Текст книги "Русские банды Нью-Йорка"

Автор книги: Евгений Костюченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Евгений «Краев» Костюченко
Русские банды Нью-Йорка

Пролог. Нью-Йорк, 1885 или 1886 год

Публика в зале суда едва не заснула, пока обвинитель нудно рассуждал о проблемах этнической преступности. По его мнению, формулировка «русские банды» искажала суть дела: то, что банду возглавляли русские иммигранты, не означало, будто все ее члены были соотечественниками. Затем прокурор перешел к обвинению, и слушатели воспряли духом – сегодня они впервые смогли узнать, что, собственно, совершили эти два симпатичных парня с кандалами на руках и ногах.

Обвинитель принялся монотонно перечислять злодеяния обвиняемых.

Вооруженные ограбления – в хронологическом порядке. Вымогательство – по этой статье список потерпевших зачитывался по алфавиту. Захват морского судна в порту квалифицировался как присвоение чужого имущества, а точно такой же захват, совершенный в водах залива Делавэр – как пиратство. Погибшие члены команды с обеих шхун фигурировали в отдельном перечне.

Обвинитель страдал дефектами дикции, и публика скоро вновь перестала воспринимать его речь. Наконец, он перешел к заключительной части выступления, и все понемногу оживились, ожидая концовки.

Обвинитель произнес: «Электрокутирование», и подсудимые переглянулись.

– Не понял, – сказал Черный Испанец.

– Нас казнят на электрическом стуле, – перевел Потрошитель Банков.

– Да я не о том. – Черный Испанец сплюнул. – Я не понял: и стоило за этим уезжать из Одессы?

* * *

Часть первая. Курс молодого бандита
1. Проводы Остерманов

Чтобы уехать в Америку, нужно иметь много денег и много терпения. Деньги – заплатить пограничникам, железной дороге, пароходной компании. И, конечно, агенту. Терпение – чтобы выдержать пеший переход через горы и болота, тряску в вагоне третьего класса и духоту пароходного трюма. Не помешает также надежный желудок, способный две недели переваривать голландскую селедку, одну селедку и ничего кроме селедки – честный агент всегда предупредит другого еврея об особенностях пароходного меню.

Все это у Остермана было. Не оказалось только одного – фарта.

Уже на переходе австрийской границы Моисею Лазаревичу стало ясно, что с Америкой придется подождать. В тумане послышались чьи-то голоса, потом прозвучали выстрелы. Остерман схватил за руку жену и дочь, сыновья же сами оказались неглупыми мальчиками. Пока в тумане над границей продолжались выстрелы и крики, вся семейка оторвалась от попутчиков и быстренько зашагала обратно. Длинноусый гуцул на подводе довез их до станции, там они, дрожа от страха, дождались поезда – и вот, пожалуйста, вместо Бремена приехали обратно в Одессу.

На этом месте печальный рассказ Остермана был прерван удивленным вопросом Жоры Канделаки:

– Какого черта вам делать в Бремене? Пароходы на ту чертову Америку ходят из Либавы. Ты, Моисей, перехитрил сам себя.

Довольный тем, как удачно он щегольнул географическими познаниями, Жора победно глянул на своего образованного племянника, Кирилла Белова, который заканчивал гимназию.

– Из Либавы идут пароходы русской компании. А мой агент работал на Северо-Немецкий Ллойд, – пояснил Остерман.

– Тогда понятно, – саркастически усмехнулся Жора.

– Что тебе понятно?

– Понятно, что ты выбрал не того агента.

Агенты пароходных компаний сновали по всем западным губерниям, окучивая, в основном, молодых крестьян и убеждая их поехать в Америку, чтобы, вернувшись через год-другой, на заработанные деньги купить землю. Остерман был не молодым крестьянином, а старым слесарем, но и он хотел заработать – а почему нет? Листовки и брошюры агентов копились в его мастерской целый год, и он придирчиво выбирал самый разумный вариант. Вот и выбрал.

– Какая разница, Либава или Бремен? Теперь никакой разницы. – Остерман устало покачал головой. – Теперь вместо германского парохода нам нужен одесский баркас.

– И что? Прямо сейчас?

– Прямо сейчас и даже немного раньше, – сказал Моисей Лазаревич.

