Текст книги "Звездная рапсодия"

Автор книги: Евгений Закладный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Я «за», – сказал инженер. Сэм– притормозил и, оглянувшись, нашел глаза Лолы. Он уже понял, что последнее слово в этой компании принадлежит журналистке.

– Я – как все, – сказала молодая женщина, глядя на Петра.

Ее немного беспокоило, как отнесется он к ее агрессии. Ибо, как ни быстро идет «раскрепощение нравов», еще очень не скоро любая сумеет набраться смелости и подойти к любому, понравившемуся ей, и сказать: «Я хочу, чтобы мой ребенок был похож на тебя. Только на тебя!» Но почему бы ей не задать эту моду? Разве это так уж противно сущности полов? У многих народов выбирает женщина... Может быть, эго дало лучше, разумней? Впрочем, и у нас мужчинам только кажется, будто они кого-то выбирают, на самом-то деле выбирают их! И если женщина сделала выбор, она всегда найдет тысячу и один способ для того, чтобы ее избранник обращал на нее все больше внимания, а потом и вообще лишился покоя...

– Отель в пяти минутах езды отсюда, – сообщил Сэм. – Но придется немного вернуться.

– Валяйте, – милостиво согласилась Лола. Она вдруг прониклась непоколебимой уверенностью в том, что все будет именно так, как ей хочется, а потому на нее снизошло благостное настроение, готовое перейти во вселенскую любовь и всепрощение... Даже этот агент был уже не так противен...

Но можно ли так вот распускаться?! – тут же одернула она себя. Потом глубоко вздохнула и попожила голову на плечо инженера.

... Громадный зал встретил их грохотом какой-то новомоднейшей какофонии, ревом сотен глоток, шарканьем ног танцующих. Вентиляторы и кондиционеры были не в состоянии справиться с густыми клубами табачного дыма, запахом яств, спиртного, потных человеческих тел. Протолкавшись за Сэмом, они оказались перед высокой стеклянной дверью.

Сделав им знак подождать, Сэм быстро вернулся в сопровождении поджарого, донельзя перепуганного человечка.

– Прошу, господа, седьмой этаж... Никто не помешает... Мое заведение... – бормотал тот, забегая вперед, чтобы тут же почтительно пропустить прибывших. – Все будет в наилучшем виде, только распорядитесь.

– Пять номеров, общий ужин Посмотрим в меню, что там у вас найдется, – благодушно сказал Сэм, потирая лысый череп.

– Четыре номера, – поправила Лола, – У меня клаустрофобия.

Норман прыснул, Вольфсон почесал подбородок, Петр отвернулся, пряча улыбку, Сэм позволил себе заметить:

– А вот я страдаю лолабрайтонфобией, потому и заказал ужин на пятерых. Надеюсь, здесь коррективов не будет?

– Не будет, – сказала Лола.

– Просто у нас с собой маловато денег, – начал объяснять Петр, беря Лолу под руку, – Поэтому...

– Вы решили поститься, – закончил вместо него Сэм. – Ладно, пусть будет чегыре номера и добрый ужин за счет экономии одного номера.

... Лоле смотрела сквозь стекло бокала на Петра, изо всех сил стараясь увидеть его смешным, но это не получалось. Черты искажались до полной неузнаваемости и все-таки не были от этого ни смешными, ни отталкивающими. Что-то гораздо большее, чем внешность, глубоко запало в душу молодой женщины. И теперь, стараясь понять и проанализировать это что-то, Лола поняла: ничего нет здесь удивительного, просто влопалась, как девчонка, в смазливого парня... Только смазливого? Нет, еще и умного, доброго! А что может быть дороже в полюбившемся человеке, чем доброта? К тому же он не просто добрый, добренький, – он умеет быть и злым во имя этого добра, умеет защищать его!

