Текст книги "Гарнизон не сдается в аренду"

Автор книги: Евгений Костюченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

– Какой такой Преподобный? – не понял мичман.

– Один старик-кореец, – пояснил проснувшийся Керимов. – Я видел фотографию. Типа Ким Ир Сена. А молодцы, клянусь. Как они в компьютер залезли, да?

– Наверно, имели своего агента. Или подкупили уборщицу ночную, – предположил проницательный Поддубнов.

– Слушай, какая уборщица? Если компьютер соединен с Интернетом, в него можно залезть по проводам, без уборщицы. Обратная связь, да.

– И в наш можно залезть? – спросил мичман.

– Если постараться. Но кому мы нужны? Мы же просто частный абонент, таких миллиард, наверно. А про Ежика нашего прочитали?

Он вытянул из стопки самую нижнюю страницу, где была изображена организационно-штатная структура Института. Среди множества подразделений красовалось и частное охранное предприятие «Невский Атаман».

– Вот кому Валька Ежик продал свою банду, – сказал Керимов.

– Продал он документы и печать, а банда никуда от него не делась, – поправил Гранцов. – У Института своих бандитов хватает.

– Действительно, серьезная структура, – сказал Поддубнов. – С такими лучше не бодаться.

– Так мы и не бодаемся, – сказал Гранцов. – Мы спокойно делаем свое дело. Они пусть делают свое. Хотел бы я посмотреть, как они будут лечить от СПИДа в русской бане.

– Значит, ты твердо решил остаться? – Поддубнов неодобрительно покачал головой. – Со мной-то все ясно, я без приказа не уйду, а приказа не будет. С Керимычем тоже понятно, ему деваться некуда. А у тебя-то вроде проще. Пойдешь к Ежику, будешь колонны охранять. Или, наоборот, к Железняку в милицию. Не век же тебе гнить в лесу.

– Борис Макарыч, не гони ты меня, я тебе еще пригожусь, – сказал Гранцов.

Глава 16. Гаврики

В воскресенье утром волонтеры в полном составе высыпали на вертолетную площадку и принялись ее драить. Блондиночки в нескромных джинсах, бородатые дяди в очках, мордастые охранники и сама предводительница – все с одинаковыми вьетнамскими вениками прошлись тесной цепью вдоль и поперек поля, выщипывая траву и сметая сор в мешки. Гранцов наблюдал за ними через вентиляционную решетку бункера, поражаясь энтузиазму и слаженности.

Ровно в девять ноль-ноль в небе над базой показался военный МИ-8, и Вадим растолкал Поддубнова с Керимычем – зрелище обещало быть занятным.

Из вертолета выгрузилась довольно пестрая публика. Если это и были больные СПИДом, то явно не на последней стадии. Своим охотничьим глазом Гранцов насчитал семь женщин и пятерых мужчин – остальные прилетевшие были в зеленых бесполых комбинезонах.

Охранники выстроились в две длинные шеренги, и больных повели сквозь строй. Они шли, оглядываясь, с одинаковыми пакетами в руках. Одна из женщин вдруг остановилась, швырнула пакет в охранника и закричала. Даже в бункере было слышно, как она визжит: «Волки позорные! Волки позорные! Волки позорные!». Двое в комбинезонах взяли ее под руки и повели отдельно.

Так, под конвоем, больных довели до гостиницы и усадили на траву. Персонал тоже расселся между ними. Охранники остались стоять в стороне, а посреди этой сидящей компании ходила предводительница и что-то говорила, энергично похлопывая себя по бедру свернутой в трубку газетой.

Она вдруг остановилась, и волонтеры захлопали. Один из них встал и начал что-то рассказывать. Ему тоже похлопали. Встал другой и тоже сорвал аплодисменты.

– Так, все ясно, – сказал Поддубнов. – Мозги промывают. Вот увидите, сейчас все повыступают, а потом заставят новеньких про себя рассказывать.

