Текст книги "Несомненная реальность"

Автор книги: Евгений Лотош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

"Биржевые Ведомости", 22 сентября. "Вследствие событий в Баку цена дров в Москве вздорожала на 1 1/2 рубля с сажени. Торф и каменный уголь вздорожали на 3 коп. с пуда".

"Русское Слово", 22 сентября. "БАТУМ, 8, IХ. В бакалейной лаве персиянина Ахмедова полиция обнаружила много револьверов и несколько ящиков боевых припасов, по-видимому, предназначенных для переотправки внутрь Закавказья".

"Русское Слово", 23 сентября. "Нефтепромышленными фирмами в Петербурге вчера получены следующие телеграммы: "Баку, 7-го сентября, 5 ч. 20 м. дня. В городе наружное спокойствие, ничего хорошего не предвещающее. Большинство магазинов закрыто. Вечером и ночью могильная тишина, сидим дома. Войска хоть и прибывают, но далеко не в достаточном количестве. Страдаем от недостатка воды, с трудом достаем провизию".

"Новости Дня", 24 сентября. "10-го сентября. "Наша Жизнь" сообщает, что в министерстве внутренних дел заканчиваются разработкой временные правила о расширении черты еврейской оседлости и включении в нее одной из столиц".

"Русское Слово", 24 сентября. "На Кавказе. КУТАИС, 9, IХ. Ночью вчера более десяти человек напали на уездное полицейское управление с целью похитить конфискованное и хранящееся здесь оружие. Находившие в управлении стражники усиленным ружейным огнём отбили нападавших".

"Новости Дня", 27 сентября. "Петля" для электрического трамвая, устроенная у Брестского вокзала, уже начала функционировать и теперь движение вагонов по Петровской и Вокзальной линиям идет значительно глаже. У заставы не образуется "затора" и вагоны не приходится перецеплять"…

27 сентября 1905 г. Москва, Тверская улица, резиденция московского генерал-губернатора

– Таком образом, ваше высокопревосходительство, ситуация становится все более и более угрожающей, – Зубатов откинулся на спинку удобного мягкого стула и испытующе посмотрел на генерал-губернатора. – И что самое скверное – мы ничего не можем с этим поделать. В условиях постоянного денежного притока в карманы подпольных организаций мы просто не в состоянии ликвидировать их все. После вскрытия одной ячейки немедленно образуется две новых.

Дурново, хмурясь, барабанил пальцами по столу.

– Меня не удовлетворяют такие выводы! – резко сказал он. – Ваши оправдания просто смешны. Почему вы не можете выявить тех, кто дает деньги бунтовщикам?

Ведь у вас для этого есть целое Охранное отделение! Бросьте всех своих людей на выявление злоумышленников…

– Мои люди и без того работают по восемнадцать часов в сутки! – перебил его Зубатов, и генерал-губернатор нахмурился еще сильнее. – Я уже говорил вам об этом. Они не могут находиться сразу во всех уголках Москвы, и у меня отчаянно не хватает квалифицированных кадров для того, чтобы вести наблюдение за всеми подозреваемыми сразу. В филеров стреляют, сотрудники отделения боятся за свои жизни, да и за жизни своих семей – тоже, оклады у них нищенские, и, тем не менее, они проявляют героизм, продолжая работать с удвоенной силой. Дайте мне людей и деньги – и я разберусь с финансированием подпольщиков!

– Слишком дерзко себя вести стали, Сергей Васильевич! – рыкнул на него Дурново.

– Людей вам дать! И без того почти сотня филеров в вашем распоряжении, да еще два десятка офицеров штаны на канцелярской работе протирают. Немыслимо! С таким количеством сотрудников – и просить что-то еще!

– Из этой "почти сотни", – Зубатов наклонился вперед, тоже нахмурившись, – два десятка командированы в провинцию, в основном в Поволжье. Из "еще двух десятков" пятеро в разъездах. В провинции сейчас не менее беспокойно, и местные Охранные отделения не справляются, приходится отправлять квалифицированные кадры для консультаций. Вы, наверное, слышали, что неделю назад в Саратове эсеры убили начальника Охранного отделения? Сейчас его замещает человек, который хотя и имеет опыт оперативной работы, но весьма скверный администратор. Деятельность Самарского отделения практически парализована, секретные сотрудники отказываются работать, и подпольщики практически никем не сдерживаются. Мои люди хоть как-то помогают справляться на местах. Да и полностью укомплектованные штаты в нынешних условиях слишком малы. Не забывайте, в последний раз увеличить количество служащих мне позволили полтора года назад, во времена куда более спокойные. Так что у меня сейчас людей куда меньше, чем хотелось бы.

