Текст книги "Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти (СИ)"

Автор книги: Евгений Единак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 66 страниц)

Одной из самых распространенных игрушек у сельской детворы был свисток. Глиняные свистки привозили с базара из Могилев-Подольска или Дондюшан. Как правило, глиняные свистки были в форме петуха. Для того, чтобы извлечь свист, надо было дуть в отверстие, расположенное на самом конце прямого хвоста. Мы называли это проще – дуть в с...у.

Глиняные свистки того времени были трех основных видов. Кроме обычных, были петухи с двумя, а то и четырьмя отверстиями в боках. Зажимая поочередно пальцами отверстия, из петуха извлекали свист, напоминающий звуки свирели. Изредка привозили более дорогие свистки, в которые вначале наливали воду. Свист получался с переливами и, наловчившись, можно было извлекать из петуха трели соловья или канарейки.

Мы быстро научились делать свистки из однолетних ровных побегов клена или зеленой вербы. Вначале ножиком делали скос, который затем укорачивали примерно на треть. На противоположной скосу стороне клином вырезали небольшое отверстие и после этого делали круговой надрез на расстоянии длины спичечного коробка. Рукояткой перочинного ножа били по зеленой коре заготовки, постепенно проворачивая будущий свисток, чтобы отстала кора от ветки.

Зажав в кулаке, осторожно проворачивали, стараясь не разрушить кору. Провернувшуюся трубочку коры осторожно снимали с ветки. Приступали к самому главному – вырезанию полости свистка и продольного среза для дутья. Основным технологическим моментом был правильный выбор величины полости и ее расстояния от верхнего отверстия в коре. Иначе свисток молчал. Я довольно быстро уловил секрет оптимального расположения деталей свистка. Мои свистки пользовались спросом и я охотно вырезал их для всей команды.

Когда у кого-либо покрывали дом жестью, мы подолгу терпеливо ждали, когда на нас обратят внимание кровельщики. Не выдержав, один из рабочих отрезал из отходов жести ровную полоску шириной 2-3 сантиметра. Загнув почти кольцом, такой же полоской формировал отверстие для дутья и загибал хвостик полосы книзу.

Глядя, как кровельщик, огрубевшими пальцами, легко гнет оцинкованную жесть, казалось, что он делает свисток из обычной бумаги. Зажав пальцами, либо ладонями торцы свистка, свистел, демонстрируя пригодность свистка. Готовый свисток отдавал кому-либо из ребятни, чаще всего самому младшему, наставляя, как не порезать губы об кромки острой жести.

Во второй половине июли зрели абрикосы и их дикие собратья – мурели (жардели). Мы объедались этими дарами лесополос, окружавших село со всех сторон в разных направлениях. Из косточек абрикос и крупных жарделей делали свистки.Терпеливо терли косточки плоскими сторонами об цементные обмостки, крыльцо, брусок. Когда стенка истончалась, вступал в действие гвоздь, с помощью которого расширялось отверстие.

Аналогичная операция производилась с другой стороны косточки. Тем же гвоздем выковыривали по крохам ядро. Свисток готов. Зажав косточку губами, оставалось только дуть. Свисток свистел как на вдохе, так и на выдохе.

Кроме свистков делали пищалки из стручков желтой акации. Необходимо было с одной стороны разделить шов, убрать семена и откусить треть стручка со стороны плодоножки. Держа пищалку в губах, дули, извлекая дребезжащий звук, тональность которого зависела от длины стручка, его толщины и силы легких "музыканта".

Такие же пищики делали из зеленых стеблей одуванчика. Для этого обрывали стебель с обеих сторон, оставляя наиболее широкую часть. С одной стороны трубочку сминали и дули. Звук был таким же, как у пищалки из стручка желтой акации.

Сопилки из бузины очень удачно делал Архипка, называя свой инструмент свирелью. Перебирая пальцами, он извлекал знакомые звуки военных маршей и совсем незнакомые какие-то печальные мелодии.