– В смысле, «мы все болели СПИДом, но возродились в институте», что ли? – спросил Керимов.

– Ты когда-нибудь видел больных СПИДом? – спросил Гранцов. – Лично мне не приходилось. Но не ожидал, что они так прилично одеваются. Институтские рядом с ними вообще бомжи. И где они берут такую рвань.

– Ты и это разглядел? А, по-моему, и те и другие шантрапа шантрапой, – сказал Поддубнов. – Только институтские физически покрепче. А эти – скелеты. Кожа да кости.

– Они смертники, – сказал Гранцов. – От этого нельзя вылечить. Можно лечить, лечить до самой смерти. И тянуть деньги, пока они есть.

– Слушай, откуда у таких деньги? Они же все ненормальные, – сказал Керимов. – Один вертолет сколько стоит. Что, на электричке нельзя было приехать?

– Есть всякие фонды, – сказал Гранцов. – Есть государственные всякие программы. Под это дело можно неплохо наворовать. Наверно, там действительно большие деньги крутятся, если из-за них людей убивают. Это я про нас.

– Ты думаешь, это они? Что-то не верится, – сказал Поддубнов. – Обычные сектанты, видел я таких. Ага, похоже, политинформация закончилась.

Волонтеры и больные поднялись с травы и взялись за руки. Получилось что-то вроде хоровода всмятку. Они раскачивались, то поднимая сцепленные руки к небу, то опуская их и низко кланяясь. Потом все снова опустились на траву и как-то непонятно закопошились. А когда встали, Керимов зажмурился, затряс головой и громко стукнулся лбом об решетку.

– Так они еще и нудисты, – сказал Гранцов. – Ну, тогда понятно, почему нас выкуривают.

Держась за руки, голые женщины и мужчины пошли к озеру. Зашли в воду по колено и повторили упражнение с наклонами. А потом развернулись и побежали к бане.

– Господи, да как же они туда все поместятся, ведь переломают все, – заволновался Поддубнов.

– Борис Макарыч, не горюй, все оплачено, – сказал Гранцов. – Смотри, в баню только мужиков запустили, а девочек в сауну. Ага, вижу главную.

– Врешь, – сказал Керимов. – Вот теперь ты точно врешь. Как, э, ты ее узнал, ну скажи, как?

– По газетке, – сказал Гранцов. – У нее газетка в руке, как у гаишника палка.

– Раньше была, а сейчас? – не отставал Доктор.

– А сейчас не в руке.

Предводительница зашла в сауну последней, захлопнув за собой дверь. И охранники, которые до сих пор стояли как вкопанные, принялись собирать разбросанную одежду в черные мешки.

– Концерт окончен, – объявил Гранцов. – Кажется, самое время выползать наружу.

Это оказалось легче сказать, чем сделать. Покрутив запирающий маховик на стальной двери бункера, Гранцов почувствовал, что дверь чем-то подперта снаружи. Он усмехнулся – «схема номер два», провозглашенная предводительницей, неуклонно воплощалась в жизнь. Бункер имел несколько запасных выходов, причем в самых неожиданных местах, но Гранцову не хотелось это демонстрировать раньше времени. Поэтому он просто потянул рычаг аварийной очистки выхода. Дверь лязгнула, задрожала и двинулась вперед вместе с коробкой и прилегающими стенами. Он снова нажал на рычаг, и дверь с лязгом и скрежетом вернулась на место.

После этой процедуры дверь открылась легко, и Гранцов вышел, небрежно позевывая. Перед бункером стоял внедорожник «паджеро». Он верещал сигнализацией и моргал всеми огнями, и ему на помощь уже бежали охранники с дубинками.

– Что случилось, ребята? – спросил Гранцов. – Чего это он орет, как резаный?

Охранники, упорно не замечая Гранцова, осмотрели джип. Один из них сел за руль, потрогал рычаги и закричал:

– Я же говорил, что на скорости! Я же сам ставил! Сами вы все козлы тупые!