– Отговорки! – буркнул Дурново. – Почему вы не попросили помощи у корпуса жандармов?

– Шутить изволите, Петр Павлович? – саркастически улыбнулся Зубатов. – Когда это жандармы нам помогали? С того самого момента, как были сформированы Охранные отделения, они остаются в весьма неприязненных отношениях с жандармскими управлениями. И, видит бог, не по нашей вине! В Москве еще ничего себе дела обстоят, на местах же – сплошные интриги. Но даже если мне пойдут навстречу и выделят офицеров – зачем они мне? Они ничего не знают о политическом сыске. Вы знаете, что именно проверял последний петербургский инспектор во время визита в Москву? Умение жандармов рубить лозу. Вы понимаете, ваше превосходительство, страна на грани революции, а он проверяет, как жандармы рубят лозу! Ему, видите ли, как бывшему казачьему генералу это умение особенно мило! Жандармы – это, по большом счету, всего лишь охранники, они не приучены к оперативной работе, не имеют о ней ни малейшего представления и не просто ничем мне не помогут – они принесут вред. Именно такие, без опыта, но с избытком рвения, и устраивают то, что называют "провокациями". Фальшивые подпольные типографии организуют,

"революционные ячейки" сколачивают, чтобы потом арестовать и отрапортовать…

Сколько ни бей по рукам, не помогает. Тут нужны не солдафоны, а профессиональные сыскари.

Он вздохнул и махнул рукой.

– Конечно, если вы дадите мне сотню жандармских офицеров и год-другой времени, я примерно из половины сделаю грамотных сотрудников, а вторую с чистой совестью выгоню взашей. Но у нас нет года, тем более – двух на то, чтобы заниматься их надлежащим обучением. Зато есть проблемы с проведением обысков и арестов. Вы ведь знаете, Петр Павлович, что для этого мы привлекаем полицию. А для привлечения полицейских нужно загодя уведомлять начальство участков, да и то они могут на дыбы встать – как это так, наглые охранцы лезут на нашу территорию, где мы всех революционеров давно к ногтю взяли!

Дурново несколько секунд глядел на него тяжелым взглядом. Его рука бессознательно комкала страницы доклада.

– Хорошо, – наконец буркнул генерал-губернатор. – Вернее, плохо, конечно. Но что вы от меня-то хотите?

– Даже и не знаю, Петр Павлович, – хмыкнул Зубатов. – Нынешняя ситуация – всего лишь логичное развитие той, что сложилась три-четыре года назад. Еще и японская война положение усугубила. Да, я говорил и продолжаю говорить, что среди подпольщиков немало мрази со своими личными интересами, вплоть до откровенных бандитов, которые прикрывают революционными лозунгами банальные грабежи. Но в одном им отказать нельзя: сложившуюся ситуацию нужно менять. Купечество и заводчики недовольны, что им отказывают в заслуженном месте в обществе, ставя происхождение выше личных заслуг. Рабочие, изнуренные тяжким трудом, читают о том, как живет пролетариат за границей – а живет он там много лучше, чем у нас, и, само собой хотят того же. Крестьянская жизнь тоже ох как далека от пасторали – взять тот же недавний неурожай… Как не быть бунту в таких условиях? Пока правительство не осознает, что пришло время для реформ во всех областях общественной жизни, бунты не подавить.

– Вы, ваше превосходительство, говорите очень похоже на ваших идейных врагов, – скривился Дурново. – Можно подумать, что вы сами социал-демократ. Да, дожили…

– Дважды два – всегда четыре, даже если об этом рассуждает дурак или мерзавец, – пожал плечами Зубатов. – Я свои взгляды никогда не скрывал, а под прожектами, которые отправлял на высочайшее имя года три назад, готов подписаться и сегодня.

