как же, ведь вы с таким упоением чистили друг другу физиономии в спортивном зале! Я приказал тебе быть в это время, несмотря на твой отпуск, в городе и ждать визита или звонка от лейтенанта. И тот, словно действительно находясь в силовом поле моих желаний, позвонил тебе. Когда тебя решили взять в Васкелово «водилой», я даже не удивился – так сильно был в этом уверен. Правда, был один человек, который мог испортить мне игру. Богдан! А знаешь почему? Нет, ты ничего не знаешь! Ты думаешь, что ты один такой крутой: рэкет, угрозы, своя вооруженная братва, собирающая дань с коммерсантов? Скажи правду, ведь это твои ребята неделю назад расстреляли четверых бандитов в районе Васкелова?

– Ну… – как-то неопределенно прохрипел Пахом, словно сквозь сон.

– Так вот, это была Богданова «братва». Да, Сережа, Богдан был твоим конкурентом на ниве разбоя. Похоже, вы, как незабвенные дети лейтенанта Шмидта – Шура Балаганов и Паниковский, не поделили территорию… Я знал о Богдановой «братве» еще год назад и через это пытался к нему подобраться. Но Богдан – настоящий бандит, врожденный. Ему миф и ореол вокруг его загадочной и оттого страшной фигуры важнее всяких денег. Он не стал работать на меня. Он сам начал искать меня, чтобы открутить голову. Думаю, открутил бы, если бы только добрался… А в нашем случае Богдаша имел на тебя зуб: подозревал тебя в причастности к «конкурирующей фирме». Так вот, там, в Васкелове, он увидел что-то, может быть твой контакт с твоими «ребятами» – ведь признайся, ты Встречался с ними в Васкелове, когда уезжал за продуктами, встречался, чтобы дать указания! – увидел и все понял. Уже одного этого было для меня достаточно, чтобы убрать Богдана. Ведь он собирался поквитаться с тобой… Я все думал, как это сделать, и вдруг он собрался в охоту на меня! Сначала я даже не понял почему, но потом… Видишь ли, Пахомыч, я колол себе один препарат для повышения температуры тела, чтобы выглядеть больным, чтобы официально быть дома, а на самом деле… Наверное, он прочитал маркировку на одной из моих ампул и «расколол» меня. В лесу я увидел твоих ребят и путем нехитрой комбинации – простыми перебежками! – подставил его под них. У кого-то из «ребят» был Узи. Он неплохо сработал! А вот нашего Ромео – лейтенанта – ранил я сам, когда увидел, что ты тянешь с «похищением». Пришлось нагнетать обстановочку и, так сказать, катализировать процесс. В общем, ты не обманул моих ожиданий, Сергунчик!

– Помоги мне, – прохрипел Пахомов, пытаясь подняться. – Я хочу встать.

– Нет, что ты! Лежи, Сережа, так умирать проще. Не бойся, я подожду. Вот умрешь, тогда начну здесь уборочку. Надо избавить местный «антиквариат» от своих отпечатков. Как ты думаешь, все эти трупы на тебя спишут?

– Помоги мне встать! – зарычал Пахом.

– Слушай, угомонись! Свое дело ты сделал, теперь ляг и усни, – Беркович присел на корточки напротив Пахомова и, ласково улыбаясь ему в лицо, продолжал спектакль: – Я бы дал тебе деньги, ну те, которые обещал. Но ведь они тебе больше не нужны. Я оставлю их себе, ладно? А ты не дергайся. По моим прикидкам ты должен кончиться на этом полу без посторонней помощи. Кстати, у тебя, наверное, с собой дискета. Дай-ка я посмотрю! – майор обшарил не сопротивляющегося Пахома и извлек из его кармана то, что искал. – Да, вот она. Теперь все в порядке. Завтра-послезавтра обменяю ее на чемоданчик с никелированными замочками и устрою себе праздник. Нет, Сережа, – мечтательно закатил глаза Беркович, – никуда я из этой страны дураков не уеду. Деньги надо здесь делать, потому что здесь – проще, здесь, брат, как я уже заметил, одни дураки…

Внезапно майор почувствовал резкий неприятный запах и обернулся. На пороге комнаты стоял грязно-зеленый от земли и силоса литератор, в упор смотревший на майора Берковича.