– Ну что, привезли больных-то? – спросил Гранцов, но охранники не отвечали, хотя уже и смотрели в его сторону. Взгляды их не обещали ему ничего хорошего, и кто-то уже нервно похлопывал дубинкой по ладони. Но Гранцов продолжал убаюкивать их своей крестьянской простотой: – Вроде обещали к девяти, а что-то не видать никого. Слышь, ребята, а правда, что СПИД передается воздушно-капельным путем, типа гриппа? Хоть бы респираторы выдали.

– Дядя, ты нам мозги не суши, – сказал один из охранников. – Ты как машину откатил?

– Я? – изумился Гранцов. – Пальцем не трогал!

– Так, все свободны, – сказал охранник постарше, и ребята разбежались. Он оценивающе оглядел Гранцова: – Отставник?

– Дезертир, – сказал Гранцов.

– Я не шучу, – сказал охранник. – Перед тобой целый подполковник стоит. Майор? Капитан?

– Да ну тебя, солдатик, – сказал Гранцов. – Меня и не такие допрашивали.

– Может, и не такие, – согласился охранник. – У тебя в блиндаже есть телефон? Мне надо по межгороду в Ленинград позвонить. Дочке, чтоб не беспокоилась. Это как? Можно?

– А из штаба, из дежурки, с КПП нельзя? – сказал Гранцов. – Вы же все оккупировали.

– Потому-то и прошу, – сказал охранник. – А еще лучше будет, если ты сам позвонишь. Это как?

– Вообще-то с оккупантами я дела не имею, – покачал головой Гранцов. – Бог с тобой, давай свою шифровку.

– Вот номер. Позови Яночку, скажи, что у папы все нормально, просто он уехал в такое место, где нет телефона. Скажи ей, что там дремучий лес, просто тайга. Скажи, что привезу ей грибов.

– Вот насчет грибов не знаю, – сказал Гранцов. – На грибы время нужно. Что-то непохоже, что начальница позволит вам грибы собирать. Типичная стерва.

– Ты про Первую? Она не начальница. Она мать-основательница. Начальником у нас Второй. Вот он, конечно, серьезный господин. А Первая у нас тетка добрая. С чужими одна, со своими другая, – сказал охранник.

– Добрая до ужаса, – сказал Гранцов. – Я так понимаю, что ты сейчас мне просто зубы заговариваешь, а на самом деле выполняешь схему номер два.

– То есть?

– То есть блокируешь чужих на выходе из берлоги, чтоб не расползались по территории.

– Да расползайся куда хочешь, – сказал охранник и включил рацию. – Сто Седьмой Полста Первому.

– Да, Сто Седьмой.

– Уточни режим по сектору двенадцать.

– Режим зеленый, как понял?

– Понял тебя, режим зеленый.

Сто Седьмой засунул рацию в футляр и сказал:

– Ну вот, а ты говоришь. Гуляй свободно.

– Больные-то приехали?

– Да какие они к черту больные? Обычные наркоманы, просто богатенькие. Будем вышибать из них токсины. Жаром и паром. Безотказная методика.

– Ладно, полковник, заболтались мы с тобой, – сказал Гранцов. – Тебя, наверно, уже Сто Восьмой обыскался. Вы что, все под номерами?

– Это не просто номер, а статус, – сказал Сто Седьмой. – Номер значит очень много. Почему? Потому что имя ничего не значит.

Подходя к медсанчасти, Гранцов заметил, что охранника на крыльце нет.

Регина сидела у телевизора и смотрела сериал. В руках у нее была книга. Он успел разглядеть на глянцевой обложке какие-то огненные потоки и непонятные символы, но Регина быстро захлопнула ее.

– У нас новости, – сказала она. – Во-первых, с утра нас покормили.

– А нас – нет, – обиделся Вадим. – А я и не знал, что в санчасти есть телевизор.

– Это ониустановили. Во-вторых, нам предложили духовно возродиться. Это очень полезно, оказывается.

