Текст книги "Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти (СИ)"

Автор книги: Евгений Единак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 66 страниц)

Придерживая щипцами, словно отковывая из заготовки новую подкову, стал деловито стучать по почти белому, извергающему искры, нагану. Скоро, старательно восстановленный Колей, наган превратился в темнеющий плоский бесформенный лист. Согнув пополам, Коваль снова сунул бывший наган в огонь. Опять раскалил добела.

Без конца сворачивая пополам, Коваль уже бил по раскаленному металлу с охватившей его, нарастающей злобой и остервенением. Наконец, словно опомнившись, отложил в сторону молот. Захватив щипцами ещё красный комок металла, повернулся к черному металлическому ящику с водой, в котором охлаждали нагретые поковки. Щипцы с раскаленным металлом опустил глубоко в воду. Коротко зашипел, извергаясь, горячий пар.

Поверхность темной воды давно была спокойной, а Прокоп все продолжал держать щипцы с металлом в черной воде. Очнувшись, разжал ручки щипцов, отпуская металл. Больше почувствовал, нежели услышал стук металла по днищу ящика. Зачем-то тщательно прополоскал в воде щипцы и аккуратно уложил на, выложенный когда-то красным кирпичом, черный стол горна. Всё! Воистину, концы в воду...

Утром следующего дня Коля, войдя в бордей в приподнятом настроении, повторно объявил Ковалю, что на воскресенье едет в Бельцы. Коваль промолчал. До самого обеда Коля, громко напевая, без устали бил тяжелым молотом по раскаленным поковкам. Коваль молчал...

Пообедали на улице. За бордеем под вишней стоял небольшой, столик. На вбитых в землю колышках с обеих сторон стояли узкие скамейки. После обеда Коваль спустился в бордей. Надо было заканчивать заказ, за которым на закате должны были приехать из Городища. Коля, задержавшись, юркнул за пошур...

Коваль успел раздуть горн, раскалил поковку, когда в бордей, с обвисшими руками и поникшей головой спустился Коля. Он о чем-то тяжело думал, периодически бросая исподлобья вопросительный взгляд на лицо Коваля. Лицо учителя, как всегда, было спокойным и невозмутимым. Один раз Коля, грубо промахнувшись, ударил тяжелым молотом по краю поковки. Вырвавшаяся из щипцов, раскаленная поковка сильно ударила в толстый кожаный фартук мастера. Прокоп не выдержал:

– Что с тобой сегодня?! Как будто корову пропил?

Не поднимая головы, Коля невнятно произнёс:

– Хуже...

До конца дня работали, не проронив ни слова.

В воскресенье в Бельцы Коля почему-то не поехал...

Ранней осенью сорокового кто-то из сверстников приволок из Атак велосипедную фару. Динамо, дающее ток, отсутствовало. Колина память была удивительной. Он мгновенно вспомнил, как в десятилетнем возрасте в тридцать пятом попал со старшими братьями Сяней и Иваном в цирк на станции.

Цирк раскинул свои шатры в самом центре базарной площади ниже строящейся церкви. Артисты сменяли друг друга. Коля внимательно смотрел за фокусами, пытаясь разгадать секрет. Но его воображение поразил фокус, который, как ему показалось, он мог бы сотворить сам. Фокусник вбивал в землю два металлических кола и соединял их проводами с лампочкой. Изумлению зрителей не было предела! Лампочка светилась!

Потом фокусник насыпал в горшок ложку соли и заливал водой. Затем в соленую воду опускал две пластинки с проводами и лампочкой. Лампочка загоралась желтым светом. Пробившийся через плотную толпу, Коля заметил, что один кол и пластина отливали красно-желтым медным цветом. Он понял, что металлы должны быть разными. Мысли Коли были заняты повторением подобного фокуса дома. Тогда и керосиновой лампы не надо! Не надо покупать, дорогой, дефицитный керосин. По вечерам в доме будет светить маленькая, похожая на пузырёк, но яркая лампочка!

А сейчас руки сверстника держали настоящую лампочку! Она четко была видна сквозь прозрачное стекло фары. А блестящая поверхность за стеклом должна усиливать свет, как блестящий никелевый абажур над, подвешенной к потолку, керосиновой лампой у старого Калуцкого.