– Где он? – глухо произнес литератор.

* * *

– Откуда вы, прекрасное дитя? – в свою очередь выпалил Беркович, шокированный таким неожиданным и грозным появлением с того света «ароматного» покойничка. Майор даже затрепетал, представив себе еще полчаса назад мертвого человека, встающего из праха и разваливающего тяжелые зеленые комья силоса, а потом со стеклянными глазами выходящего для своего последнего рукопожатия. – Вас уже не должно быть! Вы, господин упрямец, все-таки не проглотили мои пилюли. А жаль! Ваша кончина могла быть светлой и радостной, а теперь придется сделать вам больно, – майор вытащил свой пистолет.

– Где Андрей? – еще глуше произнес литератор, не двигаясь с места и не сводя глаз с приближающегося майора.

– Нет, вы несносны! Эту страну давно пора проредить, как грядку. Через одного дураки! Ну зачем ты пришел? Чтобы еще раз умереть? – майор был уже на расстоянии двух шагов от литератора. – Почему ты не умер сразу, глупенький? – и майор вдруг громко и нервно засмеялся, понимая, что сейчас ему придется убивать.

– Где он? – литератор набычился, опустив подбородок на грудь.

– Где? Только тот, кто у меня за спиной, знает это! Думаю, он съел вашего Андрея! Не грустите, сейчас вы отправитесь к своему сыночку! – и майор Беркович вскинул руку с пистолетом, целясь литератору в сердце.

– Смотри! – прошептал литератор и снизу от колена бросил в лицо майору кота, которого до этого момента держал у себя за спиной, взяв за шкирку.

Беркович инстинктивно вскинул руки к лицу, защищаясь от острых и цепких кошачьих когтей, и в этот момент литератор с силой толкнул его.

От неожиданности майор сделал широкий шаг назад, отклонив при этом корпус и ища удобный момент, чтобы произвести выстрел. Но его ноги запнулись за свернутый до половины ковер, и он потерял равновесие. Уже падая навзничь прямо на Пахома, он все же успел выстрелить в потолок…

* * *

Половцев увидел, как упавший на водилу майор внезапно выгнулся и весь задрожал. Тишину наступившей ночи внезапно разрезал его пронзительный утробный крик, который так же внезапно оборвался.

Осторожно ступая, словно это был не добротный деревянный пол, а топкое болото, литератор подкрался к выгнутому судорогой майору и остановился.

В открытых глазах майора Берковича, уже подергивающихся траурной дымкой, застыли и удивление, и протест, и, главное, страх неотвратимо надвигающегося небытия. Взяв майора за плечо, литератор рывком скинул его с Пахомова и повернул лицом вниз. Между лопаток у Берковича торчала рукоятка ножа, который до последнего момента сжимал в слабеющей руке смертельно раненный водила.

Равнодушно посмотрев на большое тело майора, Половцев прохрипел:

– Где Андрей?

– Там… – одними губами ответил Пахом.

– Где там? Где???

– Там, – Пахом улыбнулся и выдохнул. Голова его безвольно упала на грудь.

* * *

Литератор вышел из дома в тишину. Было как раз то время, когда предыдущий день уже дошел до своей последней черты и умер, а грядущий все еще не смеет родиться; время, в которое все живое и здоровое предпочитает сны яви; время, в которое спит даже измученный бессонницей неврастеник; время, в которое вурдалак, упырь или какой-нибудь скромный учитель Чикатило, в кровь раздирая себе глотку, воет на слепое, бескровное небо от душащего его бессилия и тоски. Было время безвременья, в котором есть все, кроме жизни.

Половцев шел по грунтовой дороге, ведущей к шоссе. «Там! – крутилось в его голове. – Там!»