Она чувствовала, что хмелеет, и в то же время сознавала, что сознает, что чувствует... А ну его к черту! Надоело это вечное раздвоение, когда не смеешь чувствовать, а чувствуя, не смеешь забыться... Сейчас, когда она всем своим существом, всеми помыслами устремляется к Петру, ей спокойно и радостно. И на все наплевать, и все кажется славным, хорошим, будто окунулась она в тихую, теплую проточную воду и теперь плывет, плывет, неведомо куда, но – к счастью! И, будто сквозь сон, доносится до нее голоса Нормана и Смита, редкие комментарии Вольфсона. Никак они не могут прийти к общему знаменателю с этим техническим прогрессом... И кому он только нужен, этот прогресс? Будто нет больше никаких радостей в жизни...

Лола с нежностью смотрит на Петра, а тот внимательно прислушивается к спору, и Лола сразу перестраивается: раз Петр слушает – это интересно. Значит, должна слушать и она. И тоже внимательно. Что это они там такое говорят? Ну-ка, соберемся, Лола Брайтон! И поставьте бокал, Лола.

И вообще сделайте на лице выражение,..

– Т-ты дурак, – заикаясь, проникновенно говорил Норман, тыча пальцем в область солнечного сплетения Сэма. – Н-не веришь? Н-ну, слушай. Вот, если память тебе не отшибло, летел к нам астероид... Икар... Так называется. Он Ас-те-роид. Что? Что мы, сапиенсы, могли ему противопоставить? Только рaкеты с ядерными боеголовками. Ведь если на сушу – взрыв, пыль, доступ солнечным лучам прекращен, ледниковый период! Ци-ивилизация отброшена на ты... ты… тысячелетия! А ты говоришь-технический прогресс, б-будь он п-проклят! П-пойми: мы теперь не только за себя, но и за всю биосферу в ответе! Потому – сапиенсы...

– Что и требовалось доказать! – торжественно провозгласил Вольфсон, разливая виски. – А кровяной колбасы мне так и не принесли...

«А мальчики уже хороши, – подумала Лола. – Может, теперь самое время утащить Петра?»

Но инженер уже повернулся к Смиту, ожидая его реакции. И Лоле вдруг почудилось, будто это совсем не Петр, – словно кто-то чужой, посторонний, далекий и непонятный выглядывает из него, прислушивается к спору людей... Людей? А кто же сам он – не человек? Кто же это? Вот сидит ее Петр...

Бог мой, это ж надо так опьянеть! Наверное, просто не та стадия, нужно переходить в следующую.

Вздохнув, Лола кое-как поймала за горлышко ближайшую флягу, нацедила в бокал какой-то мутной дряни. «Ваше здоровье, Лола Брайтон, – мысленно сказала она самой себе, с отвращением принюхигаясь к клопиному запаху напитка. – И ваше тоже, мальчики... Ну, поехали. В следующую стадию, там прояснится».

– А почему, кстати, столкновения все-таки не последовало? – трезвым голосом поинтересовался Сэм. – Насколько помнится, расчеты велись крупнейшими обсерваториями мира,.. Что помешало?

– А кровяной колбасы так и нет, – скулил Вольфсон. – То ли у нас, в Тюрингии...

– «Поо-ме-ша-ло», – передразнил Смита Норман. – Не помешало, а помогли, початок ты маисовый. Д-думаешь, одни мы? Во Все-е-ленной? Ну, и дурак. Она была... Всегда. Вселенная! О!. А до каких пор? Пора! Самим на ноги... становиться. И – в космос!

– Дыры вертеть, – сказал Сэм, – Для жесткого ультрафиолета, первичных протонов. Чтобы половчее разрушить генетические программы, уничтожить жизнь... Даешь контакт!

Петр резко откинулся в кресле, и Лоле вдруг показалось, будто лоб у него выпачкан красной краской... Или светится?

– Где моя кровяная колбасе? – тянул Вольфсон. – В Эрфурте или Готе я давно бы уже поел и спая...

– Что-о «дыры вертеть»? – спросил Норман. – Дыры тоже надо вертеть. Как цы-ыпленок? Ты цыпленок, я цыпленок, мы цыпленки... Земля – колыбель... Кто сказал? О! Циолковский сказал. Колыбель человеческая! Но! Нельзя вечно – в колыбели... Скорлупа яйца – колыбель цыплячья, а он – н-не желает! В космос!!

– Я-а-ишшшница, – сказал Вольфсон. Петр хохотнул.