Жора Канделаки был удачливым рыбаком и еще более удачливым контрабандистом. Он понимал, что сосед явился к нему на ночь глядя не для того, чтобы сходить на баркасе за белугой или кефалью.

Понимал это и Кирилл. Сердце его забилось сильнее от мысли, что, возможно, ему предстоит участвовать в какой-то авантюре. До сих пор дядя брал его с собой только на рыбалку. А куда Жора ходил на баркасе по ночам – никого не касалось, ни таможни, ни пограничной стражи, ни родственников, даже очень образованных.

Его ночные отлучки были запретной темой в семье Кирилла. Настолько запретной, что долгое время он и не знал о существовании родного дядьки, контрабандиста, да еще и грека. Мама даже отдаленно не напоминала гречанку – русые волосы, зеленые глаза. И замуж она вышла за русского. Отец Кирилла, инженер Белов, умер, когда сыну было двенадцать лет. И с тех пор каждое лето пацан проводил в хате на обрывистом берегу. Своего дядьку он поначалу боялся – загорелый, черноглазый, с шапкой вьющихся волос, Жора Канделаки принимал племянника не как дорогого гостя. Он вел себя так, словно был мастером, а парнишка – подмастерьем. Женщины не приближались к этой хатке, и Кириллу самому приходилось разжигать печку, стоявшую во дворе, самому таскать воду, кашеварить и прибирать. Наградой за непосильный труд было море, плескавшееся под обрывом, и тенистый сад. Но самые счастливые минуты он испытал, когда дядя стал брать мальца на рыбалку.

Мальчишка был хорош на веслах, умел поставить парус и быстро его опустить, легко ориентировался в море – но в ночные экспедиции Жора Канделаки племянника не брал.

Однако сегодня у Жоры под рукой не было его команды, трех молчаливых греков – да, бывают и молчаливые греки – которых он еще вчера отпустил на свадьбу. И если выходить в море, то ему нужен хотя бы один напарник…

– Сегодня я без команды, – сказал Жора. – И у меня гость. Видишь? Мы сидим с Кирюшей, балакаем за жизнь, а ты врываешься и требуешь, чтобы мы отвезли тебя в Америку. Моисей, это несерьезно.

– Кто говорит за Америку? На рейде стоит пароход из Батума. Он ждет погоды. У него в трюмах целая толпа турецких беженцев. Я договорился. Парой турков больше, парой меньше – кто считает?

– Твое семейство не очень-то смахивает на турецкое, – заметил Жора, повернувшись к черному окну.

Что он мог там разглядеть, кроме собственного отражения и дождя, который стучал по стеклу при порывах ветра? Но он что-то разглядел, и сказал:

– Если твой пароход ждет только погоды, то погода уже пришла. Кирюша, как насчет прогуляться?

– С удовольствием, – небрежно ответил Кирилл.

– Вы будете иметь не только удовольствие, но и вот эти часы, – сказал Остерман, проведя пальцем по золотой цепочке на своем жилете.

– Какие часы, Моисей? – укоризненно произнес Жора. – Ведь мы соседи.

* * *

Каждый раз, бывая на Большом Фонтане у своего беспутного дяди, Кирилл обязательно заглядывал и к Моисею Лазаревичу. Точнее, к Илье, старшему из сыновей. У того был замечательный ялик, на котором друзья уходили далеко в море, и проводили там весь день.

Младший брат, Иосиф, вечно торчал в мастерской с отцом, лудил-паял-клепал, с ним и поговорить было не о чем, кроме новых конструкций замков. А Илюха был мечтателем, таким же, как и Кирилл. И, борясь с веселой волной, он мог наизусть выкрикивать целые страницы из Фенимора Купера или Вальтера Скотта. Глядя, как выходят из порта океанские пароходы, везущие хлеб в Америку, мальчишки завидовали крысам, которые сумели пробраться в трюмы. Вот бы стать невидимками и самим забраться на борт! Пересечь океан, ступить на девственную землю пустынного континента, чтобы на берегах Миссури сражаться с кровожадными ирокезами. Они мечтали о том времени, когда вырастут и обретут свободу, и смогут наняться на клипер, и увидеть африканский берег, и Цейлон, и пройти мимо мыса Горн – и женщины всех портовых кабаков будут страдать от неразделенной любви к двум юным матросам…

«И вот, пожалуйста, чем закончились наши мечты», – думал Кирилл, ворочая тяжелым веслом баркаса.