Но что сделать, чтобы немецкая фара с лампой стала его собственностью? Денег нет... Менять не на что... Выход подсказал отец приятеля. Два дня шестнадцатилетний Коля копал яму для погреба. К концу второго дня в, гудящих от усталости, руках с тремя волдырями набитых кровавых мозолей он держал заветную фару с лампочкой.

Еще год назад, будучи на базаре, на станции за сараем нашел скрученную полосу металла. Поднял. Показалась тяжеловатой. Потер о каменные ступени. Под чернотой заблестела красная медь. Забрал и подвесил в бордее Прокопа. А сейчас, где мог, собирал, редкие в то время, стеклянные баночки. Отмыл, насыпал соли, опустил в раствор отрубленный зубилом кусочек полосы. Вторую пластину отковал сам из найденного прутка. Обе пластины соединил к проводам фары. Лампочка зарделась тусклым темно-красным светом.

Без элементарных знаний физики, законов электродинамики стал колдовать Коля над своим устройством для освещения. Сделал еще одну баночку с раствором и пластинками. Но как соединять? Соединил медь к меди и железо к железу. Накал оставался прежним. Догадался соединить медь к железу. Сегодня это называется последовательным соединением цепи постоянного тока. К свободным пластинам подключил лампочку. Накал лампочки стал более ярким.

До вечера изготовил и соединил шесть баночек с раствором соли и пластинами. Одну за другой баночки поместил на подоконник и последовательно соединил. Фару подвесил рядом. Каково было изумление домочадцев, когда вечером Коля соединил провода! Лампочка горела и освещала стол гораздо ярче, нежели керосиновая лампа.

Почти через тридцать лет Толя Единак, сын Николая Яковлевича принес неудовлетворительную оценку по физике. Изучали тему: Аккумулятор – источник электрического тока. К концу разбора полетов Толя, стоя навытяжку, на всю жизнь запомнил, как работает аккумулятор, как движутся электроны, что такое ионы и чем отличается последовательное соединение от параллельного.

В семье Коваля Коля Единак незаметно стал своим человеком. По утрам, когда он приходил на работу, тетя Кася, жена Коваля, неизменно беспокоилась:

– Коля! Ты успел позавтракать? Садись! Махать целый день молотом силы надо иметь немалые. Поешь!

Обедать садились всем скопом. Стол накрывала хозяйка. Часто ей помогала старшая, Галя, старше Коли на два года. Сын Миша усаживался рядом с отцом. Напротив Коли сидели младшие: пятнадцатилетняя Люба и одиннадцатилетняя, самая младшая, Франя.

Летом, бывало, работу заканчивали, когда солнце ещё стояло высоко. В такие дни, но чаще по субботам, все дети отправлялись на Одаю. Часто, захватив торбочку с пеплом и самоварным мылом, с детьми на большой пруд направлялся и отец семейства. Оставив девочек на берегу, где озеро было неглубоким, Коваль с сыном и Колей переходили плотину. Там они располагались на деревянных мостках, сохранившихся еще со времен пана Соломки. Сначала с пеплом и глиной оттирали почерневшие от въевшейся железной окалины руки. Потом тщательно мыли головы, ополаскивались.

Коля и Миша подолгу плавали. Однажды Коля заплыл в самый дальний конец озера. Обратно решил пройти живописным берегом. Узкой извилистой тропкой, стиснутой зарослями цикуты и низкорослым тростником, направился к плотине. Недалекие детские голоса и хихиканье остановили его. Обойдя большой куст бузины, пригнулся.

Сквозь редкую листву в метрах пяти увидел Любу и Франю. Взявшись за концы рубашек, в которых купались, нагие сестры, кружащиеся в разные стороны, словно в танце с руками над головой, выкручивали бельё. Капельки воды на коже девочек под солнечными лучами искрились множеством бриллиантовых бликов.

Во рту Коли всё мгновенно пересохло. Он не мог оторвать взгляд от пятнадцатилетней Любы. Сознание его мутилось. Выкрутив обе рубашки, девочки натянули их и, со смехом рассказывая что-то друг дружке, убежали. А Коля все так же сидел на корточках. Ноги онемели, в голове было пусто. Всё его существо заполнила золотоволосая Люба, кружащаяся в танце на фоне изумрудной зелени прибрежного кустарника, воды и голубого неба.

