Текст книги "Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти (СИ)"

Автор книги: Евгений Единак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 66 страниц)

Дней десять Аргон исправно нес службу. Кормить подпускал к себе только Гену, приемного сына родственника. Одним утром на траве возле будки обнаружили мертвого Аргона. Рядом валялся недоеденный отравленный гусь. В уловителе вода была по колено. Под перекошенный шандор вода унесла всю рыбу.

Зимой девяносто первого я проходил усовершенствование в Харьковском институте усовершенствования врачей. Каждое воскресенье два-три часа я проводил на Баварском птичьем рынке, по несколько раз обходя многочисленные ряды с голубями и собаками. Отдыхал душой. Однажды в рядах продающих я увидел коллегу-одногрупника – харьковчанина. Из пазухи его куртки выглядывала премилая мордашка щенка русского охотничьего спаниеля. Договорились быстро. Сделка состоялась на бартерной, как тогда было модно говорить, основе.

В общежитие я возвращался трамваем. За пазухой куртки я чувствовал живое тепло моей Юты. Так я успел ее назвать. Юта зашевелилась, головка ее исчезла и я почувствовал, что она пробирается в левый рукав моей куртки. Достигнув манжеты, она развернулась и снова ее крохотная живописная мордочка показалась в расстегнутом проеме молнии. Оживление в трамвае прервало объявление остановки, где нам предстояло выйти.

В комнате я выпустил Юту на пол. Пройдя несколько шагов, она чуть присела на задние лапки и на полу появилась крохотная лужица. Я вышел в коридор в поисках тряпки. Комендантша, полная пожилая женщина, как раз закрывала замок на дверях склада. Выслушав мою просьбу, она пошла в мою комнату.

– Может и выгнать вместе с собакой. – подумал я.

Но мои опасения оказались напрасными. Увидев мое приобретение, комендантша засуетилась. Подарила старую подушку, которую потом можно выбросить. Дала несколько списанных рваных простыней. Сама уложила подушку на дне встроенного в стену шкафа. Подумав, принесла кусок толстого картона и превратила его в барьер. Принесла пластиковые подставки для цветочных горшков для еды и молока. Они оказались как нельзя кстати. Благодаря своей форме, они практически не опрокидывались.

– Свежее молоко в гастрономе за углом! – сказала она уходя.

Первая наша совместная ночь оказалась кошмаром. Накормив, положил ее на подушку и потушил свет. Покряхтывая, если только существо размером с небольшую крысу, способно кряхтеть, Юта преодолела картонный барьер. На середине комнаты снова присела. Потом подошла к кровати и начала скулить. Это было невыносимо. Меня подмывало взять ее к себе в кровать. Но я знал, что это только замкнет порочную цепь наших отношений. Казалось, она решила взять меня измором.

Я несколько раз относил ее на подушку в шкафу, поднял барьер, укрывал сложенной вчетверо простыней. Все безуспешно. Как только я оставлял ее, она начинала скулить. Пока я держал ее под моими ладонями, она молчала. Когда я осторожно убирал руки, она моментально начинала вопить: – "Ай, ай, ай!". Ноги мои сводило от неудобного положения на корточках, глаза слипались.

– Не имела баба хлопот, купила порося! – вспомнилась расхожая украинская поговорка. При этом я благодарил судьбу за то, что мой сосед по комнате ночевал в профилактории МВД.

Юта успокоилась лишь после того, как я прогладил раскаленным утюгом простынь, сложил в несколько раз и накинул на нее, не касаясь руками.

Несмотря на плотный завтрак и крепчайший чай, я пришел на занятия разбитый, пошатываясь. Меня слегка подташнивало от бессонницы. Посыпались вопросы и остроты. Я рассказал о проведенной ночи. Оказывается, моя Юта с двухнедельного возраста спала, прижавшись к щеке супруги моего коллеги. В группе оказались несколько любителей собак. Как из рога изобилия, сыпались советы и наставления по уходу и воспитанию моей питомицы.

По дороге в общежитие я зашел в гастроном. Молока уже не было. Я сбегал в комнату, взял бутылку легкого домашнего сухого вина и снова помчался в магазин.

