Текст книги "Александр II и его время: Кн. 2"

Автор книги: Евгений Толмачев

4 апреля 1866 г. вся Россия ужаснулась от выстрела Каракозова. В этот день было совершено первое покушение на жизнь Александра II. В четвертом часу дня император в сопровождении племянника, герцога Н. М. Лейхтенбергского, и племянницы, принцессы М. М. Баденской¹⁸ после прогулки в Летнем саду выходил из его ворот, обращенных на Неву, чтобы сесть в экипаж. В это время какой-то высокий, худощавый молодой человек с длинными светлыми волосами и горящим взором стал сильно проталкиваться вперед мимо крестьянина Осипа Комиссарова¹⁹, который еще и прежде заметил, что этот человек старался пробраться вперед; но, желая сам видеть ближе царя, Комиссаров не уступал ему своего места. Когда же Александр II вышел из сада, человек этот стал так сильно напирать, что Комиссаров вынужден был уступить. Но вместе с тем назойливость этого человека заставила Комиссарова обратить на него особое внимание и следить за ним. И когда царь стал надевать шинель, Комиссаров увидел, как неизвестный выхватил внезапно из-за борта своего пальто пистолет и начал целиться в монарха, щуря безбровые близорукие глаза.

Действие покушавшегося было замечено и находившимся вблизи городовым, который успел только вскрикнуть. Комиссаров же быстро, как уверяли свидетели, нанес удар злодею по руке под локоть в тот самый момент, когда тот спускал курок...

Самым авторитетным свидетелем был генерал Э. И. Тотлебен, который заявил, что лично «видел», как Комиссаров подтолкнул стрелявшего в царя террориста²⁰. Жизнь Александра II была спасена, злодей схвачен на месте преступления с двухствольным пистолетом в руке, один из стволов которого остался неразряженным.

По распоряжению царя два унтер-офицера подвели стрелявшего к экипажу. «Ты поляк?» – спросил его император. «Русский», – отвечал террорист. «Почему же ты стрелял в меня?» – недоуменно осведомился царь и услышал в ответ: «Ты обманул народ: обещал ему землю, да не дал»²¹. Александр II приказал отправить арестованного к шефу жандармов, а сам тотчас посетил Казанский собор для принесения молитвы о своем спасении, а затем возвратился в Зимний дворец.

Небезынтересно отметить, как русское общество прореагировало на покушение. Весть об ужасном злодеянии разнеслась по Петербургу и огромные массы народа поспешили к Зимнему дворцу. К 7 часам вечера, когда Александр II вторично возвращался из Казанского собора, на площади перед Зимним дворцом были толпы, приветствовавшие государя громкими и радостными криками. Такие же толпы стояли по всему протяжению пути от собора до дворца и оглашали воздух восторженными криками. В зале дворца Александр был встречен собравшимися уже там военными и гражданскими чинами, имеющими право на приезд ко двору. Отблагодарив присутствующих за выраженные ими чувства, царь пожелал видеть своего избавителя. Когда Комиссаров был представлен государю, Александр расцеловал его и тут же объявил, что жалует Комиссарову дворянское достоинство. Громогласное и единодушное «ура!» было откликом на это выражение монаршей милости.

Осип Иванович Комиссаров до этого был временнообязанным крестьянином Костромской губернии Буйского уезда села Молвитино барона Кистера. Был отдан в ученье в Петербург к шапочному мастеру Содову, у которого дошел до звания подмастерья и женился на крестьянской девушке, имел 8-месячную дочь. Комиссарову тогда было 23 года. Как писали о нем газеты, он был довольно благовидной наружности. 9 апреля 1866 г. П. А. Валуев записал в своем дневнике: «Я в первый раз видел Комиссарова. Небольшой, бледный, тщедушный, но со спокойным и разумным выражением лица. Бесконечные овации ему не вскружили головы и не сбили с толку. Во всех приемах скромность»²². В церквах совершались молебны.

Во всех театрах публика по несколько раз заставляла повторять гимн «Боже, царя храни» и раздавались крики «ура!» (в Александрийском театре гимн был исполнен девять раз, в Михайловском и Мариинском по шести раз).

