Текст книги "Наш старый добрый двор"
Автор книги: Евгений Астахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Что случилось в ночь на 28 мая
Когда Джулька прибежала из школы и доложила матери, что Ромки на занятиях не было, та начала сопоставлять факты:
– Вчера вечером он украл курицу вместе с кастрюлькой. Это он украл, я знаю.
– Он, он! – тряхнула кудряшками Джулька. – И орехи толченые с киндзой тоже он спер. Я толкла, толкла их…
– Хватит, ну! Он испугался, что я скажу отцу и отец его как следует побьет. Потому пошел ночевать к тете Вардо. Но почему он в школу не пришел?
– Потому что «шаталист», не знаешь, да?..
Джулька отправилась к тетке Вардо за беглым братцем, но та только руками развела.
– Я два дня уже моего любимца не видела. Что вы с ним там сделали? Зачем опять его обидели? Вай-мэ, вай-мэ!..
Прошел час, и весь двор на Подгорной облетела весть: пропал Ромка.
Снова приехала милиция. В третий раз за этот день. Первый раз утром, потом когда Михель пытался отколотить палкой мадам Флигель за то, что называла его шпионом, и в третий раз сейчас.
– Вы вчера днем его видели? – допытывался у Ромкиной матери капитан Зархия. – Или ближе к вечеру?
– Вай, не знаю! Убили моего мальчика! Горе мне!
Джулька стояла рядом и плакала басом.
Всех очень напугал Ромкин пес. Он приполз в подворотню откуда-то с улицы, голова его была рассечена, сквозь запекшуюся уже кровь проглядывала белая полоска кости.
Капитан Зархия присел на корточки, осторожно раздвинул слипшуюся шерсть, подул на рану. Пес заскулил, лизнул ему руку.
– Ничего, череп целый остался. Может, еще и выживет. – Капитан поднялся. – Дайте собаке воды. Чем быстрее она придет в себя, тем быстрее мы найдем ее хозяина.
Ива убежал с последних уроков. Разве тут до геометрии? Куда-то провалился Минасик с запиской Каноныкина, а теперь эта история с Ромкой и его псом.
– Ты хоть что-нибудь знаешь? – спросил Иву капитан.
– Нет. Ромка вчера говорил, что устроит нам всем сюрприз.
– У вас сегодня весь день сюрпризы! – обозлился капитан. – Что за дом такой, соседей вам не стыдно?
Он хмуро оглядел всех, нетерпеливо подергал старенькую портупею с медной пряжкой.
– Так кто же последним видел парня? – спросил капитан еще раз.
– Вы знаете, я режиссирую юнармейскую агитбригаду, так вот вчера вечером у нас была репетиция, и Рома, как это часто случается с ним…
– Не пришел, – закончила Мак-Валуа.
– Тц… – капитан покачал головой. – Я же спрашиваю: кто видел? А кто не видел, меня не интересует.
– Извините, – Мак-Валуа обиженно поджала губы, – я не поняла вас…
Ива хотел было побежать в госпиталь, но капитан сказал ему строгим голосом:
– Стой здесь! А то тебя еще искать придется. Ты, Ива?
– Да, Ива.
– Тогда стой рядом со мной и никуда не отходи. Госпиталь сам к тебе придет, уже звонили…
Как госпиталь может ходить куда-то? То ли капитан очень устал сегодня от всех этих происшествий, то ли от него попахивает вином. Ива даже втянул носом воздух. Но от капитана пахло кожей, как от всех военных людей, и еще папиросой, которую он не вынимал изо рта, – докурит одну и прикуривает следующую.
«Все это началось вечером, – думал Ива. – Вчера вечером. И с Никагосовым и с Ромкой… Что же произошло вчера вечером? Что?..»
А вечером 28 мая 1942 года произошло следующее. Часов в восемь Ромка положил кастрюлю с вареной курицей в хозяйственную сумку, привязал к ручкам длинную бечевку и спустил с четвертого этажа прямехонько в нижний двор.
– Ты что в окно вылез? – спросила Джулька.
– Воздухом дышу, нельзя, да?
Он разжал пальцы, бечевка скользнула вниз, туда, где в сиреневых зарослях стояла уже кастрюля.
Джулька открыла соседнее окно, высунулась в него, но ничего подозрительного не обнаружила.
– Иф, иф! – Ромка потянул носом. – Как хорошо свежий воздух пахнет! Наверное, опять мамины духи брала?