Ему более ничего не было нужно от этого мира. Ничего, кроме одного теплого комочка, который когда-то давным-давно он с радостным удивлением и непонятной тревогой прижимал к своей груди, боясь уронить. Прижимал, пытаясь коснуться его нежного розоватого шелка своей небритой щекой, словно он, этот слабо пищавший и пульсировавший комочек, мог дать ему что-то несказанно большое, счастливое и вечное…

Теперь Половцев желал от мира только его. Его, могущего сделать из тебя человека, презирающего смерть, и оттого уже непобедимого; его, вместившего в себя вселенную и даже смысл мироздания.

Но Половцев не знал, где ему искать эту вселенную… Он уже ничего не знал.

Даже если бы Половцева сейчас спросили, как его зовут, он лишь надолго задумался бы, тупо сдвигая тяжелые надбровья, и задумался бы прежде всего над смыслом этого вопроса. Все слова потеряли для литератора свою силу, исчерпали свой изначальный смысл, потому что в нем пропала эта ножевая граница между жизнью и смертью. Та невозможная для земного ума жирная и страшная черта между двумя океанами исчезла в сознании литератора, как гигантская плотина, и две стихии, две беспредельности хлынули одна навстречу другой, с ревом смешав две клубящиеся бездны в один бесконечный хаос безвременья.

Выставив в сторону ладонь, Половцев скользил ею по листве приземистого кустарника, словно ждал от него какого-то сигнала.

Когда жизнь выплеснулась за рамки смысла, а смерти не стало, Половцев, без сожаления умалясь до жалкого эмбриона, всем своим существом превратился в траву, листву и хвою, обратился в один нервный сгусток, клубок, мыслящий, видящий и слышащий одновременно каждой своей клеткой…

Внезапно рука его скользнула по чему-то гладкому металлическому. Литератор скосил глаз в сторону и увидел мерцающий капот и крыло автомобиля. Еще не зная, зачем он это делает, Половцев начал дергать дверные ручки, словно намеревался вырвать их с мясом. Он даже не заметил, как мертвая предрассветная тишина разродилась отчаянным криком сирены охранной системы автомобиля.

Схватив валявшийся поблизости булыжник, литератор с силой погрузил свою руку с булыжником в темное нутро автомобиля, даже не заметив ледяной корки стекла и не почувствовав боли. Только брызнувшая из глубокой раны кровь удивила его.

Распахнув дверь автомобиля, он на мгновение замер, взял с приборной панели зажигалку и сунул ее в карман. После этого литератор начал методически долбить приборную панель булыжником, который так и не выпустил из руки, сокрушая почти безупречный дизайн салона и заливая его собственной кровью, словно в самом деле ненавидел это невинное детище прогресса.

Только когда сирена неожиданно стихла, он прекратил свою варварскую работу. Не обращая никакого внимания на все усиливающееся кровотечение, Половцев неторопливо вытащил из-под водительского сидения монтировку и… автомат Узи. Половцев знал, что это за игрушка.

Передернув затвор, он сунул автомат под мышку, взял в руку монтировку и подошел к багажнику. Одним легким движением руки Половцев открыл его, словно это была пивная бутылка, а не автомобиль.

Затем, даже не изменившись в лице, и абсолютно механически литератор свободной рукой вырвал из багажника вместе с грязным брезентом тот самый теплый комок, который стоил для него вселенной.

Связанный по рукам и ногам мальчик с залепленным ртом смотрел испуганными, глубоко запавшими глазами на своего безумного отца, который в свою очередь смотрел на него, смотрел… и не видел.

Неожиданным рывком Половцев поставил Андрея на ноги и, не говоря ни слова, с каким-то утробным рыком разорвал узел на его ногах. Потом высвободил руки мальчика и оттолкнул его от себя. От слабости Андрей упал. Ноги его затекли, и только теперь, когда во все отсеки его занемевшего тела наконец спасительно хлынула кровь, он почувствовал, что не сможет сделать ни шагу. Трясущимися руками мальчик отодрал пластырь и сделал глубокий, бесконечно глубокий вдох.