В Александрийском театре произошел даже эпизод, свидетельствующий о том настроении, которым охвачено было в этот день все общество. Кто-то принял одного из бывших в театре крестьян за избавителя государя, тогда как на самом деле он был только очевидцем подвига своего земляка, костромича. Крестьянин этот введен был в партер и к нему обратились с объятиями восторженные зрители, несмотря на его уверения в ошибке. В результате на время был остановлен спектакль.

В Москве 5 апреля в трактирах и гостиницах, в общих залах и отдельных комнатах восторженно пили за здоровье государя.

В Большом театре назначенный балет «Дочь фараона» заменен оперою «Жизнь за царя». Вся опера была обращена как бы в один непрерывный народный гимн. В общей сложности «Боже, царя храни» было пропето тогда в Большом театре до двенадцати раз. После первого акта народный гимн пропет был четыре раза подряд; второй акт совсем не состоялся – публика не хотела видеть польских танцев и вместо них потребовала снова народный гимн, который пропет был раза три. В третьем акте поляки приходят к Сусанину, на их угрозы он отвечает неустрашимым и энергичным восклицанием: «Лягу за царя, за Русь!» Слова эти зажигают восторг в зрителях, действие на сцене прерывается. Артист Родонежский, исполнявший роль Сусанина, по требованию публики три раза сряду повторяет эту фразу, сцена наполняется хористами и снова гремит на сцене народный гимн, снова непрерывные клики восторга и громкие рукоплескания в зале. Затем исполнение третьего акта оперы возобновляется с той минуты, на которой оно было прервано. Инициатива этих беспрерывных оваций принадлежит публике: народный гимн предложено было исполнить лишь в заключение эпилога, где великолепный хор «Славься» должен был перейти, как это обычно делается в дни торжественных спектаклей, в народный гимн. Так было и в тот вечер; по окончании оперы «Боже, царя храни» пропето было еще три или четыре раза. Нельзя не согласиться с П. А. Валуевым, который писал: «Пересол, как видно, в нашей натуре... С высокими и глубокими чувствами не следует обращаться легкомысленно»²³.

Наконец, наступил третий день народного торжества. Все желали видеть своими глазами, что государь избежал опасности. Александр II вынужден был назначить на 6 апреля парад в Петербурге в своем присутствии.

Ф. М. Достоевский в день покушения направлялся к поэту А. Н. Майкову. И когда Достоевский узнал о событии, он буквально ворвался в квартиру Майкова и, трясясь как в лихорадке, воскликнул:

– В царя стреляли!

– Убили? – закричал Майков каким-то нечеловеческим, диким голосом.

– Нет... спасли... благополучно.., но стреляли... стреляли... стреляли...²⁴

Впечатлительный Майков написал стихотворение «4 апреля 1866 года», в котором возмущенно отметил:

 
Все, что в груди есть русского у нас, —
Оскорблено!.. Уста молчат, немея
От ужаса!.. Рукой безвестного злодея
Едва святая кровь царя не пролилась...
Царя-блюстителя строжайшего законов.
И где же? Между нас, среди своей семьи...
Царя – строителя земли,
Освободителя мильонов!..
 

Сам Герцен в «Колоколе» писал 1 мая 1866 г.: «Мы поражены при мысли об ответственности, которую взял на себя этот фанатик... Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами»²⁵.

Вот реакция нормальных людей на покушение. Вся Россия всколыхнулась от этого выстрела.

Фанатик, стрелявший в Александра И, оказался исключенным за участие в беспорядках из числа студентов сперва Казанского, а затем и Московского университетов, дворянином Саратовской губернии Дмитрием Владимировичем Каракозовым. Это татарская фамилия, означающая «черный глаз». Отец его имел небольшое поместье в Сердобском уезде. Выяснение причин, вызвавших преступление, и раскрытие его соучастников возложили на особую следственную комиссию, председателем которой стал генерал от инфантерии граф М. Н. Муравьев.

Муравьев поклялся «скорее лечь костьми, чем оставить неоткрытым это зло – зло не одного человека, а многих, действовавших в совокупности»²⁶.