– Заткнись! – огрызнулась Джулька.
– Ивке хочешь понравиться, да? Шиш тебе! На черта ему твои кучеряшки?
Джулька покраснела.
– Дурак! – сказала она. – Это у тебя кучеряшки, а у меня нормальные волосы. Между прочим, лучше, чем у вашей Рэмы-мэмы.
– Охо-хо-хо! – расхохотался Ромка. – «Лучше»!.. У нее косы. Поняла – ко-сы! А у тебя что? Бэ-э-э, кочори[17]17
Закрученные крутыми кольцами волосы (груз.).
[Закрыть], как у барашка.
Такого издевательства Джулька вынести не смогла. Она вскочила с места, бросилась к брату и, ткнув его пальцем в нос, выпалила:
– Ненормальный! Ненормальный! Ненормальный!..
На этом конфликт был исчерпан.
Ромка с независимым видом походил по квартире, так, чтобы все убедились: в руках у него ничего нет.
– Что сегодня на ужин? – спросил он.
– Будет сациви. Но не скоро, когда папочка придет.
– Тогда я пока погуляю.
Ромка надел мичманку, подаренную ему моряками после концерта в госпитале. Она была изрядно потрепана, но зато с настоящим, шитым золотом крабом. Кроме того, Алик вырезал специально для нее вставку из тонкого стального листа, отчего верх фуражки туго натянулся и приобрел форму идеального круга.
– Мама, он чего-то задумал, – сказала проницательная Джулька.
Но Ромка уже спускался по лестнице. Во дворе никого не было, если не считать Ивы.
– Привет! – крикнул ему Ромка и добавил: – Завтра, между прочим, я хороший сюрприз всем сделаю.
Свистнув своему псу, он перелез через кирпичную стенку и спустился в нижний двор. Уже оттуда раздался Ромкин голос:
– Фюрер! Ко мне!
Пес послушно затрусил к подворотне: он отлично знал, где следует искать хозяина.
Ромка перетащил кастрюлю с курицей в старую кухню; дело было наполовину сделано. Оставалось разбавить куриным бульоном толченые с киндзой орехи, добавить соли, перцу, пряностей и залить этим соусом поджаренные куски курицы.
Стряпать Ромка умел и любил. Вся его затея к тому и сводилась: приготовить тайком на старой кухне полную кастрюлю сациви, добыть на базаре вина, зелени, свежего лаваша и пригласить Каноныкина с ребятами.
– Прощальная закуска, – скажет им Ромка. – Прошу дорогих гостей к столу!
Можно расположиться тут же, в нижнем дворе, под сиренью, можно потащить все припасы к Персидской крепости, какая разница. Главное, чтоб была душевная компания и чтоб потом, на фронте, Каноныкин, рассказывая своим друзьям из морской пехоты о здешнем житье-бытье, говорил бы:
– Были у меня кореши, когда я в госпитале валялся. Два парня ничего себе, но один, чернявенький, лучше всех! Шикарные проводы мне устроил. Между прочим, его Ромео звали…
Так, мечтая об успехе, который принесет ему задуманный сюрприз, Ромка колдовал над соусом. В кухне было полутемно, керосиновая коптилка без стекла едва мерцала. Поджарить курицу можно было на полуразрушенной плите, благо труба у нее общая с соседним домом, так что в темноте никто и не углядит тонкую струйку дыма.
Использовав вместо топора кусок валявшейся у плиты автомобильной рессоры, Ромка разломал несколько ящиков и колченогий стул. Он уже собирался разжечь плиту, когда услышал, что по стволу глицинии кто-то взбирается.
«Пропал сюрприз!» – подумал Ромка и, схватив кастрюлю, юркнул с ней в старый гардероб со сломанными дверцами. Потом, спохватившись, высунулся и задул коптилку.
В гардеробе стало темным-темно; в нем пахло пылью, мышами и рассохшимся деревом. Невидимый жучок точил его, уныло поскрипывая:
– Три-трик… три-трик…
На чердаке прошелестели осторожные шаги.
«Ивка чего-то хочет», – решил Ромка и, присев на корточки, устроился поудобнее.
Наверху включили фонарик, белый кружок света скользнул по захламленному полу кухни.
«Нет, это Минасика фонарик. И чего приперся, барашка? У него же ангина…»
– Спускайся вниз, я посвечу.