Сказать по правде, мечты лопнули еще прошлым летом. Приятели провели его на борту парохода, сновавшего между Одессой и Севастополем. Илья был при буфете, Кирилл же попал в распоряжение боцмана. На этом беззаботная жизнь закончилась, родители решили их судьбу: Остерманы принялись сбывать вещички, готовясь к отъезду, Кириллу оставалось еще год учиться в гимназии. А что потом? Доктор, старый друг семьи, обещал пристроить мальчика в аптеку. Брат отца, железнодорожник, предлагал взять его помощником телеграфиста. Оба варианта были одинаково противны Кириллу, и он завидовал Илье. А тот, наоборот, страшно завидовал ему, потому что не хотел никуда уезжать. Так или иначе, но виделись они в последнее время все реже и реже. И, наверно, оба не ожидали, что снова окажутся в одной лодке.

Кирилл сидел на банке рядом с Ильей, вторую пару весел доверили Иосифу и его отцу, середину баркаса заняли мать и сестра, а Жора Канделаки был на руле. Хотя они уже отплыли довольно далеко от берега, Жора продолжал соблюдать конспирацию – то есть сердито цыкал на гребцов, если те неловко шлепали веслами, и продолжал говорить вполголоса. Кирилл понимал, что Жора просто зубы заговаривает, развлекает женщин, да и не только их – если вслушиваться в плеск волн и вой ветра, можно рехнуться от страха. Жорин хрипловатый, веселый баритон заставлял думать не о том, как быстро можно пойти ко дну, а о страшных расходах, связанных с переездом в «тую чертову Амэрику».

– …И сколько ты заплатил своему агенту? Двадцать рублей только за границу, да триста пятьдесят за пароход, да семьдесят пять за железную дорогу, боженьки ж ты мой! А все потому, что ты слишком богатый. Бедные спокойно платят пятнадцать рублей за паспорт, да пятьдесят за шифс-карту на либавский пароход – и всё! И едут загребать золото лопатой!

– Не смеши меня, Жора, – отозвался Остерман. Каждая его реплика звучала в перерывах между гребками, и оттого получалась отрывистой. – Где ты видел паспорт… за пятнадцать рублей? Пока не подмажешь… пару человек в канцелярии, тебя и близко не подпустят…

– Ну и подмажь! Им тоже надо детей кормить.

– А у меня – не дети? Я же умею считать! Пятерка туда, пятерка сюда – выходит в два раза дороже… А нас тут пять человек… Ты считаешь? Тогда сосчитай еще налоги! Да-да, я не шучу!.. Они сдирают с каждого выездного недоимку за три года вперед!

– И сколько у тебя вышло на круг?

– Ты будешь смеяться. Я в жизни не видел столько денег, сколько отдал этому агенту, чтоб его разорвало. И все впустую, вот что обидно!

– Ничего! Деньги – просто фантики! Руки у тебя есть, голова на плечах, заработаешь! – сказал Жора. – Правым табань!

Подчиняясь команде, Кирилл стал грести в другую сторону и оглянулся. В первый момент ему показалось, что он ослеп – перед глазами стояла непроницаемая чернота. Оказалось, это был борт парохода. Черный, необычайно высокий. Ему пришлось задрать голову, чтобы увидеть в вышине цепочку тусклых пятен иллюминаторов.

– Ну, и где твой трап? – Жора встал во весь рост и крикнул, сложив ладони рупором: – Эй! Мастер!

– Сказали, трап на правой стороне. – Остерман бросил весло и привстал, хватаясь за борт баркаса. – А где тут право, где лево, откуда мне знать? Я слесарь, а не моряк.

Здесь, у парохода, качка ощущалась сильнее, и баркас то взлетал вверх, то проваливался так, что женщины взвизгивали.

Кирилл выставил весло, упираясь в борт. Что-то мокрое хлестнуло его по щеке. Заслоняясь рукой, он перехватил какую-то веревку, свисавшую сверху.

– Тут конец! – крикнул он.

– Давай наверх! – приказал Жора и, перешагнув через сваленные на дно баркаса узлы, кинулся на место Кирилла, перехватив его весло. – Илюха! Хватай конец! Чтоб не сносило! Кира, пошел!