Было установлено, что, находясь в Москве, преступник страдал, по показаниям некоторых из его товарищей, припадками меланхолии и иппохондрии и более месяца лежал в клинике при Московском университете. Болезненное настроение его доходило до того, что он писал письмо к одному из своих товарищей, прося прислать ему опиум для прекращения мучений вместе с самой жизнью. В 1866 г. Каракозов был дважды в Петербурге: первый раз он приехал в феврале, а второй раз на Пасху.

По словам знакомых и родных, Каракозов постоянно жаловался на то, что жизнь ему в тягость, что она уже ему надоела и что он ненавидит людей. В Петербурге, скрывая свое настоящее имя и звание, он продолжал лечиться у некоторых докторов. Вместе с тем Каракозов развивал идеи самого крайнего социализма.

Обнаружилось, что Каракозов состоял в тайном кружке, во главе которого был его двоюродный брат Ишутин²⁷. Кружок этот образовался в 1863 г. в основном из учащейся молодежи, вольнослушателей Московского университета, студентов Петровской земледельческой академии и представителей других учебных заведений. В нем состояло менее 20 человек. Своей целью кружок ставил государственный переворот, для осуществления которого выработал целую программу. Московский кружок намеревался войти в близкие отношения с другими, подобными же кружками в Петербурге и в других городах и постепенно распространить свою агитационную деятельность на всю страну.

Верховным уголовным судом члены Ишутинского кружка были приговорены к каторжным работам на разные сроки. Каракозов во время следствия патетически заявил: «Если бы у меня было сто жизней, а не одна, и если бы народ потребовал, чтобы я все эти сто жизней принес в жертву народному благу, – клянусь всем, что только есть святого, что я ни минуты не поколебался бы принести такую жертву».

Когда же его 31 августа приговорили к смерти, Каракозов обращается к Александру II с прошением о помиловании: «Преступление мое так ужасно, что я, государь, не смею и думать о малейшем хотя бы смягчении заслуженного мною наказания. Но клянусь, государь, в свои последние минуты, что если бы не это ужасное болезненное состояние, в котором я находился со времени моей тяжелой нервной болезни, я не совершил бы этого ужасного преступления. Государь, я прошу у Вас прощения, как христианин у христианина, как человек у человека».

Много лет спустя об овидиевых превращениях Каракозова большевик И. Василевский писал: «Это жуткое прошение на высочайшее имя, катастрофическая сдача всех душевных позиций – практических результатов так и не принесла. Каракозова повесили. Но моральные последствия этого ужасны. Вместо гордой смерти революционера, умирающего не только со спокойной улыбкой на устах, но и со счастливым чувством глубокого уважения к своему делу и к самому себе, Каракозов умер унылой, панической, бесславной, обывательской смертью». Ужасно и то, что мы сделали из него героя и даже прикрепили памятную доску в честь его постыдного выстрела на ограде Летнего сада.

Современник Александра II, профессор А. В. Никитенко в апреле 1866 г. пророчески записал: «Чем больше я вдумываюсь в это происшествие, тем мрачнее оно становится в моих глазах. Не есть ли оно роковое начало тех смятений, какие должна вытерпеть Россия, пока она не упрочит и не определит своего нравственного и политического существования? Но неужели ей необходимо пройти этот путь? Неужели необходимо, чтобы двигатели ее будущности возникли из гнездилища всякого рода безобразных умствований, утопий, из воспаления незрелых голов?»²⁸

Всякое уважающее себя правительство должно было бы среагировать на безголовую выходку горе-революционера. И такая реакция последовала на каракозовское покушение.

Произошел радикальный поворот во внутренней политике. Корректировке подвергся ряд преобразований, которыми ознаменовались первые 10 лет царствования.

Последовали и персональные изменения в составе правительства. Вместо министра народного просвещения А. В. Головнина, с которым были связаны либеральные преобразования в университетах, гимназиях и цензуре 1863—1865 гг., был назначен убежденный крепостник и махровый реакционер Д. А. Толстой, оставленный одновременно и обер-прокурором синода. Получил отставку гуманный петербургский генерал-губернатор А. А. Суворов²⁹. Вместо него назначили, но уже не генерал-губернатором, а обер-полицмейстером столицы генерала Ф. Ф. Трепова³⁰. Уволенного от должности шефа жандармов и главноуправляющего III Отделения ограниченного князя В. А. Долгорукова заменил властолюбивый генерал-губернатор остзейских провинций граф П. А. Шувалов. Став вскоре ближайшим советником Александра II, он сосредоточил в своих руках вплоть до отставки в 1874 г. почти диктаторскую власть. «Над Россией распростертой встал внезапною грозой Петр по прозвищу четвертый, Аракчеев же второй» – так характеризовала Шувалова известная эпиграмма того времени, написанная Ф. И. Тютчевым.

