Текст книги "Наш старый добрый двор"
Автор книги: Евгений Астахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Гроздь лиловых цветов
Героем дня был Алик. Он совершил свой первый прыжок, и об этом знали во дворе все.
– Молодец, не ожидал! – сказал ему Никагосов. – Я бы, например, не рискнул, а вдруг парашют порвется?
– Он не может порваться, – вмешался Ива. – Парашюты делаются из специального шелка. И потом стропы…
– Что такое стропы, я не знаю, – упорствовал Никагосов. – Я знаю, что такое рвется. Берешь вещь, как будто совсем новая, хочешь, из шелка, хочешь, из маркизета, какая разница? Немножко потянул – тр-р-р – пошла-поехала, никто ее уже не купит – дахеулиа[15]15
Порванная (груз.).
[Закрыть].
Ива хотел было сказать, что парашюты у старьевщиков не покупают, но раздумал, потому что Никагосова все равно не переубедишь, парашютистом он не станет. И вообще было не до споров; важнее узнать у Алика, какой вес может выдержать стропа. Одна или две, связанные вместе.
– А зачем тебе? – спросил Алик.
– Ну так, надо. Если на одной стропе повиснуть, меня она выдержит? Во мне сорок восемь кило, – Ива специально взвешивался в госпитале на белых медицинских весах, стоящих в коридоре.
– Одна, может, и не выдержит, а две так точно.
– Алик, ты можешь достать две парашютные стропы? Не навсегда, на вечер только.
– Да зачем они тебе?
– Ну надо…
– Могу. Но раз не говоришь, зачем, то не достану.
Пришлось рассказывать.
Алик выслушал, недовольно поморщил нос.
– Выдумки все это…
Но потом, оглядев Иву, точно видел его впервые, добавил:
– Ладно, завтра вечером, может быть… Но только со мной вместе.
Лаз на чердак оброс липкими паутинными бородами. Иве казалось, что по крайней мере лет сто никто не забирался в этот кирпичный колодец, по стенке которого тянулась бесконечная ржавая стремянка. Да и кому нужен этот лаз, когда снаружи для пожарных давным-давно пристроили специальную лестницу, а кроме них, никому на чердаке и делать нечего.
Но подниматься по наружной лестнице Иве с Аликом никак нельзя – тут же заметят, поднимут крик, велят спуститься. Потом обязательно примутся расспрашивать: зачем полезли да почему, в общем, все сорвется. Вот и пришлось ползти по затканной пауками стремянке.
Алик с мотком старых парашютных строп лез первым, Ива за ним. В лазе было темно, и дважды уже Ивины пальцы попадали под Аликины подметки. Но Ива терпел – в конце концов ведь не Алику, а ему нужно это путешествие на крышу соседнего дома.
Они выбрались наружу через люк. Глухую стену здания венчал невысокий парапет. Внизу был двор, кроны акаций, черепичная крыша флигеля и чуть поодаль крыша старой кухни. Прямо напротив в сгущающихся сумерках, едва проглядывая сквозь листву, белели террасы дома. Было видно, как Ромкина мать сидит на низенькой скамеечке и ощипывает курицу, а Джулька, примостившись рядом, толчет что-то в ступке.
Блям, блям, блям – звякал медный пестик.
– Сациви[16]16
Особо приготовленный соус к курице или рыбе.
[Закрыть] небось затеяли, – сказал Алик. – Твоя мама умеет готовить сациви?
– Нет.
– А моя умела. – Он вздохнул. – Очень вкусная штука…
Впервые Алик заговорил с Ивой о своей матери. Ива не понял, почему это вдруг и к тому же здесь, на крыше.
– Она у нас знаешь какая веселая была? И все умела. – Алик распутал стропы, обвязал ими дымоходную трубу, проверил, надежен ли узел. – Если бы не она, не полез бы я с тобой на крышу.
Вот это уж было совершенно непонятным. Ива даже руками развел, до того удивила его Аликина фраза.
А тот, словно и не замечая Ивиного изумления, снова изо всех сил потянул за стропы, повис на них.
– Слона удержит…
– Но почему… – начал было Ива.