– Папа, – срывающимся, прыгающим по гортани голосом выдохнул Андрей.

Но литератор его не услышал. Отступив от автомобиля на два шага, он, по-армейски твердо держа автомат в руках, нажал на курок и выпустил в сверкающее лаком совершенство весь магазин.

Во время стрельбы мальчик начал отползать от машины, пытаясь спрятаться от безумца. Из пробоин автомобиля тонкой струйкой потек бензин.

Бросив еще гудящий стрельбой автомат в бензинную лужу, литератор достал зажигалку и щелкнул кремнем. Отойдя от машины на несколько шагов, стараясь не погасить собственной кровью продолговатый язык огня, Половцев плавным размашистым движением бросил зажигалку в быстро растущую лужу. Лужа вспыхнула. Половцев повернулся и быстро пошел прочь.

Через несколько секунд грянул взрыв, и в небо, словно неизвестное огненное светило, взвился белый с черным по краям шар. Литератор даже не пригнулся.

Ни боль, ни страх, ни смерть не существовали для него.

Подойдя к мальчику, испуганно лежащему на спине и с мольбой смотрящему на отца, Половцев, все так же стеклянно глядя сквозь сына, обеими руками поднял его, пачкая теплой кровью, и, подхватив на руки, потащил прочь от чудовищно гудящего в мертвой предрассветной тишине факела.

* * *

– Папа, у тебя кровь, – шептал потрясенный мальчик, глядя на густую и черную кровь, уже накрепко склеившую Половцеву пальцы. – Кровь! Кровь! – стонал он.

Половцев, не обращая внимания на слова мальчика и кровь, напрягаясь, как лошадь в упряжке, тащил свою ношу к шоссе, к узкой сереющей среди мрачной зелени полоске, словно именно она и являлась наконец осознанной целью всей его жизни.

Он уже не дышал, он хрипел при каждом вдохе. Жилы его напряглись и вот-вот грозили разорваться от этой непосильной ноши. Но он шел, шел неизвестно каким усилием воли, шел, все убыстряя шаги, словно там его ждала божественно сладкая, как влага в пустыне, смерть.

Не дойдя до асфальта всего нескольких шагов, Половцев остановился, ноги его подогнулись, и он упал навзничь в редкую, покрытую трауром пыли, траву.

До крови кусая губы и уже не сдерживая горлом хлынувших слез отчаяния, Андрей пытался оторвать от земли тяжелое тело отца, которое вдруг словно налилось ртутью.

Мотая головой из стороны в сторону и сжав зубы до скрежета, загоняя внутрь себя крик, уже встающий горьким комком в гортани, Андрей обхватил отца за плечи и оторвал его от земли, но тело выскользнуло из его рук и голова отца глухо ударилась о сухую и твердую землю.

Тогда, встав перед отцом на колени, преодолевая страх и брезгливость, Андрей в отчаянии сжал ладонью кровоточащую рану на его руке и закричал звериным предсмертным криком, криком, проклинающим этот по-волчьи безжалостный и по-крысиному жестокий мир человеков.

Бледный и почти нереальный в сероватой предрассветной дымке автомобиль остановился рядом с мальчиком, стоящим на обочине на коленях.

Это был «рафик» «скорой медицинской помощи».

Из «рафика» выскочили двое: один – здоровенный, в белом халате с чужого плеча и другой – в мятом сером костюме, в жеваной рубашке и с лихорадочно блестящими глазами. Не говоря ни слова, они подняли литератора с земли и внесли его в машину. Мальчик покорно шел сзади.

В автомобиле литератора положили на носилки и над ним склонился здоровяк в белом халате.

– Солнцев, – представился мальчику второй, бледный и небритый, и протянул руку. – А вас как величать?