Это был настоящий океанский пароход. С прошлой ночи стоял он на одесском рейде, угловатый, черный, с двумя широкими трубами. Даже с берега он казался необычно большим, а теперь, вблизи, был просто гигантским. Отвесный борт уходил в поднебесье, как стена неприступной крепости. «Лишь бы конец выдержал», – только и успел подумать Кирилл, сбрасывая башмаки. Босые ноги цепко уперлись в шершавое мокрое железо, и он, подтянувшись, двинулся вверх. Металл мелко вибрировал под ступнями, и, чем выше забирался Кирилл, тем слышнее становились тяжелые вздохи паровой машины.

Он ухватился за леера и перемахнул через борт. К нему подбежал кто-то в светлой тужурке.

– Остерман? – крикнул моряк.

– Остерман внизу, трап давай!

– Харри ап! Тез ол, тез! – по-английски и по-турецки заорал на него моряк. – Ю дамд бич!

– Сам ты бич! – Кирилл уже заметил свернутый под бортом штормтрап и сам вывалил его наружу. – Дядь Жор! Держи!

Перегнувшись вниз, он видел белеющие лица. Отсюда казалось, что до них не так и далеко. Он даже подумал, что вполне мог бы спрыгнуть с борта прямо в баркас, если понадобится.

– Сначала вещи! – донесся до него голос Остермана.

– Кира, тяни!

Он вытянул снизу несколько узлов и громоздкий чемодан, и только потом почувствовал, что конец идет рывками. Илья первым забрался наверх, отвязал веревку, обмотанную вокруг пояса, и сбросил ее вниз.

– Мама! Видите? Это так просто! – крикнул он, свесившись за борт. – Какие-то три-четыре ступеньки! Оська, не лезь, пусть Жора сам обвяжет!

Он повернулся к Кириллу, счастливо улыбаясь, и ткнул кулаком в плечо:

– Лихо, Кира! Мама идет на абордаж!

– Тяни давай!

Моряк с парохода толкался рядом, что-то крича и размахивая руками, но Кирилл с Ильей не обращали на него внимания. Они подхватывали под мышки тех, кто показывался снизу, отвязывали страховочный конец и сбрасывали его обратно к баркасу.

Мощный басовитый гудок раздался прямо над головой. От неожиданности Кирилл даже присел.

– Чемодан! – закричал Моисей Лазаревич, всплеснув руками. – Где чемодан! Дора, ты забыла его в баркасе!

– Что ты говоришь, Моисей! Я сама привязывала его!

– Тогда покажи мне, к какому месту ты его привязала! Вот узел, вот инструменты, вот корзина, и где же тут чемодан?

Кирилл неожиданно вспомнил, что рядом с ними вертелась какая-то фигура. Он оглянулся и увидел: какой-то низенький человечек волочит за собой чемодан. Вот он скрылся за шлюпкой, и Кирилл кинулся за ним. Палуба вздрагивала под ногами, в лицо ударила струя горячего сухого воздуха, Кирилл на миг потерял из вида похитителя чемодана, но тут же снова увидел его. Тот уже был не один. Трое или четверо низеньких и суетливых воришек окружили его.

– А ну, стоять! Голову оторву! – заорал он, и подумал, что воришки вряд ли понимают по-русски.

Но они все поняли, потому что кинулись врассыпную, а открытый чемодан остался на палубе. Повсюду белели какие-то тряпки, вытащенные из него. Кирилл наспех запихнул их обратно, кое-как закрыл чемодан, с которого были сорваны замки, и взвалил его на плечо.

Когда он вернулся к Остерманам, те уже шагали ему навстречу, волоча за собой узлы и корзины.

– Вот гады, распотрошили!

– Спасибо, Кирюша! – сказала тетя Дора. – Я всегда говорила, что ты порядочный мальчик.

– Давай! – Илья порывисто обнял его и оттолкнул. – Я тебе напишу!

– Если не понравится, возвращайтесь! – сказал Кирилл.

– Вот заработаю миллион, и вернусь! – пообещал Илюха.

Кирилл хотел еще раз обнять друга, но тут увидел, как двое матросов в желтых блестящих куртках выбирают штормтрап и сворачивают его в рулон.

– Эй, вы чего! – крикнул он, бросаясь к борту. – Дайте спуститься, черти!