«Вай, Каноныкин с кем-то пришел! Наверное, опять в город удрать хочет…»
Сквозь щель в гардеробе Ромка увидел высокую худую фигуру в военной гимнастерке, в пилотке, с небольшим чемоданом в руках. Потом появился Каноныкин. Он то включал, то выключал фонарик, словно искал что-то. Подойдя к плите, споткнулся о Ромкины дровишки и тихо выругался.
– Время, – сказал тот, другой. Почему-то женским голосом.
– Сейчас, здесь где-то коптилка…
Каноныкин чиркнул спичкой, длинный язык пламени с черным хвостиком взлетел над фитилем.
– Свет снаружи не заметят?
– Все законопачено.
– Я готова.
«Женщина какая-то. Молодец, Каноныкин, веселый человек!..»
Ромка старался разглядеть женщину, но она сидела к нему спиной, склонившись над раскрытым чемоданчиком. А Каноныкин, тот был виден. Он расположился прямо на полу и маленькой блестящей пилкой распиливал свои гипсовые сапоги. Вот один отлетел в сторону, второй. Каноныкин с наслаждением потер ладонями икры ног. Ромка отлично видел – на них не было никаких следов от ран, никаких шрамов, даже царапин. Ничего не было!
Поднявшись с пола, Каноныкин придвинул поближе коптилку, вынув из планшетки удостоверение личности, принялся заполнять его. Потом достал красноармейскую книжку.
– Кривому подойдет какая-нибудь восточная фамилия, – сказал он. – Например, Алимджанов… Сергей Османович. Неплохо, а?
Женщина не ответила, все возилась со своим чемоданчиком.
– Завтра вы располагаете временем только до полудня. Ни на минуту больше, слышите? Вот адреса. На первом дождетесь старика и сразу же уйдете с ним по второму адресу: – Каноныкин протянул ей бумажку. – Запомните все, Рози, и сожгите здесь же…
Ромка видел, как эта самая Рози одной рукой приложила к уху наушники, а другой принялась выбивать еле слышную стрекочущую дробь.
«Вай, радио передает! – ужаснулся Ромка. – Зачем я сюда залез, дурак, зачем я не захотел дома кушать сациви?!»
– Все? – спросил Каноныкин. – Рацию сюда, за плиту. Заложите сверху кирпичами и заметьте место… Я уйду сегодня же ночью с Кривым. Он знает дороги к перевалам. Болтался когда-то в тех краях со своим отцом, шофером.
«Шофером?! Это они про Люлика! Он же правда кривой!..» Ромка неловко повернулся в своем убежище, скрипнула перекошенная дверца.
– Что там? – резко повернулась женщина.
– Скрипит рассохшееся старье, – успокоил ее Каноныкин. – Здесь никого не бывает, кроме моих друзей-юнармейцев. – Он рассмеялся незнакомым Ромке смехом. – Вам пора.
– Wie spat ist es?[18]18
Который час? (нем.).
[Закрыть] – спросила вдруг женщина и приложила к уху часы.
– Es ist dreiviertel elf. Abtreten, Rosi. Aufbald![19]19
Без четверти одиннадцать. Идите, Рози, до встречи! (нем.)
[Закрыть]
Эти фразы, сказанные по-немецки, так поразили Ромку, что он едва не вскрикнул. То, что под гипсом у Каноныкина здоровые ноги, то, что в чемодане спрятана рация, а Кривой, оказывается, Люлька – все было не так страшно, как эти отрывистые немецкие слова, значения которых Ромка не знал, и от этого они показались ему еще страшнее.
Заныли коленки, Ромка прислонился плечом к дверце гардероба, и та не просто заскрипела, а заверещала, будто ей отдавили все ее старые трухлявые сучки.
И сразу в дверцу ударил острый и блестящий, как Люлькина финка, луч фонаря. Ромка закрыл лицо согнутым локтем и услышал знакомую каноныкинскую скороговорочку. Со своей Рози он говорил совсем другим голосом. Ромке показалось, что в старой кухне вдруг снова появился тот, настоящий, Каноныкин, и все сейчас станет на свои места, и ничего страшного не случится.
– Здорово, кореш! Ты чего залез в этот гроб со скрипом?
Каноныкин улыбался. Он потушил фонарь, горела одна лишь коптилка.
– Удрал от папаши с мамашей?
– Нет, я хотел сюрприз… – начал было Ромка, но сзади что-то обрушилось на него, коптилка вспыхнула ослепительно ярко, а потом сразу наступили тьма и тишина.