– Но сначала все-таки покормили, – уточнил Гранцов. – То есть проложили путь через желудок. Как же ты смогла после этого отказаться?

– А я и не отказалась, – Регина пожала плечами.

– Так, – нахмурился Гранцов. – Сегодня же перевожу тебя в бункер. А как Гошка, проснулся?

– Он без сознания. Я поставила капельницу. Больше ничего не могу сделать, – сказала она, не отрываясь от телевизора.

– Ладно, – сказал Вадим. – Не буду мешать. Только скажи, чем же это тебя таким накормили?

– Морковный паштет, салат, сок.

– А ты не хочешь выйти на воздух?

– Зачем?

Он встал между ней и телевизором, и она вытянула шею вбок, чтобы видеть экран.

– Не мешай, – попросила она. – Так давно не удавалось посидеть у телевизора… Ты не представляешь, какое это блаженство. Какое спокойствие. Ты завтракал?

– Не успел.

– Возьми что-нибудь в холодильнике, они принесли свою вегетарианскую еду.

– Что читаешь?

– Так, что-то вроде азбуки… Вадим, ну что?

– Что случилось? – спросил Гранцов, присаживаясь рядом с ней и заглядывая в глаза. – Ты какая-то прибитая. И глаза красные.

– Я не спала всю ночь. То Игорь, то эти бесконечные разговоры о возрождении. Оказывается, я такая хорошая… Такой ценный кадр. Они просто вцепились в меня. В общем… в этом что-то есть. Всем хотелось бы начать сначала. Я даже дневник начала вести, как девочка. Буду записывать все-все, самое сокровенное. Говорят, это должно помочь. И, знаешь, стало как-то легче. Здесь все дневники пишут, и новички, и старички.

– И кто их читает? – спросил Гранцов.

– Сам Второй.

– Какой сам?

– Прости, я забыла, что ты не в курсе. У них каждый имеет свой номер. Это говорит о положении в институте. У Второго очень высокое положение. Он – американский психоаналитик. Говорят, международный авторитет. Его все боятся, потому что он оценивает дневники и анкеты. А чем выше оценка, тем больше у тебя очков. Видишь, как у них все поставлено.

– Вижу. Ты пишешь по-русски?

– Ну, не сердись, – сказала она. – Я же пишу дневник для себя, а не для американского специалиста. Кстати, может, ты мне поможешь? Мне надо прочесть вот эту главу, а я ничего не понимаю. Вот, послушай. « Единственный смысл жизни – выживание. Абсолютная цель выживания – бессмертие или бесконечное выживание. Наградой за действия, способствующие выживанию, является удовольствие».

– Да не забивай ты себе голову. Бред какой-то. «Цель выживания – выживание». А цель поноса – понос. А наградой за понос является удовольствие. Ну, извини, извини, – спохватился Гранцов. – Я старый солдафон, и шутки у меня солдафонские.

– Но все же в этом что-то есть…

– Да ничего в этом нет. Знаешь, в любой белиберде можно такой глубокий смысл увидеть, если постараться. Только мозги от этого сохнут. Зачем тебе это?

– Как зачем? Хочу стать бессмертной, – Регина улыбнулась. – Но при этом не стареть.

– Ты же крестик носишь, – сказал Вадим. – Значит, крещеная? А у христианина нет причин бояться смерти.

– Я же не смерти боюсь, а старости. – Она машинально поправила цепочку на шее. – Старость – это одиночество. А если даже не одиночество, то еще хуже. Не хочу быть обузой для кого-то.

– Вот как раз тебе-то этого бояться не надо, – не удержался Гранцов и сжал ее руку. – Ты не будешь обузой. То есть я хотел сказать… В общем, у тебя все будет хорошо. А разговоры про выживание – это для тараканов, которых начали дихлофосом опрыскивать. Нас-то с тобой вроде никто не опрыскивает?

– Но согласись, ведь мы все хотим выжить, правда?

