Текст книги "Русские банды Нью-Йорка"

Автор книги: Евгений Костюченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

35. Застенки Пинкертона

Почему-то Кириллу всегда казалось, что Уильям Смайзерс – толстяк в распахнутом фраке, в цилиндре и с сигарой в зубах, восседающий на мешке с золотыми монетами.

А оказалось, что Смайзерс – сгорбленный старикашка, с седой паклей вокруг лысины, в дешевом сером костюме, в котором он, как видно, щеголял еще до Гражданской войны…

– Что ты меня разглядываешь? – проскрипел Смайзерс. – Констебль, прикажите ему отвернуться! Пусть смотрит под ноги и отвечает на вопросы! Чего он молчит!

– Боюсь, сэр, это бесполезная трата времени, беседовать с ним, – сказал охранник в полицейском мундире, но без звезды или бляхи, или еще какого-нибудь значка, который выделяет блюстителей порядка из толпы простых смертных. – Он молчит уже третью неделю.

– Так найдите средство его разговорить! Кажется, я заплатил достаточно, чтоб вы могли сбегать в лавку и купить керосиновую лампу. Поджарьте ему пятки, и он заговорит!

– Успокойтесь, мистер Смайзерс, – сказал Уильямс. – Его молчание работает на нас. Если поначалу у меня и были определенные сомнения, то теперь я абсолютно уверен, что мы поймали ту самую птичку, какую ловили. А раз так, то нетрудно будет разыскать и гнездышко. Уведите.

Он кивнул охраннику, и тот дернул цепь, свисавшую с наручников Кирилла.

– Пошли, птичка.

Кирилл пригнулся, выходя из комнаты, и побрел по низкому сводчатому коридору, освещенному факелами. Кандалы на ногах гремели, распугивая крыс, и те жались к мокрым блестящим стенкам, но не убегали. Крысы тут были коренными жителями, а люди – понаехали.

«Наверно, это здание когда-то служило тюрьмой для восставших невольников. Вряд ли здесь держали белых, – думал Кирилл. – Белый бы тут сразу загнулся. Ну, может быть, сюда бросали пиратов или разбойников с большой дороги, людей закаленных и крепких, способных выдержать такие условия. Тех, кто привык жить под открытым небом, пить из лужи, терпеть голод и жажду, холод и зной. В общем, кто привык жить как скотина. То есть негров, или подонков вроде нас с Энди».

Он жалел, что исторические романы – не его жанр. Описание мрачных застенков заняло бы несколько страниц, но годилось только для сказок в духе Вальтер Скотта.

Да, если бы Теодор Грин писал исторические романы, Уильямс бы его не разыскал.

А сопоставить газетные публикации с сюжетами криминальных рассказов – до этого мог додуматься даже начинающий сыщик, и незачем Уильямсу хвастаться своим двадцатилетним стажем работы в бюро Пинкертона.

Да ему вообще нечем хвастаться – ведь он сам признал, что начал свой розыск с ошибки. Ему было поручено найти парня, который ограбил шхуну на Гудзоне и смылся на Запад. Уильямс потолкался среди пьяных матросов, краем уха услышал слово «шхуна» – и вышел на историю с «Амазонкой». Поговорил с Красавчиком и понял, что забрел не в ту степь.

Розыск гудзонского пирата продолжался ни шатко ни валко, а через год заказ был отменен, потому что заказчик, мистер Рой Сильвер, скончался от скоротечной и неизлечимой болезни сорок пятого калибра.

Однако поверенный Уильямс недолго болтался без дела. В агентство обратился техасский миллионер, у которого возникла небольшая проблема – сберечь оставшиеся миллионы. Половина его предприятий пострадала от одной и той же шайки грабителей. Предприятиями Билл Смайзерс деликатно называл игорные дома, легальные и не очень. Каждое ограбление надолго нарушало отлаженный рабочий цикл, но далеко не о каждом можно было заявлять в полицию.