– Надеюсь, он был один? – сказала Рози и отбросила в сторону обломок автомобильной рессоры.
– Сейчас проверим.
Снова вспыхнул фонарь. Луч его медленно поплыл по сваленной в кучу ломаной мебели, ящикам и прочему хламу. На секунду задержался на кастрюле с недоделанными сациви.
– Здесь курица, – удивленно сказала Рози.
– Очень кстати. Я не успел запастись едой…
Луч фонаря заскользил дальше, осветил лежащего на полу Ромку.
* * *
Около часа ночи в нижнем дворе раздался тихий свист. Потом по стволу глицинии скользнула тень и исчезла в слуховом окне старой кухни.
– Почему опоздал?
Люлька вздрогнул от этого короткого и резкого, как удар, вопроса.
– Я?.. Вот, – он протянул сверток. – Я большое дело сделал, хозяин.
– Какое дело?
– В столе у инженера Русанова взял, – Люлька самодовольно ухмыльнулся. – Тихо все, аккуратно. Здесь чертежи, наверное, хозяин. Тебе пригодятся…
– Если б ты не знал дорогу к перевалам, я пристрелил бы тебя сейчас как собаку. – Теперь голос звучал ровно, Каноныкин четко выговаривал каждый слог.
– За что, хозяин?!
– За то, что ты идиот! Когда ты там был?
– Десять минут, как ушел.
– Тебя никто…
– Все тихо, аккуратно! – поспешил перебить его Люлька. – Я ход знал от старьевщика. Чертежи, хозяин! Русанов же на заводе работает. Секретный завод!
– «Чертежи»! – Каноныкин рванул из Люлькиных рук сверток, не разворачивая, сунул его в плиту, чиркнул спичкой. – Идиот! Еще раз сделаешь что-нибудь сам…
– Я понял, хозяин! Я думал, нужно будет.
– Думаю я, Кривой, понял? Только я!
– Конечно, понял, хозяин! Очень извиняюсь.
– Хватит! Переодевайся. – Он бросил на пол узел с одеждой. – В кармане красноармейская книжка. Запомни: ты Алимджанов Сергей Османович, 1923 года рождения, рядовой. Не перепутай – это будет тебе стоить башки.
– А ночной пропуск?
– Все есть. И давай побыстрее!.. Сапоги снимай.
– Зачем?
– Кретин! Где ты видел рядовых в шевровых сапожках, а? И вообще, Кривой, то, что я говорю, я говорю один раз. Ты понял?
– Понял, ну…
Сев на пол, Люлька стащил с себя сапоги, с сожалением посмотрел на них. Потом вынул финку и принялся кромсать голенища. Оторвав подметки, тоже разрезал их на куски.
– Что ты делаешь? – удивленно спросил Каноныкин.
– Не хочу капитану Зархия оставлять. Зачем ему в таких красивых сапогах ходить? Пусть в казенных развалюхах шлепает!
– Кто этот капитан Зархия?
– Один мой хороший дэмакац[20]20
Побратим, близкий друг (груз.).
[Закрыть] из райотдела милиции.
– Ладно! Быстрее, Кривой, некогда возиться тут…
Они выбрались в нижний двор. У калитки лежал Ромкин пес. Увидев их, он глухо, с угрозой зарычал.
– Заткнись, Фюрер! – цыкнул на него Люлька. – Куш!
– Прибей этого пса! – зло сказал Каноныкин.
– Чего с собакой связываться? – пробормотал Люлька. – Она не подпускает. Ну ее к черту, укусит еще.
Каноныкин сделал резкое движение, пес рывком метнулся в его сторону, но тут же завизжал и, перевернувшись в воздухе, покатился в кусты.
– Э, молодец, хозяин! – сказал Люлька и услужливо протянул Каноныкину платок. Тот обтер рукоятку пистолета и, спрятав его, кивнул головой:
– Пошли…
Что произошло утром 29 мая
В десять минут восьмого Ордынский вошел в кабинет и запер за собой дверь. Вид у него был усталый. Он поздно лег вчера и никак не мог уснуть. Лезли в голову дурацкие мысли, ерунда всякая, одолевали какие-то тревожные предчувствия. Он всегда считал себя человеком с отлично тренированной нервной системой, и вдруг такое наваждение, с чего бы это?..