«А мальчики-то совсем хороши», – снова подумала Лола. – И что только находит Петр в этой дурацкой пьяной болтовне? Нет, нужно брать инициативу на себя... Кажется, Вольфсон хочет сказать им что-то дельное. Послушаем. Только совсем немножко».

– Все – дураки, – объявил Вольфсон. – Хотя никто за собой этого не замечает... Субъективно – умники. Объективно – все дураки. С чем вас и поздравляю, что и требовалось доказать. А ты, Стив, тоже дурак, как это ни строимо. Где моя кровяная колбаса, к примеру? Где светлое пильзенское? Накачивают всякой дрянью... Вот что я скажу вам, друзья и недруги. В космос? Валяйте, проклевывайтесь. Но там вам придется искать новые материальные основы для жизни вообще и мышления в частности. Скажем, основы плазменные, ансамбли элементарных частиц. И все такое прочее... Только я вам туда пока не попутчик. Мне тут не дует. Хоть и не дали кровяной колбасы. Слушай, Сэм, ты поможешь мне поговорить с Солнцем? А? Или... С-скотина ты платная, скажу я тебе по секрету, хоть и компанейский ты парень... Пш-шли спаать...

– Петр, нужно слушаться старших, – шепнула Лола, тяжело опираясь на руку инженера. – Отведи меня... Уложи... Убаюкай...

Инженер быстро глянул на нее, удивленно поднял брови, покачал головой. Лола не заметила, как он достал из кармана что-то вроде авторучки, тряхнул ее над бокалом с содовой, подал ей.

– Быстренько, за мое здоровье!

Она выпила, не задумываясь. И тотчас почувствовала себя словно помолодевшей, бодрой и зоркой, от недавнего опьянения не осталось и следа.

Оглядев физиономии своих собутыльников, Лола прониклась к ним вдруг брезгливой жалостью.

– Уведи меня, – шепнула она Петру. – Я ведь так мало тебя знаю, так мало... Что уже соскучилась. Вот ведь как бывает!

... Сначала все было как обычно. И если бы Петр не проявил вдруг какую-то сверхчеловеческую энергию и выносливость, молодая женщина не удивилась бы, – до сих пор она легко одерживала победы над своими партнерами. Но потом наступил момент, когда она почувствовала, как ее стремительно оставляют последние силы... И почти тотчас же откуда-то извне начала прибывать могyчая энергия – не к ней одной, но к обоим, слившимся в единое целое.

Внешний мир словно перестал существовать вообще, а каждый миг вместил векa и тысячелетия.

Взгляд пронизывал безбрежные дали, в то же время фиксируя малейшие детали их крохотного мирка, проникнуть в который, казалось, не смогла бы никакая сила... И Лола нисколько не удивилась, ощутив и осознав себя в космическом пространстве, вдали от бирюзового шара, всего лишь мгновение назад бывшего такой необъятной и тяжелой планетой по имени Земля.

Не было удивления. И не было страха. Осталась лишь ясность и внимание, величайшая готовность к пониманию чего-то, доселе неведомого и в то же время будто само собой разумеющегося...

«Смотри внимательно, запоминай!» – всколыхнулась в сознании мысль-приказ. Лола поняла, что она уже знаэт, как и на что именно ей предлагается смотреть. Здесь установлены гравископы, собирающие информацию о развитии планеты, о ее биои ноосфере; она знает, что находится в свернутом времени объекта с вырожденной гравитационной массой, в незапамятные времена посланного могучей цивилизацией... Фаэтона? И что цивилизация эта, давно ушедшая в небытие, тем не менее всегда готова прийти на помощь в случае угрозы для планеты откуда-то извне. Но она же в любой момент готова и «зачеркнуть» все это – в случае, если достижение внутренней гармонии в силу каких-то причин.., «Вероятность последнего варианта – девять десятых», – снова осознала Лола и тут же оказалась во власти ужаса. Мир вокруг нее потускнел, съежился, начал стремительно стягиваться в точку.

