Текст книги "Наш старый добрый двор"
Автор книги: Евгений Астахов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
– Выговор у него берлинский… И вообще: что вы встреваете, Майер? Я не спрашивал вашего мнения.
Майер козырнул, отступил на шаг, пропустил мимо себя Вальтера.
«Почему меня все раздражает? – с тревогой думал тот. – И болван Майер, и обвислые мундиры этих мальчишек, и вообще все на свете. Вот уж никогда не думал, что начнут сдавать нервы. Все, что угодно, только не это!.. Я всегда умел подчинять себе таких вот юнцов, руководить их чувствами, предугадывать перемену настроений и использовать это. А сейчас ору, примитивно и глупо, цукаю, как пехотный ефрейтор. Надо взять себя в руки, это ни к чему…»
Майер продолжал следовать за Вальтером, пытаясь понять причину его неудовольствия. Все, казалось бы, в полном порядке. Отряд сидит в расселине прочно, он словно кость в горле у русских. Все обходные пути взорваны или заминированы, тут можно до рождества обороняться.
«Видно, его обозлила эта радиоболтовня. То, что там, у микрофона, немец… А может, сделать подарок командиру? – подумал Майер. Мысль понравилась ему. – В самом деле – показать, на что способен Гуго Майер. Такой подарок стоит Железного креста, надеюсь, он поймет это…»
Лучи заходящего солнца вызолотили вершины гор. В кустах боярышника замолкли дрозды. Было тихо и как-то очень мирно в этом прекрасном предгорье, расцвеченном щедрыми весенними красками.
Только раз, уже в сумерках, со стороны расселины донеслась беспорядочная стрельба. Стадо косуль выбежало на открытое место, к берегу ручья, и заметалось под выстрелами. Несколько секунд, и животные исчезли так же неожиданно, как и появились. Легко взлетая в воздух, словно паря в нем, они скрылись вслед за вожаком в зарослях ежевики.
К шести утра лейтенант Зигль вместе со своим маленьким подразделением был на месте. Боевое охранение доложило, что ночью противник активных действий не проявлял, сидел тихо, разве что ракеты пускал, пока луны не было. Поэтому возможность засады в районе ведения передач исключается.
Альберт Хуш настраивал аппаратуру; Отто Штейнер проверял связь с НП[52]52
Наблюдательный пункт.
[Закрыть] командира роты – где-то оборвался кабель, и он пополз вдоль него, чтобы найти обрыв.
Ива лежал за бруствером из камней, положив перед собой автомат. Гранаты из сумки не стал доставать, не понадобятся они сегодня. А может, и никогда больше не понадобятся.
Минас и Ромка были возле Зигля. Все в порядке, время шесть ноль-ноль, пора начинать передачу.
Из-за горного кряжа медленно и торжественно выплывало солнце, словно балерина в пурпуровой пачке…
– Ахтунг!.. Ахтунг!.. – начал передачу лейтенант Зигль.
Зигль не успел сказать и десяти фраз, как у края расселины замелькали бегущие фигурки. Тут же ударил пулемет. Один, следом другой. Бегущие бросились врассыпную, залегли, снова поднялись и побежали. И опять залегли. Так продолжалось минут десять, пока те, кто бежал впереди, не вырвались из зоны пулеметного огня.
Теперь они были хорошо видны. Особенно долговязый парень в расстегнутом мундире. Он несся в середине реденькой цепочки, высоко вскидывая острые колени. Подняв в правой руке автомат, а в левой зажав листовку-пропуск, парень кричал во все горло:
– Nicht schiessen! Nicht schiessen, Genossen![53]53
Не стреляйте! Не стреляйте, товарищи! (нем.)
[Закрыть]
Остальные бежали молча, только размахивали над головами листовками.
– Пойдем, Альберт, навстречу, – сказал Зигль Хушу и, поднимаясь из-за груды камней, крикнул Минасу: – Переходите на мое место и объявите им, чтоб бросили оружие!
Когда в двадцати шагах от бегущего Гуго Майера вдруг выросли фигуры русских, нервы его сдали. Бросив на левую руку автоматный ствол, он дал короткую очередь. Так и стрелял, сжимая в кулаке смятую листовку.