Ордынский открыл шкаф, выдвинул из него высокий ящик, снял потайную крышку. Под ней лежал авиационный «Телефункен».
Включив приемник, Ордынский настроился на нужную волну. Шла передача на английском языке.
«49-й горнострелковый корпус под командованием генерала горных войск Конрада сосредоточивается в районах Невинномысска и Черкасска с целью развертывания в ближайшие два месяца наступления через Клухор по Кубанской долине к перевалам Хотю-Тау и Нахар, а по долине реки Теберды – к Клухорскому и Домбай-Ульгенскому перевалам. Одновременно по долинам рек Марух, Большой Зеленчук и Лаба горнострелковые дивизии генерала Конрада выйдут к Марухскому и Наурскому перевалам и на группу перевалов Сансаро и Псеашха. Таким образом, вполне реальной становится возможность в ближайшее время потери русскими всего Закавказья, черноморских портов и Бакинских нефтяных промыслов.
Корпусу особого назначения, находящемуся в настоящее время в резерве группы армии «А», открывается путь для операции на Ближнем Востоке, цель которой – соединение с войсками генерала Роммеля, действующими в Египте…»
Ордынский выключил приемник, задвинул ящик обратно.
Генерал Конрад движется на Кавказ. Когда-то в чине обер-лейтенанта он уже побывал здесь. Все возвращается на круги своя…
«Надо выпить кофе. Что за нелепое у меня состояние! – Он вынул кофейник. – Веду себя как институтка…»
Заварив кофе покрепче, Ордынский расставил на столе шахматы, сделал несколько ходов. Он привык к одиночеству. Собственно говоря, последние двадцать лет он был один. Это не тяготило его, даже вот научился играть сам с собой в шахматы.
Ни друзей, ни привязанностей. Только цель. Вначале она казалась бесконечно далекой, а теперь рукой до нее подать, стоит у самого порога. Здравствуйте, господин обер-лейтенант! То есть, простите, ваше превосходительство, генерал Конрад. Сколько лет, сколько зим, как принято говорить в России. Wie ist Ihr befinden?..[21]21
Как вы себя чувствуете? (нем.).
[Закрыть]
Сегодня ночью Ордынский без конца вспоминал. Какое это ненужное и опасное занятие – думать о первом, что приходит на память, не спросясь причем.
Вспоминал жену, сына. В девятнадцатом при отступлении деникинской армии они остались в промерзшем вагоне посреди степи. Зачем вспоминать об этом? Ведь ничего не изменить, ничего не поправить. Зачем же тогда вспоминать?..
Сыну было четырнадцать. Этот Ива – телефонный мальчик – чем-то неуловимо напоминает его. Манерой задавать бесконечные вопросы?.. Жадно искать в жизни романтичное?.. Возможно…
И все-таки зачем вспоминать мальчика, который пропал без вести так много лет назад? Зачем вспоминать безвозвратно потерянное?
Как это сказал во время их последней встречи князь Цицианов? Ах да…
«Мы никогда не найдем себя в своих сыновьях. Они уходят от нас, чтобы никогда уже не вернуться!.. Сколько разочарований, дорогой Варлам, принес мне мой Гига!..»
«Где он сейчас?» – спросил его Ордынский.
«Ах, не напоминайте мне о нем, не бередите рану!.. В тридцать третьем году он уехал из Германии. Сначала в Стокгольм, оттуда в Париж. Продолжал практиковать как врач, потом занялся журналистикой, связался с левыми изданиями и докатился до сотрудничества с коммунистами!.. Не знаю, как я пережил это, брат мой Варлам, не знаю… Уж лучше б тогда, в двадцать первом году, его действительно расстреляли бы, чем вынести такой позор».
Разочарование… Три четверти жизни состоит из разочарований!
Ордынский сделал несколько ходов, снял с доски ферзя. Еще два хода.
– Вам опять мат, Ива – телефонный мальчик!
А сына вот звали Глебом, Глеб Варламович, да… Зачем об этом вспоминать?
Ушел, чтоб не вернуться…
В тридцать четвертом году Ордынский был судовым врачом на танкере «Советский Аджаристан». После сильного шторма судну пришлось сделать остановку в Гамбурге – что-то случилось с гребным винтом.
Там Ордынский встретил Цицианова. Счастливая случайность? Может быть. Через него удалось повидать кое-кого из старых товарищей по Мюнхену. Они специально приехали для этого в Гамбург. В пиджачках и кепи, хотя без труда угадывалось, что мундиры были сняты ими перед самым отъездом.
