Текст книги "Наш старый добрый двор"
Автор книги: Евгений Астахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)
– Простите, но мне сейчас не до цитат и не до размышлений о будущем, – Вальтер едва сдерживался, чтобы не послать этого философствующего болтуна ко всем его прародителям.
«С каким удовольствием я оставил бы тебя в том штреке, где сейчас вопят от страха эти мальчишки! Там бы ты и рассказал им о преимуществах мертвых перед живыми, идиот!..»
И Вальтер и Петцолд успели переодеться. Мешковатые костюмы провинциальных бюргеров, шляпы с кисточками из барсучьей шерсти, заплечные мешки со скромными пожитками. И вполне надежные документы. Осталось еще раз крутануть ручку взрывного механизма, и можно уходить к австрийской границе по заранее обговоренному маршруту.
– Быстрее в нижнее укрытие, Петцолд!
Они перебежали вниз, к самой дороге.
– Что ж, с богом!..
Но взрыва не последовало.
– В чем дело? – встревожился Петцолд.
– Где-нибудь взрывной волной оборвало кабель, – ответил Вальтер, выходя из укрытия.
Он посмотрел на часы. Ровно тринадцать. Как там, внизу, с той стороны, на подходах к расселине? Удержится ли заслон еще полчаса? Очень сомнительно… Да и с этой стороны в любой момент могут нагрянуть нежданные гости. Самолеты дважды уже проходили над склоном, но, надо полагать, ничего не заметили.
– Берите синий кабель, Петцолд. Мы еще успеем.
– Вы думаете?
– Успеем! Я же, кажется, сказал вам: успеем!
Вперед!
– Слушаюсь!..
Они побежали в гору. Петцолд впереди с пропущенным через кулак синим кабелем, Вальтер следом.
«Ты еще и трус вдобавок. – Он со злобой смотрел на плоскую согнутую спину Петцолда. – Как жаль, что не было указания оставить тебя тут на вечные времена…»
Примерно о том же думал и Петцолд, следя, как тонкий шнурок кабеля, срываясь с земли, скользит через его кулак.
Обрыв обнаружили недалеко от входа в штольню – сорвавшийся камень расплющил кабель, придавил его к земле.
– Проверим до конца? – тяжело дыша, спросил Петцолд.
– Конечно. Второй раз взбежать сюда вам явно будет не под силу, – Вальтер насмешливо посмотрел на запыхавшегося Петцолда. – Вы в неважной форме, коллега.
Они соединили поврежденные концы кабеля и пошли дальше. И только тут заметили стоявшего у входа в штольню Фрица Нойнтэ.
Петцолд рванул из кармана пистолет, но Вальтер перехватил его руку.
– Да вы что! – крикнул он как можно громче. – Это ж малыш Нойнтэ! – Память Вальтера была хорошо натренирована, он без труда запоминал сотни фамилий, имен, цифр и никогда не пользовался никакими записями. – Что там у вас стряслось?.. Тебя послал Майер? Мы с партайгеноссе Петцолдом спешили вам на помощь!.. Ну что же ты молчишь, Нойнтэ?..
Фриц стоял не двигаясь, прижав рукой висящий поперек груди автомат. Синяя змейка кабеля, извиваясь меж камней, убегала вниз по склону, исчезала в сухом кулаке Петцолда. Фриц не отрываясь смотрел на нее. Потом ударил по кабелю каблуком. Раз, другой, третий. Он бил по нему остервенело, плюща о камни эту страшную синюю змейку. Он понял все.
– Что с тобой случилось, малыш? – крикнул Вальтер, осторожным движением вынимая пистолет. – Я вижу, ты выпил лишнего? Опомнись, Нойнтэ!
Эти слова вернули Фрица к действительности. Перед его глазами возникла пьяная рожа Майера, бутылка шнапса, поднятая над головой. «Выпьем за наших доблестных командиров!.. За наших доблестных командиров!.. Доблестных командиров!..»
Фриц нажал на спусковой крючок автомата, но Вальтер успел спрятаться за Петцолда. Придерживая одной рукой его сползающее к земле тело, хоронясь за ним, он стрелял по стоявшему во весь рост Нойнтэ. Всего каких-нибудь пятьдесят метров, такая легкоуязвимая мишень, ее можно продырявить с закрытыми глазами.
Но Нойнтэ продолжал стоять.