И в этой точке она сначала ощутила, а потом и увидела Петра, чуть поодаль – какую-то женщину и двух незнакомых мужчин. На всех были плотно облегающие тело костюмы из зеленоватой чешуйчатой ткани. Лола посмотрела на себя, – и она одета так же! В то же время она поняла, что от нее чего-то ждут. Ответа на невысказанный вопрос? Какой?

Она постаралась сосредоточиться, вспомнить – ничего не получилось Тогда она решила, что сум. ает вспомнить, если внимательно посмотрит в глаза этих людей и, прежде всего, найдет глaза Петра... Лола подняла голову и отшатнулась: в центре лба молодого человека чуть выше линии бровей сверкнул странный, красноватый глаз с громадным, абсолютно черным зрачком. Этот глаз смотрел, не мигая, внимательно и спокойно, словно чего-то выжидая...

Лола быстро оглядела остальных и удивилась еще больше: почему она сразу не обратила на это внимание? У каждого во лбу – третий глаз! Она снова посмотрела на Петра, заглянула в его обычные глаза, – они ободряюще улыбались. А третий... Третий словно принадлежал другому Петруон смотрел отчужденно, холодно, и в этом холодном отчуждении ей чудилось какое-то страшное всепонимание и безжалостный приговор. И тогда она вспомнила...

– Вы не посмеете! – сжав кулаки и топнув ногой, крикнула Лола, – Кто дал вам на это право?!

«Вы сами».

Лола не слышала этих слов, чо знала, что они принадлежат той, другой женщине, на лице которой не дрогнул ни один мускуп. Она удивленно и беспомощно посмотрела на Петра, оперлась о его взгляд. И снова услышала, осознала: «Если тебе трудно просто думать, говори».

– Хорошо, я буду говорить. Но сначала хотела бы выяснить, каким это образом мы сами, – я правильно поняла вас? – могли просить, чтобы вы уничтожили жизнь на нашей планете?

И снова лицо женщины не дрогнуло, но Лола услышала:

«Ты правильно поняла все. Но ты еще недостаточно подготовлена, чтобы слышать и понимать, чувствовать то, что слышим и чувствуем мы. И в этом твое счастье. А ты должна просто поверить. Представь: в одно и то же мгновение ты слышишь и до конца осознаешь мольбы о скорейшей смерти тех, кого терзают в камерах пыток «святой инквизиции», сжигают на кострах и в печах концлагерей, умерщвляют и вновь оживляют для опытов во имя развития вашей науки, расстре ливают без суда и следствия, морят голодом, заставляют вступать на путь подлости и предательства, делая их жизнь страшнее смерти... Представь все это, и ты поймешь, что твоя психика не подготовлена, чтобы выдержать это. Ты погибнешь от боли, от ужаса в то же мгновение. Крик боли всегда громче крика радости. А ваше меньшинство, которому кажется, будто оно счастливо, предпочитает вообще не афишировать свое удовлетворение, чтобы лишний раз не вызвать зависти и возмущения тех, за счет кого они существуют, кого они обездолили и заставили молить о смерти... Мы готовы выполнить– вашу просьбу – не больше. Мы поступаем гуманно. Вы умрeтe быстро, и безболезненно. Потом мы продезинфицируем планету – просто размешаем массу поверхностных слоев направленными гравитационными воздействиями, и на поверхности останется лишь ничтожный процент расщепляющихся материалов и созданных вами сложных канцерогенов, Потом мы поставим новый опыт – у нас есть значительно улучшенные варианты программ развития вида разумных существ».

– Скажите, – чувствуя, как ее сердце заходится от сознания бессилия, от боли, заговорила Лола, – а сами вы... На вас тоже ставили опыты, вас тоже «зачеркивали», снова создавали «в улучшенном варианте»? Чем же вы отличаетесь от тех, о котсрых только что говорили. И вообще что это – в порядке вещей?

Что-то дрогнуло в лице женщины, в пространстве. «Нам не дано знать этого», – услышала Лола, На этот раз ей показалось, что ответил мужчина, стоящий справа.

– А что вы сами-то думаете по этому поводу? Надеюсь, думать-то вам «дано»?

Все вокруг каким-то непостижимым образом улыбнулось, и у Лолы затеплилась надежда.