Во-первых, зачем радовать конкурентов? А во-вторых, разве можно заниматься игорным бизнесом, не перешагивая за грань закона? Таким образом, шайка уносила, скажем, тысячу долларов, а Смайзерс при этом терял десять тысяч. При таком раскладе его начинало тревожить будущее…

(Когда Уильямс рассказывал это Кириллу, того переполняла тихая гордость за свой «скромный труд». Именно таким и был расчет Энди Брикса – не только самим заработать, но и разорить врагов).

Над заказом Смайзерса работали двое – Уильямс и агент Коэн. Это был не тот агент, что готов бегать по крышам вагонов, преследуя бандитов. Его стихией были архивы. Коэн отправился в библиотечный океан и через полгода наткнулся на рассказ о шхуне «Амазонка». Показал Уильямсу, у того в памяти что-то щелкнуло. Так они вышли на Теодора Грина.

Кирилл охотно обсуждал с Уильямсом и Коэном все обстоятельства ограблений. Он помнил каждую строчку из своих рассказов, и ни разу не сбился в показаниях. Однако продолжал утверждать, что все это – литература, и лично он, Теодор Грин, даже никогда не прикасался к оружию.

Первый тревожный звоночек прозвучал, когда Коэн завел разговор о побеге Билли Кида. В новелле Теодора Грина содержались подробности, не совпадающие с официальной картиной случившегося. Это естественно для художественного произведения? Да, но только в том случае, если речь идет о вымысле. Литературная же основа полностью совпала с показаниями свидетелей, надежно упрятанными в материалах дела.

Кириллу нечем было парировать этот выпад, и он сослался на случайность. И тогда Уильямс поведал ему о еще более поразительном совпадении. В день побега Кида в отеле рядом с тюрьмой остановился некий гость. В рассказе Теодора Грина это не отражено, а жаль. В другом рассказе, о шхуне «Амазонка», тоже есть досадное упущение – там действует безымянный юнга. Автор забыл дать ему имя. Забыл? Или не захотел? Может быть, причина в том, что и гость, помогавший Билли Киду совершить побег, и юнга, перебивший полдюжины моряков – один и тот же человек? Что скажете, мистер Крис Беллоу?

Крис Беллоу ничего не сказал. Он улыбнулся, стиснул зубы и больше не произнес ни слова. Кирилл понял, что проиграл. Но пока он молчит, никто больше не пострадает.

Смайзерс хотел знать, куда ушли деньги, хотел, чтобы шайка грабителей была уничтожена. Да, они не беспокоили его уже больше двух лет. Но это не повод для радости. Наоборот, мирная тишина тревожила Смайзерса гораздо больше, чем сообщения о новых ограблениях.

Но Кирилл уже решил – от него они ничего не узнают. Пусть допрашивают. Пусть судят его, пусть убьют. Он ничего не скажет.

* * *

В годы Гражданской войны Алан Пинкертон организовал секретную службу, которая охраняла президента Линкольна и отлавливала вражеских лазутчиков. После победы лазутчиков не стало, не стало и президента. Секретная служба, казалось бы, должна была исчезнуть за ненадобностью. И многие из тех, кто знал о ее существовании, так и подумали.

Они ошиблись. Секретные службы, в отличие от других государственных организаций, имеют право не докладывать о себе любому сенатору или конгрессмену.

В распоряжении сыскного бюро осталась разветвленная сеть конспиративных квартир. Сохранилась и агентура. Нужные люди в нужное время оказывались в нужном месте. Например, чтобы из толпы пикетчиков выстрелить в сторону полиции. Или чтобы направить толпу голодных рабочих на штурм продовольственных складов, хозяин которых с ужасом ожидал ревизии. Бюро выполняло множество заказов, и не все они были связаны с розыском преступников. И подпольные тюрьмы редко пустовали.