Знаете, почему меня так ненавидят все эти эсеры и эсдеки? Вовсе не потому, что я так эффективно их ловлю. Причина в том, что я, дай мне волю, могу выбить почву у них из-под ног. Я знаю, как это сделать, избавив страну от потрясений и сохранив самодержавие. Нужно всего лишь создать рабочие организации под патронажем специальных государственных структур…

– Увольте меня от своих проповедей, – повел рукой Дурново. – Я их уже слышал, и снова в полвторого ночи обсуждать не собираюсь. Не мое и не ваше дело решать, как переобустраивать Россию. На то есть более умные люди. Наше дело – верно служить императору. Надеюсь, против этого вы ничего не имеете?

– Вы знаете, что я отдам жизнь за государя императора, – тихо произнес Зубатов.

– И вам нет нужды иронизировать на этот счет. Что не отменяет факт бесцельности и бессмысленности моей работы. Все равно, что вычерпывать воду из дырявой лодки чайной ложечкой. Нужны преобразования – и в области политического сыска и охраны государственного строя, и в области государственного устройства. Без этого, боюсь, страна погибнет. Вы умный человек, Петр Павлович, и ваше слово имеет вес в высших кругах. Я хочу, чтобы вы попытались донести ситуацию до министра, а лучше – до государя императора…

Он поморщился и умолк..

– Кого я обманываю… Это наверняка бессмысленно, – Зубатов извлек из жилетного кармана золотые часы-луковицу, щелкнул крышкой и взглянул на циферблат. – Да, действительно, половина второго ночи. С вашего позволения, я откланяюсь. Надо поспать хотя бы часов пять.

Когда за директором Охранного отделения закрылась дверь кабинета, московский генерал-губернатор опустил голову и тяжело задумался. Он аккуратно расправил скомканные листы доклада и вновь пробежался глазами по строчкам. Тихо тикали в дальнем углу ходики. С бульвара донесся неторопливый перестук копыт, лязганье подков о брусчатку мостовой, громкое в ночной тишине – проехал казачий патруль.

Какое-то время Дурново читал. Потом выдвинул ящик стола, вынул оттуда донос, пробежал его глазами, хмыкнул – и медленно порвал в мелкие клочья.

– Жандарм-социалист, это надо же! – пробормотал он. – Чего только убогие не придумают…

29 сентября 1905 г. Санкт-Петербург. Каменноостровский проспект, дом 5

– Знаешь, как окрестили тебя в желтой прессе?

– Как же, слыхал, – весело хмыкнул Витте, теребя себя за треугольную бородку.

Его обычно жесткие серые глаза в этот раз благодушно поблескивали в свете льющегося из окна скупого света, пропускаемого к Петербургу тяжелыми осенними облаками. На высоком, с залысинами лбу играли блики. – "Граф Полусахалинский", да?

– И ты так спокойно об этом говоришь? – князь Оболенский нервно прошелся по комнате. – Всякая шантрапа, едва научившаяся держать в руках перо, выдумывает тебе клички!

– Да брось, Андрей, – отмахнулся от него бывший чрезвычайный посол. – Пусть себе тявкают. Помнишь, как у Крылова? "Ай, моська, знать она сильна…" Ты просто не представляешь, как я рад, что наконец вернулся в Россию. Осточертели мне эта Америка на пару с Японией, спасу нет. Как я по дому соскучился! Пусть себе лают.

По крайней мере, чувствую, что снова в Петербурге. Ты мне лучше скажи, нет ли кардинальных изменений по сравнению с тем, что ты мне писал в последний раз?

– Нет, радикальных нет, – пожал плечами обер-прокурор. – Но и улучшения – тоже.

Бунты то тут, то там, в Москве постоянные стачки и забастовки, а из Москвы по стране потихоньку расползается. Крестьяне чем дальше, тем больше неспокойны. В Баку и Батуме черт-те знает что творится. А император даже слушать не хочет о реформах.

– Так-таки совсем не хочет? – переспросил Витте.

– Ну, слушает с кислой физиономией и отмахивается. Кажется, я ему уже вконец надоел. Победоносцев ему на ухо нашептывает, что нельзя идти на попятную, что только сильная рука спасет Россию… впрочем, ты и сам знаешь.