«Когда-нибудь ты поймешь, что существуют вопросы, на которые принципиально нельзя дать ответа», – это исходит от второго мужчины.

– Например? – напористо спросила Лола. – Я не верю, что может существовать «запретное», эзотерическое знание!

«А тебе очень хотелось бы, – коснулось сознания Лолы, – постоянно знать и помнить о том, как твои предки пожирали друг друга? И помнить гак, будто это ты, оставаясь самой собой, в то же время когда-то была то пищей, то питающейся? Ты уверена, что сумела бы выдержать это? Подумай, не торопись. Но не только в те далекие времена бессмертие было бы для вас кошмаром, – и сегодня увеличение жизненных циклов для вас на несколько столетий могло бы обернуться кошмаром: через каких-нибудь двадцать-тридцать лет вы научитесь изготовлять для себя все продукты питания искусственно. Как вы будете чувствовать себя, вспоминая, что еще недавно питались трупами братьев своих меньших, пресекали чью-то жизнь, чтобы продлить свою? Непроницаемый занавес должен разделять в психике прошлое, настоящее и будущее. И занавес этот ставится на предела выносливости психики».

«И еще, – это исходило от Петра, – сумела бы ты нести через всю свою жизнь воспоминания о том, что в одном случае была палачом, в другом – жертвой? Смена поколений, полное забвение прошлого необходимо не столько в интересах физиологической эволюции, сколько для сохранения и развития психики разумных существ. Вас не будет, но вы останетесь. Вы не будете помнить себя такими, каковы вы сегодня, и это позволит вам сбросить с плеч непосильный груз, накопленный в беге тысячелетий и заботливо сохраняемый вашей исторической наукой».

– Как это прикажете понимать: «Вас не будет, но вы останетесь»? – спросила Лола.

«Смотри!»

Все исчезло.

«В недрах Земли, – входило в сознание Лолы, – постоянно идет синтез все более тяжелых элементов, высокомолекулярных соединений, в том числе и непредельных углеводородов, которые вы незывеэте нефтью. Это – начало ваших форм жизни, биологического движения материи. Жизнь зарождается постоянно в результате взаимодействия с посылаемой Солнцем информацией, моделирующей все формы и виды живых существ. Во взаимодействии друг с другом и со средой живые существa накапливают информацию. И если мы теперь уничтожили существующие на планете формы жизни, то вся необходимая информация автоматически будет перенecена новым формам, которые придут на смену существующим. В том числе и вашим, человеческим... Но уже новым, свободным от тяжкого груза ваших ошибок. Мы уничтожим, сотрем лишь вашу память, вашу личность, но не сущность. Жизнь не может не возникать всегда и всюду, a возникнув однажды, не может не развиваться. В принципе жизнь так же неуничтожима, как неуничтожима материя и ее атрибуты. Можно уничтожить лишь формы жизни, чтобы дать простор развитию новых, более совершенных форм...».

Опять все стало на свои места – зал с овальным потолком, ощущение твердого пола под ногами, реальность, вещность мира. Новым было лишь необычное, абсолютное молчание – тяжелое, тягостное, мрачное.

«Ты хочешь судить нас?»

– Вы сами себя осудите! Я не могу до конца принять и поверить вашей страшной логике, но сердцем чувствую: вы не правы, вы заблуждаетесь! Пусть вы в тысячу раз умнее и сильнее меня, любого из живущих на нашей планете!

«Так докажи это!»

«Заодно попытайся доказать, что вы, живя и дальше подобным образом, не придете к развязыванию междоусобной ядерной войны, которая так или иначе уничтожит всю биосферу в целом. Попытайся доказать нaм, что и в этом случае наша вмешательство, выполнение вашей же просьбы – гадость, а новые мучения миллиардов живых и разумных существ, гибнущих в адском племени ядерных взрывов, от губительной радиации, – это гуманность. Ты самa, ты лично, Лолa Брайтон, возьмешь на себя ответственность за эту боль, за эти страдания, если теперь мы не послушаемся вас же и отсрочим Нa время выполнение принятого нами – по вашей же просьбе! – решения? Берешь ли ты нa себя эту боль? Но прежде, чем отвечать, послушай и подумай – с чем именно тебе придется иметь дело.»