– Коля-а! Где ты!? – Мишин голос, раздавшийся со стороны кургана на противоположном берегу озера, вернул Колю к реальности.

Коля бегом направился вокруг озера в обратную сторону, лишь бы не встречаться с девочками, с Любой. Обычно разговорчивый, с Одаи Коля шел молча. Спустившись в лощину, он отделился от Галушкиных, повернул направо и вышел к старому проселку на Боросяны. По меже пробрался вдоль огорода и нырнул в, построенный старшими братьями в самом дальнем углу двора, соломенный шалаш.

Ночью долго не мог уснуть. Закроет глаза, а перед ним, вся в солнечном свете, кружится Люба. Коля пытался прогнать видение, однако, чем больше было желание освободиться от него, тем контрастнее перед его закрытыми глазами выступала из темноты Люба. Только сейчас, ночью, перед ним проступали подробности, которые на озере не успел и не сумел осознать.

Утром, придя к Ковалю, сразу нырнул в бордей. Обедать его Миша потащил силой. Подойдя к столику, увидел, что его место напротив Любы оставили свободным. Потупя взгляд, сел. Всё время обеда внимательно рассматривал содержимое своей миски. Когда съел борщ, словно впервые увидев, разглядывал по краю глиняной миски, чередующиеся с черными точками, красные и черные завитушки,

В последующие дни работал, как обычно. Изредка мимо низкого оконца бордея пробегали Любины ноги с, ещё по детски полноватыми, ослепительно белыми лодыжками. Взгляд Коли, помимо воли, провожал видение, пока оно не скрывалось стеной бордея. А вечером, уже в полусне, пришла в голову нелепая, ставшая в последующие дни навязчивой, мысль:

– А что, если прикусить зубами эту лодыжку? Что буду чувствовать я? Что будет чувствовать Люба, когда я буду сжимать зубы сильнее и сильнее? Её не должно болеть! Ей должно быть приятно!

Коваль, казалось, ничего не замечал. Через несколько дней, когда они остались вдвоем, вне всякой связи, спокойно сказал:

– Ты там на селе передай хлопцам. Кто приблизится к Любе, пока ей не исполнится двадцать лет, вот этим прентом ноги поломаю.

Коля невольно скосил взгляд. В самом углу бордея стоял длинный, толщиной с черенок лопаты, металлический вал. Лицо полыхнуло жаром. Взгляд уперся в пыльный пол. Коля понял: Коваль не шутит. И слово держать умеет.

Двадцать второго июня сорок первого перед рассветом Коваля разбудил отдаленный гул. Казалось, слегка подрагивала земля. Он вышел во двор. На востоке небо слегка посветлело, над линией горизонта зарделась узкая полоса неба. На западе, далеко за станцией, полыхали слабые вспышки. Доносился глухой гул. Вышедшая к воротам, соседка Паровая Вера окликнула Коваля:

– Прокоп, гремит на станции не так как всегда! Что это?

Соседка справа, старая Марена Калуцкая, разбуженная гулом, стояла на улице:

– Непохоже на гром. Якась бiда! Борони боже!

Прокоп, воевавший на фронте первой мировой, уже определил какой это гул. Так гудят, непрерывно стреляющие вдалеке, пушки и, следующие за ними, разрывы снарядов. С тяжелыми думами присел на завалинку:

– Четверти века не прошло... И вот, снова...

С утра вышел в поле. Сорвал один колос, растер в ладонях. Попробовал на зуб. Зерно было спелое, только кожица чуть прогибалась под зубом.

– Высохнет на чердаке, дойдет. Опоздаешь – всё потеряешь.

Скоро Коваль с сыном и Колей поднимались на пригорок. На плечах покачивались отбитые косы.

Коваль скупо перекрестился, поплевал на ладони, коротко потёр и сделал первый замах:

– С богом!

Коваль косил низко. Нужна была и солома. Миша, знакомый с косой уже несколько лет, шел за отцом на несколько замахов сзади и справа. Старался не отставать и Коля. Вначале конец косы несколько раз зарылся в землю. Коваль сделал вид, что не заметил. Скоро Коля наловчился и перестал думать, как правильно держать косу и не воткнуть её в землю, как косить пониже.