– Знаю, – новоиспеченный граф погрустнел. – Ох, знаю. Ну, и что делать будем?

Молиться и надеяться на чудо?

– Это ты-то на чудо надеяться хочешь? – подозрительно взглянул на Витте Оболенский. – Сережа, не темни. Я же тебя знаю, как облупленного. Выкладывай, что придумал. Да не тяни давай, наверняка ведь за тем и позвал.

– Ну, Алексей свет Дмитриевич, ничего от тебя не скроешь, – развел руками Витте.

– Вот что значит молодежь! Куда нам, старикам…

Князь фыркнул. Он был всего на шесть лет младше Витте и уже разменял шестой десяток, но для Витте все равно оставался молодым.

– Ладно, ладно, не сердись, – развел руками граф. – В общем, Алексей, пока ехал я из Америки домой, думы думал разные. И, как ни крути, выходит так, что нельзя жить по-прежнему. Ушло прежнее время, ушло окончательно. Если двадцать или даже десять лет назад можно было жить по старинке, с просвещенным абсолютным монархом, то сейчас уже нет. Новый век наступил, век науки и техники, коммерции и предпринимательства. Видел бы ты Североамериканские Штаты! Новые заводы, фабрики, даже города растут как грибы там, где раньше только голые степи простирались. Биржи в расцвете – мясо, зерно, ценные бумаги. Вот это – будущее!

– То-то ты в Америке перед газетчиками стелился, – с холодком в голосе заметил Оболенский, разглядывая ногти. – Дошли тут до нас некоторые номера…

– Надо же было мне погладить их по шерстке, – фыркнул граф. – Мне эту кость собакам бросить было не сложно, а выгода ощутимая вышла. Пусть их радуются от счастья, что русский политик похвалил. Нет, не идеал нам Америка, но учитель знатный. Пора давать купцам да заводчикам права, ох, пора. Силу они давно себе забрали, деньги теперь у них, а не у дворян, а сила – она нынче в деньгах, а еще в фабриках и мануфактурах. А коли станем думать, как раньше, что черные людишки, пусть и с деньгами, нам и в подметки не годятся, плохо все это кончится. Знаешь, как дрожжи тесто в бадье изнутри распирают? Вот наши собственные фабриканты и есть те дрожжи. Не снимем гнёт с крышки доброй волей, сами выдавят. А снимем – и стране выгода будет, и мы с тобой в убытке не останемся.

Князь перестал ходить по комнате, отодвинул стул и сел за круглый стол напротив министра.

– Это я уже слышал, – сухо сказал он. – Много раз слышал, еще с тех времен, когда ты рубль золотом укреплял. Но ты ведь что-то новенькое замыслил, верно?

– Верно, – согласился граф. – Вот, посмотри, – он выдвинул ящик стола и достал несколько мелко исписанных листов бумаги. – Почитай-ка. Это проект доклада. В ближайшее время я собираюсь передать его государю.

Князь принял лист и углубился в чтение. Наконец он поднял голову и в упор взглянул на собеседника.

– Да уж, а ты не шутишь, – медленно произнес он. – Думаешь, твоей новой силы хватит, чтобы продавить это дело?

– Не знаю, – Витте снова развел руками. – Один, наверное, и не сумею. А вот с чужой помощью… с твоей, например, почему бы и нет?

Князь пожевал губами и еще раз пробежал документ глазами.

– Нет, – сказал он наконец, – в таком виде не продавить. Слишком радикально.

Править надо.

– Так затем я тебя сюда и позвал, – неожиданно легко согласился граф. – Я несколько месяцев в России отсутствовал, обстановку уже не чувствую. Вот и будем править потихоньку. Через две недели у меня назначена аудиенция с государем по вопросам внутренней политики, на ней и подсунем бумажку. И все усилия приложим, чтобы государь согласился подписать. На всякий случай надо несколько вариантов сделать. Ну как, станешь помогать?

– Ты же меня знаешь, – вздохнул Оболенский. – Конечно, стану. Возьму с собой, завтра перечитаю на свежую голову. Только вот, ради бога, про конституцию убери.

Сам знаешь, государя от одного этого слова трясти начинает. Щелкоперам про нее сколько угодно можешь намекать многозначительно, но при императоре – ни-ни.