– Потому, Ивка, что, когда меня еще на свете не было, отец добыл гроздь глицинии для мамы. Она сказала во дворе ребятам: у кого хватит смелости сорвать цветок? Никс, тот палки принялся швырять, хотел сбить ветку, мадам Флигель окошко расколотил. Тогда отец, связав несколько поясов, спустился с этого вот парапета метра на полтора и сорвал гроздь. А Никс кричал ему снизу: «Сумасеций целовек!»
– Твоя мама жила в этом доме?
– Она родилась здесь.
– И папа тоже?
– Нет. Он родился далеко на Волге. Потом уже приехал сюда. В том доме, где сейчас морской госпиталь, тогда было военное училище. Отец окончил его в двадцать пятом году, весной. А я родился осенью…
«Почему люди не сразу рассказывают о себе все? – думал Ива. – Ведь это так важно, знать побольше друг о друге. И об Аликиной маме тоже…»
Почему люди умирают молодыми?
Почему Никс всегда был таким вот, как и сейчас?
Почему Алик не побоялся рассказать обо всем отцу и тот разрешил ему взять старые парашютные стропы? Вот Ивин папа ни за что не разрешил бы!
Почему один понимает, как важно сорвать гроздь глицинии, а другой нет?..
А полез бы за ней Ивин папа? Конечно! Обязательно, хоть он и не кончал военного училища и ему тоже было бы страшновато, как страшно сейчас Иве.
Когда окончательно стемнело, Алик сказал:
– Я полезу первым. Потом ты.
– Зачем же тебе лезть? – удивился Ива.
– Мне тоже нужна глициния… Отцу подарю. – Он снял ботинки, продел ногу в завязанную петлей стропу и перешагнул через парапет. – Трави помаленьку.
Шершавые стропы врезались в ладони и в плечо. Ива старался удержать их, но это было не так просто. Они тянули его за собой, прижимали к парапету, пытались вырваться из рук.
– Стоп! – донеслось снизу. И через секунду: – Выбирай!
Это было еще труднее. В какой-то момент Ива почувствовал, что все – сейчас пальцы сами разожмутся, и Алик повиснет между небом и землей. Это в том случае, если не развалится труба, за которую привязали стропы; а если развалится, то он вообще полетит вниз.
– Тащи!..
У Ивы от страха пот выступил на лбу, и ладони тоже стали влажными. Он уперся коленками в парапет и из последних сил потянул стропы. Показалась Аликина голова. Еще одно усилие, и тот закинул на парапет ногу.
– Возьми, – сказал он, – чтоб не помялись…
Алик сорвал три грозди. Чуть влажные цветы пахли удивительно нежно; то был необычный, ни с чем не сравнимый запах. А может, Иве только казалось и глицинии пахли просто мокрыми от недавнего дождя листьями?
– Мне две довольно. – Алик положил цветы в кепку. – Одну я для тебя сорвал.
– Нет! – Ива даже отступил на шаг. – Я должен сам, как ты не понимаешь?!
– Ну давай сам. Я так, на всякий случай сорвал.
Алик расправил стропы, обвязал ими Иву, для страховки прихватил на груди еще одним ремнем. Это был широкий ремень из желтой кожи, с медной резной звездой на пряжке. Его, конечно, носил летчик, может быть, даже в те времена, когда был еще курсантом военного училища и спускался по скользкой кирпичной стене, чтобы сорвать лиловую гроздь глицинии для девушки с пепельными косами.
Впрочем, Ива не знал, были ли косы у Аликиной мамы. Вот у Рэмы они есть, это точно, пепельные.
– Снимай ботинки. Ногами будешь упираться в стенку, а руки на стропах, вот таким макаром. – Алик показал, как держаться за стропы. – Понял?
– Да… – Ива перешагнул через парапет, почувствовал сквозь тонкие носки холод стены, ее неровную, разграфленную швами поверхность.
Внизу была темная пропасть. Четыре этажа, с подвалом – это не меньше пятнадцати метров! Предательский холодок пробирался все выше и выше. Особенно холодно было почему-то в животе – так бывает, когда взлетаешь на качелях. Чтобы хоть чем-то заглушить это неприятное чувство, Ива крикнул Алику:
– Трави помаленьку!
– Тише ты там, услышат ведь.