– Назад, Карл!..
Альберт Хуш успел метнуться к лейтенанту, прикрыть его.
Иве показалось, что Хуш обнял друга и только потом уже упал, подминая под себя медленно оседающего на землю Зигля.
– Бросайте оружие! – гремел в динамике голос Минаса. – Еще не поздно, бросайте, говорю вам!..
«Нет, поздно! – подумал Ива и швырнул гранату в набегающую цепь. – Поздно!.. Поздно!..» – Он бил из автомата, отрезая атакующих от лежащего меж камней Зигля.
Вся та маленькая военная наука, которую он успел понять за годы войны, начиная с Юнармии и кончая недавними занятиями в полку, как-то сама пришла к Иве в первые же минуты этого нежданного боя. Первого и последнего в его жизни.
«Лейтенант ранен… а может, убит… Значит, старший теперь я. Да, я. Не Минасик же и не Ромка. Надо принять командование. Надо вести бой…»
Слева и справа от Ивы стучали автоматы – подразделение Карла Зигля приняло неравный бой.
– Чхиквишвили! – крикнул Ива. – Раненых в укрытие! Быстро! Я прикрою тебя огнем.
Голос Ивы сорвался на верхней ноте, Ромка удивленно вскинул глаза и сразу же пополз вперед, к неподвижно лежащему лейтенанту.
– В охотничий домик их! Обоих! Слышишь?
– Слышу, ну!..
Хуш был мертв, и Ромка испуганно отдернул руку, прикоснувшись к залитой кровью гимнастерке.
– Товарищ лейтенант! Вы живы, товарищ лейтенант? – Ромка приблизил свое лицо к бледному, без кровинки лицу Карла Зигля. – Товарищ лейтенант…
Тот застонал в ответ, и Ромка ощутил вдруг в сердце великую радость и одновременно великую жалость к этому человеку, жизнь которого зависит сейчас от того, сумеет ли Ромка Чхиквишвили, не струсив, под огнем дотащить его на себе до охотничьего домика, перевязать там, дать напиться из фляжки.
А почему не сумеет? Сумеет, конечно! Он же ловкий, сильный. И очень находчивый, все говорят.
Был бы Хуш живой, он его тоже потащил бы, обязательно. Но Альберт Хуш мертв, и ему уже ничего не нужно.
Ромка осторожно приподнял лейтенанта за плечи, потянул на себя. Метр, еще метр… Ноги Карла Зигля в аккуратно вычищенных сапогах бессильно волочились по земле. На этих сапогах Ромка сосредоточил все свое внимание. Ему необходимо было отвлечься, перестать думать о свистящей, рвущейся, грохочущей вокруг опасности, о том, что он сам в любую секунду может вот так же, как и лейтенант Зигль, стать беспомощным, бессильным, умирающим.
Метр… Еще метр…
– Товарищ лейтенант! Вы живой?.. Еще немножко, товарищ лейтенант, совсем немножко, ну!
Он опять смотрел на тянущиеся по земле ноги в начищенных сапогах и вспоминал наставления старшины Шинкаренко:
«Рядовой Сойкин! Выйды из строю! Ось ты, бачу, сапогы свои тильки для старшины надраив. Носкы блыщат як солнце, а задники у них пагани дуже, вси як у болоти. Так що иды, хлопче, почисты тэпэр сапогы для сэбе…»
– Огонь! – визгливо выкрикивал Майер из-за валуна. – Обходите их, идиоты! Смелее вперед!..
Ива услышал его голос, попробовал добросить до валуна гранату, приподнялся, опираясь на руку, бросил с размаха, и в ту же секунду что-то тяжелое и тупое ударило его сзади по каске. Нестерпимо яркий свет полыхнул в глазах.
«Обошли, сволочи!.. – подумал Ива, проваливаясь в мягкую пустоту. – Обошли…»
Минас стрелял из-за высокого каменного барьера, надежно защищавшего его. Он видел, как Ромка подползает к дверям охотничьего домика, как переваливает через высокий порог обмякшее тело Карла Зигля.