– Вот и хорошо, – одобрил Витте. – Вот и славно. Ну, ладно, что мы все о делах да о делах… – Он нажал кнопку, и в приемной тренькнул звонок. Несколько секунд спустя дверь кабинета распахнулась, и лакей внес поднос с бутылкой вина и парой бокалов. На тарелках лежали закуски. – Расскажи, что ли, поподробнее, что тут без меня творилось.

Паровоз Олег уже видел. Огромная черная махина, в клубах пара и дыма ползущая по рельсам, произвела на него такое же неизгладимое впечатление, какое произвело чучело мамонта, большое, волосатое, сильное и безнадежно древнее. Ощущение такое же неизгладимое, как возвышающаяся перед ним установка из баллонов, труб, манометров и прочей скобяной галиматьи, окружающей небольшую – относительно, конечно – чугунную камеру с крохотным мутным окошком с толстым, в три или четыре пальца, куском настоящего горного хрусталя. Внутри установки что-то слабо шипело и тихо потрескивало. Сочившийся сквозь узкие оконца полуподвала хмурый свет московского осеннего полудня уюта помещению не добавлял.

– Да, впечатляет, – Олег уважительно пощелкал ногтем по дверце камеры. – Собрать этакую хреновину менее чем за месяц… Преклоняюсь перед вашими талантами, Евгений Ильич.

– Да пустое, – небрежно отмахнулся Вагранов. – Благодаря найденным вами деньгам нанять пару-тройку лишних студентов проблем не составило. Что бы мы делали без такого председателя товарищества, как вы?

– А? – поразился Олег. Он уже успел благополучно забыть о том, что товарищество на паях "Новые полимеры" полагает его своим председателем. – Ах, да… Нет, боюсь вы меня переоцениваете. Вы свой вклад в выбивание денег внесли не меньше моего. Мне просто повезло стать катализатором определенных процессов. Кстати, о катализаторах. Вы все-таки умудрились раздобыть триоксид хрома, как я понимаю?

– А то! – доцент усмехнулся, и его непривычная хмурость на мгновение куда-то пропала. – Впрочем, это долгая история. Бархатов отличился… – Он внезапно осекся и подозрительно взглянул на Крупецкого. Филер, чью профессию скрывать от Вагранова Олег не стал, скромно переминался с ноги на ногу в уголке помещения.

На его лице даже в полумраке ясно читалась откровенная скука. Его, судя по всему, не интересовала ни экспериментальная установка по производству полиэтилена, ни даже перспективы, которые полиэтилен открывал перед промышленностью.

– Ну-ну! – подбодрил его Олег. – И что Бархатов?

– Пропал Бархатов, – вздохнул доцент. – Помните, мы с ним в начале сентября к вам в гости приходили? На следующий день он пропал. Потом, неделю, что ли, спустя, заявился ко мне на ночь глядя, сунул в руки бумажку с именем Велиховского – ну, это тот, что нам триоксид хрома сделал – и исчез. Странное что-то с ним творится.

Оле вспомнил, как во тьме по кочкам улепетывал от дома Бархатова под свист несущихся вослед пуль, и невольно поежился. Да уж, с такой компанией "странное творится" – это еще мягко сказано. Не встал ли ему боком тот визит?

– Скажите, Евгений Ильич, – решил он переменить тему, – и что – работает это хозяйство? Вы уже запускали пробный цикл?

– Да, разумеется! – встрепенулся Вагранов. – Хотел вас пригласить, да как-то забегался, из головы вылетело. Вы уж извините. Да и потом… – Он помялся. – Если бы взорвалось ненароком, лучше бы уж, чтобы вас рядом не было.

– Ценю заботу, – сухо сказал Олег. – И до какого уровня удалось поднять давление?

– Восемьдесят атмосфер. Больше не рискнули, да и в одной трубке протечка обнаружилась, решили заменить целиком от греха подальше. Завтра запускаем второй раз, поднимем до ста двадцати. Но я вот вам что покажу… – Он сунулся в карман и торжественно сунул под тусклый свет электрической лампочки стеклянный пузырек с чем-то белесо-полупрозрачным. – Это поэлителен! Настоящий полиэтилен, хотя практически с ним еще мало что можно сделать. Для образования длинных полимерных цепочек давления не хватило. Но сам факт его образования доказывает, что установка работает! Знаете, от перспектив прямо дух захватывает!..