– Ол райт, ол райт, – сказал один из матросов.

А второй похлопал Кирилла по плечу:

– Карашо!

– Вот черти, чуть не увезли с собой, – пробормотал Кирилл.

Он схватился за страховочный конец и почувствовал слабину. «Зачем дядя Жора отвязал баркас?» – подумал он и уже перенес ногу через борт, когда увидел, что никакого баркаса внизу нет. Только черная вода с белым пенным следом.

– Дядя Жора!

Но его крик был тут же перекрыт новым пароходным гудком, длинным и раскатистым. И Кирилл наконец-то понял, что пароход незаметно для него тронулся с места.

Он перебежал на корму. Кто-то пытался схватить его по пути, но он вырвал руку и добежал до самого конца. С разбегу налетел на леера. И увидел широкую белую полосу за пароходом.

– Дядя Жора! – в отчаянии закричал он в черноту.

– Кирюша, спокойно! – откуда-то послышался далекий голос Жоры Канделаки. – Только не прыгай!

Если бы он закричал «Прыгай», то еще неизвестно, как поступил бы Кирилл…

– Не дури! Сойдешь в первом же порту и спокойно вернешься! Моисей даст денег! Только не прыгай! Слышишь?

– Слышу, слышу! А мама? – крикнул он. – Она же нас убьет!

– Спокойно! Привезешь ей какие-нибудь цацки! Если будешь в Констанце, найди буксир «Комета»! Там меня знают!

Третий гудок заглушил его голос. Палуба под ногами задрожала сильнее. Пароход разгонялся, а Кирилл все стоял, вцепившись в леера, и смотрел на огоньки далекого берега…

* * *

Он переночевал в шлюпке, под брезентом, на спасательных пробковых жилетах. Утром его разбудил свисток. По палубе громыхали тяжелые башмаки, слышалась непонятная перебранка сразу на нескольких языках. Кирилл осторожно приподнял брезент и выглянул в просвет.

Над свинцовой блестящей водой алела полоска рассвета, придавленная низкими тучами.

На палубе, между шлюпками, возился пожилой моряк, отматывая от бухты и обрубая тесаком куски пенькового троса. Под ногами у него уже лежало несколько отрезков, и он каждый раз распрямлял их, чтобы отмерить нужную длину, не забывая при этом выругаться «дамн бич», потому что отрезки упрямо свивались в кольцо.

Кириллу надоело глядеть на его мучения. Он выскользнул из-под брезента, присел рядом с моряком и, растянув отрезанный кусок пеньки, сказал:

– Лет ми хелп ю. (Давай помогу)

– Велл, ив юв насн дамн ту ду, – проворчал моряк, не поднимая головы. – (Ну, если тебе не хрен делать…)

Кирилл прикладывал мерку к тросу, моряку оставалось только тюкать своим тесаком, и вдвоем они нарубили целую охапку. Затем распустили отрезки на нити-каболки, а потом принялись вязать из них швабры. Дело сие Кириллу было хорошо знакомо с прошлого лета, как и вся иная матросская работа – боцманские тумаки весьма способствовали усвоению навыков.

Готовые швабры он привязал на линь и сбросил за борт, чтобы отмыть от смолы.

За эти занятием его и застал Илья.

Как ни тошно сейчас было Кириллу, он не смог удержаться от смеха, увидев изумленное лицо приятеля.

– Не понял… Ты? Ты что тут делаешь?

– Швабры отмываю, – спокойно ответил Кирилл.

Через минуту все семейство Остерманов окружило Кирилла. Отец смотрел сердито, тетя Дора сочувственно, Оська уставился на его босые ноги, а в глазах Лийки стоял просто ужас. Она даже прикрыла рот рукой, словно сдерживала рыдание.

– И что ты будешь делать? – осторожно спросил Илья.

– Спокойно, – Кирилл небрежно махнул рукой. – Сойду в первом же порту. Наймусь на любую посудину и уйду обратно в Одессу.

– А деньги? – спросил Моисей Лазаревич неприязненно. – У тебя есть деньги? Да что я спрашиваю! У тебя нет даже пары штиблет, чтобы прикрыть ноги! Кто пустит на пароход такого босяка?

«Моисей даст денег», – вспомнил Кирилл слова дяди. И понял, что Жора Канделаки плохо знал своего соседа.