Но если есть вход, должен быть и выход. Конечно, можно опустить руки, смириться с неизбежным – и умереть здесь. Такие мысли приходили каждый раз, когда в камере гасла чадящая лампа. Возможно, пытка темнотой тоже входила в арсенал пинкертонов. Когда лежишь на шершавых досках и не видишь даже собственной руки, легко представить, что ты уже в могиле. А у мертвеца нет сил, чтобы сопротивляться. И когда его снова поведут на допрос, он будет говорить непрерывно, наслаждаясь каждой секундой, проведенной на свету, среди живых, пусть даже эти живые – его заклятые враги. Да, то был тонкий расчет. Но с Кириллом этот номер не пройдет.

Дело в том, что он не имел права умереть. Он был обязан вернуться домой.

Дома его ждали друзья, которые рано или поздно будут вынуждены оставить все дела и отправиться на его поиски – а значит, они могут попасть в ловушки Уильямса, как попался Кирилл.

Дома его ждали ученики. Нельзя сказать, что посещение школы было для них праздником. Да и Кирилл иногда был готов пристрелить некоторых оболтусов. (Правда, кое-кто из них мог и сам пальнуть в ответ). Но программа есть программа. Он еще не научил их высчитывать площадь треугольника и трапеции, не рассказал о животном мире лесов.

И самое главное – нельзя остановиться в изучении истории на Второй Пунической войне. Потому что была еще и Третья, и Карфаген был таки разрушен. Если об этом не знать, то ученики так и будут думать, что Ганнибал был просто великим полководцем и гонял изнеженных римлян в хвост и гриву. А Ганнибал был людоедом, как и все карфагеняне. В основание каждого дома они укладывали живого младенца, и резали людей к празднику, как мы сейчас режем кур. Но кур мы едим, да и выращиваем сами. А Ганнибал и компания приносили людей в жертву своим людоедским богам. Вот почему, наблюдая издалека за этой схваткой, мы должны болеть за римлян, хоть они и итальянцы. Потому что мы тоже люди, и нас тоже могли бы резать по пятницам – если б не Третья Пуническая.

И Кирилл лежал в темноте, радуясь тому, что еще не все забыл из гимназического курса. Слушал крысиную возню и вспоминал строение скелета млекопитающих. Он еще расскажет своим ученикам о том, какой интересный город, этот Нью-Йорк. Какие здесь потрясающие мосты и небоскребы. И какие уроды живут в этих прекрасных домах…

Тут его мысли обычно меняли направление, и из педагога-гуманиста-просветителя он превращался в Криса, Потрошителя Банков. Вспоминать то, о чем нельзя рассказывать в школе, было так же приятно, как подглядывать за купающимися женщинами.

Это только дилетантам кажется, что взять банк ничего не стоит. На самом деле направить ствол на кассира – это всего лишь предпоследнее действие в решении чрезвычайно сложной задачи. Последнее действие – это отрыв от погони. А первое действие – разведка, которая может длиться несколько месяцев. Или несколько минут.

Настоящий налетчик никогда не входит дважды в один и тот же банк. Больше того, он не появляется дважды в одном и том же городе. Он кочует по штатам, и вместе с ним кочует его команда, каждый участник которой играет свою, строго определенную, роль. Причем все роли – главные, второстепенных нет. Наводчик, который выясняет, где, когда и сколько денег можно будет положить в мешок, ничем не хуже громилы, который одним своим взглядом заставит кассира положить эти деньги в этот самый мешок.

Наводчик и громила – это, выражаясь театральным языком, солисты. Для Криса в спектаклях Энди Брикса была уготована роль участника кордебалета.

Кордебалет – это обычные люди, ничем не выделяющиеся среди прохожих или посетителей банка. Они должны собраться в определенном месте в строго определенное время. И по команде преобразиться. Немощный инвалид, мальчишка-рассыльный, монах-францисканец – все эти фигуры не вызывают у охраны никаких подозрений. А когда инвалид наставит на зазевавшегося охранника огромный кольт, уже поздно бить тревогу. Охранник тоже человек, и он достаточно владеет арифметикой, чтобы быстренько вычислить: никакой ущерб коммерческого банка не превысит стоимости его жизни. Уязвленное самолюбие и профессиональная гордость будут какое-то время жечь его душу, но он сможет это вытерпеть. Главное, не унижать охранника. Перевес нападающих должен быть совершенно очевиден, и их оружие должно сверкать и наводить ужас одним своим видом.