– Что я должен делать?! – спросил он их.
– Ждать, – таков был ответ. – И продвигаться по службе. Чем выше, тем лучше.
– Где мне будет приказано это делать?
Они назвали город.
В тридцать шестом он снова встретился с Цициановым. Теперь уже в Триесте. И на сей раз это не было случайностью.
– Вам пора сходить на берег, Варлам, – сказал Цицианов. – Переезжайте в тот город и приложите все усилия, чтобы добиться значительного положения и должного реноме.
Они сидели в маленькой пустой кофейне. Носатый хозяин дремал за стойкой.
– Теперь уже скоро, Варлам. Наши немецкие друзья готовы к самым решительным действиям. – Цицианов сделал паузу, покрутил пальцами пустую кофейную чашечку, усмехнулся. – Кстати, в том самом городе, где вы бросите якорь, живет моя супруга, прелестная княгиня Кетеван. Надеюсь, вы не станете, друг мой, передавать ей от меня поклон…
Тогда Ордынский не до конца поверил Цицианову. Что значит – скоро? Пять, семь, десять лет? Он устал ждать, бездействовать, тайно ненавидеть все, что окружало его.
Но весной сорокового года к нему впервые постучался рослый молодой человек. У него были широкие сильные плечи, короткий тупой нос и прямые белокурые волосы.
– Моя фамилия Каноныкин. Здравствуйте, доктор…
Он работал в одесском порту.
– Как в случае чего вы объясните свой приезд сюда?
– Не беспокойтесь, доктор, у меня путевка. В ваши места принято приезжать на время отпусков. Советским трудящимся, разумеется. А я грузчик.
– Что мне будет предложено делать? – перебил его Ордынский.
– Ждать, – ответил тот. – И ничего пока не предпринимать без нашего ведома…
Их первый разговор длился не более получаса.
Вторично они встретились через год. На этот раз в Одессе.
– Люди, – сказал тогда Каноныкин. – Нужны люди, которые будут преданно служить рейху. Нужна густая, искусно сплетенная сеть. И вы – старый верный друг Германии – один из тех, кому ее плести. Там, у вас в городе, представляющем для нас большой интерес…
Ну что ж… Он плел эту сеть. Терпеливо и старательно. Люди, которых находил Ордынский, становились ее ячейками. Каждая несла свою, независимую от другой службу. И результат этой тайной, неведомой никому службы, собираясь в центре сети, улетал в эфир короткими строчками шифрограмм.
Теперь, когда близилась развязка, такой сетью можно было запутать многое. Она как нежданный десант, появившийся в тылу.
Да, трудная была работа, опасная. Многого она стоит. Слава богу, все подходит к концу. Генерал Конрад стоит у ворот Кавказа. Орудия его танков смотрят в сторону перевалов.
«Как жаль, что мне уже пятьдесят девять…»
Ордынский подошел к окну. Во дворе госпиталя из санитарных машин выгружали раненых. Значит, сегодня весь день не будет покоя. А он полночи промаялся без сна.
«Да, пятьдесят девять, обидно. Жизнь фактически прошла мимо…»
За исключением последних двух лет он только и делал, что ждал. Для человека действия нет более отвратительного занятия.
В январе, сразу после Нового года, появилась радистка.
Первое время прятал радистку и рацию у себя дома, ничего другого не оставалось. Потом, сменив ей документы, пристроил медстатистиком в один из госпиталей; это для него особого труда не составило. Сложнее было добыть надежные документы.
Следом появился Каноныкин, и все пошло как по маслу. До самого последнего времени они действовали весьма успешно. И вот где-то порвалась очень искусно сплетенная цепочка, и теперь контрразведка неумолимо и последовательно движется по ней, перебирая звено за звеном. Значит, срочно придется исчезнуть.
В дверь постучали. Ордынский повернул ключ.
– Войдите.
– Разрешите обратиться, товарищ военврач второго ранга?
– Обращайтесь.
Он терпеть не мог этого настырного лейтенанта – начальника команды выздоравливающих. И внутренне опасался его дотошности.
– Начгоспиталя отсутствует, поэтому докладываю вам, что старшина второй статьи Каноныкин опять находится в самовольной отлучке, в госпитале не ночевал.
– Где он сейчас?
– Неизвестно. На вечерней поверке не был, значит, отсутствует уже… – лейтенант вынул из кармана большие серебряные часы, щелкнул крышкой, – не менее двенадцати часов.