Стропы поползли вниз, вместе с ними скользнул по стене Ива. Нога его уперлась во что-то твердое.
«Ствол глициний, – подумал он, – значит, где-то рядом должны быть цветы…»
Но как выпустить из рук стропу? Ива несколько раз пытался заставить себя разжать пальцы и не мог.
Сверху раздался сердитый Аликин шепот:
– Уснул ты там, что ли?
– Сейчас, сейчас!..
Ива уцепился ногами за узловатый ствол, прижался всем телом к мокрой листве. Тонкие гибкие стебли ползли по стене, укутывали ее густой темно-зеленой шубой. Все было в один цвет, не поймешь, где прячутся лиловые грозди.
«Они же пахнут, – подумал Ива. – Пахнут совсем по-другому, не так, как листья!..»
Он глубоко втянул в себя воздух и почувствовал возле самого лица едва уловимый аромат. Вот же цветы, совсем рядом! Стоит лишь протянуть руку, и сорвешь их. Ива разжал пальцы, отпустил стропу, осторожно переломил хрупкий черенок грозди и зажал его в зубах.
Еще одну, и достаточно. Теперь можно снова ухватить стропу и перестать судорожно цеплять ногами ствол глицинии.
Противный холодок исчез, он уже не пронизывал Ивин живот. Носки были насквозь мокрые, но это не имело никакого значения. Ива уверенно нащупывал пальцами неровности кладки и, перебирая руками стропы, быстро выбирался наверх. Зажатые в зубах грозди глицинии щекотали ему подбородок.
– Долго же ты! – проворчал Алик, помогая Иве перелезть через парапет.
– Темно, не видно, где цветы.
– А руки у тебя зачем?
– Так я руками…
Вниз они спускались снова через лаз – пожарная лестница шла по торцу здания рядом с окнами, большинство из которых было открыто.
– В нашем доме тоже такая же чертовина есть, – сказал Алик, кепкой вытирая с лица налипшую паутину. – Прямо от Никагосова вверх, до крыши. Через вашу квартиру должна проходить.
– Да, в чуланчике есть какая-то дверца, но она закрыта. Я не знал, что это в чердачный лаз.
– Куда же еще?..
Остаток вечера Ива провел во дворе. Он не пошел на дежурство в госпиталь и не сел за уроки. Стараясь не привлекать ничьего внимания, он ждал.
Репетиция агитбригады кончалась обычно в полдесятого. В девять мама позвала его ужинать, но он ответил, что сыт, это была явная неправда.
Если очень долго ждешь, то обязательно проглядишь того, кого ждал. Так и получилось – Ива заметил Рэму, когда она уже поднималась по лестнице флигеля.
– Постой! – крикнул он, подбегая.
Рэма остановилась.
– Вот, – Ива протянул ей глицинию, – это тебе.
– Где ты взял? – Она поднесла цветы к лицу.
Ива молчал.
– Смотри, они и вправду пахнут лучше других цветов… Спасибо! Сегодня все так здорово – письмо пришло от мамы, она в Сталинграде. И вот ничейные цветы.
– Они не ничейные вовсе! Я для тебя их сорвал.
– Сорвал?! Ивка, ты… лазил туда?!
Ива молчал.
Гладкая кирпичная стена уходила в темноту. Флигель привалился к ней боком. Высоко над его крышей прятался в листве витой ствол глицинии; сотни тоненьких гибких стеблей расходились от него во все стороны, цеплялись усиками за кладку, свешивали вниз лиловые грозди ничейных цветов.
– Ивка, да ты просто сумасшедший человек!..
Боевое задание
Каноныкина Ива встречал чаще всего в госпитале. Реже в нижнем дворе, когда тот пробирался на старую кухню после своих вылазок в город.
– Мировое место вы придумали, – хвалил он ребят. – Полная маскировочна, лезешь себе, и ни один глаз тебя не засечет за теми кустами да елками-палками.
«Елками-палками» Каноныкин называл тую. Высокие ее кусты росли густо, зеленая плотная хвоя и вправду хорошо скрывала любого, кто лез по стволу глицинии к слуховому окну бывшей кухни биржевого маклера Сананиди.