Полевой телефон лежал рядом с Минасом. Время от времени, когда наступали короткие паузы, он снимал трубку и прижимался к ней ухом. Но трубка молчала.
«Что же со связью?.. Где Отто Штейнер?.. Как там Ивка?..» Эти короткие, словно выбитые морзянкой мысли вспыхивали и гасли. Минас вжимался щекой в теплое дерево автоматного приклада; длинные очереди невидимой огненной чертой продолжали отсекать от охотничьего домика лезущих вперед гитлерюгендов – открытая поляна перед домом простреливалась Минасом из конца в конец.
– Слушай, Гуго! – крикнули сзади. – Надо отходить – к ним двинулась подмога!
Как бы подтверждая эти слова, за спиной Майера взметнулись веера разрывов. Мины падали часто, казалось, что сзади кто-то огромный и насмерть простуженный заходится сухим, раздирающим грудь кашлем.
– Пулеметы на фланг! – приказал Гуго. – С фаустпатронами вперед! Возьмем того, кто орал по радио, и тогда отойдем… Нойнтэ, Шмитт! Ликвидируйте автоматчика за теми камнями! И не смейте трусить, подонки!
Мейер кричал и ругался, чтоб хоть как-то заглушить тошнотворное чувство страха, охватившее его с той самой минуты, когда он, подняв над головой зажатую в кулак листовку русских, побежал навстречу несущемуся из динамика голосу.
В какой-то момент мелькнула мысль: может, и впрямь плюнуть на все, крикнуть спасительное «Гитлер капут!», а там будь что будет: обещал же этот немец в своей передаче жизнь и возвращение домой. Но сзади топало полсотни парней, кто-то падал, изображая убитого, все шло по сценарию, придуманному накануне им, Гуго Майером, и стоит ему теперь отклониться от этого сценария, как тот же Нойнтэ, этот дохлый герой, не задумываясь, вмажет в спину горсть свинца.
Все правильно – он бы тоже вмазал этому выскочке Фрицу, как вмажет сегодня же Герберту Траубе за то, что тот припрятал большевистскую листовку, рассчитывая спасти свою тухлую шкуру. Он повесит его перед строем, сам, своими руками!..
«Что же там возятся Шмитт и Нойнтэ? – Майер поднес к глазам бинокль, попытался разглядеть, откуда бьют минометы, и увидел приближающуюся цепь русских. – Боже! Их слишком много! Нам не продержаться и десяти минут!.. Где же эти скоты, Шмитт и Нойнтэ?! Пока они не прикончат этого за камнями, нам не ударить по дому. А немец, конечно, в доме. В доме он!..»
– Все с фаустпатронами – вперед! – приказал он. – Вперед, говорю! Хватит держаться зубами за землю! К дому! Быстро!..
Вначале Минас увидел Шмитта. Тот перемахнул через барьер из камней и сразу же, крутанувшись на месте, упал навзничь. Каска сползла ему на глаза. Минас растерянно оглянулся и понял: это Ромка успел – из забранного решеткой окна охотничьего домика торчал ствол его автомата.
«Сагол, Ромка, не ожидал!» – хотел было крикнуть Минас, но не успел – Фриц Нойнтэ прыгнул на него сверху.
Он был худеньким, этот Нойнтэ, Минасу удалось сбросить его с себя, прижать к земле.
«Нож! – пронеслось в голове. – Жорин нож!..»
Выхватить нож было делом секунды, он висел на поясе как раз под правой рукой. Минас ощутил шершавую надежность рукоятки, оставалось только ударить. Он на мгновение встретился взглядом со щуплым парнишкой в ненавистном мышином мундире, ненавистном еще с той поры, когда появились на экранах первые военные киносборники и Минас с Ивой и Ромкой ходили смотреть их в кинотеатр «Кавказ».