О том, что может существовать подобный кошмар, Лола даже не предпoлагала. В какие-то доли секунды ее сознание и сердце оказались затопленными: в них хлынула вдруг вся боль человеческая, все слезы, все мольбы об избавлении – что были в прошлом, что есть в настоящем, что живут в будущем... От ужаса она начала уже терять контроль над сознанием, как вдруг все так же внезапно кончилось. Но в ней самой и вокруг нее все с той же силой и категоричностью звучал вопрос: «Берешь ли ты на себя эту боль, Лола?».

«Ибо такова цена отсрочки, – услышала она новый голос, – которую ты так настойчиво требуешь».

– Беру,– прошептала Лола, холодея от ужаса. – Все беру...

В сознании ее вспыхнула мысль о том, что вот, сейчас снова навалится этот кошмар – с тем, чтобы уже не покидать ее. И тогда, – в этом она была совершенно уверена! – гибель ее неминуема. Но уж если ценой собственной жизни она спасет от уничтожения человечество, все живое на планетe...

Но, к величайшему своему удивлению, она ощутила вдруг невыразимое облегчение. Эта же чистая, спокойная легкость и ясность разлилась вокруг нее, поселилась в глазах ее собеседников. Она поняла, что освободила их своим решением, и от сознания этого ей стало еще радостнее.

Заговорил Петр, именно заговорил, как обычно.

И хотя говорил он на каком-то непонятном языке, Лола отлично понимала каждое слово, улавливала каждый нюанс.

– Я преклоняюсь перед вашим мужеством, единые, – обратился он к остальным. – Вы перенесли непереносимое. Но наши суждения оказались ошибочными. Как видите, среди них есть такие, которые готовы отдать себя во имя жизни остальных. Иногда это порождает довольно парадоксальные ситуации: есть на планете обеспеченное сверх всякой меры в материальном отношении меньшинство, которое считает, будто оно счастливо, хотя объективно глубоко несчастно. И есть обеспеченное всем жизненно необходимым большинство – это та самая четверть, главным образом, в Восточном полушарии, – которое все еще не может осознать и до конца почувствовать себя счастливым а любой момент времени. Хотя имеет для этого все основания. А это старое не хочет уходить без боя и, подобно злокачeственной опухоли, стремится распрострaнить свои метастазы любыми путями и средствами... Я видел и понял это в их времени и потому говорю вам, единые: у них еще есть время! В их мире все больше разумных устремляется нa путь Истины и Единения, а процесс этот, как вы знаете, необретим... Я сказал.

– Пусть будет так! – сказала вслух женщина, поднимая вверх руки каким-то странным движением.

Петр молча смотрел на Лолу.

– Кто вы, откуда? – тихо спросила она. Последовал стремительный обмен мыслями, но яэ эгот рез Лола не сумела уловить сути. Потом услышала, снова внутри собственного сознания: «Мы – посланцы древней и могущественной цивилизации, много миллионов лет замкнувшейся на себя в высших степенях свободы. Как индивид повторяет историю вида, так и цикл вида отражает все, что происходит с индивидом. Цивилизации зарождаются в космосе на многих мирах, развиваются, соэревают, накапливают положительную энeрrию функциональных связей, потом уходят.»

Ища поддержки, хоть каких-то разъяснений, Лола перевела взгляд на Петрa. И услышала:

«Да, Mы наследники цивилизации, колыбелью которой был Фаэтон. В то же время мы – посланцы зведной цивилизации. Это нужно понимать буквально: сотни миллиардов звезд нашей Галактики постоянно обмениваются энергией и информацией, перерабатывают ее, принимают решения на определенные действия... В некоторых случаях мыих младшие братья по разуму – являемся лишь исполнителями воли этой цивилизации, хотя у нас никогда не отбирают права на принятие самостоятельных решений в конкретной обстановке. Но если мы принимаем такие решения, то тем самым берем на себя и всю полноту ответственности за любые последствия...»