– Да-да, – рассеянно покивал Олег. Внезапно ему стало скучно так же, как и Крупецкому. Сильный приступ дежавю нахлынул на него. Монотонно и размеренно зазвучал в голове голос инженера на каком-то дальнем металлургическом комбинате, куда несколько месяцев назад его занесло с ознакомительной поездкой.

"…металлургические свойства безобжиговых окатышей и брикетов во многих случаях оказываются выше, чем обжиговых. Их производство экономически целесообразно как на крупных, так и на небольших установках, что открывает пути экономической переработки руд мелких месторождений, пылей, шламов и других продуктов металлургического производства…" Он тряхнул головой, и голос пропал. – Скажите, Евгений Ильич, а что вы сегодня какой-то словно в воду опущенный? Вроде бы такой успех…

– Как, вы не знаете? – удивился доцент. – Ах, да, все забываю, что вы мало связаны с научной средой. Сегодня утром для широкой общественности официально подтвердили, что что два дня назад на ночном совещании у министра от сердечного приступа скончался князь Трубецкой, первый выборный ректор Московского университета. И трех недель не прошло, как он приступил к исполнению служебных обязанностей, и вот на тебе! – Он грустно покачал головой. – Знали бы вы, какой это удар для научной общественности.

– Да уж, трагедия, – фальшиво посочувствовал Олег. Интересно, здесь что, ректоров в вузах не выбирают? "Первый" – в смысле вообще первый? – Тогда, наверное, я сегодня совсем не вовремя любопытствовать заявился. Установка никуда не убежит, а мне еще к Овчинникову заскочить надо, раз уж сюда заехал. Он тоже какие-то прорывы с бензиновым движком продемонстрировать рвался.

– Как скажете, – хмыкнул Вагранов. – Как там здоровье вашей… э-э-э, сестрицы?

– Оксаны-то? Да она совсем от болезни оправилась, – пожал плечами Олег. – Надо еще раз свозить ее к Раммштайну, чтобы осмотрел от греха подальше. Но вот еще проблема – дома ей скучно невыносимо. Совсем ведь еще молодая девчонка. Ей компании хочется, а вынуждена сидеть в четырех стенах, читать местные дамские романчики да иногда в соседние лавки вылазки делать. Вы, кстати, не знаете, куда ее можно к делу пристроить? В тот же университет? Все же почти с высшим физмат-образованием девица, хоть и с марсианским педагогическим уклоном.

– А что, на Марсе женщины тоже в университетах учатся? – странно глянул на него Вагранов. – Впрочем, почему бы и нет? Наши феминистки этого уже много лет добиваются. Глядишь, и добьются рано или поздно. Сомневаюсь, что в этом прок будет, ну да чем бы дитя не тешилось… Знаете, надо будет мне с ней как-нибудь поговорить, авось и придумаю что. Уж если вы себя профаном называете, страшно подумать, что она знать может.

– Ну вот и договорились, – улыбнулся Олег. – Когда вы собираетесь полноценный запуск устраивать? Через неделю?

– Да, примерно так. Хочу еще раз проверить все соединения и трубы. Не дай бог лопнет стык при ста пятидесяти атмосферах!

– Правильный подход, – одобрительно кивнул Олег. – Вы, Евгений Ильич, уж постарайтесь не возложить свой живот на алтарь науки. Что я без вас делать буду?

В общем, мы с Оксаной появимся или на запуске, или незадолго до того. Ну, а пока я вас оставлю, если не возражаете.

Вырваться от горящего энтузиазмом Овчинникова на пару с по уши вымазанным в мазуте Гакенталем удалось только часа через три. Олег заразился общим воодушевлением и тоже перепачкался в саже и мазуте, ковыряясь в механических потрохах, лишь отдаленно напоминающих обычный движок внутреннего сгорания на четырех цилиндрах. Однако коленвал эти потроха, пусть и с неимоверными треском и чадом, вращали исправно, и Олег еще полчаса ругался с инженером и владельцем завода насчет тонкостей установки свеч зажигания и впрыска топлива. Разумеется, слаженными усилиями ему как дважды два доказали, что он полный дилетант в области построения двигателей, после чего Овчинников лично встал к станку, отогнав от него рабочего, и начал рассверливать заготовку цилиндра по указанному Олегом методу.