Если производство основного большинства видов свистков я освоил достаточно успешно, то один очень простой музыкальный инструмент я так и не освоил. Это был кусочек кинопленки, очищенный от эмульсии и вырезанный в виде небольшого язычка. Тупой конец язычка вставляли между нижними зубами и языком, а затем, прижав закругленный край верхней губой, выдували воздух.

Инструмент не хотел мне подчиняться. Как только я начинал извлекать некое подобие неприличного звука, губы зудели так, что слезы текли рекой. Я по черному завидовал Флорику Калуцкому, Мирче Кучеру и моему однокласснику Мишке Бенге, которые удачно исполняли невероятно сложные мелодии из фильмов и с пластинок. Мишка один раз выступал на сцене во время концерта, посвященного какому-то празднику. Номер назывался "Художественный свист".

Мы организовывали инструментальные ансамбли случайного состава. Используя перечисленные инструменты и подключая к ним барабан из кастрюли и расческу с папиросной бумагой мы исполняли, на наш взгляд, великолепные мелодии. Но как только крепли звуки нашего оркестра, из ближайшего дома неизменно выходили и советовали устраивать концерт подальше, за конюшней, либо в лесу.

Игрушки моего детства были изготовлены из весьма неожиданных подручных средств. Особым успехом пользовался выкатанный в соломенном пепле мочевой пузырь только что забитой свиньи. Перед тем, как надуть михур, засыпали в него два-три десятка сухих горошин. Наполнив воздухом, оставляли высыхать. Получалась погремушка внушительных размеров. Звуки, издаваемые такой погремушкой вызывали настойчивые пожелания взрослых, чтобы наш михур поскорее лопнул.

Летним предвечерьем единственная улица села наполнялась скрежещущими звуками, от которых у некоторых взрослых сводило скулы. Это неугомонная ребятня с помощью выгнутых из проволоки гонялок до изнеможения гоняла ободья и старые колеса. По домам неохотно расходились распаренными, с мокрыми от пота волосами, когда темнело настолько, что переставали видеть катящееся впереди колесо.

Летом, когда ствол цикуты (у нас это растение почему-то называлось блэкит) становился достаточно толстым, мы делали так называемые сыкалки – праобраз сегодняшнего водяного пистолета. Для этого вырезали одно звено трубчатого стебля и с одной стороны оставляли оставляли узел с перемычкой. Перемычку пробивали гвоздем, поршень делали из палочки, на которую наматывали узкую длинную тряпочку до создания герметичного контакта поршня с внутренней стенкой трубки. Получалась игрушка, напоминающая шприц. Натягивая воду из луж и с силой выталкивая струю воды на несколько метров, устраивали сражения.

Из трубок бузины, длиной около двадцати сантиметров, создавали "грозное" оружие, называемое пукалкой. Для этого гладкой палочкой выталкивали мягкую пружинящую сердцевину и в просвет трубки с трудом втискивали комок жеванной пакли из конопли. Обрезали гладкую палочку таким образом, что полностью введенная, она проталкивала паклевую пробку близко к выходу.

Следом запускали второй комок пакли. Постепенно уплотняя пробки, добивались того, что, вылетевшая пробка сопровождалась громким хлопком. Для достижения успеха необходимо было обильно слюнявить пробку. Удар такой паклевой пули иногда бывал весьма чувствительным.

Особым успехом у нас пользовались трещотки. Но нам было не под силу самостоятельно делать такую "нужную" игрушку. Трещотки для нас делали взрослые, мало-мальски владеющие столярным мастерством. Мы же с удовольствием бегали, вертя над головами рамочки с деревянной шестеренкой, издающей звуки, которых я, будучи взрослым, уже не имел счастья больше слышать.

Мне нравилось наблюдать, как перед медосбором отец делал рамки и натягивал на них тонкую проволоку для крепления на ней вощины. Я брал рамку и, ударяя пальцами по натянутой проволоке, извлекал звуки струнного инструмента. Проволока при этом, как правило, расслаблялась и отцу приходилось ее перетягивать.