А еще важна репутация. Бандиты любят громко заявлять о себе, надеясь, что слава об их злодействах уже дошла и до нынешних клиентов. Команду Брикса, наоборот, узнавали как раз по негромким голосам. Энди предпочитал во время ограбления не кричать, а обращаться к жертвам по-дружески. Как только проходил первый испуг, естественный при неожиданном появлении оружия, человека надо было приободрить, и тогда он становился соучастником. Да, невольным. Да, ненадолго. Но, по крайней мере, он не делал лишних движений. И не кричал просто потому, что не хотел выглядеть идиотом на фоне остальных участников ограбления, таких спокойных и вежливых.

Кроме того, у банды Потрошителя Банков была еще одна особенность – она не оставляла после себя трупов. На ее добыче не было ни капли кассирской крови.

А вот с охранниками иногда приходилось возиться. Не все были способны проявить благоразумие. Обычно моча в голову ударяла тем, кто считал себя самым крутым в округе. Если ты съедаешь за завтраком фунт бекона, зажаренный в дюжине яиц, а вечером с друзьями осушаешь бочонок пива, то конечно, тебе трудно поверить в серьезность намерений какого-то юнца с револьвером. «Да мы таких соплей перешибем!» – подсказывала моча, журча по редким извилинам мозга. И вот его морда багровеет до синевы, и пухлые пальцы теребят застежку кобуры… Но что это? Револьвер юнца испускает струю дыма, что-то больно лупит по руке, и верзила, наконец, понимает, что следующая пуля может попасть в голову. Он роняет свое оружие, если успел его достать, и смотрит на оружие юнца – и с ужасом видит, что тот целится вовсе даже не в голову, а как раз под брюхо. К счастью, из руки хлещет кровь, и, значит, можно отступить, зажимая рану и дожидаясь медицинской помощи. Но – молча. А потом, когда на улице осядет пыль, поднятая лошадьми убегающих налетчиков, вот тогда можно гневно орать, можно палить в воздух, можно даже вскочить на не слишком быструю кобылу и проскакать немного, изображая погоню и надеясь, что ребята Потрошителя не вздумают отстреливаться.

Как правило, такие воспоминания действовали на Кирилла лучше снотворного, и он засыпал с безмятежной улыбкой на лице, и ему снились купающиеся женщины.

А наутро его снова вели на допрос, и он молчал, дожидаясь ночи.

36. Явка с повинной

Прошла неделя. Адвокаты прятали глаза, неловко улыбались, переводили разговор на другие темы. Им не удалось ничего выяснить ни в полиции, ни в сыскном агентстве. Задержанный словно растворился – его не доставили в городскую тюрьму, и ни в одном полицейском участке его следов не нашлось. А вот насчет кокаина… Но тут Илья раздраженно махал рукой – о таблетках поговорим немного позже. Сначала надо найти Черного Испанца.

Гелька быстро освоилась на новом месте, и целый день сновала по особняку с тряпками и щеткой. Василь каждый раз замолкал, если девчонка проносилась мимо во время разговора, а потом не мог вспомнить, о чем вообще шла речь.

Однажды Илье пришло в голову, что пигалица могла и приврать. Мало, что ли, слышал он душераздирающих историй от ночных бабочек? Он попросил Василя съездить с ней на Бродвей, чтобы Гелька показала то самое место, где стояла с цветами.

– Все сходится, – доложил Василь, вернувшись. – Клуб, фонарь, швейцар на входе. Я его поспрашивал, говорит, поймали кого-то, за что – не знает. Но ты не сомневайся, она врать не будет. Она не такая. У нее все на виду. Дуреха, одним словом.

– Тогда вот что, – решил Илья. – Найди мне того журналиста. Помнишь, очкарика? Скажи, есть работа для него.

Прошла еще неделя, и Илья отправился смотреть свой загородный дом.