По высочайшему повелению были навсегда закрыты органы левой печати – журналы «Современник» и «Русское слово», признанные распространителями вредных идей. 13 мая последовал рескрипт, в котором был выражен новый реакционный правительственный курс. Все ведомства, сословия и частные лица призывались к охранительной деятельности и к борьбе с тлетворными идеями, направленными против религии, собственности и государственного порядка.

Нравственный надлом произошел в самом императоре. Покушение до глубины души потрясло его. Некоторым утешением для него могли служить нескончаемые овации, адреса и другие демонстрации преданности всех слоев населения. Однако душевный покой исчез, «цвет сердца его увял»³¹. Чувства безграничной уверенности и безопасного нахождения его среди своего народа были поколеблены. Александр II глубоко разуверился в том, что деяния его, проведенные реформы исполнены смысла. Тяготили и семейные переживания. Годом раньше, 12 апреля в Ницце в возрасте 22 лет от туберкулезного менингита скончался старший сын и наследник престола великий князь Николай Александрович³², по мнению знавших его, очаровательный юноша, способный, любознательный, добродушный, воспитанием которого руководил граф С. Г. Строганов³³.

Тяжело, без всяких надежд на выздоровление, болела императрица Мария Александровна. Восемь ее беременностей и суровый петербургский климат вконец подорвали ее здоровье, государыня страдала тяжелой формой туберкулеза.

Со временем император охладел к ней, вынужденной по указанию врачей вести все более замкнутый образ жизни.

Терзаемый угрызениями совести и двусмысленностью положения, пренебрегая общественным мнением, 48-летний Александр II всецело отдается пламенным чувствам к 19-летней княжне Екатерине Михайловне Долгорукой³⁴. В ней он встретил редкую по душевной красоте девушку, мысли и чувства которой гармонировали с мыслями и чувствами императора и которая оказалась способной понять его. На одной из встреч царь торжественно поклялся: «Увы, я сейчас не свободен. Но при первой возможности я женюсь на тебе, ибо отныне и навеки я считаю тебя своей женой перед Богом...»³⁵. Эта последняя и страстная любовь не угасала до самой смерти императора. История этой любви была мучительной для них обоих. «Роман» императора вызывал негодование и пересуды почти во всех слоях общества³⁶.

Второе покушение на жизнь Александра II случилось в Париже в 1867 г. при посещении им Всемирной выставки. 25 мая (6 июня) при возвращении с большого смотра войск на Лошанском поле в Булонском лесу, в коляску, в которой ехали императоры Александр II и Наполеон III, наследник-цесаревич Александр Александрович и великий князь Владимир Александрович, с той стороны, где сидел Наполеон III, были произведены два выстрела. Пули пролетели, не задев в коляске никого, но ранили лошадь ехавшего возле императорского экипажа французского шталмейстера. Стрелявший был задержан на месте. Им оказался польский эмигрант Антон Березовский³⁷, уроженец Волынской губернии. Преступление это было вызвано местью за недавнее усмирение польского мятежа. Весть о вторичном покушении на царя мгновенно разнеслась по всей России, как и год назад, вызывая повсеместно чувство негодования к злодею.

Березовский стрелял из двухствольного пистолета, который разорвало в его руках и повредило одну из его рук.

В начале июля 1867 г. в Париже состоялся суд на Березовским. Его защитник, адвокат Араго, настойчиво отстаивал политический характер покушения. Березовский был сослан в Новую Каледонию на пожизненную каторжную работу, где умер в 1869 г. (по некоторым данным, жил до 1907 г.).

От ужесточения охранных мер в России прежде всего страдала молодежь.

26 мая 1867 г. были изданы особые правила, установившие своего рода «священный союз» начальства учебных заведений и полиции против молодежи.