Чтобы отвлечь меня, в кусок доски отец вбил гвозди и натянул между ними проволоку. Получился долгожданный струнный инструмент, напоминающий нечто среднее между гуслями и балалайкой. В течение нескольких дней я не расставался с моей "балалайкой", извлекая из нее звуки самого дикого свойства и вызывая комментарии, аналогичные тем, которые звучали в ответ на дробь высохших мочевых пузырей с горохом.

Используя забитые в рамку для вощины пластинки различной длины, выломанные из пружины от загубленного мной будильника, я "изобрел" музыкальный инструмент, звучание которого напоминало мелодии народов Крайнего Севера.

Деталями наших игрушек становились прищепки для белья, катушки из-под ниток, флакончики из-под одеколона, корковые бутылочные пробки, пуговицы. Дважды продев через отверстия в пуговице суровую нитку, завязывали узел, оставив с каждой стороны пуговицы петли по 20 -25 см. Одев на указательные пальцы петли, раскручивали пуговицу до скручивания нитки. Затем оставалось ритмично растягивать и отпускать скрученную нить.

Пуговица вращалась с бешенной скоростью, ритмично меняя направление вращения и характерное, плавно меняющееся, гудение. Особые ощущения возникали при прикасании стремительно скручивающейся нитки к волосам чубчика. Волосы стремительно наматывались на нить, вызывая незабываемые ощущения.Мы не плакали, но поворачивался невидимый кран и из наших глаз ручьями лились слезы. Определенные сложности возникали при освобождении нитки. Если наматывалось несколько волос, их, без колебаний, дернув за нитку, вырывали. Но чаще выстригали волос под самый "корень", оставляя за собой долго белеющую проплешину.

Изогнув проволоку в виде лиры, на свободных концах затягивали петли резинки, пропущенной через крупную пуговицу. Закручивали до упора пуговицу на резинке и, не отпуская, аккуратно заворачивали в пакетик из бумаги. Несведущему вручали "сюрприз", и советовали раскрыть пакетик.

При раскрытии пакетика пуговица, как живая, начинала бешено раскручиваться на резинке, издавая к тому же сильно шебуршащие звуки. Редкий получатель "сюрприза" не отбрасывал от себя внезапно "оживший" пакетик. За бурным выбросом адреналина почти всегда следовала ответная реакция "благодарности".

Позже, примерно в десятилетнем возрасте, я самостоятельно делал игрушку, которую не хотел бы видеть в руках моего внука. В торец катушки от ниток наполовину забивал патефонные иголки. Катушка одевалась на толстый гвоздь, а на узкую часть плотно завязывал и наматывал старый шнурок. Из куска жести вырезал и выгибал пропеллер, в котором гвоздем пробивал отверстия, совпадающие с патефонными иглами.

Одев пропеллер на иглы, с силой тянул шнурок катушки, вращающейся на гвозде в другой руке. Катушка бешенно вращалась, а пропеллер взмывал вверх. Вращаясь, он летел каждый раз по новой траектории. Зацепив кого-либо, он мог нанести серьезные увечья. К счастью, этого не произошло. Лишь потом, в семидесятых, я увидел такую игрушку в "Детском мире". Только пропеллер был сделан из гибкого пластика, а концы лопастей для полной безопасности соединяло тонкое пластиковое кольцо.

Сегодня пятилетний малыш, разгоняя, управляемый по радио, игрушечный электромобиль, безжалостно бьет его об стенку. Удар отдается во мне болью из-за того, что истинное чудо техники так бездумно уничтожается. При этом я чувствую глубокое сожаление. Я сожалею о том, что нынешние дети, да и взрослые, не пытаются вникнуть в принцип работы игрушки. Это и невозможно, учитывая нынешнее развитие микроэлектроники. Остается лишь утилитарный подход к современным игрушкам и не только.

Свистки из вербы и жести, пукалки из бузины и надутые воздухом свиные мочевые пузыри на расстоянии более полувека становятся мне дороже тем, что я делал их сам или принимал в этом участие. Этим постигается не только устройство игрушки, но и приобретаются технические навыки. В мозгу каждого ребенка происходил анализ полученной информации и синтез новых идей.