В глазах Фрица Нойнтэ не было ни страха, ни злобы. Было ожидание. Ожидание удара, отвести который невозможно. Смерть занесла над ним блеснувший на солнце нож. И Фриц смотрел ей в глаза и ждал удара…
Минас опустил руку. Вернее, она сама опустилась. С каким-то неосознанным еще облегчением. Как будто бежал, закрыв глаза, и вдруг открыл их и остановился на самом краю страшной пропасти. Страшной… И Жора говорил, когда дарил нож: страшное это дело…
– Сдаешься? – спросил по-немецки Минас. – Сдаешься или нет, говори!
Нойнтэ ответил тихо, словно про себя:
– Да… – И вспомнил Герберта Траубе.
– Держись, Фриц! – раздалось вдруг сверху, и несколько человек свалились на Минаса, сбили с ног, ударили по голове прикладом. – Молодчага, Нойнтэ, ты здорово ухватился за него! А мы уж думали – капут тебе. Давай вперед! Майер там бесится!..
По наступающей роте с двух сторон вели огонь засевшие за валунами пулеметчики. Во что бы то ни стало они должны были сдерживать ее, пока фаустники не ворвутся в этот проклятый охотничий домик, не выволокут из него немца, который призывал отряд бросить оружие и разойтись по домам.
Бросить оружие!.. Бросить оружие… Эта мысль приходила, наверное, каждому, пугала своей простотой, надолго лишала покоя.
«Выходит, я трус, я не немец, раз готов сдаться русским, как сделали это потерявшие честь солдаты вермахта! Они предали фюрера и фатерлянд, но я останусь верным до последнего вздоха… А Герберт Траубе припрятал листовку… Почему он это сделал?.. Испугался?.. Но ведь и я боюсь. Я тоже боюсь, черт меня побери!..»
Им было по четырнадцать, по пятнадцать. Лишь некоторые успели отпраздновать свое шестнадцатилетие.
Им льстили, их называли храбрецами, верными героями «третьего рейха», надеждой нации. Им прикалывали на мундиры Железные кресты и серебряные медали.
А они боялись. Боли, крови, смерти, друг друга.
Зажмурив глаза, бросались в огонь мальчишки, жестоко обманутые своими равнодушными к человеческим страданиям вождями…
Фаустпатрон разорвался в окне, разметал в стороны тяжелую железную решетку, раскрошил дубовые бревна. Второй, влетев в комнату, снес лестницу и выложенный изразцами камин. Но Ромка продолжал стрелять скупыми одиночными выстрелами – последний диск в автомате. Лежа за каменным порогом дома, он старался упредить фаустников, не позволить им привстать на колено и приладить к плечу такую безобидную на вид трубку.
За лейтенанта Зигля Ромка был спокоен: он успел перебинтовать его и спрятать в подвале дома. Стены подвала были выложены тесаным камнем, такие и пушкой не прошибешь…
Выбравшись наверх, Ромка на всякий случай привалил крышку люка тяжелым резным шкафом. Это уже потом разорвались первые фаусты и ударило по ногам, будто подсекли их сзади. Боли Ромка не почувствовал, только тяжесть, свинцовую, неподъемную тяжесть. Он подполз к порогу и продолжал стрелять до тех пор, пока не услышал за спиной голос ротного старшины:
– Е тут хто-нэбудь живий?
– Есть… – ответил Ромка и, заплакав, прижался лицом к горячему стволу автомата.
Вариант, не предусмотренный Вильгельмом Крюгером
«Цуг-машины» с грузом и охраной запоздали на восемь с половиной часов. Они пришли в условное место только на рассвете. Несколько раз им приходилось менять маршрут – советские танки успели перекрыть почти все дороги. И все же караван пробился и прибыл, куда ему было указано.
Вальтер проверил груз. Он находился в полном порядке. Если б еще не опоздание… Впрочем, в расчетах была предусмотрена возможность задержки каравана в пределах десяти часов. Просто теперь вступал в силу один из запасных вариантов: прибывшая спецохрана ликвидирует все «цуг-машины», кроме одной, и сразу же отправится на ней восвояси. Переброску груза к тайнику, прикрытие заключительной операции – все это выполнят те полсотни мальчишек, которых Вальтер приказал Гуго Майеру привести к семи утра.