В старом, рассохшемся гардеробе Каноныкин оставлял одежду, купленную в свое время Ромкой у Никагосова, переодевался в госпитальный халат, и непосвященным оставалось только теряться в догадках, как это он умудряется разгуливать по городу полуодетым, в тапочках на босу ногу и не привлекать к себе внимания комендатуры.
– Не имей сто рублей, а имей сто друзей, – смеялся Каноныкин.
И Ромка, если оказывался рядом, то не упускал случая дополнить:
– С каждого по десятке – уже тысяча получится.
– Ха-ха-ха, дает пацан!..
Во дворе с тремя акациями Каноныкин никогда не показывался и ни с кем не был знаком. Поэтому Ива очень удивился, когда увидел его вечером входящим в подъезд их дома.
– Здорово, тезка! – обрадовался Каноныкин. – Это хорошо, что ты мне попался. Я ведь тебя как раз-то и хотел отыскать, да только квартиру не знаю, спрашивать бы пришлось. Понимаешь, кореш, дело есть важное, поможешь?
– Еще бы, с удовольствием!
– Дело-то ерундовое, – Каноныкин вынул из кармана сложенный треугольником листок бумаги. – Главврачу вручишь завтра поутру, как только он приедет.
– Хорошо, я подкараулю его. Мне в школу во вторую смену.
– Во-во, подкарауль. Я, понимаешь, в самоволку опять подаюсь, попрощаться с одной там надо. – Каноныкин весело подмигнул Иве. – Прошу вот главврача, пусть в последний разок прикроет меня от начальника команды. Швабра тыловая, чуть что – рапорты строчит, неприятность напоследок может мне выйти.
– А разве сейчас главврача уже нет в госпитале?
– Нету. Я ждал-прождал его. На совещание как уехал после обеда, и с концами. Только, тезка, слышь, задание боевое, не подведи – прямо в семь утра, пока начкоманды меня не хватился, ферштеишь?
– Ферштею, – улыбнулся Ива.
– Тогда порядок! Только не лялякать – ша! – и точка. Военсекрет! – Каноныкин глянул на часы. – Полдесятого уже… Хороши часики? – Он оттянул рукав, циферблат часов светился в темноте. – Трофейные. Буду отбывать на фронт, тебе подарю.
– Мне?! Что вы!
– А чего? На память о дружбе. Может, и не придется нам свидеться больше. Война, она, знаешь, серьезная штука… Ну бывай пока! Смотри, не проспи завтра.
Ива не проспал. Он поставил будильник, но проснулся за пятнадцать минут до звонка. В открытое окно доносился гул голосов. Спросонок Ива ничего не мог понять – кто-то кричал, причитала женщина, свистел милиционер.
– Что там, мама?
Мать не ответила. Она стояла в дверях, держась за косяк, точно видела что-то очень страшное.
Ива вскочил с кровати, бросился к дверям, но мать удержала его:
– Не ходи, не ходи туда, Ивочка!
– Почему?
– Там… Там Никагосова убили.
– Никагосова?! Кто его мог убить?
– Кажется, Михель.
Михель стоял меж двух милиционеров. Один из них держал руку на расстегнутой кобуре нагана, другой кричал на толпившихся вокруг людей:
– Отойдите, да! Что такое, что такое! Мешаете, ну!..
Михель стоял спокойно, в лучах солнца серебрились его коротко остриженные седые волосы.
Пригласили понятых. Никс все время лез вперед, чтоб взяли его. Но молчаливый милицейский капитан козырнул профессору:
– Не посчитайте за труд, случай очень серьезный.
– Я готов, – кивнул профессор.
Пришла машина с решеткой на маленьком, окованном железом окошке. Милиционеры подсадили Михеля.
– Я всегда говорила, что он шпион! – крикнула с балкона мадам Флигель. – К ним в подвал вечно шлялись какие-то типы.
– Вы что-нибудь видели? – тут же повернулся к ней капитан милиции.
– А то я не видела! Я за ними за обоими наблюдала. Здесь нечистое дело, товарищ начальник милиции. Он же немец!
– Старая тура! – бросил ей Михель и отвернулся.
Машина уехала. Капитан и понятые спустились в подвал. Никагосов лежал посреди комнаты на куче тряпья. Все было перевернуто вверх дном, разбросано в беспорядке, сорванный со стены дырявый палас валялся, закрывая лицо убитого.