– Безобразие! – Ордынский хлопнул по столу ладонью. – Вы распустили команду, лейтенант!
– Никак нет! Случаи нарушения только с Каноныкиным. Вчера днем, например, не явился для снятия гипса.
– Кто распорядился снимать гипс?
– Военврач Колесников.
– Черт знает что! Немедленно представьте рапорт по форме. Я под трибунал упеку этого Каноныкина!
– Слушаюсь! Разрешите идти?
– Да.
Лейтенант козырнул, повернувшись кругом, щелкнул каблуком.
Ордынский снова закрыл дверь. Что же произошло здесь вчера?.. С самого обеда ему пришлось проторчать на совещании в сануправлении штаба фронта. До позднего вечера. А тут этот самый Колесников затеял снимать гипс. Какое дурацкое совпадение!..
Значит, Вальтер ушел. На сутки раньше обговоренного срока. Но адрес, адрес! Куда идти завтра утром? Где будет ждать Рози?.. Все это должен был решить Каноныкин.
Впервые Ордынского охватило чувство страха. Его не было ни разу, хотя все это время опасность стояла рядом, за спиной.
Почему сунулся Колесников? Случайно ли это? Может, уже знали, что у Вальтера под гипсом? И сейчас за ним тянется хвост, его незаметно ведут, чтобы обнаружить остальных?
И еще: когда уходить, если все сдвинулось на сутки? Сегодня? Но где в таком случае адрес?..
Он шагал по кабинету из угла в угол, пытался подавить в себе растерянность.
«В конце концов, Каноныкин опытный и хладнокровный разведчик, – убеждал себя Ордынский. – Он все предусмотрит, не побежит в панике куда глаза глядят. Еще час-два, и все прояснится. Надо взять себя в руки!..»
Начальник команды принес рапорт.
– Положите на стол. Как только явится Каноныкин, немедленно ко мне его.
– Слушаюсь!
В том, что Вальтер не явится, Ордынский ни минуты не сомневался. Появиться в госпитале для него равносильно провалу. Сейчас главное – выиграть время. До прихода начальника госпиталя можно молчать, но потом придется поставить в известность не только его, но и многих других. В том числе и комендатуру. Начнется розыск…
Оставшись один, Ордынский открыл шкаф, достал приемник, завернул его в газету и спрятал в портфель. Он не признавал полевых сумок, только портфели.
Постепенно возвращалось спокойствие. Звонил телефон – Ордынский давал распоряжения, одних распекал, с другими милостиво шутил. Но где-то в глубине его, неотступная и тревожная, продолжала биться мысль:
«Адрес… Адрес. Когда же адрес и как мне его передадут?..»
Он все время заставлял себя отвлечься. Даже расставил снова на доске шахматы и сделал несколько ходов.
«Жаль, нет Ивы – телефонного мальчика, моего любопытствующего партнера…»
Ордынский представил себе круглое мальчишеское лицо. Каким оно будет, когда станет явным то, что сегодня еще тайна?
«Что же поделаешь – жизнь состоит главным образом из разочарований…»
Неожиданно для себя он заметил, что вновь ходит по кабинету. Быстрыми, нервными шагами, из одного угла в другой.
«Что же это со мной, черт возьми! – Он резко остановился, сжал кисти сложенных за спиной рук. – Неужели страх?.. Какая мерзость! Бесконтрольный страх, классическое начало поражения. Нет уж!..»
Страх можно победить по-разному. Ордынский знал несколько проверенных способов, но лучшим из них он считал ненависть. Устоявшуюся, непримиримую, возведенную в культ. Он умел вызывать ее из глубин своего сознания, зримо восстанавливая первопричины, породившие эту ненависть, представляя себе все в подробностях, этап за этапом, и ни для каких других чувств, кроме ненависти, места в его душе уже не оставалось. Она царила в ней одна.
В тысячу первый раз видел он седую от поземки степь, замерший на путях железнодорожный состав и конников в бурках.
Красные перерезали путь, отбиться не удалось, и горстка оставшихся в живых офицеров идет под конвоем к темнеющей вдали деревушке. И он, Ордынский, среди них…
– А вы молодцом, господин доктор, – сказал ему тогда идущий рядом усатый ротмистр. – Никогда не предполагал, что Гиппократовы жрецы столь великолепно режут из маузера. Вы словно цыплят прихлопнули тех двух, что первыми сунулись к вагону. Браво, доктор!