Накопленный опыт созидания, пусть сначала игрушек, является базой для определения приоритетных увлечений, возможного выбора будущей профессии.

Собирать металлолом было популярно.

Это дело в пятом "А" стало регулярным.

Приносили, кто что мог: ведра и лопаты

Кто-то даже приволок корпус от гранаты.

Вдруг, как гром на небе, грянуло несчастье,

Когда кто-то заорал: – Сперли все запчасти!"

В это время пятый "А" праздновал победу.

А загадку в МТС разгадали в среду...

Л. Радул

Металлолом

Оживление начиналось примерно за неделю, сразу, как только объявляли дату субботника по сбору металлолома. Каждый класс получал задание собрать определенное количество металла. Чем старше был класс, тем больше металлолома предстояло свалить в общую кучу на заднем дворе школы.

Обнаруженные куски металла чаще всего были еще нужными в крестьянском хозяйстве, особенно после опустошительной войны. Но нас это волновало мало. Нам надо было собрать как можно больше металлолома, обойти в соревновании другие классы.

Примеченные ранее куски металла, старые конные плуги, найденные за сараями пожилых крестьян, бороны, старые ведра и другой хлам мы перетаскивали в укромные места. Мы тщательно обследовали лесополосу, примыкающую к тракторной бригаде. На саму бригаду в период сбора металлолома вход нам был заказан. Поиски металлолома приводили нас к кузнице, колхозному гаражу, мельнице и маслобойке.

Наконец наступал долгожданный день. Директор школы договаривался на мельнице и взрослые на телеге либо большой тачке привозили и сгружали за школой весы. Затем долго устанавливали уровень, подкладывая доски, пока острие отвеса на цепочке не совпадало с таким же острием на корпусе весов. Затем подкручивали грузики, пока клювики гусачков не устанавливались строго друг против друга, слегка покачиваясь. Все жаждали справедливой оценки результатов своего труда.

Затем мы разлетались по селу, как стая голодной саранчи. В руках, реже на тачках мы доставляли металлолом на школьный двор, где росли семь кучек металлолома. Каждый класс собирал металл на свою отдельную кучу. Возле каждой кучки металлолома класс выставлял дежурных охранников.

Как правило это были охранницы, рослые ученицы, в задачу которых входило предотвращение хищений металла мальчишками других классов. Это казалось нам нелишним, несмотря на то, что практически весь педагогический коллектив, находивщийся на заднем дворе школы, был гарантией от посягательства на результаты праведного труда каждого класса.

Поскольку дома металлолома уже давно не было, я изыскивал резервы у соседей и родственников. У Савчука за сараем был лемех, металлическое колесо от конного плуга и несколько зубьев бороны. Все это отдала нам тетя Женька.

Правда в сарае у Савчуков оставалась большая, тронутая ржавчиной швейная машина, густо покрытая пылью, но мама давно предупредила меня, чтобы мы о ней даже думать забыли. Это была какая-то очень дорогая машинка "Зингер", которую в тридцатые приезжал устанавливать и налаживать механик из самих Ясс.

Пару лет спустя эту швейную машину мы безрассудно утопили в трясине за мелким колодцем (извором) в глубине двора Петра Твердохлеба. Лишь много лет спустя стало известно, что машины той серии содержали какую-то массивную деталь из чистой платины.

У тетки Марии вся металлическая рухлядь была реквизирована мной еще в прошлом году. За сараем, со стороны деда Пилипа я обнаружил сломанную лопату и ржавый висячий замок. К Пилипу я не ходил, так как это была территория его внука Каетана (Макара). Оба двора Желюков были вотчиной Гали Желюк, которая была старше меня на два года.

В целом существовало негласное распределение территорий, где мы могли собирать металлолом. Нарушение границ каралось незамедлительно, а металлолом с позором изымался в пользу истца. Исключение составляли нейтральные территории, размывы канав, проселочные дороги.