– В Констанце найду знакомых, – сказал он. – Если зайдем в Варну, тоже неплохо. Там полно ребят из Одессы.

– Констанца, Варна… – Илья почесал затылок. – Не знаю, не знаю. Я слышал от матросов, что уголь и вода ждут их в Гибралтаре.

– Это немного дальше, чем Варна, – согласился Кирилл и, поднатужившись, потянул из воды связку намокших и оттого тяжелых швабр. – Значит, вернусь немного позже.

2. Нью-Йорк

Джон Динби был доволен своим новым помощником. Мальчишка успевал везде и ни минуты не сидел без дела. С любой работой справлялся так, будто занимался ей всю жизнь. А если чего не знал, то не стеснялся спросить. И схватывал на лету.

Юнга избавил Джона от самого муторного занятия на свете. Каждое утро капитан развлекался стрельбой из револьверов. Матросы подбрасывали бутылки, а он палил – и иногда попадал. Старый придурок сжигал патроны пачками, а несчастному Динби потом приходилось чистить стволы от намертво въевшейся копоти. То-то он порадовался, когда смог доверить это грязное дело юнге! А у того аж глазенки загорелись. Живо сообразил, что к чему, да что куда. Даже наловчился разбирать кольты, чтобы выскрести вековую пыль из всех уголков и щелочек. Сам капитан однажды, повертев пушку в руках, похвалил Динби за такое усердие.

Да, помощник справлялся с любой работой, а уж работы хватало. Толпа беженцев выползала с первыми лучами солнца, и сколько же от них было грязи! Пока они валялись наверху, юнга носился со шваброй по трюмным проходам. А драить доски верхней палубы ему приходилось, когда турки заползали обратно в свои норы. Да, у них там были истинные норы. Для перевозки пассажиров в трюме были сколочены нары в два яруса. Никаких выгородок, никаких лишних преград для воздуха. Предполагалось, что один отсек будет мужским, другой – женским, вот и все. Так что эти турки надумали? Все устроились семьями, вперемешку, да и отгородились от соседей одеялами. Циркуляции воздуха – никакой. К тому же они все поголовно лопали чеснок, младенцы не забывали ежечасно обкакаться – да, бедняге Крису можно только посочувствовать…

Он сразу стал называть Кирилла Крисом. Так и представил его капитану. Так и в контракте записали – Крис Беллоу, нанят матросом сроком на один год.

* * *

Подписывая контракт, Кирилл был уверен, что нарушит его и сбежит на берег, как только пароход вернется в Батум за новой партией беженцев. Он бы сбежал и раньше, да некуда было.

Судно приблизилось к берегу только перед тем, как войти в Босфор – и это был турецкий берег, а там Кириллу вряд ли удалось бы найти знакомых Жоры Канделаки. К тому же пароход не останавливался в Константинополе. Больше того, к нему даже пристроился пограничный катер, и турки – в красных фесках и смешных коротких штанах, сильно зауженных книзу – что-то кричали вслед пароходу, грозно потрясая винтовками.

На палубе в это время не было ни души, пассажиры попрятались, потому что их начинало трясти от одного только слова «Турция». А если бы они узнали, что Джон Динби называл их турками, то старого моряка могли бы облить кипящей чечевичной похлебкой – эти люди не прощали оскорблений. Они были ассирийцами и армянами, которых турки вырезали целыми селениями. Спасаясь от резни, они покинули свои дикие горы и укрылись под двуглавым орлом Российской империи. Однако задерживаться в Батуме не собирались– весь армянский исход был организован сердобольными Северо-Американскими Штатами.

В Америке армян ждали плодородные земли и цветущие сады. Там они станут миллионерами и будут кушать золотыми ложками. По крайней мере, так они говорили Остерману, когда сватались к его дочке. Как ни пряталась Лийка за одеялами в самом дальнем уголке трюма, а все-таки высмотрели ее влюбчивые горцы, и началось… Тетя Дора выбиралась с дочкой наверх только в сопровождении обоих сыновей. Однажды Илюха даже схватился на кулаках с каким-то не в меру ретивым женихом. Хорошо, что подоспел Кирилл и окатил бойцов из ведра. После этого у Ильи появилась дурная привычка – непрестанно стругать дощечку длинным ножом.