Низко, над самым склоном прошел самолет. Ударил длинной пулеметной очередью. Бросив пистолет, Вальтер побежал вниз, путаясь в траве, падая и вновь поднимаясь. Впервые в жизни все его существо охватил безумный животный страх. Страх перед этим проклятым Нойнтэ, которого не берут пули, перед черным дымящимся зевом штольни, перед всем, что окружало его, Вальтера, враждебно, неумолимо, угрожающе.
Каменный склон вырывался из-под ног, летел вниз, к дороге, падая крутыми уступами. Вальтер валился с них, раздирая в кровь ладони. Быстрее к дороге! К узкой горной дороге, ведущей неизвестно куда…
Фриц не видел ни бегущего вниз Вальтера, ни неподвижно лежащего поперек склона Петцолда. Просто в какой-то момент он почувствовал, что автомат перестал биться в руках – кончились патроны. Отбросив его от себя, Фриц пошел вниз, скользя по каменистой осыпи.
Солнце стояло в зените, было жарко. Он сбросил с себя изодранный мундир, швырнул под ноги помятую каску; рванув рубаху, подставил горячим лучам бледную кожу груди.
Спустившись вниз, Фриц долго пил из ручья, окуная в него коротко остриженную голову. Желтый песок на дне медленно перекатывался, стайка прозрачных мальков танцевала вокруг опущенных в воду пальцев Нойнтэ…
Потом он услышал негромкий голос:
– Ты откуда тут взялся?
Перед Фрицем стоял пожилой человек в примятой пилотке с красной эмалевой звездочкой. В руках он держал нож с коротким округлым лезвием и белую липовую чурку.
– Вы кто?! – испуганно спросил Фриц. – Вы разве… немец?
– Не меньше, чем ты. Меня зовут Отто Штейнер. А тебя?
Сорвавшись с места, Фриц бросился к этому человеку.
– Там! – крикнул он, задыхаясь. – Там, наверху, штольня!.. И еще длинный штрек! Его взорвали!.. Там остались люди, живые люди, много людей! Помогите им!.. Помогите им!.. Помогите им!..
Я вернусь, когда растает снег…
В комнате царил синий полумрак. Все было синим: потолок, стены, дверь, пикейное одеяло, которым был прикрыт Ива, и даже руки его, лежащие поверх этого одеяла.
Он хотел привстать, но от резкой боли в затылке и в спине на лбу выступила испарина. Ива застонал. «Что же это со мной? – подумал он. – Если я ранен, то почему нет бинтов?..»
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Рэма. Увидев, что Ива открыл глаза, она вошла, и халат ее сразу стал синеватым. И косыночка на голове тоже.
«Почему все синее? Даже Рэма…»
– Ну наконец-то ты пришел в себя! – сказала Рэма, подходя к кровати. – Теперь дело пойдет на поправку. Только не надо двигаться и задавать мне вопросы. Я сама расскажу обо всем, что тебя интересует… – Она присела на кончик кровати, поправила на коленях халат. – Тебя контузило, Ива. Довольно сильно. Потому и синий свет в палате, и боль в затылке и в спине. Есть боль, да?
Ива моргнул: есть, мол, еще какая!
– Ничего, все это пройдет постепенно. Правда, с месячишко в госпитале пролежишь. Отправим в него, как только разрешит врач…
В халате Рэма была прежней, не такой, как в гимнастерке с погонами младшего лейтенанта медицинской службы. Словно ничего и не изменилось со времен Юнармии, и пришла она просто в госпиталь на Подгорной в халате, как и полагается.
– Бой за проход через горный склон, – рассказывала тем временем Рэма, – шел до середины дня. Они как очумели, эти гитлерюгенды. Оказывается, там, в горах, был какой-то тайный склад, но они даже не знали о нем – было приказано стоять стеной, ну и стояли, фанатики сопливые. Жалко смотреть было на тех, кто уцелел, мальчишки совсем: от страха сломленные какие-то, потерянные… Отпустили их по домам, не стали оформлять как пленных. «Фюреров» только придержали, те постарше и подлецы, видно, конченые…
Ива слушал и нетерпеливо ждал, когда же Рэма скажет о главном? Провались они, гитлерюгенды эти! Что там с ребятами, все ли в порядке? Целы ли ребята?…
Рэма поняла его, опустила глаза, помедлила.