– Милая, если б это было так, никто бы никогда не воевал, – сказал Гранцов. – Потому что солдат хочет не выжить, а победить. А как только он захочет выжить, он бросает оружие и прячется под кровать к мамочке. «Выжить, выжить…» Все это придумали какие-то уроды. Люди хотят много чего от этой жизни. Власти, свободы, любви. Извини за философию.

– Ты все смеешься. А я вот смогла вспомнить, кем была в прошлой жизни. Только не поняла, когда все это происходило, – она прикрыла глаза и проговорила каким-то чужим голосом: – Туманная улица, блестит мостовая. Мимо с цоканьем копыт катится черный силуэт кареты. Пахнет угольным дымом, кисловатый такой запах… Слышу английскую речь…

– Это новые хозяева тебе помогли вспомнить? Ты что, не понимаешь? – спросил Гранцов. – Они же тебя обрабатывают. Завербуют, будешь на них работать. Станешь такая же, со стеклянными глазами. Хочешь быть такой, как они? Хочешь работать на американского психоаналитика, который из твоего дневника сделает себе новую книгу, получит за нее деньги, купит новую яхту? Милая, они же ногтя твоего не стоят. Не сдавайся!

Она отбросила книгу и повернулась к нему, улыбаясь. Ее горячие ладони прижались к его вискам, и пальцы зарылись в волосы.

– Я пошутила, не бойся. Знаешь, я ведь почти всю жизнь провела среди католиков. Я же дочь «оккупанта». И жена «оккупанта». Наверно, если б я была литовкой или полькой, я бы тоже стала ревностной католичкой. Но я русская, – сказала она. – И мне ничего не нужно. Не нужно это возрождение, не нужны эти храмы и молитвы. Ты знаешь, мне нужно только одно. Чтобы я была нужна. И сейчас мне кажется, что я нужна этим чудакам, которых ты так ругаешь.

– Ты мне нужна, – сказал Гранцов сердито.

Он хотел сказать это совсем иначе, и не здесь, и не сейчас. Эти слова вырвались сами, и не в самый подходящий момент. Его просто жгла злость на этих аферистов. А в таком настроении как-то не принято объясняться в любви… И все же он повторил, упрямо и нежно:

– Ты нужна мне. Мне нужна ты. Ты очень сильно нужна мне, очень.

Глава 17. Процедуры

Больных держали в бане до обеда. За это время на берегу озера возникли белые столики под зонтами. Волонтеры расставляли одноразовую посуду, по-военному соблюдая узкую специализацию: кто-то тарелки, кто-то вилки, кто-то салфетки.

Собранную с травы одежду унесли в черных пакетах, а в баню принесли несколько охапок джинсов и маек. Когда все расселись за столами, уже нельзя было отличить больных от волонтеров. По крайней мере, с того расстояния, с которого можно было за ними наблюдать.

Охранники слонялись между жилыми корпусами и штабом – их не пригласили к трапезе.

Зазвучала музыка. Приторное дребезжание клавесина далеко разносилось над озером. Первая, с неизменной газеткой в руке, ходила от столика к столику.

– Детский сад на даче, – сказал Поддубнов и презрительно сплюнул.

– Да, уж ты бы поставил дело не так, – сказал Гранцов. – Для начала марш-бросок в противогазах, потом турник. Для оставшихся в живых.

– Да мне-то что, пусть живут. Как-то спокойнее, когда народу много.

– Что, надоело оборону держать? – сказал Гранцов. – Не расслабляйся, Борис Макарыч. Это они днем такие смирные, а ночью надо держать ушки на макушке. Не думаю, что про нас забыли.

Доктор Керимов вернулся с кормежки собак и доложил:

– В сарае курилку открыли. Слушай, надо что-то делать, там все-таки дрова. Очень хорошо гореть будем, честный слово.

– Не может быть, – сказал Поддубнов. – Не курят они. С этим делом у сектантов строго.

– Это днем строго, – сказал Гранцов.

– Что, ты своими глазами видел, что они курят в сарае? – спросил Поддубнов.