Приземистое здание с оранжевой крышей ярким пятном выделялось на фоне серых дюн, покрытых редкими прозрачными кустами. Он увидел его из окна вагона, и подумал: «Значит, из окон дома будут видны поезда. Всегда будешь знать, когда заявятся гости».

А еще он заметил катер с высокой трубой, осторожно подходивший к причалу, и понял, что Салливан опять опередил его.

– Ничего домишко, – говорил инспектор, переходя вместе с ним из комнаты в комнату. – Внутри больше, чем снаружи. Я бы и сам в таком пожил.

– Так живите, – охотно согласился Илья.

– Замучают вопросами. Откуда у простого полицейского деньги на такую виллу? Вот если бы я торговал цветами…

Они прошли на причал и встали, облокотившись о перила. Катер покачивался рядом, скребясь кранцами о доски, и Илья подумал, что, наверно, не только Андрей с Петром отправились на нем в последний путь. Очень удобная вещь – катер береговой охраны. Никто не следит, сколько человек на него погрузились, сколько сошли на берег…

– Что за дела у тебя с «Ивнинг Пост»? – неожиданно спросил инспектор. – Я про статью о Черном Испанце.

– Не знаю такой статьи, – искренне удивился Илья.

– Она еще не вышла, мы ее придержали. Надо все просчитать. Но зачем ты ее заказал?

Илья был готов к этому разговору, хотя он и начался неожиданно.

– Агентство Пинкертона всегда работало на республиканцев, так?

Салливан кивнул.

– Значит, «пинкертоны» – наши враги. И вот они схватили Черного Испанца. А ведь это наш человек.

– Его не существует.

– Об этом знаем только мы с вами. Десятки людей могут под присягой заявить, что сидели с ним в одном салуне. И тысячи жителей Десятого округа знают, что они находятся под защитой Черного Испанца. Так?

– Ну, так. К чему ты клонишь?

– Республиканцы затеяли какую-то комбинацию. Сначала они через Француза вбрасывают в наши районы опиумные таблетки, потом за решетку попадает знаменитый бандит – опять же из наших районов. А если это просто спектакль? На скамье подсудимых окажется актер, который даст те показания, что ему напишут постановщики. Процесс будет шумным, а шум – не в нашу пользу.

Салливан долго разглаживал длинные усы, глядя на волны.

– Не думаю, что все это связано. Таблетки – отдельно. Они не опиумные, а кокаиновые, но нам от этого не легче. Их начали производить в Коннектикуте, но быстро запретили. Однако готовую продукцию не уничтожили, и вот она просочилась к нам. Красильщики глотают таблетки и ходят со стеклянными глазами. Веселые такие. Не жрут, не спят. Пашут, как заводные. Десять часов отработали – могут и на сверхурочные остаться, никто не отказывается.

– Красота, – усмехнулся Илья.

– Ты знаешь, как упала выручка в питейных заведениях? В несколько раз. Меня интересовали две вещи – насколько хватит запаса таблеток, и что будет, когда весь запас иссякнет. Но я – тупой полицейский, и я не могу предусмотреть всего.

А оказалось, что самое-то главное не это. Самое главное – что будет с красильщиками через полгода. А через год? Врачи привели меня в клинику, где их пытаются лечить. Что я увидел? Живые скелеты. Думают только о кокаине. Им дадут немного – и они сидят на месте. Сутками могут сидеть. Может быть, такой красильщик и проживет больше нас с тобой. Но он уже не будет красильщиком. Работать не сможет.

Он повернулся к Илье:

– Через год наши кварталы могут превратиться в трущобы безработных и инвалидов. И салуны переберутся куда подальше. Вот о чем думать надо. Вот где наша беда. А Черного Испанца оставь в покое.

– Статья выйдет? – без особой надежды спросил Илья.

– Да. Лягнуть республиканцев не помешает. А если они и вправду что-то задумали – пусть видят, что мы их раскусили.