– Девочки, попробуйте молдавского вина, а в бутылку завтра налейте и оставьте мне молока.

– Подождите немного, – сказала одна из продавщиц и прошла в подсобку. За ней потянулись еще две. Я терпеливо ждал. Они вышли и вручили мне литровую бутылку молока:

– Мы вам будем оставлять ежедневно, приходите. Спасибо за вино.

Поблагодарив, я направился к выходу.

– Тоже мужчина! Такое вино менять на молоко! – понесся мне в спину комплимент.

Вечером, перед тем, как уложить Юту, я дал ей из пипетки три капли валерианы. В комнате установился покой.

Через две недели мы с Ютой приехали домой. Радости Жени не было предела. Несмотря на мои инструкции, Юта в тот же вечер перекочевала жить в постель Тани. За ней последовал и Женя. Я уехал, регулярно говорил по телефону. Юта росла во всеобщей любви и заботе.

Разбаловалась до того, что стала охотиться за своими хозяевами в постели. Таня с Женей укрывались от ее острых зубов, накрываясь одеялом с головой. Однажды Женя на секунду потерял бдительность и его ухо вместе с хрящом было прокушено насквозь.

Во время одного из переговоров Таня сообщила, что Юта, несмотря на проведенную прививку, заболела. Перестала есть, изменился стул, ее постоянно тошнило. Дав рекомендации, я стал звонить чаще. Перед болезнью Юты Женя вычитал, что у северных народов существовал обычай во время болезни человека менять ему имя. Чтобы смерть не нашла больного по имени.

Женя стал подбирать имя и для Юты. Поскольку ее темперамент, игры и агрессия были по-настоящему лютыми, решено было переименовать ее в Люту. Благодаря счастливой случайности и неустанной заботе Люта выжила. Пришлось и мне привыкать к ее новому имени.

Весной Люта переселилась во двор. Круг ее интересов значительно расширился. Особенно ее занимали голуби и цыплята в вольерах. Она могла часами караулить, когда цыпленок приблизится к сетке вольеры, безуспешно атаковала. После неудачной атаки подолгу металась вдоль сетки. Подкравшись поближе к потенциальной дичи, становилась в охотничью стойку, подняв полусогнутую переднюю лапу.

Не помню от кого исходила, но нас все чаще посещала мысль найти Люте кавалера. Будучи в Одессе, я пошел на Староконный рынок. Мое внимание привлек чернопегий щенок. Это был трехнедельный крошечный английский коккер-спаниель. Не торгуясь, я приобрел Люте кавалера. То, что он был младше ее, ничуть не волновало. Вырастет.

Привезя домой, выпустил щенка на кухне. Отказавшись после дороги от еды, он обследовал кухню, тыкая носом во все углы. Потом начал поскуливать все громче и громче. Немного погодя мы услышали, как Люта повизгивает и скребется в дверь. Зная ее агрессивность и напористость я решил не открывать. Но не тут-то было! Люта уже пыталась открыть дверь, оттягивая срединную планку зубами.

Взяв, на всякий случай, щенка на руки, я впустил Люту на кухню. Она мгновенно заметила щенка и стала, как заведенная, подпрыгивать столбиком, пытаясь его достать. Я решился. Не выпуская щенка из руки, я опустил его до уровня мордочки Люты. Она буквально задрожала от возбуждения, зарылась носом в щенка и стала его облизывать. Я выпустил щенка под стол. Люта немедленно последовала за ним.

– Ну вот, нашлась и нянька! – засмеялись все.

Мы сели ужинать. Через некоторое время мы услышали под столом чмокающие звуки. Все дружно засмеялись. Я заглянул под стол. Люта лежала на боку, прикрыв своими лапами щенка, который тыкался мордочкой в ее живот.

– Смотри, нашел девятимесячную кормилицу...

Ночевать мы их выставили в коридор, на циновку. На второй день они опять улеглись на кухне под столом. Снова раздались чмокающие звуки. Женя полез под стол и оттуда закричал:

– Папа, он таки сосет ее!