За косарями следовали Кася, Галя и Люба. Вязали перевясла, серпом подгребали стебли, увязывали в снопы. Закончив работу, снопы стоя поставили в копнушки по четыре. Так быстрее высохнет. Коваль озабоченно оглядел небосклон. Дождь сейчас не нужен.

На второй день снопы уже были на ровной площадке за пошуром. Расстелили рядно, Коваль принес от Карпа широкий брезент. После обеда, когда из колосьев испарились остатки влаги, начали обмолот. Цепы били в ряд, слаженно и ровно. Сначала бил Коваль, за ним сразу Миша, за которым с ходу включился в ритм Коля. Сказывались кузнечные навыки у наковальни.

Утром снова расстелили брезент, высыпали, собранное в мешки на ночь зерно, разровняли. Ближе к вечеру, когда потянул ветерок, потряхивая решетом, перевеяли. Собранный урожай вечером подняли на чердак и ровным слоем расстелили досыхать. Следующим утром пришел одолжить косу Никифор, чуть позже Карпо, унося вместе с косой и одолженный Ковалю брезент.

Для Елизаветовки война по настоящему началась восьмого июля сорок первого. В тот день длинная колонна немцев вошла в село. Располагавшаяся на аэродромах за Днестром советская авиация в тот день совершила налет на, остановившуюся на постой в имении пана Барановского, крупную немецко-фашистскую часть. Бомбили и среднюю часть села. По шляху колонны немцев направлялись в сторону Брайково, на северо-восток.

В селе оказалась разрушенной единственная хата Макара Олейника. Вошедшие в село немцы заподозрили, что бомбардировка села не была случайной. Начались поиски радиста. В результате к концу дня в селе были расстреляны двадцать четыре человека.

Услышав выстрелы в центре села Прокоп с Мишей и Колей покинули бордей. Он увел парней за огороды, вглубь подсолнечникового поля. Наказав не подниматься и ждать его, вернулся в хату, где оставались Кася с дочками. Вскоре возле ворот остановилась бричка. Пять, вооруженных автоматами, немцев соскочили наземь, сгрузили какие-то серо-зеленые ящики и рюкзаки. Возница накинул вожжи на столб, у которого Прокоп ковал лошадей.

Немцы быстро осмотрели двор, перенесли вещи в дом. Девочки испуганно жались в углу у печки. Заглянули и в бордей. Один из немцев, похлопав Коваля по плечу, заговорил:

– Gut! Es ist notwendig, Scuh Pferde!

Коваль ничего не понял. Немец вывел Коваля на улицу, подошел к бричке и поднял переднюю ногу коня. Подковы не было, копыто коня было сбито, сверху торчали загнутые гвозди. Коваль вернулся в кузницу. Взял ящик с инструментами, подобрал, висевшие на стене новые подковы.

Коваль освободил копыта от стершихся подков, вынул гвозди, зачистил копыта. Работал один. Ребят пока решил оставить в подсолнухах.

Помогал немец. Одну подкову пришлось расширять. Коваль развел в горне огонь, нагрел докрасна и, одев на округлую сторону наковальни по кругу ударами молотка расширил подкову до нужного размера. Охладив, вышел за ворота. Подкова пришлась впору. Когда собирал инструменты в ящик, немец снова похлопал Коваля по плечу:

– Ein guter Meisterschied.

Уловив в обращении единственное слово "Майстер", Коваль понял, что немец похвалил его работу.

За пошуром Кася ошипывала курицу, заказанную немцами на ужин. Помогал ей, ощипывая голову, пожилой худощавый немец. Коваля поразило, как его Кася оживленно беседовала с немцем. Откуда она знает немецкий? Прислушался. Немец с Касей говорили по польски. Ужинали немцы за деревянным столиком под вишней, где всегда обедала семья Прокопа. Девочек еще засветло Кася отправила на чердак.

Уже в сумерках к Ковалю наведался недалекий сосед, его кум Сергей Бенга. Вполголоса поведал Ковалю о расстреле в центре села. Во время разговора стал накрапывать дождь. Сосед, пригнувшись, побежал домой. С первыми каплями дождя скрылись в доме и немцы. Расположились хозяевами в обоих комнатах. Для себя и девочек Кася постелила, что могла, на чердаке.