* * *

«Жители Манхэттена уже привыкли к тому, что славные агенты Пинкертона сначала стреляют, а потом говорят: «Руки вверх». Однако тот балаган, который они устроили на ступенях «Атлантического Литературного Клуба», свидетельствует, что мы еще мало знаем об их способностях. Эти ребята не только глубокие интеллектуалы, но и блистательные актеры, преимущественно комического жанра…»

– Начало можно было пропустить, – сказал журналист. – Там я просто разминаюсь. Главные пинки и оплеухи начинаются с четвертого абзаца.

– Ничего, ничего, – пробормотал Илья, жадно вчитываясь в каждую строку. – Ничего, все отлично. Мне понравилось. Есть только пара неясностей. Вот, это место. Как вы узнали его имя?

– Это мне стоило пять долларов, – скромно улыбнулся очкарик. – Швейцар подобрал то, что валялось на панели вместе с осколками стекла. Он справедливо полагал, что содержимое карманов Черного Испанца значительно вырастет в цене после его казни. Мы с ним устроили небольшой аукцион, и я стал обладателем салфетки из отеля «Каледония» и железнодорожного билета. Тут же отправился в отель и просмотрел журнал. В этот день там поселился, в числе прочих, некто Теодор Грин. От прочих он отличался только тем, что покинул гостиницу, даже не переночевав в ней. Нетрудно догадаться, что вместо уютного номера мистер Грин отправился на нары.

– Отлично, отлично… – Илья ткнул пальцем в концовку. – Вот. Что означает фраза: «Финал этого спектакля доведет нас до слез. Но будут ли это слезы смеха, слезы счастья или слезы искреннего горя – зависит только от самого бедняги Грина»?

Журналист оживленно потер руки:

– Вы заинтригованы? Отлично, этого я и добивался. Статья в целом вас, как я понял, устраивает? Ну, а в конце я позволил немного поработать и на себя. Я ведь сознательно нигде не называю полного имени арестованного. Грин – и все. Потому что Гринов много, а вот Теодор Грин– писатель. Весьма посредственный, но популярный среди обывательской массы. Пишет всякую чушь о ковбоях, бандитах, индейцах. Эдакий литературный покоритель Дикого Запада.

Книжек его я не видел, знаю, что он публикуется в дешевых журнальчиках. Но что начнется, когда выяснится, что «пинкертоны» по ошибке схватили не кого-нибудь, а писателя? Да его книги будут разлетаться, как горячие пирожки! Вы бы упустили такой шанс заработать на ажиотажном спросе? Вот и я не хочу упустить. Когда начнется процесс, у меня уже будет полное собрание всех его опусов. Я издам их отдельной книжкой. «Сочинения Черного Испанца, известного под псевдонимом Теодор Грин». Его, конечно, оправдают, но книжки-то уже будут проданы!

– Кто сказал, что его оправдают? – задумчиво спросил Илья.

* * *

Наверно, в доме священника кухарка считает себя святее папы римского, в доме профессора любой повар умнее академика. Что тогда говорить о прислуге в доме профсоюзного деятеля? Через месяц Гелька спросила, сколько у нее накопилось выходных, и когда ей предоставят отпуск.

Илья и Василь переглянулись.

– Просто уволим? Или через суд?

– Так она устроит пикет перед домом, – совершенно серьезно ответил Василь. – «Позор эксплуататорам!» Стекла начнет бить. Себе дороже выйдет, босс.

– Завтра, кажется, воскресенье. Берешь ее в охапку и ведешь в Центральный парк, – приказал Илья.

– Не хочу в парк, – заявила Гелька. – Хочу на Кони-Айленд.

– Нет, – отрезал Василь.

– Тогда в театр. А потом на танцы. И мороженое.

– Договорились, – быстро сказал Илья, пока она не придумала что-нибудь еще. – Василь, завтра идешь с дамой в театр.

– Почему я, а не ты, босс?

– Потому что я босс. Я эксплуататор, а ты наемный работник, пролетарий. Как и панна Геля. Вот и шагайте себе, панове, в театр. По дороге обсудите, как дальше бороться с капиталом.