Я последовал за Женей. Люта лежала на боку, вытянувшись, а щенок активно что-то сосал, массируя передними лапами живот. Я потрогал соседний сосок. Он стал большим и розовым. Я слегка надавил. Показались белые росинки молока. Как пришибленный, я вылез из-под стола. Это казалось невероятным. Девятимесячный щенок кормил другого.

Щенка мы почему-то назвали Ванюшей. Люта полноценно кормила его целых два месяца. На смешанном питании Ванюша рос здоровым, мускулистым щенком. Он уступал Люте в ловкости и азарте, но в своей неуклюжести, пожалуй, был по своему прелестен.

Особые отношения у него установились с Женей. Они подолгу носились друг за другом. Когда Ванюша начинал часто дышать, высунув язык, Женя разводил его длинные уши в стороны и дул щенку в рот. Тот безуспешно пытался поймать зубами воздух. Когда он переставал "кусать" воздух, Женя начинал поочередно дуть в уши. Пес резко поворачивал голову, щелкая зубами. Случалось, что Женя не успевал отдернуть руку.

Когда Ванюше кидали косточку, он всегда грыз ее жадно, с остервенением. Часто слышался Женин голос:

– Ванюша, дай мне косточку.

Ванюша обнимал кость лапами и начинал грозно рычать. Когда Женя протягивал руку, глаза Ванюши следили за малейшим движением руки. Глаза его, казалось, наливались кровью, и рычание переходило в грозный рык. На этом заканчивалась Ванюшина злобность. Как только Женина рука ложилась ему на голову, он моментально расслаблялся, принимая ласку. Но как только Женя отходил, Ванюша начинал снова рычать, приглашая играть. Такие игры могли продолжаться до бесконечности.

При всей своей неуклюжести, Ванюша был хитер как змей и сообразителен по сравнению с Лютой. Если Люта, стремясь открыть входную дверь, изгрызла притворную планку до такой степени, что ее пришлось менять, то Ванюша проявил себя настоящим интеллектуалом.

Он очень быстро освоил открывание всех дверей и калиток. Ванюша вставал на задние лапы и передней лапой нажимал на ручку замка. При этом он помнил, какую дверь надо толкать, а какую необходимо тянуть на себя. Эта его особенность подчас приносила кучу неудобств и неприятностей, особенно с соседями.

Однажды, когда Ванюша был еще маленьким, мы взяли с собой Люту на Цаульское озеро, где ловили раков. На берегу паслась корова на длинной цепи. Люта, "узрев" дичь, кинулась вперед. Корова попятилась, натянув цепь до предела, наклонила в защитной позе голову с острыми рогами.

Люта не переставала облаивать ее, периодически делая стойку и оглядываясь на нас. Так и стояла корова более часа, не имея возможности пастись. Первыми не выдержали мы. Я завел машину и, погрузив снасти, позвал Люту. Покидала она свою "дичь" крайне неохотно.

Будучи на этом озере в другой раз, я захватил с собой обоих спаниелей. У противоположного берега озера они заметили двух, плавающих у камышовых зарослей, диких уток. Собаки с ходу бросились в воду и поплыли в сторону уток. На мой голос они даже не реагировали. Когда Люта с Ванюшей подплыли к камышам, утки поднялись в воздух и улетели.

Собаки скрылись в камышах. Вскоре, один за другим, они вылезли на берег, держа в зубах довольно крупных утят. Оставив утят на берегу, мои охотники снова бросились в воду. Со стороны сторожки у плотины к ним бежал охранник.

На машине я прибыл на место охоты одновременно со сторожем. Слегка придушенные утята даже не пытались спасаться бегством. Один птенец был помят довольно сильно.

– Я наблюдаю за утятами с весны. Их должно быть восемь, – сказал сторож. Я пересчитал утят. Их было семеро. Сторож собрал утят в мешок. Предложил поделить. Я отказался.

Мы Женей любили ездить на озера урочища Зурлоае. Однажды Ванюша погнал какую-то невидимую дичь, возможно зайца. Он не возвращался так долго, что я вспомнил потерянную в этих местах Ингу. Появился он через часа полтора, весь облепленный колючим и цепким репейником. Вернувшись домой, мы долго очищали и вычесывали сначала Ванюшу, потом заднее сиденье машины.