Наконец, отсутствующе улыбаясь и недоумевая, почему он все-таки не пошел в свое время в автомеханики (и уж точно не пришлось бы Нарпредом работать!), Олег плюхнулся на сиденье пролетки с поднятой крышей рядом с откровенно изнемогающим Крупецким. Тот широко зевнул.

– Куда пан едет сейчас? – равнодушно осведомился филер, щелкая крышкой часов. – Четыре часа времени пополудни. Домой? Или к пану Зубатову на доклад?

– Да что ему докладывать! – скривился Олег. – Все по плану, мелкие детали прорабатывают. Был бы пан Зубатов инженером, может, и полюбопытствовал бы. Так что лучше домой. Опять же, завтра я собираюсь на встречу с Ухватовым – ну, тем рабочим с Ковригинской мануфактуры, где я бунт подавлял, – он невесело хмыкнул.

– Суббота, он наверняка в кабак намылится после работы, там я с ним и потолкую.

А то шеф уже мне вчера намекал, что почти неделя прошла с того момента, как он мне задание поставил. Так что мы с вами, Болеслав Пшемыслович, еще раз потолкуем о том, как к людям с умом подходить.

– Говорил же я, что не сведущ в тех делах, – вяло отбрехнулся филер. – Другое у меня занятие. Ну да ладно, поговорим.

– Вот и ладушки… – пробормотал Олег, пытаясь ухватить за ниточку мысль, после разговора с Ваграновым лениво болтавшуюся где-то на заднем плане. – Что же я еще сделать хотел-то, а? О! Вспомнил. Извозчик! Гони на Староконюшенный! Дом двадцать четыре, это перекресток с Сивцевым Вражком. Хочу на всякий случай к Бархатову на квартиру заехать, – пояснил он слегка удивленному Крупецкому. – Он, как я понял, там давно не появлялся, наверно, хозяева уже его комнату кому-то другому сдали. Авось что из вещей сохранилось. Я письма в основном в виду имею – вдруг да пойму, куда он делся. Парень, кажется, умный и талантливый, было бы здорово вытащить его из компании этих эсеров.

– Зря только время потратим, – усмехнулся поручик. – Вещи наверняка в полицию забрали, а скорее хозяева прибрали к рукам что получше, остальное, включая письма, в печке сожгли.

– Ну, потратим так потратим, – пожал Олег плечами. – Невелик крюк.

При предвечернем свете осеннего дня дом Бархатова выглядел совсем не так, как в густых сумерках. Он казался куда более низким и покосившимся, за оградой, окружавшей пустой огородик, колыхалась под осенним ветром пожухлая лебеда вперемежку с бурьяном и крапивой. Олег соскочил с пролетки, зябко закутавшись в слишком холодное для сезона долгополое пальто, называвшееся здесь шинелью.

Набычившись и поглубже надвинув фуражку, чтобы в глаза не попадала висящая в воздухе водяная пыль, он двинулся к входной двери. Крупецкий с иронией следил за ним из пролетки, не двигаясь с места.

На приступке сидел и курил вонючую самокрутку неопрятный мужик с клочковатой бороденкой и в зипуне. Его глубоко посаженные мутные глаза ощупали приближающегося гостя, но никаких чувств не выдали.

– Эй, дядя, – спросил его Олег, – хозяин дома где?

– Хозяин? – переспросил мужик, сплевывая. – А тебе зачем?

– По делу, – мужик вызывал у Олег смутное чувство опасности. Он попытался вспомнить, видел ли раньше этого человека, и не смог. – Жилец тут у вас обитался, хочу его комнату посмотреть.

– А ты кто будешь, мил человек? И по какому праву в чужой дом лезешь?

– По своему праву, – буркнул Олег. – Охранное отделение. Ты хозяин?

– Ну, я, – зипун пожал плечами. – Что за жилец-то?