Принесенный мной лом я свалил в кучу нашего класса, возле которой дежурила староста Тамара Папуша. Вспомнил, что возле бочек с горючим под лесополосой у тракторной бригады валяется кусок от тракторной гусеницы. Заправщик бригады Володя Чебан, которого мы за глаза называли Рыжим, подкладывал его под бочки, когда надо было слить остатки соляры. Сегодня туда нам доступа не было. Оставшиеся на бригаде механизаторы бдительно посматривали в сторону школы.

Не сразу заметил, что Иван Твердохлеб делает мне знаки головой. Я подошел к нему.

– Пошли, – коротко бросил он и своей качающейся походкой пошел к тропе, разделяющей огороды одного из Ткачуков и Тавика, моего двоюродного брата. Тропинка вела к конюшне. Не доходя до конюшни, Иван свернул вправо, вдоль лесополосы. Дойдя до поворота, Иван стал ногами разгребать почерневшие прошлогодние листья. Под листьями лежал внушительный металлический предмет, похожий на огромную сковороду треугольной формы с закругленными краями. Иван прислонил сковороду к дереву и палкой очистил от грязи.

Бери, – сказал Иван.

Мы понесли сковороду к школе. Иван был гораздо выше меня, и мне казалось, что вся тяжесть груза легла на меня. Кроме того, острые края металла резали мои руки. Пока мы шли, меня шатало как пьяного, руки мои онемели. Но я терпел. Нельзя было ударить лицом в грязь перед одноклассником, пусть даже гораздо старше меня.

Наше появление было встречено одобрением одноклассников и разочарованием всех остальных. Без взвешивания было ясно, что мы выходим на первое место. Поставив металл на весы, мы с нетерпением ждали приговора Николая Григорьевича Басина, тогдашнего директора школы. Тщательно взвесив, он объявил наш класс победителем.

Бывая в гостях у двоюродного брата Степана, сына тетки Марии, я, по обыкновению, обследовал все укромные места. За сараем стоял длинный почерневший стог соломы. Дидэк, так нежно звала своего деда моя двоюродная племянница Тая, ежегодно накладывал новый слой свежей. В соломе постоянно копошились куры, часто оставляя там яйца. Между стогом и некоторым подобием забора, разделяющим дворы дидэка и пожилой одинокой Карольки за много лет скопился довольно толстый слой полугнилой соломы.

Однажды, играя за сараем, я довольно сильно и до крови ударился щиколоткой обо что-то острое. Наклонившись, я обнаружил, что из соломы в нескольких местах торчат куски металла. Выдрав часть спрессованной временем соломы, я с трудом вывихнул довольно тяжелый вал с резьбой и зубчаткой. Помня о скором субботнике по сбору металлолома, я никому не сказал о моей находке. Тщательно зарыв вал в солому, я покинул место находки.

За несколько дней до очередного субботника, я сообщил о своей находке одноклассникам Сергею Навроцкому и Борису Пастуху. Улучив момент, когда Каролька направилась вниз по селу к своей дочери, через широкие промежутки между кольями забора мы добрались до стога соломы. Кроме вала мы с немалым трудом вытащили из стога тяжелое зубчатое колесо и проволочное кольцо, на которое были нанизаны тяжелые гайки.

Выглянув, мы пересекли улицу и огородами отнесли добычу к Сергею, спрятав металл за хатой бабы Домки. Металл мы сдали без осложнений. На следующий год мы "собирали" металлолом там же вдвоем с Сергеем, так как Боря уехал жить к маме в Гиндешты.

Через пятьдесят с лишним лет моя двоюродная племянница – Таисия Степановна неожиданно обвинила меня в том, что я разукомплектовал маслобойку ее дидека Михаська Суслова. Для меня это было полной неожиданностью.

Этот эпизод выпал из моей тогдашней детской памяти, а во вторых, я никак не ожидал, что это была маслобойка. После напоминания Таисии Степановны все детали "добычи" металлолома восстановились в моей памяти полностью. Осталось неясным одно: кто, выражаясь современным блатным сленгом, меня слил?