– У меня в поезде остались больная жена и сын, – Ордынский посмотрел на ротмистра. – Вы понимаете, что их ждет?
– То же, что и нас, доктор. Отнеситесь к этому философски…
– Послушайте, ротмистр, когда мы подойдем к тому вон мостику через овраг, я прыгну под откос влево. Вы прыгайте вправо. А остальные врассыпную. Темнеет, есть шанс уйти по балкам.
Он сказал это по-французски, достаточно громко, чтоб услышали идущие сзади офицеры.
– Браво, доктор! – пробормотал ротмистр. – Попробуем, хотя шанс ничтожно мал…
Ордынскому удалось уйти. Что стало с остальными, он так и не узнал.
Своих он тоже больше никогда не видел.
Сам Ордынский блуждал по бескрайним дорогам гражданской войны, до последнего ее дня. С белоказаками, с антоновцами, с «зелеными», с кем угодно – он был согласен на любых союзников по ненависти…
В конце двадцатого, когда все было кончено, Ордынский пробрался в Закавказье, где еще удерживались грузинские меньшевики, самые бездарные из всех его союзников. Впрочем, он с ними и не вступал в союз, понимая всю его бессмысленность.
– Я не терплю бессмысленных действий! – говорил он князю Цицианову. – Бессмыслица унизительна…
К тому времени Ордынский твердо решил, что останется, не уйдет за рубеж с этой толпой перепуганных до смерти авантюристов.
– Да вас шлепнут в первый же день, дорогой Варлам! – пугал его Цицианов.
– За что же это, позвольте, спросить?
– А за то, за что они шлепают нашего брата, милостивый государь.
– Так то вашего брата, – посмеивался Ордынский. Ему нравилось злить этого осунувшегося, растерявшего былую самоуверенность Цицианова. – Вашего брата эксплуататора. А я всего лишь скромный эскулап и, в их понимании, трудящийся гражданин, который может быть полезен новому российскому обществу.
– Вы ничего не сделаете здесь в одиночку, Варлам! А там, – Цицианов махнул рукой в сторону моря; оно было ненастным, седым от шторма, холодное февральское море, – там нас много, там мы – сила!
– Не верю я больше в вашу силу, князь. Я буду ждать, когда появится другая, реальная. А она появится. Непременно появится!
– Дай-то бог…
Ордынский с молодости был германофилом. И вот они снова здесь.
– Я рад увидеть вас, генерал Конрад!..
«Да, шанс, как бы ни был он ничтожно мал, все равно остается шансом, – Ордынский посмотрел на часы. – Двенадцать пятьдесят две. Что ж, шанс еще есть…»
Раздался телефонный звонок. Ордынский после секундного колебания поднял трубку и сразу узнал голос радистки. Он был непривычно кокетлив, этот хихикающий девичий голосок:
– Что ж вы не пришли, доктор? Я вас так ждала, ждала. Я звоню из автомата, у меня буквально одна минута.
Сначала он не мог понять, в чем дело. В госпиталь звонить ей не разрешалось ни под каким видом. И потом этот дурацкий тон…
Когда он наконец сообразил, что произошло, у него сразу похолодели кончики пальцев.
– Я… Я не знал, где вас найти, милая, э-э… Розочка.
– Как же так, доктор? Сегодня рано утром мой брат передал вам через… кого-то там, не знаю, где искать меня. Если вы, конечно, хотите еще видеть наскучившую вам Розу.
– Никто ничего не передавал мне! – Он почти крикнул это.
– Не может быть, вы шутите, доктор. Вы же у меня такой шутник!
– Где вас искать?
Она не ответила.
– Где вас искать, я спрашиваю!
– Доктор, ну что вы, право, какой! Я никому не даю по телефону своего адреса. И потом, брат велел мне не позже полудня быть дома, а сейчас…
– Ваш брат… – Ордынский скрипнул зубами. – Ждите меня до двух, слышите?
– Но брат…
– Плевал я на вашего братца! До двух. Ясно?
Он бросил трубку. Если телефон уже подключили для прослушивания, то все пропало. Только дураков может обмануть столь примитивная конспирация. Но другого на месте Рози не придумаешь. В такой ситуации являться сюда за ним просто безумие. Каждый в первую очередь опасается за свою собственную шкуру, и Рози не составляет, конечно, исключения.