– Глазами не видел, – сказал Керимов. – У меня нос есть. В сарай зашел – воняет дымом. Кто-то курил.

– Окурки остались?

– Я смотрел. Нету.

– Это вирусы, – решил Вадим. – Которые по ночам эфир засоряют.

– Наверно, через свой туннель залезли, под проволокой, – сказал Керимов.

– Надо было заминировать сразу, – сказал Гранцов. – Вот только где взять мину… Ну что, Макарыч, убедился? Люди, будьте бдительны.

– Полегче насчет мин, – сказал Поддубнов.

– Уже и помечтать нельзя?

– Знаю я твои мечты. Давай все вопросы решать мирно.

– Так я и решаю мирно, – сказал Гранцов. – Мин все равно не достать.

– Знаю я, как ты мирно решаешь.

Гранцов откусил нитку, воткнул иголку в катушку и полюбовался на свою работу – из порванной куртки он сделал маскировочный чехол для автомата. Теперь он мог выходить хоть на Невский, и никто бы не обратил внимания на бесформенную котомку у него под мышкой.

Керимов разогрел на плитке остатки шашлыка и заварил чай. Молча накрыл на стол, но сам есть не стал, а уселся за компьютер.

– Ты чего? Война войной, обед обедом, – сказал Поддубнов. – Ешь давай.

– Хотел на тот берег, к армянам, за барана рассчитаться надо. Набрал солярки две канистры, спустился на причал, а там охрана, – сказал Керимов. – Не пускают к лодке. Что, драться с ними?

– Мы мирные люди, – сказал Гранцов. – Сначала попробуем договориться.

Но у выхода опять стоял джип, и Сто Седьмой сидел в нем, слушая радио.

– Потерпи часик, – сказал он. – Почему? Потому что сейчас самое важное время, спецобработка. Полная изоляция от людей. Видишь, даже секъюрити вся попряталась, кто куда. Гаврики не должны видеть никого, кроме собеседников. Такая методика.

– А как же наши в санчасти?

– Какие ваши? Врачиху вашу уже обработали, так что она уже не ваша, а наша, – сказал Сто Седьмой. – Потерпи до вечера. Ты позвонил?

– Позвонил, – сказал Гранцов. – Дочка ответила мужским голосом.

– Вот так, – сказал Сто Седьмой. – Отец по командировкам всю жизнь, а дочка уже невеста. Попробуй усмотри за ней. У тебя-то есть дети?

– Где-то есть, наверно, – пожал плечами Гранцов. – Так, значит, до вечера потерпеть? Ладно.

Он не собирался терпеть до вечера, и отправился проведать Гошку с Региной по одному из подземных переходов, который соединял с бункером кладовку санчасти.

Осторожно закрыв за собой крышку люка, он услышал голоса. В соседней палате кто-то монотонно читал непонятные стихи, и каждый куплет сопровождался репликами слушателей.

Гранцов уже решил было отправиться обратно в бункер, как вдруг в коридоре раздались шаги. Он быстро прикрыл люк ковриком, поставил сверху стул и сам уселся на него.

Дверь распахнулась, и человек на пороге изумленно уставился на Гранцова.

«Живу я тут», – собирался ответить Гранцов на его неизбежный и логичный вопрос. Если вместо вопроса будут какие-то агрессивные поползновения, Гранцов захватит его как «языка». Но ни один из этих вариантов не пригодился.

– Мы ждем тебя, – сказал человек. – Идем со мной, все уже собрались.