«А теперь тебе придется забыть обо всем, что ты видела и осознала, – пришло от женщины. (Черта с два!» – подумала Лола.) И не нужно делать попыток сопротивления.., – Лола внутренне напряглась и с удивлением ощутила вдруг мощную поддержку Петра. Женщина то ли удивленно, то ли укоризненно улыбнулась. – С тобой ничего особенного не случилось, ты спишь в своей постели, вокруг все тихо, спокойно...»

Последние слова замерли, словно далекое зхо.

Лола открыла глаза, приподнялась на локте и, нащупав кнопку ночника, нажала ее. Петр чуть слышно и совершенно спокойно дышал во сне, на его губах застыла радостная мальчишеская улыбка. Ему определенно снилось что-то очень хорошее...

– Ну, дела-а! – сказала Лола, откидываясь на подушки. – Это ж надо...

И вдруг в мозгу молнией блеснула мысль-приказ: «Смотри!». Мгновенная дрожь, парализуя, пробежала по всему телу, не позволяя открыть глаза.

Но приказ был безапелляционен – «Смотри!» И она знала – куда... Не в силах поднять веки, скосила глаза в сторону Петра. В центре лба – глаз!

Спокойный, немигающий, холодный... Лола вскрикнула, дернулась всем телом.

– Что с тобой, беби? – обеспокоенно спросил Петр. Лола уперлась в его лицо полубезумным взглядом. Ничего особенного, все на месте...

– Так, ничего. Ты спи, ерунда какая-то приснилась.

– А-а...– И Петр мгновенно уснул.

Лола снова закрыла глаза, и сразу же тот же голос, будто с насмешкой, но уже более спокойно, порекомендовал: «Теперь попробуй сама, убедись еще раз».

– К черту! – сказала Лола, открыла глаза и села в постели. Она поняла, что заснуть уже не сумеет, и решила выйти на балкон, выкурить. сигарету.

Может быть, там удастся хоть немного успокоиться.

Натянув платье на обнаженное тело, она встала, по привычке подошла к зеркалу, чтобы поправить волосы, и замерла с поднятыми руками: в золотистом облаке волос появилась большая серебряная прядь... Чуть ни уткнувшись НОСОм в холодное стекло, она принялась теребить и перебирать свои непостижимым образом мгновенно поседевшие, ставшие вдруг какими-то сухими, жесткими, будто чужими, волосы. Потом горько усмехнулась и, прикрыв глаза, тихонько шепнула самой себе: «Ну, Лола Брайтон, не будем киснуть. Говорят, нынче это даже в моде».

И тут же снова раздался приказ: «Смотри!» Уже знакомая дрожь, оцепенение, веки наливаются свинцом, их уже не поднять. И снова она сумела посмотреть – в зеркало. Она увидела перед собой лицо Лолы Брайтон (почему-то обнаженной) – до боли знакомое и чужое одновременно: в центре лба, чуть выше линии бровей, выше обычных человеческих глаз на нее спокойно и выжидающе смотрел громадный черный зрачок третьего глаза, окруженного красноватым сиянием.

«Не может быть!» – цепенея, шепнула женщина, с усилием открывая глаза. Третьего глаза не было».

– А покурить все-таки не мешает! – нарочито громко сказала молодая женщина и, зябко передернуз плечами, вышла нa балкон.

Город просыпался тяжело, неохотно. За ночь его основательно продули западные ветры с гор, утренний воздух был свеж и прозрачен. Тяжелый смог еще не успел заполнить улицы, голоса редких прохожих, шумы одиноких машин доносились на высоту седьмого этажа чуть слышно. Лоле подумалось, что во всем мире, наверное, в этот тихий утренний час царят спокойствие и согласие, что люди сегодня стали немного, пусть на самую малость лучше, чем были вчера, И разве может быть иначе?

Отдельные прохожие на противоположной стороне улицы начали собираться в кучку, потом образовалась очередь, которая нецела расти на глазах. Некоторые из вновь прибывших на желали пристраиваться в хвсст и пытались вклиниться, размахивая руками и что-то крича. Кое-где возникали небольшие потасовки, шум нарастал медленно, но неуклонно. Отдельных слов разобрать было невозможно, и потому было совершенно непонятно, что там происходит.