Уже было темно, когда Прокоп побежал в подсолнухи. Дождь уже вовсю барабанил по широким сочным листьям. Ребята сидели, плотно прижавшись друг к другу. Не таясь, пробежали двор. Через окно была видна, освещенная керосиновой лампой крайняя комната, в которой собрались все немцы. Один, широко жестикулируя, что-то рассказывал. Сидящий на низеньком табурете у самой печи, старательно играл на губной гармошке.

Коля с Мишей легли на топчане, сбитом Ковалем еще двадцать лет назад. Прокоп вышел и плотно прикрыл двери в бордей. Дождь усиливался, переходил в ливень. Только сейчас Коваль вспомнил о лошадях. Те стояли, понуро опустив головы. Опалка, подвешенная немцем, была пуста. Коваль распряг животных, перекинул посторонки через спины и повел коней к Поварской Елене, соседке напротив.

Завел коней под крытый навес, где раньше держали овец. Привязал к яслям и лишь потом постучал в дверь. Люнька ответила не сразу. Узнав по голосу Коваля, открыла. Коваль коротко объяснил:

– Коней привязал под навесом. Жалко животных.

Вернувшись в хату, вошел к немцам. Кивком головы попросил ездового выйти. Объяснить, где кони, не мог. С чердака спустилась Кася. Вызвали немца, знающего польский язык. Так поэтапно объяснили немцам, куда на ночь помещены кони.

Девятого июня утро выдалось солнечным, несмотря на то, что улицей и огородами еще неслись мутные потоки воды. Ручей во дворе Поварских превратился в бурную речку, несущую на долину охапки смытой соломы, объедки кукурузы, вымытую траву.

Коля направился домой, на отцовское подворье. Он уже знал о расстреле односельчан и с тревогой вошел в хату. Все были на месте. Только Петро, старший брат, тихо сказал:

– Мог бы и передать кем-либо, где ты и что с тобой.

До обеда Коля с братьями очищали от ила двор, выносили и складывали у ворот принесенный потоком мусор. К обеду братья уже знали имена погибших сельчан. Коля задумался. Хотелось вернуться к Прокопу, там Люба. Но там и немцы. У них в доме немцы не остановились. Его сомнения разрешило сообщение соседа о том, что прошлой ночью в центре села пьяным немцем была изнасилована молодая женщина.

Коля поспешил на долину. Во дворе Прокопа было спокойно. Немцы по очереди брили друг друга. Один, сидя на завалинке что-то наигрывал на губной гармони. Из бордея доносились удары молота и звон наковальни. Прокоп с Мишей еще с утра разожгли горн и работали в поте лица. У двери высилась горка готовых петель и задвижек, за которыми сегодня должны прийти. Жизнь продолжалась...

Ближе к вечеру Коля попросил разрешения переночевать в бордее. Пожав плечами, Коваль предложил:

– Можешь спать с нами, на чердаке. Места хватит всем.

Почувствовав что краснеет, Коля отрицательно покачал головой.

Позже Коваль заметил, что Коля вытащил из-за горна старый тесак, откованный Ковалем еще в молодости. Опробовав пальцем остроту, Коля долго чистил и затачивал тяжелый нож на мелком кругу. Ещё раз попробовав остроту лезвия, аккуратно подвесил тесак за топчаном у изголовья. Потом накинул на ручку старую тряпку, чтобы было незаметно. Коля вздрогнул, когда раздался спокойный голос Прокопа:

– Выбрось дурости из головы! Погубишь себя и всех. Даст бог, не покинет нас его милость...

После ливня просохло. Земля в огородах покрылась хрупкой корочкой. После покоса стерня зазеленела молодой сочной травой. Кася, привязав к ланцуху (цепи), кольцом охватывающему рога коровы, длинную веревку, поручила двенадцатилетней Фране пасти корову на позеленевшей стерне. С утра, когда стерня была ещё мягкой от ночной влаги, Франя вышла в суконных тапках, сшитых Ковалем. После обеда девочка решила пасти корову босиком.