В соседней палате на полу расселись люди в старых джинсах и выцветших майках. Среди них стояла блондинка (Гранцов уже видел ее, когда она прибирала в штабе). Она улыбнулась и жестом пригласила его присесть – на пол. Он опустился на корточки у самой двери, потому что не собирался тут засиживаться. Сзади кто-то ласково похлопал его по плечу. Вадим обернулся и увидел, что ему протягивают белый стаканчик с какой-то темной жидкостью. Только сейчас он заметил, что у всех вокруг были в руках такие же одноразовые стаканчики, у кого пустые, у кого еще нет. «Лотосовый чай», – шепнули сбоку. Гранцов вспомнил о том, что медики института умеют заваривать чай по-особому. Наверное, в стаканчике какой-то психотропный напиток. «Да что мне будет с одного глотка. И не такое пили», – усмехнулся Вадим. Он попробовал теплую сладкую влагу, да и опорожнил стакан залпом. Никакого эффекта.

– Посмотрите в окно, —вещала блондинка . – Вечное небо. И вечные облака, которые меняются каждую секунду. Вечное озеро и вечные волны, которые ни мгновения не стоят на месте. Вечный лес и вечные деревья, которые обновляются каждой весной. И только человек, который стоит в центре природы, пытается остаться неизменным.

Это бессмысленно. И это противоречит истинным законам. Законам природы. И законам Бога, если вы верите в него. Невозможно остаться неизменным. Мы меняемся независимо от нашей воли и наших прихотей. Мы меняемся вопреки всем надуманным законам общества и государства.

И я жила когда-то по этим законам. Я училась в школе, училась в институте, училась на курсах групповодов. Я водила интуристов по моему прекрасному городу. Мне нравилась моя работа. Мне нравилось, что я зарабатываю много денег. И мне неважно было, как оценивает меня любой другой человек. Меня интересовало только одно. Я хотела жить все лучше и лучше. Мне нужны были все новые и новые удовольствия. Хорошо одеваться. Хорошо питаться. Путешествовать. Менять мебель. В конце концов выйти замуж за иностранца и жить за границей. Таким был мой жизненный план. Но это был план смерти. Какое счастье, что я вовремя остановилась.

Я возродилась. Я выжила. И хотя новая жизнь дала мне все то, к чему я стремилась в прежней жизни – я путешествую, я хорошо питаюсь и одеваюсь – да, у меня есть все это, но не это главное. Главное, что я смогу выжить, постоянно возрождаясь.

Она опустилась на пол, и тут же другая женщина неловко встала, и, глядя в окно, принялась рассказывать о себе. Ей было очень стыдно, что в прежней жизни она торговала в комиссионном магазине. Всю жизнь провести среди чужих вещей… Следы чужих судеб и страстей оставались на ее руках… (Она показала свои руки). Она жила чужой жизнью и получала за это комиссионные. Зато теперь у нее все свое.

И вдруг поднялась Регина. Гранцов с трудом удержался, чтобы не кинуться к ней и не увести отсюда, разметав всю эту братию.

Радостным, странно дрожащим голосом она начала рассказывать о себе. В прежней жизни ей, оказывается, довелось быть главврачом призывной комиссии. И она подписывала липовые документы, чтобы освободить от воинской обязанности чьих-то сынков. За них просили большие люди. Наверно, кто-то получал за это деньги. Ей денег не давали. Зато у нее были прекрасные отношения со всякими начальниками. Да, дети «нужных» родителей не шли в армию. А вместо них отправлялись по-настоящему негодные к службе ребята, потому что надо было выполнять план призыва. И теперь она надеется возродиться, чтобы служить больным и несчастным людям.

Она села, и все повернулись к Гранцову. Он невольно встал, и, с удивлением слыша свой изменившийся голос, вдруг начал говорить:

– Я всю жизнь мечтал стать военным…

Словно холодный обруч сдавил виски и лоб. Он чуть не зажмурился от внезапной боли где-то в глубине головы. Его голос дрожал, и дыхания не хватало до конца фразы. Но пока он говорил, боль отступала, и возникало приятное ощущение легкости. С каждым словом он как будто освобождался от груза и, казалось, вот-вот оторвется от земли.