– Знаешь, – сказала она, – Минасик-то без вести пропал. До сих пор ничего о нем не известно… В этом самом тайном складе, что был в горах, заживо похоронили мальчишек из гитлерюгенда. Саперы трое суток раскапывали заваленный взрывом главный штрек, некоторых успели спасти… Так вот, они говорили, что был там, в штреке, русский парень. По описанию похож на Минасика. А куда делся, неизвестно. Ни живого, ни мертвого не нашли. Возможно, бежать ему удалось, ускользнуть в суматохе. А там попал в зону союзников, объявится через некоторое время. Ведь может быть так, правда?..
А Ромку ранило. Сильно. В ноги… Он отбивался до последнего… Его к ордену Красной Звезды представили. За мужество и стойкость, проявленные при спасении командира… Да, лейтенанта Зигля. Жив он, сейчас во фронтовом госпитале, с ним, слава богу, все в порядке… Ну а Ромку, его сперва у нас в медсанбате оперировали. Я присутствовала на операции. Впервые на такой… на страшной… Обе, и выше колена… Я сама отвозила его в госпиталь. Там сказали: ничего нельзя сделать, медицина в таких случаях бессильна. Так и сказали: бессильна…
Она продолжала говорить, опустив голову, а Ива видел Ромку, несущегося во весь дух Ромку. Сколько раз его спасали от беды резвые ноги! Он удирал от отца, гнавшегося за ним с ремнем, от профессора, угрожающе размахивающего выбивалкой для ковров, от кого только не приходилось ему удирать!
И вот теперь у него нет этих ног.
Ромка, Ромка!.. Что же ты будешь делать, Ромка!..
– А Щелкунчик как? – тихо спросил Ива.
– Какой щелкунчик? Этот?.. – Рэма вынула из кармана халата большеголового улыбающегося человечка. – Он был у тебя в сумке от гранат.
– Нет, я не о нем… Отто Штейнер жив?
– Да. Его назначили помощником коменданта в какой-то немецкий городок, забыла название. Он уехал вчера… Я пойду, тебе вредно так долго разговаривать. Вместо меня останется он. – Рэма поставила на край тумбочки улыбающегося щелкунчика. – С ним не разговоришься… – Уже в дверях она обернулась. – Тебе целая пачка писем пришла. И три от Джули…
* * *
– Чхиквишвили? Это черненький такой, хулиганистый?.. Второй этаж, девятая палата. Вы халат возьмите, без халата не положено!
Ива накинул на плечи белый халат с оборванными тесемками.
Ромка встретил Иву радостно и шумно.
– Ва! – закричал он. – Кто пришел! Сагол, Ивка, не ожидал!.. Это мой лучший друг! – объявил он всей палате. – В одном дворе жили. Моя сестра его девушка, ну!
На стуле возле Ромкиной кровати висела гимнастерка с новеньким орденом Красной Звезды и медалями за Берлин, Прагу и Победу.
– Вчера привезли, – сказал Ромка гордо. – Кубик сам вручал от имени командования дивизии. Старшина тоже приходил. И комроты. Подарки принесли… Интересно получается, ну: Берлин я не брал, Прагу не видел, а медали все равно полагаются, потому что дивизия в операцию входила, так Кубик объяснил. Очень хорошо, что входила!
Он говорил о своих медалях, а Ива боялся лишний раз взглянуть на одеяло, под которым лежал Ромка.
– Нашу дивизию на Дальний Восток перебрасывают, – сказал Ива. – Слышал?
– Как не слышал? Кубик говорил. Наверное, с японцами война начнется, так что ты тоже орден успеешь заслужить, не теряйся только, ну.
– Да нет, – улыбнулся Ива, – не успею. Меня демобилизуют скоро. Указ вышел о демобилизации рядового и сержантского состава старших возрастов, военно-служащих-женщин и студентов высших учебных заведений.
– Тц-тц-тц! Минаса тоже демобилизовали бы. Куда он делся?.. Но я думаю, все-таки живой, вот сердце чувствует, понимаешь?
– Да… Тебя когда выпишут?
– Не знаю. Говорят, месяца через два, не раньше.
– А то б вместе домой поехали бы.
– Нет, Ивка, я домой не поеду. – Улыбка сошла со смуглого Ромкиного лица, густые черные брови сошлись у переносицы. – Что ты! Ни за что не поеду!
– Как это не поедешь? – изумился Ива. – Почему?