Сначала было приятно. Стерня, казалось, не больно покалывала пятки, нагретая земля согревала ступни. К концу дня Франя пасла корову и внимательно смотрела, куда ставить ногу. Высохшая стерня колола немилосердно.

Наскоро помыв вечером ноги, Франя проворно забралась на чердак. Спать легли рано. Среди ночи всех разбудил громкий Франин стон и плач. Ноги горели, их разрывала дикая пульсирующая боль. Проснулись от крика и немцы. Солдат, знающий польский язык поднялся по лестнице и громко спросил Касю:

– Что там у вас? Почему девочка плачет?

Кася объяснила. Немец спустился и скоро снова поднялся по лестнице. Позвал Касю, дал две таблетки и сказал выпить обе сразу. Скоро боль прошла. Все уснули и спали до утра. Только Коля, которого разбудили крики Франи, долго ещё стоял в бордее у двери. Рука его сжимала тяжелый тесак. Парень прислушивался к малейшему шороху в доме и на улице...

Утром боли в Франиных ногах возобновились, казалось, стали еще сильнее. Особенно больно горела пульсирующим огнем правая пятка. Франя с трудом, с помощью Каси и сестер спустилась вниз и сразу опустилась на пол в сенях. В дверях показались немцы. Один из них наклонился. Внимательно осмотрел ступни девочки и покачал головой. Потом что-то сказал по-немецки. Один из солдат сдернул с кровати простынь и вышел на улицу.

Простынь расстелили на лужайке перед домом. Когда знаками показали, что надо лечь, девочка от страха закричала. Солдат по-польски попросил Касю уговорить Франю лежать спокойно. Франю уложили лицом вниз и согнули ноги в коленях. Франя продолжала кричать. Немец с губной гармошкой опустился перед Франей на колени и достал из кармана инструмент. Стал наигрывать какие-то мелодии. Франя прислушалась. Немец играл все громче.

Второй солдат достал маленький перочинный ножик и стал вытаскивать один за другим острые осколки стерни. Наконец немец облил обе Франины ноги какой-то жидкостью из темной бутылочки. Франя снова закричала. Потом ступни намазали мазью и перебинтовали. Снова дали таблетку. Скоро Франя успокоилась. Всё это время Коля с Мишей через низкое оконце бордея внимательно наблюдали за процессом лечения.

На следующий день немцы снялись с постоя и готовились к отправлению в сторону фронта. Немец, лечивший Франю, подошел к хлопотавшей у дворовой плиты Касе. Достав бумажник, вынул фотографию и повернул её к Касе, что-то подробно объясняя по немецки. Кася поняла, что на небольшой фотографии были изображены сам солдат, его жена и двое маленьких детей. Мальчик и девочка...

С тех пор прошло ровно семьдесят пять лет. История села не донесла до нас сведений о подробностях жизни нашего героя в оккупации. Известно лишь одно. До лета сорок четвертого он ежедневно ходил к Ковалю на работу, совершенствуя навыки кузнеца и терпеливо дожидаясь Любиного двадцатилетия... До чего медленно тянется время!...

Четверг, двадцать четвертого августа сорок четвертого... В тот день линия фронта перекатилась через тихую Елизаветовку незаметно, без боев. Кровопролитные бои шли во время Ясско-Кишиневской операции гораздо южнее... Бендеры, Аккерман, Вилково, Кагул, Кишинев... 26 августа вся территория Молдавии была занята Советскими войсками. 27 августа боевые действия были перенесены на территорию Румынии.

А в понедельник, 28 августа, в коридоре только открытого Атакского полевого райвоенкомата стоял в очереди один из первых добровольцев района девятнадцатилетний Николай Яковлевич Единак. Однорукий майор был озадачен напористостью добровольца, миновавшего сержанта и лейтенанта и пробившегося на прием к нему, военкому. Устав таких отношений не предусматривал.

Родом с бывшей оккупированной территории, необученный, без практической подготовки добровольный новобранец требовал определить его в авиацию либо в разведчики. Не зная, как избавиться от настойчивого добровольца, военком пообещал подумать. Попросил подождать в коридоре.