К концу сбора металлолома на школьном дворе наблюдалась, в основном, одна и та же картина. Сначала приходили старушки. Чаще всего это были бабушки сборщиков металлолома. Ковыряя палками в кучах металлолома, они выискивали свои поилки для цыплят, кормушки, обитые эмалированные кружки, дефицитные в то время в селе гири.

Иногда вытаскивали из груды металлолома совершенно исправные сапы без ручки или старый топор, на обушке которого еще можно отклепать сапу. Николай Григорьевич, наш директор, в таких случаях уходил к себе на квартиру или в классы.

Ближе к обеду в школу приходил бригадир тракторной бригады Иван Михайлович Навроцкий в сопровождении одного – двух механизаторов. Трактористы перебирали груды металлолома, а Иван Михайлович внимательно смотрел за каждым куском металла. В этот момент Николай Григорьевич всегда оказывался рядом и внимательно наблюдал за работой механизаторов. Периодически Иван Михайлович останавливал сортировку:

– Стоп !

Осмотрев деталь, снова кидал ее на груду металлолома. Мы неотрывно следили за взглядом бригадира. А бригадир уже смотрел на нашу огромную сковороду:

– Вытаскивай !

Внимательно осмотрев самую весомую нашу добычу, спросил:

– Кто нашел?

Иван Твердохлеб выступил вперед. На лице Николая Григорьевича появлялась веселая заинтересованность.

– Где нашел?

– На повороте лесополосы за конюшней. – отвечал Иван.

Иван Михайлович поворачивался к одному из трактористов:

– Плешко! Ты мне говорил, что отнес на склад старых запчастей. Пойдем искать на складе, или не надо?

– Не надо. – Плешко понуро стоял, как двоечник, не выучивший урока.

– Сейчас отнести на бригаду! Почистить, отмыть в солярке. Во вторник отвезешь в МТС, чтоб заварили угол. Запрессуешь сальник и отдашь Володе на склад!

Николай Григорьевич не вмешивался. С его лица не сходила легкая улыбка. Как только трактористы, нагруженные запчастями, уходили, мы кидались к Николаю Григорьевичу:

– Николай Григорьевич! Не вычитайте из нашего металлолома. Так тяжело было нести!

– Ладно. Засчитано. Вы ведь нашли в лесополосе. – смеялись его глаза.

Окрыленные победой мы разбредались по домам.

А с понедельника мы теряли интерес к сбору металлолома. Снова равнодушно проходили мимо брошенных кусков металла. Доступ на тракторную бригаду и гаражи снова становился для нас свободным.

Из всех чудес на целом белом свете

Мне с малых лет запомнилось одно:

Оно стояло на углу Ванцетти

И называлось весело "КИНО".

И я сюда шагал издалека,

В кулак зажав два потных пятака.

М. Танич

Мои люди с бульвара капуцинов

Первым эпизодом, запечатленным моей детской памятью и связанным с кино был взрыв хохота во время демонстрации фильма «Сказка о спящей царевне и семи богатырях». Большая комната служила зрительным залом. Киноаппарат стоял на столе соседней комнаты.

Через открытую дверь, поверх голов сидящих и сквозь табачный дым, часто мелькающий луч света нес на простынь, служившую экраном, волшебные видения из сказки А.С.Пушкина.

Комната была переполнена зрителями. По обе стороны двери стояли по росту, чтобы передние не мешали стоящим сзади. Это была, в основном, молодежь. Взрослые сидели на широких лавках в несколько рядов. Ребятня великолепно расположилась на полу.

Мне выпало сидеть у самого экрана. Для того, чтобы увидеть все происходящее на экране, приходилось высоко задирать голову и постоянно ею крутить. Все происходящее на экране было для меня самой настоящей жизнью, в которую невозможно было не верить.

Особенно меня привлекали лошади, на которых скакали богатыри. Изящные головы, точеные ноги, развевающиеся гривы и длинные хвосты будили мое детское воображение. Тогда мало кто знал о мультипликации и все, происходящее на экране, воспринималось как живая реальность.