Особенно любили наши спаниели участвовать в ловле раков с помощью бредня. Плыли они не рядом с кем-то из нас, а норовили двигаться вплавь чуть впереди и по центру бредня. Мешали они нам здорово. Когда кто-нибудь из них путался в бредне, мы освобождали их тут же, теряя раков. Женя при этом говорил:

– Вот так поймали рака!

Конец нашей охоты знаменовался целой серией предосторожностей. Научил нас этому Ванюша. Выйдя однажды на берег, весь облепленный толстым слоем желтой глины, Ванюша ворвался в салон и стал выкатывать и вытирать об заднее сиденье себя любимого. Результат можно не описывать.

Поэтому с самого начала охоты мы закрывали машину, поднимали стекла, так как прыгучесть наших питомцев была невероятной. Мы отмывали собак от налипшей грязи, стараясь быстро проскользнуть в салон. Ехали медленно. Собаки бежали рядом до полного высыхания.

"Охотился" Ванюша и дома. Когда я открывал ворота, чтобы выехать или загнать автомобиль во двор, Ванюша мгновенно покидал двор. Он выбегал на улицу так стремительно, что для меня стало понятным выражение "выпрыгнуть из кожи".

Забежав, как хозяин, во двор соседки, он хватал карликового песика неопределенной породы и на всех парах несся к нам во двор с пойманной "дичью" в зубах. Подбежав ко мне, он оставлял добычу и ждал заслуженной похвалы. Когда я выпроваживал невольного гостя и закрывал ворота, Ванюша, опершись передними лапами на ворота, недовольно лаял вслед убегающей "дичи".

В течение нескольких лет дважды в год Люта регулярно радовала нас очаровательными щенятами. Своей плодовитостью она резко сократила мои расходы на бензин. Охотникам из соседнего района было выгодно приобретать щенков в обмен на бензин. Они оценивали щенят настолько высоко, что в течение нескольких лет мои расходы на бензин были ничтожными.

В пятилетнем возрасте начале лета Ванюша стал скучным, естественные надобности справлял с трудом. Вначале я подумал о гнойном воспалении простаты. Такое иногда бывает у старых псов. Осмотрев Ванюшу, сзади увидел крошечную сочащуюся желтой сукровицей ранку. Договорившись в коллегой рентгенологом, после обеда, когда поликлиника была пуста, повез Ванюшу на рентген. На рентгенограмме отчетливо была видна тень утяжеленной пульки пневматического ружья. Несмотря на лечение, умирал Ванюша мучительно долго.

За период болезни Ванюши я чуть не пропустил период охоты у Люты. Аргона изолировал вовремя, посадив на цепь за загородкой. За Баську я был совершенно спокоен, так как он был еще щенком, а половая зрелость у московской сторожевой наступает значительно позже, чем у собак других пород. Подходящего кавалера для Люты на тот момент не было.

Каково же было всеобщее удивление, когда у Люты стал расти живот. Я был уверен, что это была ложная беременность. Живот продолжал расти. Придя однажды с работы, Таня попросила меня посмотреть, что с Лютой, так как из ее будки жена слышала стоны и повизгивание. Заглянув в будку, я увидел толстого, как батон щенка. Его расцветка точь-в-точь повторяла Баськину раскраску. С первого же дня он стал для всех Манькой, Манюней.

Поскольку уши его были длинными, а мама была охотничьим спаниелем, на четвертый день я купировал Маньке хвост. Единственный у Люты, он рос не по дням, а по часам. Бегал по двору в общей стае. Когда начинал отставать, цеплялся за штанишки Люты, и мчался, иногда не успевая переставлять лапы. Если Люте надоедало и она огрызалась, Манька хватал зубами хвост Баськи. При этом отец и сын выглядели необычайно довольными.

Подрастая, Манька делал стремительные успехи в беге. Пришло время, когда уже его отец неуклюже галопировал за сыном. Манька часами мог носиться, вытянув свое тело и выписывая сложные фигуры во дворе.