– Бархатов Кирилл. Недели три назад к нему с обыском приходили, помните? Хочу еще раз комнату посмотреть.

Краем глаза Олег заметил, что Крупецкий тоже спрыгнул с пролетки и теперь медленно приближается, держа правую руку в кармане. Хозяин метнул на филера странный взгляд и лениво поднялся на ноги.

– Ну что же, смотрите, – проговорил он, отводя глаза и бочком отходя в сторону.

– Я не против, коли надо. А я пойду пока, дров нарубить надо, воды принести…

– Стоять! – внезапно резко скомандовал Крупецкий, выдергивая из кармана револьвер и наводя его на мужика. – Ты, пся крев, ну-ка, руки поднял, быстро!

Неожиданно быстро мужик метнулся к филеру. Грохнул выстрел, от косяка полетели щепки. Олег еще только начал поворачиваться, непонимающе открывая рот, а мужик уже перемахнул через плетень и юркнул в заросли бурьяна.

Крупецкий, грязно ругаясь по-польски, на четвереньках вскочил в луже, куда со всего размаха плюхнулся спиной, и вытянул в сторону убегающего комок грязи, в который превратился "браунинг". Однако выстрела не последовало – очевидно, курок заклинило. Через пару секунд убегающий резво нырнул в какой-то лаз и пропал из виду. Еще несколько секунд спустя из виду пропала и пролетка с настегиваемой лошадью: извозчик явно решил, что на сей раз с седоков плату за проезд можно и не требовать.

– Матка боска! – простонал Крупецкий, поднимаясь с четверенек. Жидкая грязь текла с него ручьем. – Упустил курву, ох, упустил! Ну, сволочи…

Следующие несколько минут Олег с интересом слушал, как Крупецкий на все корки костерил сбежавшего по-русски и по-польски. Улучшив момент, он вклинился в короткую паузу и поинтересовался:

– А кто это был, Болеслав Пшемыслович?

Крупецкий бешено развернулся к нему… и умолк. С полминуты он глубоко дышал, краска ярости медленно сходила с его лица.

– Да уж, Олег Захарович, – мрачно сказал он, – теперь я понимаю, почему Сергей Васильевич вас одного отпускать боятся. Жаль, конечно, что я его упустил, да только без меня вы бы сейчас точно мертвяком лежали. Неужто не опознали, а? Он же в вас стрелял тогда вечером… – Он вытянул руку и продемонстрировал еще один комок грязи, а котором Олег с удивлением опознал ту самую бороду, которая только что украшала лицо сбежавшей личности.

Внезапно Олег почувствовал, что у него становятся ватными и подгибаются коленки.

Теперь он понял, что в мужике ему показалось знакомым. Взгляд. Угрюмый взгляд исподлобья, жесткий, оценивающий, внимательный. Тогда, вечером, в комнатушке в этом самом доме, он плохо разглядел подсвеченные неверным светом лампы лица собеседников. Но взгляд… взгляд он запомнил.

– Мазурин? – прошептал он, отчаянно пытаясь справиться с участившимся дыханием.

– Тот, что в меня стрелял?

– Точно так, – сумрачно подтвердил филер. – Террорист. Только бороду наклеил.

Ну, шустрый какой, курва! Вот, – он попытался стряхнуть грязь со своей шинели, потом просто растянул ткань, просунув пальцы в прореху. – Ножом в ребра сунул, еле успел извернуться. Вот только что он здесь делал, а?

Олег глубоко вздохнул и усилием воли взял себя в руки.

– А вот это мы сейчас и выясним, – сумрачно сказал он. – Догонять Мазурина, как я понимаю, смысла нет?

Крупецкий отрицательно качнул головой.

– Он наверняка здешние огороды как свои пять пальцев знает, – пояснил он. – А я не знаю. Не найти.

– Значит, идем в дом, – решительно заявил Олег. – Не просто же так он здесь сидел.

В сенях дверь в комнату была, как и в прошлый раз, приоткрыта. Олег ступил внутрь и прищурился, пытаясь в тусклом свете, сочащемся из распахнутого настежь оконца, разглядеть, что за серая куча валяется на кровати. Потом он услышал слабый стон. Крупецкий, оттеснив его плечом, стремительно подошел к кровати с склонился над кучей.