В это же время к военкому зашел старший лейтенант, заместитель начальника по технической части аэродрома временного базирования с левого берега Днестра за Могилев-Подольским. Требовались призывники для подготовки команды технического обеспечения. На аэродроме базировалась эскадрилья одномоторных самолетов – "кукурузников". Лейтенант искал новобранцев, мало-мальски знакомых с техникой, слесарным делом, мотористов и водителей.

История умалчивает об этапах военно-профессиональной подготовки нашего героя. Известно, что уже через неделю красноармеец Единак Николай Яковлевич в эскадрилье стал незаменимым. Но чаще он вылетал на задание в качестве аэротопографа, фотографа, а, при необходимости, и механика.

Вторая половина сентября сорок четвертого... Над нижней частью Елизаветовки стал кружить на доселе невиданно малой высоте самолет. Многие жители такое чудо увидели впервые. Наконец, выбрав направление, самолет, быстро увеличивающийся в размерах, заходит на посадку. Самолет сел на длинную полосу, занятую уже созревшей, но еще не убранной кукурузой. Сбивая высокие кукурузные стебли, рассеивая вокруг зерна разбитых пропеллером и крыльями початков, самолет сел на огород моей бабы Явдохи и остановился в нескольких метрах от плетеной изгороди виноградника моего деда Михася.

Из самолета тяжело выбрался пилот в мешковатом комбенизоне. Он, казалось, был в настроении, далеком от благодушного. Озабоченно обошел летательный аппарат, проверяя, нет ли повреждений. Особенно внимательно он приглядывался к шасси, амортизаторам и расчалкам, на которых были намотаны куски кукурузных стеблей и сорняки.

Второй прилетевший был в новенькой летной форме, тщательно пригнанной по его фигуре. Ловко выпрыгнул из самолета. Разминаясь, присел, развел руки. Выглядел он молодцевато, летный шлем залихватски слегка сдвинут к затылку. Короткие, тщательно начищенные сапожки были собраны книзу в плотную гармошку. В отличие от пилота, лицо его источало радость, гордость и восторг...

А с нижней части двора по меже уже спешила к приземлившемуся самолету баба Явдоха:

– Люди добрi! Такэ велике и високе нэбо! Ви не мали дэ литате, аж мiй город найшле! Дивiтся, вся кукуруза котове пiд хфiст! Чем я в зимi буду куре годувати?

Стоявший у самолета военный строевым шагом щеголевато подошел к бабе Явдохе, отдал честь, обнял и поцеловал в обе щеки.

Баба Явдоха опешила...

– Вуйно! (Тётка – укр., польск.) Закончим войну, победим врага, я сам посiю, пожну и потереблю вам кукурузу! Вот семе самими руками! Пятьдесят пудов! А сейчас – все для фронта, всё для победы!

– То цэ ти, Коля!? Ах, вобеванець (непереводимо; подразумевается разбойник, хулиган, проказник, бедокур) ты такий! Гарештант (арестант)! Шо ж вам так в сраци засвербило? Город минi так попартачете! Яки питисять пудов? Шо я не знаю, шо ты тарахкаешь ще спритнiще, як я сама?

Между тем вокруг самолета росла толпа. Это был первый в истории самолет, приземлившийся на территории села. Пилот не успевал отгонять пацанов, окруживших самолет. Бежали и взрослые. А Коля, между тем, распоряжался:

– Хлопци! Принести несколько ведер воды! Обобрать траву с крыльев и колес! Вымыть самолет! Выставить охрану!

Уже обращаясь к пилоту, не сбавляя начальственного тона, сказал:

– Толя! Я на полчаса! Как договаривались, – демонстративно выкинув вперед руку, посмотрел на наручные часы. – Вылет в пятнадцать ноль ноль!

Спустившись по меже, минуя, расположенный в двадцати шагах родительский дом, строевым шагом поспешил на долину. К Любе!

Пилот сокрушенно покачал головой и отрешенно махнул рукой. Вместе с ребятней стал распутывать траву, намотавшуюся на расчалки и стойки.

Коля тем временем открыл дверь бордея:

– Здравия желаю!

Коваль повернул голову, пристально вглядываясь в силуэт в дверях на фоне неба.

– Коля? – и неопределенно качнул головой.

А девчата уже повисли на "пилоте".

– Наш Коля-а-а-а!