Характер у него оказался необычайно покладистым и дружелюбным. С его морды, казалось, не сходила доброжелательная улыбка. Одни команды он схватывал на лету, но часто не мог усвоить элементарных. Жил, как говорится, по божьей воле. Жена окрестила его "собачьим дебилом". А лая его никто вообще не слышал. Создавалось впечатление, что он был немым псом.

По мере роста фигура его становилась все более несуразной. Непропорционально длинные ноги никак не гармонировали с его почти круглой головой. Когда он бежал, задние ноги неестественно далеко выбрасывал впереди передних. За непропорциональную фигуру, характерный бег и особенности поведения Женя называл его доисторическим псом.

Особенно он полюбил машину. Выбрав момент, он впрыгивал в машину и непонятно как устраивался на крошечном пространстве за водительским сиденьем. Хоронился от меня. Путешествовали мы с ним и в автомобиле и пешком.

Однажды, отъезжая от дома к родителям в Елизаветовку, я не взял с собой Маньку. Проехав около пяти километров, в дрожащем зеркале заднего обзора я увидел бегущего пса. Неужели? Я сбросил газ. Манька стремительно догонял меня. Так мы и прибыли в Елизаветовку.

Когда я собрался ехать обратно, то открыл дверцу "Москвича", приглашая Маньку в машину. Но он только нетерпеливо пританцовывал вокруг автомобиля.

Обратно ехал я медленнее, чтобы не отрываться от сопровождающего меня пса. Манька вошел во вкус. Теперь он сопровождал меня, только следуя бегом за машиной. Трудно сказать, о чем думали люди, наблюдающие за нашим тандемом. В течение лета Манька освоил маршруты по селам в радиусе десяти – двенадцати километров.

Пришла ранняя и суровая зима девяносто восьмого. Однажды вечером я пошел пешком к знакомым, жившим в противоположном конце поселка. Как всегда, за мной увязался и Манька. Он уже не ждал, когда я открою калитку, а в прыжке перемахивал через ворота. Придя к знакомым, я оставил, как всегда, Маньку у калитки. Поодаль стоял голубой "Москвич".

Пробыв недолго, я вышел за калитку. Маньки не было. Светила яркая луна. Насколько просматривалась улица, ни одной собаки я не видел. Только сейчас я обратил внимание, что автомобиля тоже не стало. С тяжелым сердцем я отправился домой, периодически подзывая Маньку. Теплилась надежда, что он меня ждет дома.

Дома его не было. Утром, проснувшись, первым делом выглянул на улицу. Манька не появился.

– Ну, вот и нет Маньки, – подумал я по дороге на работу.

Возвращался с работы, как обычно. Повернув в проулок, у ворот увидел Маньку. Он не мог перепрыгнуть через ворота из-за заклинившего длинного куска цепи, закрепленной карабином вокруг Манькиной шеи. Освобожденный от цепи, Манька лихо перемахнул ворота.

Перед Новым годом навалило снега так, что я не мог выехать. Я отправился в колбасный цех на окраине поселка, где можно было приобрести еще теплую колбасу и копченые деликатесы. Как всегда, отправился со мной и Манюня. К этому времени он приобрел скверную привычку догонять проезжающие автомобили и молча хватать их за крутящиеся колеса. Вероятно, полагал я, в отместку увезшему его полтора месяца назад голубому "Москвичу".

Выйдя на окраину, мы проходили мимо предприятия электросетей. Рабочий день закончился, и толпа рабочих топталась в ожидании автобуса. В это время, натужно урча, мимо нас проехал голубой ЗИЛ, доверху нагруженный жомом с сахарного завода. Манька бросился вдогонку, пытаясь укусить за правое колесо. Затем, видимо, решил обогнуть машину слева. Стремительно выскочив из-за ЗИЛа, Манька с разгона врезался головой в едущую навстречу иномарку.

Послышался треск разбитой и посыпавшейся дорогой пластмассовой решетки передней части автомобиля. Маньку отбросило назад, чуть ли не под колеса ЗИЛа. Он лежал неподвижно в крайне неестественной позе, вывернув голову и откинув ноги. Мои же ноги приросли к утоптанной с утра тропинке. Из иномарки вышли двое. Поза водителя была агрессивной, пассажира виноватой.