– Почему, почему… Что, с Жорой-моряком соревноваться? Кто быстрее, да?.. Он же не поехал домой.
– Так у него совсем другие обстоятельства. Джуля рассказывала мне.
– Обстоятельства, обстоятельства!.. У него другие, у меня тоже другие.
– Ну а как же… мама твоя? И отец?
– Почему я должен ехать? Лучше они пусть приезжают. Ко мне в Сибирь.
– В какую еще Сибирь, Ромка, о чем ты?
– Сибирь одна, что, географию забыл уже? Хороший парень приглашает, дзмакац[56]56
Побратим (груз.).
[Закрыть] мой, здесь, в госпитале, познакомились, ну. Тоже, между прочим, повар. Теперь я пельмени делать буду. Или их в Сибири хинкали кушать научу. Настоящие хинкали, иф, какие – телавские! – И он поцеловал сложенные щепоткой пальцы.
– Выдумщик ты, Ромка! Какие еще хинкали?
– Я же говорю: телавские! Ты лучше другое скажи: Джулька тебе письма пишет?
– Пишет. Вчера как раз получил… – Ива помедлил. – А ты что, не сообщил домой про… про свое ранение?
– Нет пока, успеется. Из Сибири напишу… Ну, что Джулька? Ждет тебя, намеки делает, да? – Ромка подмигнул, покровительственно хлопнул Иву по плечу. – Ты ей сразу не поддавайся, чтоб не воображала, понял?
– Да ну тебя!.. Джуля написала, что Алик нашелся. Оказывается, был у партизан. Его отряд прошел рейдом аж до Словакии. И знаешь что: ему Героя Советского Союза присвоили!
– Ва! – Ромка всплеснул руками. – Посмотри, какой наш дом теперь знаменитый! Раньше один профессор с орденом был, а теперь? У меня смотри, какой орден! – Он кивнул на висевшую возле кровати гимнастерку. – Алик тоже ничего, отличился, молодец.
– Помнишь, Ромка, наше озеро Доброй Надежды?
– Почему не помню? Еще тост поднимали, чтобы все живыми вернулись.
– Да, теперь уж все… Только вот Минасика нет.
– Ты думаешь, совсем пропал Минас?
Ива покачал головой.
– Был бы жив, нашли бы его саперы. Откопали же они этих… гитлерюгендов. Никогда я их не забуду…
Ива возвращался в часть. Надо было все оформить, получить проездные документы, проститься с товарищами.
Он ехал в попутном «студебеккере», груженном ящиками с длинногорлыми пивными бутылками.
– Пей, не стесняйся! – угощал его сивоусый пожилой шофер. – Пей, сынок, за мое здоровье, мне за рулем нельзя. Последний рейс делаю, все, до дому, до хаты подаюсь – демобилизация!.. А ты служи, пока молодой… Бери, еще бери, пиво тут мировое.
Ива тянул из бутылки темное крепкое пиво, а перед глазами все стояла ударившая его по сердцу картина: верткое Ромкино тело, такое короткое, такое маленькое под байковым госпитальным одеялом…
«Как я теперь в лахти играть буду? – смеясь, кричал ему Ромка. – Не стоит мне теперь в лахти играть, правильно?..»
«Хинкальщику скажи: очень извиняюсь, но приехать не могу. Знаю, он говорил – ждать будет, но, что делать, не могу!..»
«Если Джулька тебе сына родит, не надо его Ромео называть. Назовите Карлом!..»
* * *
«Дорогие Софья Левановна и Гурген Арамович! Мне бесконечно трудно было начать это письмо. Меня ни на минуту не оставляет надежда, что наш Минас жив…»
Командир полка Вадимин медленно выводил слова. Подбирал их, болезненно морщась, виня себя во всем. Себя одного…
Учебный полк, из которого он с помощью военкома Каладзе забрал ребят, был оставлен в запасе. Ни боев, ни опасностей, ничего. Как же так получилось, зачем он вмешался в естественный ход событий, нарушил его и вот теперь, мучаясь, пишет письмо родителям, потерявшим единственного сына?..
Сколько их, единственных сыновей, не вернулось под отчий кров! Вадимин вспомнил старшину Потапенко, что вышел первым к границе и, тяжело раненный, продолжал стоять, опираясь на древко полкового знамени. Гриша Потапенко, умерший от ран в госпитале, сын Галины Пилиповны, незнакомой Вадимину женщины из маленького села на Каменец-Подольщине…
«Меня ни на минуту не покидает надежда, что наш Минас все же жив». Все же… Несмотря ни на что… Вне всякого сомнения…
Нет, лучше оставить «все же». Все же жив…
Надо надеяться, надо обязательно надеяться!