Кирилл жил в матросском кубрике, спал на плетеной койке, которую каждое утро сворачивал и подвешивал к переборке. Команда была собрана из таких же эмигрантов, как и пассажиры – итальянцы, греки, поляки. Один только Джон Динби был натуральным американцем, из самого Нью-Йорка. То, что Кирилл умеет изъясняться на человеческом языке, потрясло его до глубины души. Правда, на таком английском в Америке лучше не говорить, если не хочешь, чтоб тебя приняли за лоха.

Динби понятия не имел о герундии, неопределенном времени и прочей грамматической чепухе, но он заботливо учил своего юного помощника правильной речи. Для Кирилла было откровением, например, что словом «дэнди» обозначают педерастов, но только на суше, а вот те извращенцы, которые затесались в команду корабля, зовутся «асс пати» («партия жопы», как перевел вчерашний гимназист).

Иногда Динби расспрашивал Кирилла о жизни русских моряков, но больше рассказывал сам. Получалось, что матросы всех стран живут одинаково хреново. Беспрестанный труд, изматывающая качка, да жалкие гроши, которые, как вода сквозь пальцы, уходят в первом же портовом кабаке. Вот если б удалось завербоваться на чайный клипер, заработать деньжат, списаться на берег, да купить ферму где-нибудь в Колорадо, подальше от моря – эх, мечты, мечты… Ну, чего стоишь, салага? Хэндс офф кокс, фит ин сокс! Убрал ручонки с яиц, сунул ноги в носки – и вперед, пахать!

Иногда даже у самого работящего юнги бывают минуты отдыха, и Кирилл проводил их возле Остерманов. Динби подбросил ему старые брошюрки с описанием приключений Дэви Крокета и прочих американских героев, и Кирилл читал их вслух, с переводом. Моисей Лазаревич находил сие занятие чрезвычайно полезным, потому что в Америке без языка делать нечего. И сам он, и тетя Дора послушно повторяли за Кириллом целые фразы, но выдержали недолго.

В конце концов Остерман заявил, что в Америке говорят на исковерканном идише. Как будет «восток»? «Ост». А по-ихнему – «ист». Эта тарабарщина легко давалась детям, а старикам было поздно переучиваться…

Но, спустившись по трапу в порту Нью-Йорка, одесский слесарь Остерман гордо заявил иммиграционному чиновнику:

– Май нэйм из Мозес Истермен! Ай эм э фиттер! Ит из май фэмили: Дороти, Элизабет, Уильям энд Джозеф! Хау дую ду!

Кириллу очень хотелось услышать ответ чиновника, но Джон Динби уже увлек его за собой.

– Пошевеливайся, Крис. Или ты хочешь остаться на борту? Вместе с этими бездельниками? Нет уж, пускай сегодня приборкой занимаются они, а у нас с тобой есть дела поважнее.

Протолкавшись сквозь толпу, они зашагали вдоль причала, мимо бочек, ящиков и гробов, которые выгружались с парохода, направляясь к выходу из порта, потому что Джону Динби не терпелось поскорее насладиться твердой землей под ногами и шаткими табуретами ближайшего салуна.

В карманах бренчали несколько монет, которые, впрочем, Кирилл не собирался оставлять в кабаке. Ему надо было увидеть Нью-Йорк. «Будет о чем рассказать, когда вернусь», – с радостным возбуждением думал он. Пересечь океан, побывать в Америке – да разве мог этим похвастаться кто-нибудь из его однокашников? А если он привезет маме что-нибудь эдакое… Да не забыть про подарок для дяди Жоры… Да и себе…

– Будем стоять два дня, – сказал Динби. – Капитан перехватил выгодный фрахт, забросим груз в Марсель, вот где можно повеселиться. А тут – тоска.

– Джон, я могу пойти с тобой? – спросил Кирилл.

– Вот дела! А с кем ты сейчас идешь?

– Нет, я хотел бы выйти вместе с тобой в город.

– Какого хрена мне делать в городе? – Динби даже остановился от удивления.

– Ну, как… Ты, наверно, собираешься заглянуть домой?

– Какого хрена мне делать дома? Пока я дойду до своей Четырнадцатой улицы, меня три раза арестуют копы, да еще раза два я получу кирпичом по башке. Крис, ты вроде не дурак, но иногда такое сморозишь… Да с чего бы я нанялся на это ржавое корыто, если б хотел жить дома?