– Кто сообщил вам о случившемся? – спросил капитана профессор.
– Сам Глобке. Пришел в милицию и доложил: зарезали Никагосова, вот нож. А нож его. Сапожный, острый, как бритва.
– Преступники, видать, искали что-то, – сказал второй понятой – управдом.
– Преступники? – переспросил капитан. – Вряд ли с Глобке был еще кто-то. – Он поднял с пола пустые винные бутылки, осторожно завернул их в старую скатерку. – Прирезать пьяного старика – дело нехитрое. А вот искал что-то, это вы правы. Деньги искал. Глобке сам сообщил: у Никагосова большие деньги спрятаны.
Усатый лейтенант устроился за столом, сдвинул в сторону тарелку с остатками еды, приготовился писать протокол. Понятые сидели у двери, а капитан ходил по полутемной комнате, то и дело перешагивая через Никагосова, и диктовал лейтенанту:
– «28 мая 1942 года в доме № 9 по улице Подгорной…» Написал?
– Сейчас…
– Нельзя ли, – сказал профессор, – положить покойного на тахту.
– Извините, – капитан развел руками. – Никак нельзя, пока не закончим осмотр места происшествия.
– Ну что ж, раз не полагается…
Народу набилось полный двор, люди заглядывали в окна подвала, пытались спуститься вниз, но их не пускал милиционер.
– Куда лезешь, ва! Что за человек – как маленький, честное слово.
– Что случилось? Что случилось? – любопытствовали прохожие.
– Старьевщика сосед зарезал. Немец. Говорят, они шпионы были, деньги поделить не смогли.
– Тц-тц-тц! Если шпионы, милиция здесь что хочет? Какое ее дело шпионов ловить?
– Откуда мы знаем? Не говорят ничего.
– Тц-тц-тц…
Капитан продолжал ходить по комнате и диктовать протокол. Но через убитого больше не перешагивал.
– «На месте происшествия явные следы поспешного поиска, мебель и личные вещи разбросаны, дверь, ведущая…» Стой! – Капитан остановился, поднял руку. – Куда ведет эта маленькая дверь? В чулан?
– Там вроде чулана, – согласился управдом. – Никагосов всякую хара-хуру свою складывал. Но вообще это чердачный лаз когда-то был.
– Лаз? Что ж вы молчали?
– Вы не спрашивали, я не говорил.
– Куда по нему можно подняться? – Капитан вытащил из чулана разворошенные мешки со старьем, посветил фонариком.
Лейтенант бросил протокол, все подошли к дверям лаза.
– Куда подняться? – переспросил управдом. – Далеко не подниметесь, стремянка поломана, но до второго этажа можно. В квартиру Русановых попадете.
– Кто это Русанов?
– Инженер. На заводе работает. Все говорят, что их завод секретный.
– Это к делу не относится. – Капитан передал фонарик усатому лейтенанту и полез по стремянке.
Через полминуты он открыл дощатую дверцу в соседней с Ивиной комнате и громко спросил:
– Здесь есть кто-нибудь?
– Есть! «испуганно отозвалась Ивина мама. – Как вы сюда попали?
Капитан не ответил, осмотрел комнату. Она была совсем маленькой. В ней умещался только письменный стол, диванчик и комод.
– Где ваш муж, гражданка Русанова?
Иве очень не понравилось это «гражданка Русанова». И вообще капитан был какой-то враждебный, нахмуренный, даже «здравствуйте» не сказал.
– Мой муж на работе. Он обычно остается в ночную смену.
– Сегодня ночью никакой шум вас не беспокоил?
– Нет. Мы спали в соседней комнате.
– Что из ценных вещей у вас находится здесь? – Капитан показал на комод.
– Ничего. Там белье.
– В письменном столе?
– Тоже ничего. Бумаги мужа.
– Вы закрываете ящики на ключ?
– Обычно да…
– Почему они тогда открыты?
Капитан быстрым движением стал выдвигать ящики один за другим. Сначала в комоде, потом выдвинул ящики письменного стола. Они оказались пустыми.
– Замки поломаны, – сказал он.