Великий дар матерей – надеяться и верить. Надеяться на то, что сыновья их живы и невредимы. И верить в то, что они обязательно когда-нибудь вернутся домой…
* * *
Поезд остановился у маленькой станции. Прямо от насыпи круто вверх уходил склон горы. Окно вагона было открыто. Пахло влажной землей, травой и нагретыми солнцем шпалами.
– Дело дрянь, – сказал Ивин спутник, умудренный большим дорожным опытом сержант. – Говорят, в горах ливни прошли, даже снег ударил там, на самой верхотуре. Речки все сбесились тут же, и то ли размыло что-то, то ли обвал получился, но путь закрыт. Загорать будем целые сутки, а то и больше.
Было обидно застрять в самом конце пути, на этой безвестной станции, приткнувшейся к устью глубокого ущелья.
Речка, вздувшаяся и грозная, с грохотом катила по дну пудовые валуны. Узенький подвесной мост перевернутым коромыслом висел над ней, и было страшно даже подумать, что по такому мосту может кто-то пройти.
Поезд стоял в тени горного склона, казалось, он отдыхает от трудной извилистой дороги, от бесконечных подъемов, тоннелей, от необходимости подолгу ждать на разъездах встречные составы. Он очень устал, этот поезд военной поры, вагоны его обветшали, ему надоело вечно спешить и, как правило, все равно опаздывать.
– Слышь, друг, – все тот же сержант тормошил задремавшего было Иву. – Кончай ночевать, есть сильное предложение. Говорят, тут до города десять километров всего, махнем туда пешим ходом – за полтора часа на месте будем. А от города машины через перевал напрямик чешут по шоссейке, понял? Навалом, говорят, машин, с ходу уедем. К утру дома окажемся, а го и раньше, как штык. – Он стукнул кулаком по стенке вагона. – Нехай эта колымага ждет себе, пока ей рельсы свиной тушенкой смажут. На хрена нам в ней вкругаря тащиться, время терять?
Предложение было настолько заманчивым и таило в себе так много несомненных выгод, что Ива, не раздумывая долго, согласился.
Правда, до города они добрались не за полтора часа, а за все четыре, и машин, идущих через перевал, особенно на ночь глядя, было далеко не так много, как обещали сержанту, но все же под утро их согласился взять с собой развеселый водитель старенькой полуторки.
– Садись! – сказал он, широким жестом показывая на щербатый кузов. – Поедем! Денег не надо! С солдат денег не берем. На мешки с кукурузой садись. На клетки с цыплятами не садись, не надо. Тормоза у меня плохие, одна фара не работает, но ничего, доедем, правильно?
– Правильно, – согласился Ива, забрасывая в кузов вещмешок.
Когда грузовик выбрался к перевалу, солнце уже поднялось высоко. В узких расщелинах белели остатки не ко времени выпавшего снега, такого необычного в эту августовскую пору. Он таял под лучами солнца, бурые ручейки перебегали шоссе, вспенивались под колесами машины.
«Я возвращаюсь, – думал Ива. – Тает снег, и я возвращаюсь!..»
Сержант спал на мешках с кукурузой. В клетках, сколоченных из дранок, попискивали заболтанные тряской цыплята.
Дважды отказывали тормоза, и машина мчалась вниз, как угорелая. Ветер свистел в ушах, шофер кричал что-то, по пояс высунувшись из окна кабины, а клетки с цыплятами прыгали точно живые. Ива с сержантом метались по кузову, как могли удерживали скачущие клетки, но одна все же ускользнула от них за борт полуторки, разбилась об асфальт, и цыплята разлетелись веером.
– Останови! – кричал шоферу сержант. – Закуска разлетается!
– Как я остановлю?! – возмущался тот. – Подъем начнется – сама остановится, а пока спуск, не видишь, да?
Ива смеялся во все горло. Ему было весело и хорошо. От этого сумасшедшего бега машины, от того, как разлетаются по ущелью цыплята, словно они не цыплята, а тетерева, от того, что тает под солнцем снег и он, Ива Русанов, живой и невредимый, возвращается домой…