Ему почему-то очень не хотелось отправлять их вместе, но не отпускать же ее одну? И тут она сказала:

– Это неприлично, если я пойду гулять с кем-то из вас. Сами понимаете, о чем люди подумают. А если вас двое, то это совсем другое дело.

– Не вижу разницы, – сказал Илья, хотя чувствовал, что она права.

– Если нас видят втроем, то это уже не свидание. Вы пошли в театр, а меня просто взяли с собой.

И они взяли ее с собой.

В театре Илья никогда еще не был, как и Василь. Оба не получили никакого удовольствия. Разве что порадовались, наблюдая за совершенно счастливой Гелькой.

Потом был танцзал. Здесь Илья воспользовался своим правом эксплуататора и наотрез отказался выходить на площадку. Гелька увлекла за собой Василя, и тот оказался удивительно способным учеником. Всего лишь через полчаса он перестал наступать ей на ноги и толкать окружающих.

Все было чудесно, и Илья впервые за последнее время позволил себе расслабиться. Он сидел за столиком и потягивал коктейль, в котором почти не было виски. Потом он заказал коктейль, в котором виски уже чувствовалось. Потом пил только виски. Все было чудесно.

Он вошел в толпу танцующих и стал ходить между обнявшимися парами. Такие, как он, одинокие кавалеры имели право подойти к паре танцующих девушек и выбрать одну из них. Но он этим правом не воспользовался, а нашел Василя с Гелькой и стал топтаться возле них, со смехом повторяя незамысловатые па. Все было смешно и чудесно. И вдруг все кончилось.

Ему показалось, что где-то рядом хлопнула дверь. Женщины завизжали, и площадка вмиг опустела. Посредине остались только Василь с Гелькой – и труп. Какой-то франт в белых брюках и малиновом пиджаке лежал на паркете, раскинув руки, а из-под затылка расплывалась красная лужица.

Василь, прижимая к себе девчонку, быстро отступал, поводя револьвером из стороны в сторону.

– Зачем? – только и мог сказать Илья, становясь рядом.

– А пусть не треплется, – прохрипел хохол. – Если б про твою девчонку такое сказали, ты бы стерпел? Босс, забери ее и уходи. Только не подпускай к ней фараонов, она сломается.

Илья выхватил у него кольт.

– Сам о ней позаботишься.

– Ты что, Илюха!

– Спокойно, братишка. Меня-то адвокаты выдернут, а тебя… Пошел, живее!

И он выстрелил в потолок, чтобы толпа снова прижалась к стенкам. Василь с Гелькой ловко перемахнули через штакетник и скрылись за кустами сирени.

Илья опустил револьвер, увидев двоих полицейских. У них были только дубинки, и они смотрели на него, не решаясь подойти.

Он отбросил кольт и протянул руки:

– Я сдаюсь.

Полисмены осторожно подошли к нему.

– Еще оружие есть?

– Нет.

Как только один из них поднял револьвер, оба стали заметно смелее.

– Что тут стряслось, мистер? Не больно-то похоже на самооборону.

– Пожалуй, – согласился Илья, подставляя запястья под наручники.

– Вы кто такой, мистер? Откуда?

– Да он пьяный, – сказал полисмен. – Вечно одно и то же. Напьются и превращаются в героев. А потом будет на коленях ползать, деньги предлагать, жопу целовать.

У Ильи все поплыло перед глазами. Он присел, чтобы удар получился посильнее – и боднул одного лбом в лицо. Второго сбил с ног подсечкой. Схватил дубинку скованными руками и принялся лупить ею полицейских. Один убежал сразу, второй ползал на четвереньках, его руки подгибались, и он тыкался лицом в паркет, оставляя кровавые пятна.

– Прошу занести в протокол, – говорил ему Илья между ударами. – Задержан белый мужчина, возраст двадцать два года. Имя неизвестно. Кличка – Черный Испанец. Ты меня слышишь? Я – Черный Испанец.