Кирилл малость приуныл, но не подал виду. В конце концов, чтобы рассказывать друзьям о Нью-Йорке, вовсе не обязательно пройти его вдоль и поперек…

Экскурсия по городу началась с высокого кирпичного здания, по виду – обычного доходного дома. Динби прошел мимо витрины на первом этаже и свернул в подворотню. Там он толкнул тяжелую скрипучую дверь и скрылся в темноте. Кирилл опасливо шагнул следом, касаясь рукой шершавой стены. Узкий длинный коридор привел их к лестнице, где на ступеньках сидели двое оборванцев.

– Дорогу! – Джон Динби пнул одного в грудь, и тот отлетел в сторону. – За мной, Крис! Чуешь, как вкусно пахнет?

На лестнице отчетливо пахло помоями и той кислятиной, которой обычно несло из трюмов во время эпидемии морской болезни.

– Это единственное место на берегу, где готовят настоящее «чили кон карне», – мечтательно говорил Джон Динби, перешагивая через две ступени разом. – И это единственное место, где ты можешь смело глотать свое питье. Тут тебе не подмешают проклятой отравы, как в других кабаках. Тут если пиво – значит, пиво. Если виски – значит, виски, а не камфара с керосином. Ну, тебе еще рано этого бояться. А меня, было дело, однажды угостили таким зельем, что я очухался через неделю…

На втором этаже оказался довольно просторный зал. Вдоль трех стен тянулись длинные столы, составленные буквой П, а четвертая стена переходила в кухню, откуда выскакивали официанты с несколькими тарелками в обеих руках. За столами сидело множество посетителей, некоторые в таких же кожаных куртках, как у Динби и Кирилла – это были матросы.

Отыскав свободное место, они уселись на скамью, и по ту сторону стола перед ними моментально возник официант. Пока Кирилл разглядывал его грязный передник с красными, бурыми и рыжими пятнами, Динби сделал заказ. Не прошло и минуты, как на столе появились две глубокие оловянные миски с мясным фаршем, перемешанным с фасолью, рубленым луком и зеленым перцем. Себе Динби заказал пиво, а Кириллу – вишневую шипучку. Они чокнулись бутылками, и Динби сказал:

– Никогда не пей из стаканов. Бутылка и почище будет, и отбиваться ей легче. А стакан – ненадежное оружие в драке. Ну, чего уставился? Ешь, такой вкуснятины ты еще не пробовал.

– Миски точь-в-точь как на нашем пароходе, – Кирилл не удержался от замечания и тщательно вытер жирную ложку о подкладку куртки.

– А ты думал увидеть тут фарфор и серебро? Какой посетитель, такие и миски, – философски заключил Динби. – Может, когда-то здесь и были приличные тарелки, да только продержались они до первой стычки. Вот я однажды зашел сюда перекусить, когда в том углу сидели парни с французского парохода, а вон там – англичане с клипера. Ну, ясное дело, когда они схватились, я тоже в стороне не остался…

– Ты был за французов или за англичан? – поинтересовался Кирилл.

– Да я колошматил и тех, и других. Ну и, ясное дело, меня топтали тоже со всех сторон. Так ты не поверишь, Крис: двоих забили насмерть, порезанных было десятка два – но ни одной скамейки так и не сломали!

Динби поерзал на скамье, как бы подтверждая ее испытанную прочность.

– Давно это было, года четыре как… С тех пор, Крис, все в этом городе переменилось. Я что заметил? Как вернусь из рейса, кругом всё новые морды. Тошниловки новые открываются, а в старых кабаках – новые вышибалы. Все меняется, Крис, все меняется слишком быстро… Вот совсем недавно зашел я промочить горло к Дику Эвансу. Его салун всегда считался приличным. Только сел, только хлебнул из бутылки – заваливаются какие-то сопляки и давай задирать других сопляков. Ну, думаю, сейчас начнут кружками кидаться. И что ты думаешь? Вместо того, чтобы честно раскровянить друг дружке морды, они вдруг выхватывают револьверы и начинают палить! Перебили весь буфет, всю витрину, ни одной бутылки целой не осталось. Когда разбежались, мы с Диком насчитали сорок восемь пуль в стенках, полу и потолке!