– Вчера они были целы, – Ивина мама растерянно трогала стопки белья. – Я складывала чистые простыни.
– Их сломали сегодня ночью. Какие бумаги могли быть в столе вашего мужа?
– Разные… Я не знаю.
– У вас есть телефон?
– Да, пожалуйста, в соседней комнате.
Капитан набрал номер. Сказал, прикрывая трубку ладонью:
– Докладывает заместитель начальника восемнадцатого отделения милиции Зархия. Соедините меня с полковником Леонидовым.
Он ждал молча, рассматривая носки своих потрепанных сапог. Со двора по-прежнему долетал встревоженный монотонный гул. Выделялся только квакающий голос мадам Флигель:
– Где же, я спрашиваю вас, подевалась бдительность? Сколько раз мы предупреждали всех, так нет! И старьевщик с ним был заодно, это же факт…
Ива невольно вспомнил слова, сказанные как-то Каноныкиным:
«Сам этот Михель ваш, конечно, и не диверсант никакой, а вот в контакт войти может запросто. Укроет врага, информацию ему добудет, связь наладит… В случае чего великий конфуз выйдет, кореши-юнармейцы, – в вашем собственном дворе под вашими глазами и такое «чепе»!..»
Выходит, словно в воду глядел Каноныкин. Ива поежился, представив себе, как кто-то сегодня ночью вскрывал ящики стола в соседней комнате, держа наготове нож: тот самый нож, которым был зарезан Никагосов.
Но Никагосова убил Михель. Выходит, это он пробрался к ним через лаз? Ничего не понятно…
– Алло! – неожиданно сказал капитан. – Товарищ полковник? Здесь происшествие у нас, ограбление с убийством. Но одновременно похищены бумаги у инженера Русанова с завода номер двадцать один. Обнаружен взлом… Ясно! Жду ваших работников. Есть!..
Дальнейшие события разворачивались так стремительно, что Ива, захваченный ими, совсем забыл про боевое задание Каноныкина, про сложенный треугольником листок.
Через час приехал вызванный по телефону Ивин папа. Он зачем-то несколько раз выдвинул и вновь задвинул пустые ящики письменного стола, потом сказал:
– Никаких секретных бумаг и записей, тем более чертежей, дома я, конечно, не держал. Здесь были личные письма, дневник… – Он виновато замолчал. – Понимаю, я не имел права вести дневник. Для опытного разведчика любой полунамек уже ценная информация. Да, да… Ужасно неприятно! Но кто мог предположить, что мной могут столь пристально интересоваться? Ах, как неприятно!..
Прошел еще час, и, к всеобщему удивлению, Михеля привезли обратно. По-прежнему невозмутимо он прошел через двор. Милиционеры не шагали теперь рядом с ним и не держали рук на расстегнутых кобурах. Они шли позади, следом за какими-то военными в гимнастерках с полевыми петлицами.
Все спустились в подвал, вошли в комнату Никагосова, и Михель сказал:
– Если б я убиваль шеловека, чтоб воровать его теньги, я теньги воровал бы. Я снаю, где он тержит их. Сосед товерял мне, потому что я шестный человек и его труг.
– Так где же спрятаны деньги?
– Фот здесь…
Он подошел к стене, с которой был сорван палас. Из-под отбитой местами штукатурки проглядывала кирпичная кладка. Подцепив ногтем один из кирпичей, Михель слегка сдвинул его.
– Финимайте!
Кирпичи вынули. В неглубокой нише стояла высокая жестяная банка из-под монпансье, прикрытая фанерным кружком. В ней, перевязанные шпагатом, лежали пачки ассигнаций…
* * *
Посмотрев на часы, Ива ужаснулся – двенадцатый час. Боевое задание Каноныкина до сих пор не выполнено, и теперь из-за Ивиной забывчивости у человека будут неприятности.
– Ива, в школу опаздываешь, – сказала мама.
До школы ли тут? Надо срочно бежать в госпиталь.
Но, как назло, мама собралась с карточками в магазин, а магазин как раз возле самой школы.
– Ива, я жду тебя, опаздываешь ведь.
– Сейчас, сейчас!..
Записка Каноныкина, спрятанная в карман куртки, просто жгла огнем: «Что же делать?..»