– Андрей, – удивленно произнес мальчик и неуверенно протянул свою руку, которую Солнцев неожиданно крепко пожал сухой горячей ладонью. – Что с папой? – тихо спросил мальчик.

– Ничего особенного! – ответил здоровяк. – Он просто устал и давно не ел!

– А кровь? – спросил Андрей. – Было очень много крови… Такая липкая и густая.

Здоровяк обернулся к мальчику и улыбнулся.

– Поехали, – сказал он ему и подмигнул. – Вам с отцом надо спешить.

Мальчик доверчиво приблизил лицо к Солнцеву и спросил, кивая головой на здоровяка:

– А это кто?

– Это? – Солнцев пожал плечами и, кивнув на здоровяка, ответил таким тоном, словно был крайне удивлен неосведомленностью собеседника: – Тот, кто стоит за спиной!

Автомобиль ехал по шоссе на большой скорости. Здоровяк включил сирену и, весело глядя вперед, кричал:

– Подъем! Подъем! Всем подъем!

И сирена будила чутких жителей окрестных pout и полей, готовых каждое свое мгновение, запрокинув головы в зенит и раскрыв клювы, радостно славить чудо мироздания и его вдохновенного Творца.

Вторя «скорой помощи», навстречу ей промчались три пожарные машины с включенными сиренами. Они спешили к даче полковника, рядом с которой коптил небо догоравший автомобиль.

– Куда вы потом? – спросил Хромов физика.

– Куда? Поеду домой, буду жить дальше…

– А ваш лазер? Будете совершенствовать конструкцию? – Хромов с улыбкой смотрел на сидящего рядом Солнцева.

– Да пошел он! Если из-за него уже столько копий сломано и столько народу угроблено, то будет лучше для всех плюнуть на эту затею, а оставшиеся бумажки сжечь! А то ведь набегут засранцы со своими миллионами, наштампуют этих «игрушек» и начнут поджаривать направо и налево! – с чувством ответил физик. Он уже полностью пришел в себя и был готов к бурной деятельности на любой сколь-нибудь заметной ниве.

– А как же научный прогресс? Ведь мысль, ее не остановишь?

– А ну его в задницу, этот ваш прогресс! Кому он нужен? Трудящимся? Да трудящихся он только калечит! Что мы с вами с него имеем? Скажете, самолеты, телевизоры да пилюли для похудения? А я вам так скажу: трубы мы имеем, трубы крематориев, в которых горим давным-давно синим пламенем. Что ни изобрети, все против нас же самих и оборачивается! Тот же автомобиль, что он дал? Свободу и скорость передвижения? Животы толстые с гиподинамией одним и гробы фанерные другим – вот что он дал, да еще иллюзию, что мир за спину летит. А мир-то стоит, где стоял. Это мы, как крысы в общественной столовой, мечемся… Разве не так?

– Может, и так, – задумчиво произнес Валерий Николаевич и улыбнулся.

– Ну а вы куда, на небеса? Или к себе на службу, лямку тянуть?

– На небеса, – усмехнувшись, ответил Хромов и весело прищурился.

– А если серьезно?

– Если серьезно… Жены у меня больше нет, да и не было, наверное. А служба моя… О ней лучше не вспоминать! Так что…

* * *

Они ехали в Васкелово. Справа от них мелькали корпуса пионерского лагеря.

– Ой, вот наша дача! – крикнул мальчик.

– Командуй, парень! Где сворачивать будем? – обернулся к Андрею здоровяк.

«Рафик» остановился у изгороди. Солнцев и Хромов вынесли из автомобиля носилки с литератором и понесли их в дом вслед за мальчиком.

Половцева уложили на диван и накрыли его старым шерстяным одеялом в клетку.

– Может быть, папу лучше отвезти в больницу? – робко спросил «медицинских работников» Андрей.

– Зачем в больницу? Руку я ему перевязал. Рассечение над глазом в норме. Челюсть у него, конечно, припухла, даже отекла, но, самое главное, – цела. К вечеру отек рассосется. Есть хочешь?