Усугублены меры против студенческих сходок, студенты потеряли право распоряжаться кассою взаимопомощи, проводить в ее пользу спектакли и концерты, собирать пожертвования для неимущих товарищей, заведовать собственной библиотекой. В связи с этим возобновились беспорядки в университетах, с особой силой они вспыхнули весной 1869 г. Результат для студентов был плачевный: они десятками изгонялись из учебных заведений и водворялись в качестве поднадзорных в различных местностях России.

Введенная в 1871 г. по предложению Толстого так называемая классическая реформа была прямо рассчитана на ограничение распространения просвещения и затрудняла получение высшего образования. Решено было гимназии преобразовать в классические и главными предметами обучения сделать латинский и греческий языки, с ограничением часов на естествознание, а в высшие учебные заведения допускать только юношей, окончивших полный курс классической гимназии.

В преподавании, как потом было обнаружено, упускалось воспитательное воздействие ряда предметов на развитие образа мыслей и чувств, «на утверждение в преданиях родной истории, в началах веры и нравственности подрастающих поколений».

Как писал историк С. С. Татищев, последствия такой образовательной системы сказались и в десятилетие с 1866 по 1876 гг.: «Неверие в области религии, материализм в науке, социализм – в политике окончательно овладели незрелыми умами русской учащейся молодежи»³⁸.

В конце 1868 г. – начале 1869 г. на политической арене России появляется С. Г. Нечаев³⁹, вольнослушатель Петербургского университета. В это время он участвовал в студенческих волнениях, затем, распустив слух о своем аресте и бегстве из Петропавловской крепости, скрылся за границу.

Сблизившись с М. А. Бакуниным в эмиграции, он издал совместно с ним от имени мнимого «Всемирного революционного союза» серию манифестов и документов.

Написал псевдореволюционный «Катехизис революционера», в котором рекомендовал революционерам подавлять в себе все человеческие чувства, порвать с законами нравственности и приличия, прибегать к убийствам, компрометации в отношении «высших» категорий общества, к шантажу и провокациям в отношении оппозиционных элементов. В основу организации был положен диктаторский централизм. Неудивительно, что через много лет познакомившись с «катехизисом», Сталин горячо одобрил его положения, несмотря на их явную аморальность⁴⁰. Тезисы своего Катехизиса Нечаев пытался претворить, вернувшись в Россию в августе 1869 г. В Москве он создает подпольную заговорщическую организацию «Народная расправа», в состав которой в основном вошли студенты Петровской сельскохозяйственной академии.

Иезуитский принцип вседозволенности ради достижения главной цели, методы мистификации, взаимного обмана, шантажа, проводимые в жизнь Нечаевым, вызвали протест члена организации студента Н. И. Иванова.

Обвинив Иванова в предательстве, Нечаев организовал его убийство, а сам снова скрылся за границей.

Познакомился с Нечаевым и Герцен, но отнесся к нему с глубочайшей антипатией. Сам Бакунин признавал свое легкомыслие в нечаевской истории⁴¹.

Отвергнутый всей русской революционной эмиграцией, осужденный I Интернационалом, Нечаев в 1872 г. был выдан швейцарской полицией русским властям как уголовный преступник. По его делу в качестве обвиняемых привлечено 87 человек: 4 присуждены к каторжным работам, 2 – к ссылке на житье, 27 – к тюремному заключению, остальные оправданы.

Нечаев, приговоренный к 20 годам каторги, через 10 лет умер в Алексеевском равелине. Материалы процесса над террористической группой Нечаева использовал в своем романе-памфлете «Бесы» великий русский писатель Ф. М. Достоевский. Он был одним из первых, кто резко осудил революционное насилие, действия не только социалистов 60-х годов, но и утопистов 40-х годов.

Российское правительство использовало нечаевщину для дискредитации революционеров и нападок на I Интернационал. Корпусу жандармов были увеличены права по политическим делам. Ужесточены наказания за принадлежность к преступным сообществам, создано особое присутствие Правительствующего сената по делам о государственных преступлениях. Раздутая вокруг Нечаева истерия была использована для того, чтобы изобразить преступниками всех левых вообще.