Кася тем временем порезала помидоры, огурцы, лук. Франя чистит чеснок. Люба режет сало. Галя разбивает яйца о край широкой сковороды. Коля окликнул:

– Галя! Нас двое! Я с подчинённым!

У ворот толпилась вся долишная ребятня. Все хотели видеть земляка Колю-летчика. Высмотрев подростков соседей Лазю Хаецкого и Колю Бенгу, поманил пальцем:

– Лазю! Коля! Бегом до самолета! У Явдошки в огороде! Пусть летчик закроет самолет и быстро сюда! Скажи, что яичница остывает!

Через несколько минут подростки подбежали к самолету:

– Товареш лёчик! Наш Коля переказав буте у Коваля! Яешня стегне! Бiгом!

– Дал бог напарника. Яешня стегне! Бiгом! Ох, влетит! Придется придумать что-то про вынужденную посадку... Да... Таки вынудил!

Прошел в кабину. Вынул из кобуры пистолет.

– Не идти же с оружием в гости!

Завернул пистолет в носовой платок, с трудом протиснул. Тугая пружина плотно прижала оружие под сиденьем.

– Сам черт не найдет! Испытано не раз!

Надвинул стекла фонаря. Всё закрыл. Муха не залетит...

Вышел из самолета, повернул ручку, провернул и вытащил ключ. Подергал. Надежно!

– Ребята! Покараулите?

– Да! Так! Ну а як же?

Когда пилот в сопровождении подростков входил во двор Прокопа, все уже садились за стол. Пилота, как почетного гостя, усадили в торце стола. Коваль разлил по стопкам. Пилот вначале отказывался:

– Прилетим, пахнуть будет.

Коля был настойчив:

– Давай! Поехали! Полетели!

Обед удался на славу. После двух стопок пилот перевернул килишок вверх дном:

– Хватит! Нам еще взлететь, долететь и сесть!

Попрощались. Направились к самолету. Пилот открыл ключом дверь. Вошли в кабину. Уселись. Пристегнулись.

– Поехали!

– Стоп, Коля! Пистолет вытащу.

Просунул руку под сиденье. Не достает... Расстегнул ремни. Согнулся. Пусто!

– Не может быть! Я всё закрыл!

Стали искать вдвоем. Хмель мгновенно покинул головы...

– Не-ет! Где-е-е!? ... твою мать!

В случившуюся нелепость не верилось. За возвращение без оружия – трибунал! Коля задумался:

– Жди меня здесь! – и исчез.

Пилот принялся за поиски по новой...

Часа через полтора Коля вернулся к самолету в сопровождении нескольких рослых парней допризывного возраста:

– Толя! У хлопцев к тебе разговор есть...

Вперед вышел восемьнадцатилетний Алёша Андриевский:

– Завтра утром наш друг уходит на фронт. Коля рос вместе с ним. Проводить надо как положено. На фронт всё таки. Может и не вернуться. А пистолет к утру будет на месте. Всё будет в порядке!

– Ребята! Вы в своем уме? Чтобы самолет не вернулся с задания!? Это же трибунал! Самолет не боевой, рация не работает. Могут вылететь на поиски. Тут недалеко! По прямой до аэродрома всего двадцать километров! Как раз по линии маршрута!

Уговорили...

Под утро авиаторы проснулись в чужой хате на одной кровати. Пилот с трудом встал, тряхнул головой... Гудит, муторно... Умылся.

– Коля! Чтоб я с тобой ещё раз...

Сели завтракать. Алеша налил по неполной.

– Ребята! Мне еще самолет поднять и посадить! И вообще! Смотреть на неё не могу....

– Пятьдесят грамм! Всё как рукой снимет! А потом рассолу! Только-только огурцы прокисли.

Наконец встали. Пилот повернулся к Алёше:

– Ребята! Оружие дайте!

– В самолете.

У развернутого в обратном направлении "кукурузника" уже собралась большая толпа провожающих. Человек тридцать, не меньше.

– Хлопцы на руках за хвост развернули. Большое дело! Вон их сколько! – объяснил Алеша и, немного погодя, добавил. – Всё в порядке. Ничего не повредили.

Пилот неуверенно подошел к самолету. Подергал дверь. Повернулся:

– Пистолет, хлопцы!