Лола устало прикрыла глаза, – какое ей, в конце-то концов, дело до всего этого? – и вздрогнула: картина, которую она всего секунду назад наблюдала с высоты птичьего полета, стремительно приблизились, звуки стали слышны совершенно отчетливо, Она увидела сжатые кулаки, услышала проклятия. Уловив смысл происходящего, она снова открыла глаза, – ее отделяло от людской сутолочи прежнее расстояние. «Эти бедолаги, – подумала молодая женщина, – ссорятся из-за права на получение какой-то работы... А я уже получила способность, которая, надо полагать, доставит мне немaло хлопот и огорчений».

Вдоль очереди, от хвоста к голове, неспешно двигался рослый детина, чуть вразвалку, руки в карманах. Подойдя к массивным дверям, в которою упиралась очередь, он встал впереди всех и для начала боднул задом живот человека, впереди которого стал. Тот пошатнулся, но устоял, вцепившись в дверную ручку.

Удары он наносил с математической точностью, а нападающие только мешали друг другу. И все-таки Лола была уверена, что в конце концов ему не устоять. Очередь смешалась, всем не терпелось принять участие в баталии. «Потому что все равно всем работы наверняка не хватит, так хоть злость сорвать на этом проходимце»,

– Эй, хватит! – Из окна второго этажа высунулась какая-то лиловая одутловатая рожа. – Ты мне подходишь, парень! А вы все проваливайте, у нас только одно место...

Лола вдруг вспомнила слова Петра, сказанные им там.. Где – «там»? Во сне? Или все это имеет значение какой-то страшной реальности? Пусть так.

Но кто же из тех, кого она только что видела, слышала, мог бы назвать себя счастливым? Наглец и драчун, которому удалось получить место? Но разве это счастье?

Ни один нормальный человек не может быть счастливым, сознавая, что рядом с ним – горе. И как бы ни старался он забыть про остальных, сколько бы сил ни употреблял, воюя с призраками чужих бед, – они напьются его энергией, сделаются еще сильнее, еще докучливее. Конечно, их можно загнать под пресс сиюминутных впечатлений, наслаждений или забот. И придавить хорошенько, не позволяя поднять головы памяти, воспоминаниям.., Но рано или поздно, когда усилия пресса ослабнут, когда откажет зрение, притупится слух и вкус, иссякнут силы, призраки эти вырвутся и окажутся еще страшнее...

А что еще делается в мире, в этом городе тихим, положим утром? Лола снова прикрыла глаза и увидела: благообразного вида джентльмен манипулирует кнопками и клавишами какой-то сложной машины в здании банка. На лице его блуждает улыбка весьма довольного собой человека, его движения изящны и точны... Может быть, он счастлив? Но что он делает?

Оказывается, ответ – вот он, рядом: «Это известный математик, профессор. Сейчас он вводит коррективы в алгоритм, по которому работает компьютер государственного банка. Отныне машина станет перечислять одной из фирм, где этот проф работает (по совместительству), значительно больше средств, чем та заслуживает. В свою очередь, фирма станет выплачивать профу вознаграждение большее, чем он сумел бы заработать честным трудом...» «Деяние, в принципе не подлежащее ни раскрытию, ни наказанию, – уловила Лола мысли довольного собой человека, – вряд ли в Штатах найдется фининспектор с высшим образованием кибернетика или математика, который сумеет найти «ошибку»... Потому что я не получаю того, что заслуживаю. Государство, кстати, не упускающее случая, чтобы создавать все новые средства массового уничтожения, которых и так предостаточно... А я построю виллу для Кэт, куплю яхту. Потому что я – мирный человек, я никого не хочу уничтожать. Но я брал и буду брать то, что принадлежит мне по заслугам. Пусть даже это кому-то не понравится...»

Лола открыла глаза, усмехнулась, покачала головой. «Странный стереотип мышления – всякое неблаговидное деяние обязательно сопровождается попыткой самооправдания». Она снова закрыла глаза и отдалась на волю случая. Ей вдруг захотелось узнать, можно ли вот так, не отдаваясь заранее никакому стремлению, увидеть и услышать что-то интересное, недоступное обычному восприятию?