Мое воображение уже рисовало мне, что я прихожу домой с совершенно живой лошадкой на руках. То, что она была легкая, я не сомневался, так как некоторые кони были гораздо меньше нашего кота Мурика, которого я носил без усилий.

Я долго не раздумывал и не колебался. О том, что будет при этом со всадником, из-под которого предстояло выдернуть лошадь, я даже не думал. Как только понравившийся мне светлый конь оказался над моей головой в левом нижнем углу экрана, я проворно схватил его за заднюю ногу.

Хохот, заглушивший плавную музыку и голос, читающий стихи, не смог отвлечь меня от главного вопроса:

– Как же так? Я схватил коня точно за ногу. А он, как ни в чем не бывало, помчался дальше. И главное – он меня даже не лягнул!

После того, как фильм закончился, открыли ставни. Стало светло. Многие только сейчас увидели, кто ловил коня. Смех переходил в стоны. Кто-то громко сказал:

– Вот это настоящее кино! – последовал новый взрыв смеха.

Я тоже был твердо убежден, что это было самое настоящее кино. Непонятен был только смех. Сказка была совсем не смешная.

Кино прочно вошло в жизнь села. Фильмы уже демонстрировали в новом клубе, где была предусмотрена кинобудка с двумя пустыми окошками в зрительный зал. В одно окошко смотрел большой круглый глаз кинопроектора, а второе окошко было сделано для того, чтобы кино мог смотреть и киномеханик. Он не мог во время сеанса сидеть в зрительном зале. Так, по крайней мере, полагали мы.

Фильмы на лентах в больших и круглых, больше ведра, металлических коробках привозили три раза в неделю из других сел различным транспортом. Сначала это была пароконная повозка районной киносети. Затем лошади куда-то исчезли.

Ленты вместе с аппаратурой стали возить на новеньком темно-зеленом "газоне". Киномеханики стали ездить вдвоем. Один из них был шофером. Когда начинался фильм, один киномеханик крутил кино, а второй работал кассиром. Стоял на билетах – говорили в селе.

Первым человеком с нашего бульвара капуцинов, открывшим мне окно в мир кино, был дядя Павлик Струтинский, бывший по совместительству водителем кинопередвижки. Павел Александрович прожил долгую жизнь. Умер он от сердечного приступа в возрасте 83 лет. Прожить долгую жизнь ему помогла, наверное, его удивительная жизнерадостность и чувство юмора. Я не помню его сердитым.

Отправляясь в кино, мы всегда ожидали, что на билетах будет стоять дядя Павлик. Сначала он "обилетчивал" всех взрослых. Те степенно проходили в зал и усаживались в громко скрипящие кресла-скамейки. Одна такая скамейка была рассчитана на шесть человек. Скамейки стояли двумя рядами. Между рядами был неширокий проход по центру.

Много лет экран был подвешен по самому краю сцены. Это были сшитые вместе две простыни. По обе стороны экрана на простенках красовались цитаты. "В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам". В самом низу была подпись: Карл Маркс.

На правом простенке нас через день наставляли: "Учиться, учиться и еще раз учиться". Внизу тоже была подпись: В.И.Ленин. По центру над сценой всегда висел дежурный лозунг. Например: "Комсомолу – 40 лет!"

Ряды и места никогда не нумеровались. Взрослые и молодежь рассаживались, в основном, на свои, уже привычные места. Затем покупали билеты и проходили подростки. В конце оставались два-три человека.

– Дядя Павлик! Я носил воду для радиатора.

– Дядя Павлик! Я помогал перекручивать ленту.

Дядя Павлик думал недолго:

– Ладно, бегите, быстро!

В конце наступала наша очередь. Мы стояли плотной толпой на террасе клуба. Некоторые из нас зажимали в кулаках, давно мокрые от нашего пота, заветные пятьдесят дореформенных шестьдесят первого года копеек. Это была цена билета на дневной детский сеанс. Билет на вечерний сеанс стоил два рубля. Собрав копейки, дядя Павлик пересчитывал их и отрывал короткую ленточку детских билетов. Потом внимательно всматривался в кого-либо из нас:

– Так ты же смотрел этот фильм сегодня днем!