– Говорил, как человеку, не ехать сегодня. Как чувствовал, что будет неудача! Осенью только сменил за двести баксов решетку и фару, а сейчас снова! – кричал водитель своему пассажиру.

Тот виновато смотрел в землю.

Маньку мне было несказанно жаль. Двести баксов тоже, да и не было.

– Ах, чертова собака! – водитель занес ногу, чтобы пнуть неподвижно лежащее тело Маньки. Тут мой Манька вскочил и как-то боком, но стремительно взбежал на вершину высокого сугроба, нагроможденного бульдозером. Раздался громкий хохот мужиков, ожидавших автобус. Еще раз выругавшись, водитель сел за руль. Пассажир рядом. Резко тронув с места, машина скрылась за уклоном. Только сейчас я повернулся к сугробу:

– Манька! Манька! Ко мне!

Снова хохот. Манька очумело крутил головой. Он еще плохо ориентировался, не понимал, откуда звуки.

– Это ваша собака, Евгений Николаевич?

– Нет. Просто мы живем в одном дворе.

Снова взрыв хохота. Наконец Манька увидел меня. Я позвал его снова. Он, опасливо посмотрев по сторонам, приблизился ко мне. Голову он держал набок. На кончике носа уже свернулась кровь.

В цехе нас встретили как именинников. Оказывается, один из рабочих, возвращаясь из булочной с хлебом, все видел. Маньку он знал по нашим прошлым визитам.

– Жаль, что пес пострадал. А Жора на решетку найдет. Он десятки тонн ворованных яблок продал. – сказал другой рабочий.

– А мне уже два года не отдает долг. – вставил завцехом.

У меня отлегло от сердца. Чувство собственной вины куда-то улетучилось. Рабочие щедро накормили Маньку до отвала лопнувшим в коптильне батоном докторской колбасы.

Возвращались домой медленно. По улице проезжали редкие автомобили. Услышав гул мотора, Манька бороздил снег и прижимался к забору. И лишь когда машина отъезжала, по его разумению, на безопасное расстояние, он снова трусил за мной. Восстановился Манюня довольно быстро.

Весной Манька каждую ночь перепрыгивал через ворота и отлучался по своим собачьим делам. Зная его незлобивый характер, я не опасался, что он может на кого-либо напасть. Я опасался его излишней доверчивости и любви кататься в легковых автомобилях.

Так оно, скорее всего, и случилось. В одно утро Манька не вернулся. Недели две спустя один мой приятель сказал, что видел Маньку на цепи в селе Дондюшанах. Расспросив, как найти тот двор, я поехал. Но это был не Манька.

Утешало то, что у меня оставалась Люта, Баська и молодой ротвейлер Малыш. Заметив признаки очередной охоты у Люты, я изолировал ее от псов. Договорившись с одним владельцем спаниеля, вечером я отвез Люту к нему. Запустили в вольеру к кавалеру. Я уехал домой. Забрав Люту через два дня, я узнал, что, то ли по роковой случайности, то ли по недоброму умыслу, ее покрыл рослый самец породы немецкой овчарки. Через три дня Люта умерла от внутреннего кровотечения.

Примерно через месяц, ужиная, я услышал непродолжительный необычный рев Баски, доносившийся из беседки. Выбежав, я обнаружил Баську мертвым. Инфаркт. Крупные упитанные собаки иногда погибают от инфаркта сердечной мышцы.

Ротвейлер Малыш жил у меня более шести лет. Взматерев, Малыш превратился в крупного, отлично сложенного пса. Один его вид был достоин всяческого уважения.

В отличие от расхожего мнения о необыкновенной агрессивности ротвейлеров, Малыш обладал исключительно миролюбивым характером. Общительность его была необычной для собак его породы. Он был необычайно гостеприимным. Радовался исключительно всем гостям, как людям, так и собакам. Когда по воскресеньям приезжала в гости пятилетняя внучка Оксана, Малыш преданно прижимался боком к ней, закрыв глаза.