– Мой отец был начальником заставы… и мое детство прошло… на южной границе, среди песков, ящериц, овчарок и зеленых фуражек. Отец погиб… Нелепо. Разбился на мотоцикле. Не любил ездить в закрытой машине. Его столько раз просили, чтобы он не гонял на своем «Днепре». Но он все равно не пользовался служебным газиком. Он просто не доверял ни одному водителю. Верил только себе. И разбился. Точнее, его сбил пьяный водитель самосвала. Что было дальше? Мать снова вышла замуж, и мы уехали в Ленинград. Но я мечтал вернуться в пески… Я поступил в училище, и я был отличным курсантом, потому что начальник училища знал моего отца, и мне нельзя было хоть в чем-то быть вторым. Только первым. Никто в училище не знал, что я бываю в доме начальника. Перед самым выпуском я женился на его дочери. Я служил в отличной дивизии, и у меня была отличная рота…

Он чувствовал, как постепенно разжимается холодный обруч на его голове, и голос становился ровнее. Но и легкость исчезла, и ноги ощутили опору.

– Каждый офицер мечтал служить за границей. Но еще больше об этом мечтали офицерские жены… Я попал в загранку, потому что этого добилась моя жена. Потом она говорила, что я женился на ней по расчету. И мамочка ее всю жизнь припоминала мне эту первую командировку. Так бы и сгнил в капитанах, если б не генеральская дочка… А может, они и правы? Может, и был у меня какой-то расчет, только я сам его не понимал… Но это ерунда. С расчетом или без расчета, но я снова вернулся в пески. Картина: ящерицы взлетают по бархану, оставляя цепочку следов…

– Димка! Ты чего, блин, делаешь? Ты же подписку давал.

Он увидел, что в проеме двери стоит его брат, Гошка. Бледный, небритый, тощий – но в полном сознании.

– Уберите его, – раздался спокойный женский голос, и несколько волонтеров поднялись и надвинулись на Гошку. Он беспомощно поднял руки и, хромая, отступил в коридор.

Гранцов встряхнулся и резко выдохнул.

– Я вам, сукам, уберу его, – сказал он, и на этот раз голос звучал как всегда.

Волонтеры оказались мужиками крепкими, но неловкими. Они хватали Гранцова за руки, пытались повалить его. Он не вырывался. Он просто бил их, короткими и проверенными движениями – кого коленом в пах, кого локтем в ухо, кого лбом под глаз. Каждому из них хватило одного удара. Получив свое, волонтер останавливался, видимо, понимая, что дальнейшее участие в драке не будет способствовать его выживанию. Женщины остались сидеть, безучастно наблюдая за возней мужчин, и только блондинка куда-то выскочила.

Не дожидаясь подхода подкрепления, Гранцов потащил брата за собой. Он заперся в кладовке и откинул люк. Гошка без разговоров спустился в проход, а Вадим распахнул окно (ложный след) и придвинул к двери шкаф. Как только он спрыгнул вслед за братом, шкаф рухнул под натиском подоспевших волонтеров и скрыл под собой люк.

– Ну и катакомбы, – ворчал Добросклонов, с трудом перешагивая через пороги переборок.

– Это на случай ядерной войны, – говорил Гранцов, задраивая за собой проход. – Не все так плохо было в системе.

– Милитаристы хреновы. Вот куда шли народные-то денежки. Стой, не могу больше, – Гошка прислонился к стенке. – Нога… Что у меня с ногой? Смутно помню, что в меня стреляли. Попали?

– Рикошетом задело. Ерунда, заживет.

– Долго я валялся?

– Примерно сутки.

– Не верится. Вроде только что сидел в твоем штабе, потом комендант ваш приехал, потом стрельба. Открываю глаза – больница. И вдруг за стенкой слышу твой голос. Меня как током ударило. Ты чего так кричал-то? Напился, что ли?

– Ага, напился. Чаю с лотосом, – Гранцов выругался. – Ну-ка, хватайся за плечи. За плечи, не за шею!

– На шею не дави, на шею не дави, – засмеялся Гошка, оседлав родного брата.

– Что смешного?

– Я не смеюсь. Я радуюсь. Давно не виделись.