Ива совсем уже отчаялся, но вдруг увидел Минасика. С забинтованным горлом, в пальто, тот стоял посреди двора на самом солнце, мокрый как мышь.
– Прошла ангина? – крикнул ему Ива.
– Почти, – прошипел в ответ Минасик. – Сегодня во двор разрешили выйти.
Перемахнув через перила террасы, Ива подбежал к Минасику, сунул ему в руку сложенный треугольником листок.
– Передай главврачу! Лично! Аллюр три креста!
– Мне бабушка не…
– Это задание, понимаешь? Человека подведем. Каноныкина. Уже, наверное, подвели!
Минасик никак не мог сообразить, почему это он вдруг подвел Каноныкина, которого не видел больше недели. Но таинственность поручения, нахмуренное Ивино лицо и тон, которым было сказано: «Это задание, понимаешь?» – делали невозможными дальнейшие отнекивания и ссылки на бабушкины запреты. Минасик сдался.
– Главврачу? – просипел он.
– Только ему!.. Военсекрет! Каноныкин просил, чтобы утром, а сейчас уже…
– Ива, сколько же тебя ждать? – снова раздался недовольный мамин голос.
Минасик потоптался еще немного во дворе, украдкой расстегнул верхние пуговицы пальто. Потом бочком, чтоб не увидела из окна бабушка, скользнул в подворотню и выбежал на улицу.
Он честно обошел весь госпиталь в надежде столкнуться с Ордынским, но того нигде не было. Дважды Минасику делали замечания:
– Сюда не заходят без халата! Порядок пора знать, а еще юнармеец.
Старшина из команды выздоравливающих, подозрительно оглядев Минасика, спросил:
– Каноныкина небось ищешь? Сачкует ваш Каноныкин со вчерашнего вечера. Эх и дадут же ему фитиля!
– Я не Каноныкина, я главврача ищу.
– Чего здесь главврачу делать? Он в кабинете своем.
Постучаться в кабинет Ордынского Минасик не рискнул. Кто его знает, в каком он настроении? Тем более записку нужно было передать утром, а сейчас уже дело, поди, к часу идет.
У телефона никто не дежурил. Минасик снял пальто, аккуратно сложил его и сел у столика. Если появится главврач, тогда он, конечно, подойдет к нему и отдаст записку. А стучать не будет, стучать боязно.
У Ордынского не было никаких секретарш, под кабинет он выбрал себе комнату на отлете, в тупике. И когда забирался туда, то тревожить его никому не разрешалось.
Минасик знал это правило и все же время от времени, вспомнив сердитое Ивино лицо, вставал со стула, подходил к стеклянной, выкрашенной белым двери. Даже поднимал руку, чтобы постучаться. Но за дверью было так тихо и как-то строго, что рука сама собой опускалась, и Минасик возвращался на свое место к телефону.
Когда часы пробили два с четвертью, в конце коридора показались какие-то люди в военных гимнастерках, поверх которых были наброшены халаты. Четверо подошли к кабинету главврача, тронули дверную ручку, потом постучали. А пятый сразу же направился к Минасику.
– Здравствуй, – сказал он. – Ты кого здесь ждешь?
Из-под воротника белого халата выглядывала одна из петлиц, на ней поблескивали четыре рубиновые шпалы. Минасик вскочил, вытянулся по стойке «смирно» и зашептал:
– Жду главного врача госпиталя, товарищ полковник!
– Чего это ты шепотом?
– Ангина, товарищ полковник!
– И давно ждешь главврача?
– С двенадцати ноль-ноль!
Четверо спутников полковника продолжали настойчиво стучать в дверь кабинета, но при этом стояли сбоку, у косяков, точно хотели испугать Ордынского, когда тот откроет им.
Полковник отвел Минасика в сторону, к окну, поправил ему повязку на горле.
– Что ж тебя, больного и сипатого, заставило так долго ждать главврача?
Минасик не знал, как ему отвечать, военсекрет ведь.
– Ты где живешь-то, молчун?
– На Подгорной, девять, товарищ полковник.
– А-а… Интересно! Так что же ты принес главврачу? И от кого?
– От Ивы.
– От Ивы? – Полковник повернулся к своим спутникам. – Вскрывайте, ребята, он там.