Когда Малышу было уже около семи лет, произошла драматическая развязка его истории. Всю зиму Малыш спал в просторной будке. На нем, а чаще, уткнувшись ему в живот, зимовала, родившаяся осенью, маленькая кошечка. Ели они из одной миски. Бывало, кошечка крошечной лапкой отводила Малышову морду от лакомых, на ее взгляд, кусков. Он ей во всем уступал.

Весной я возился с машиной, готовя ее к летнему сезону. Малыш все время крутился рядом. Все было как обычно. Кошечка, потершись об передние лапы Малыша, стала тереться об опущенную собачью голову. Малыш флегматично открыл рот, и голова кошечки захрустела. Во мне все оцепенело. Описывать дальнейшее не могу и не хочу. Я сопротивлялся собственному представлению о том, что в тот момент рядом могла оказаться внучка Оксана. В тот же день Малыша усыпили.

Сейчас у меня русские охотничьи спаниели Зося и Жорик. И еще тибетские карликовые спаниели Муха, Люта, Кроха и Пират. Даю себе отчет в том, что их количество в одном дворе с точки зрения так называемых нормальных людей выходит за рамки здравого смысла. Но я их всех очень люблю. Добрые люди уже много лет помогают мне их полноценно кормить. О каждом моем питомце можно писать отдельную главу. У каждой собаки свое лицо, свои привычки, свой характер. Объединяет их единственное качество: все они никудышные сторожа. Они всегда рады видеть гостей. Знакомых и незнакомых.

Перефразируя известное выражение Сократа, имею право сказать: чем больше я живу, тем больше я люблю собак.

Зачем я пишу о моих сегодняшних собаках? Ведь книга о моем детстве и обо всем, что с ним связано и что мне дорого. Затем, что все мы выросли из детства. Уверен, что все увлечения и хобби взрослых оттуда же.

"Голубеводство -

искусство высокое,

тайна великая, дело,

о котором человек

не должен говорить

легкомысленно".

Томас Гексли

Люди и голуби

Сердце мое на мгновение замирало, потом начинало стучать часто-часто, где-то под горлом. Казалось, сердце трепыхалось в такт беспорядочному хлопанью крыльев голубей, сорвавшихся разномастной стаей с крыши соседнего сарая. Поднявшись, стая чаще всего стремительно брала курс туда, где должно висеть полуденное солнце. Но это длилось недолго. Долетев до верхушек высоких акаций, разделяющих подворья Гусаковых и Кордибановских, крутым виражом стая разворачивалась в сторону огородов.

Набрав высоту, стая рассыпалась. Часть голубей, в основном это были сизые, летали по большому кругу, часто скрываясь из глаз за высокими ореховыми деревьями во дворе Гусаковых. Их полет был стремительным, часто переходившим в пикирование с последующим резким разворотом. Это были поясые сизари, или, как мы их называли – простяки.

Часть голубей летала вразброд. Высота их полета была относительно небольшой, чуть выше старых акаций. Набрав высоту, они тут же теряли ее, пытаясь кувыркаться. Кувырок, как правило, оканчивался неудачей. Голуби чаще всего садились на хвост, теряя несколько метров высоты.

Боря Гусаков, гораздо старше меня, называл их вертунами. Чубатых и бесчубых вертунов привозил после каникул учитель Петр Исаакович, живший у Гусаковых на квартире. Привезенные голуби часто паровались самостоятельно, как говорят, по любви, с простяками, с каждым поколением теряя характерные летные качества.

Третья группа голубей отличалась от стаи черным цветом и длинными хвостами. Эти голуби поднимались ввысь небольшими кругами, часто скрываясь из глаз. Мы до рези в глазах всматривались в высокое небо, пытаясь отыскать поднимающихся голубей. Внезапно они проявлялись мелкими точками совсем не там, где мы их рассчитывали увидеть.

Так же неожиданно они снова терялись из вида, спускаясь на крышу сарая через два – три часа. С высоты моего возраста и опыта, можно предположить, что это, возможно, была какая-то разновидность одесских. Не исключено, что это были конусные, так как длинные клювы у них были совершенно прямыми.