– Дядя Павлик, так там тот на коне догонял того, тык-дык, тык-дык, а потом как бабах. А тот как вж-ж-иу!

– Ну, если тык-дык, тык-дык, то заходите быстрее. Пока стойте сзади! – и, выбрав самого младшего, вручал ему билеты:

– Держи! Сегодня будешь самым старшим.

Своеобразное чувство юмора он сохранил до старости. Более, чем через сорок лет, будучи уже почтенным пенсионером, работал сторожем в строительной фирме «Колхозстрой». Детвора, среди которой был и мой младший Женя, повадилась после работы выпрашивать «резиновую жевачку» – так они называли строительный герметик. Дядя Павлик никогда не отказывал:

– Хлопци! Вон там бочки, берите сколько надо, но только все ховать в карманы. Быстрее, а то начальник придет.

Мальчишки рассовывали по карманам герметик, с трудом отрывая его от общей массы в бочке. Пока приходили домой, герметик намертво приклеивался к карманам изнутри. Отодрать его было невозможно. Оставался единственный выход – отрезать карманы, что мы и сделали с Жениными штанами. Больше одного раза "жевачку" никто по карманам не прятал. Ведь мальчишка без карманов – это не настоящий мальчишка.

Напарником дяди Павлика был дядя Сережа Колесник, ныне живущий в двухстах метрах от моего дома. Жена с сыном приводят его ко мне на прием, буквально втаскивая восьмидесятишестилетнего трясущегося старика в кабинет. Не верится, что это тот самый, двадцатипятилетний киномеханик буквально взлетал одним прыжком на метровую террасу клуба, минуя ступеньки.

Дядя Сережа педантично исполнял свои обязанности:

– Сегодня не пущу! Тебе только четырнадцать, а фильм смотреть можно только после шестнадцати лет.

– Дядя Сережа! Я знаю, там целуются. Я на свадьбах столько "Горько" насмотрелся, что уже надоело. Пустите меня!

– Сережа! – Слышался голос дяди Павлика, – Видишь, человек опытный, бывалый, надо пустить.

Фильм, как правило, состоял из десяти частей. После каждой прокрученной части, киномеханик включал небольшую лампочку, выведенную из кинобудки в зал и перезаряжал аппарат. Но, бывало, демонстрация прерывалась и на экране вспыхивал ослепительный белый свет. Это рвалась лента.

– Сапожник! – раздавалось в зрительном зале. Появлялся и нарастал топот ног.

– Сапожник! – кричали и мы. Мы охотно вклинивались в игру. Для нас это тоже был элемент развлечения.

Киномеханик вручную протягивал ленту и, намотав ее на бобину, включал киноаппарат.

Мы входили в роль настолько, что часто, когда шла штатная перезарядка киноаппарата, кричали:

– Сапожник!

Со временем мы стали проникать в кинозал через небольшое окно на сцене. Задолго до сеанса, кто-нибудь из подростков проникал на сцену. Чаще всего это был Нянэк. Он поднимал шпингалеты в окне, ведущем с улицы прямо на сцену. Когда начинался киножурнал, мы проникали на сцену, стараясь делать это как можно бесшумнее.

Мы рассаживались на полу сцены по другую сторону экрана и смотрели кино с обратной стороны простыни. Не думаю, что эти вылазки оставались только нашей тайной. Но завклубом и киномеханики не сильно препятствовали нам, тем более, что нашими штанами мы натирали сцену до блеска.

Через несколько лет вместо дяди Павлика и дяди Сережи на кинопередвижке приехали Николай Малюта и Миша, которого мы сразу окрестили цыганом. Характер наших отношений с киномеханиками сразу изменился. Даром смотреть фильм никого не пускали. Чтобы попасть на детский сеанс, мы тайком брали в курятнике яйцо и шли в магазин. Там сдавали яйцо и получали свои заветные пятьдесят копеек, с которыми шли в кино со спокойной совестью.