У Гусаковых голуби занимали часть чердака старого длинного сарая и помещения для коровы. После окончания семилетки Боря поступил на обучение к портному, затем работал в швейной мастерской, откуда ушел в армию. Голуби паровались по собственному влечению, птенцы все чаще были сизой окраски, а полет их становился все больше похожим на виражи и пикирование простяков. Лишь изредка, какой-либо голубь в полете притормозит, как бы вспоминая что-то, чуть качнет и тут же устремляется вслед стае.

После шести лет я уже бегал самостоятельно к деду по матери, живущему в самой нижней части села. Дом и сарай там были крыты соломой. Крыша была высокой, казалась почти отвесной. Широкая, низко спускающаяся стреха. С тыльной стороны дома весь пролет между двумя стропилами занимал широкий ход на чердак. Ход служил летком для гнездившихся на чердаке голубей.

Массивный дымоход по центру был соединен с двумя лежаками от печек с обеих половин дома. Летом, под более чем полуметровым слоем увязанных внахлест снопов, никогда не было жарко. Зимой, когда почти постоянно топились две печи, на чердаке возле лежаков почти никогда не замерзала вода. Жившие на чердаке голуби плодились почти круглый год. Гнезда они устраивали под лежаками и по ходу стрехи, где были уложены снопы ржаной соломы.

Дед водил только одну породу голубей. Это были птицы несколько меньше, чем простяки. Продолговатая голова, чубы. Передний чуб всегда был торчком или, как говорил дед, топорчиком. Голуби у деда были различных расцветок: белые, черные, вишневые и желтые. Было несколько пар белых чернобоких и красно-рябых. Дед выменял голубей сразу же после войны у жителей Украины, приезжавших покупать вино оптом.

Голубей дед называл козацкими, иногда торкотами, но чаще всего вертунами. Можно предположить, что это были старо-казацкие и торкуты. Мне тогда было все равно, как они назывались. Главное, что они мне нравились гораздо больше, чем голуби Гусаковых.

Выманивал голубей на улицу мой старший двоюродный брат Боря, живший с мамой в другой половине дедова дома. Он начинал сыпать зерна кукурузы и пшеницы прямо на утоптанную площадку под ходом на чердак, приговаривая: дуз-з-зь, дуз-з-зь ... По краю проема хода на чердак показывались несколько птиц. Они недоверчиво и резко крутили головами, как бы раздумывая. Боря в таких случаях говорил:

– Отойди за угол, они тебя боятся.

Я неохотно отходил.

Наконец слетал первый. Как только он начинал клевать, слетали все голуби, стоявшие по краю проема. На чердаке слышалось беспорядочное хлопанье множества крыльев. Многие голуби слетали на землю даже не становясь на край. Начиналось беспорядочное мельтешение. Мелко семеня, голуби пытались обогнать друг друга за очередным зерном.

Когда деда не было рядом, Боря, обогнув дом с обратной стороны, выносил жестяную кружку, наполненную семечками подсолнуха. Настороженно оглянувшись, Боря горстями разбрасывал семечки. Голуби начинали суетиться еще быстрее. Подобрав корм, голуби разделялись. Часть их спешно возвращалась на чердак, на гнезда. Большинство же усаживалось на длинную пражину (жердь), перекинутую с вкопанного столба на крышу дома.

Дед, переживший первую мировую, побывав под газами и перебивавшийся впроголодь в голодовку сорок седьмого, к кормлению голубей семечками относился весьма болезненно. Поймав нас на месте "преступления", дед брал кружку узловатыми пальцами с огромными синюшными ногтями. Поводя пальцем по краю кружки, дед, тяжело дыша, говорил:

– Из этой самой кружки семечек выходит стопка подсолнечного масла. А макух парили и заправляли кашу, сваренную из толченого жита (ржи).

Боря родился в сорок втором. В сорок седьмом ему было пять лет. Но каши с макухом он не помнит. Борина мама – тетка Антося была "партейной." С самого начала колхоза она все время работала продавцом в колхозном ларьке. Боря ел кашу, жареные яйца и картошку с крупными шкварками, в которых толстыми прожилками всегда было мясо. Когда он начинал есть, я громко глотал слюну. Услышав бульканье в моем горле, Боря протягивал мне ложку и кусок хлеба.