– Нельзя оставлять тут на слишком долгое время такую кучу людей, – сказал он начальнику спецохраны Петцолду. – Ваши люди должны убраться, как только придут парни снизу. Нельзя рисковать, не тот случай…
Майер со своей группой опоздал почти на час. Он предстал перед Вальтером запыхавшийся и потный; из-под каски выбился кончик перемазанного кровью бинта.
– Где тебя носило, Майер? – Вальтер ткнул ему в нос часы. – Ты знаешь, как называется этот прибор?
– Они насели на нас… – начал было оправдываться тот. – Я хотел… ну того немца, предателя…
Вальтер не спускал с него глаз, и от этого Майеру не шли на ум нужные слова. Черт его дернул впутаться в такую дурацкую историю! Уж лучше было бы и впрямь добежать до русских без выстрела и сунуть им в руки спасительную листовку.
– Кто тебе позволил сделать это?! – Голос Вальтера от ярости вибрировал. – Кто разрешил?!
– Но ведь… Мы уничтожили установку, перебили обслугу, – заторопился Майер. – И взяли того, кто орал в микрофон. По-немецки. Только он не немец, я был прав…
Вальтер из последних сил сдерживал себя. Как хотелось ему влепить Майеру пулю прямо в его потную веснушчатую рожу. Но нет, этого нельзя делать. Нужно быть по-отечески строгим и не более. От настроения этих мальчишек, от их веры в него, в Вальтера, веры без страха перед ним, сейчас зависит все.
– Сколько ты положил людей?
Майер был готов к этому вопросу. Он решил заранее, что назовет цифру «пять». Ну «семь», не больше. Кто мог думать, что разговор произойдет перед строем. Полсотни свидетелей, и любой из них может предать его, сказать Вальтеру, сколько в действительности осталось там, у полуразрушенного охотничьего домика.
Взгляд Вальтера, сухой и холодный, пронизывал насквозь. Рыжие глаза Майера забегали, он шмыгнул носом и пробормотал:
– Около тридцати… Тридцать два…
– Сколько осталось в прикрытии?
– Двести семьдесят шесть… Нет, двести семьдесят пять. Один, Герберт Траубе, он хотел предать, спрятал листовку русских, чтоб перебежать с нею к ним. Мы повесим его сегодня же вместе с этим агитатором. Но я думал, может, вы сначала хотите допросить их, так они здесь.
– Кто твой отец, Майер?
– Владелец аптеки. В Лейпциге. Это та аптека, что на углу…
– Вот и продавать бы тебе клистиры! – В строю хихикнули. – Всем десять минут отдыха! – сказал Вальтер как можно мягче. Даже улыбнулся. – Ну а что касается тебя, – добавил он вполголоса, – то если там, внизу, они не продержатся до полудня, то… тебя тоже повесят. Ты понял?
– Да… – У Майера дрогнули колени. – Так я спущусь туда?
– Ты останешься здесь. И все, кто пришел с тобой, останутся. Следи в оба, любой шаг в сторону будет шагом в могилу…
Непрерывная серая цепочка потянулась от дороги к штольне. Два человека и ящик между ними. Пятнадцать ящиков за один раз, двадцать человек с пулеметами в укрытии. Дорога заминирована, «цуг-машины» ушли, все спокойно.
Вальтер щелкнул головкой секундомера. Темп отличный. Если он продержится до конца работы, то можно будет вернуть треть потерянного времени…
Перед тем как отправить охрану, Вальтер сказал короткую речь.
Строй черных эсэсовских мундиров, строй серых мундирчиков гитлерюгенда. А он с Петцолдом посредине.
– Немецкие солдаты! Мы с вами продолжаем воевать, для нас не существует приказов о капитуляции! То, что сделано вами сейчас, имеет неоценимое значение для нашей общей борьбы, для будущего Германии. Фюрер покинул нас, он ушел из жизни, но остался в сердце каждого истинного немца. Он завещал нам свои идеи, свое дело, свою борьбу. И мы ведем ее вместе с вами, доблестные немецкие солдаты! – Вальтер повернулся к строю охраны. – Сейчас мы расстанемся, но ненадолго. Все вы остаетесь в строю. В этом пакете инструкции, адреса, по которым вы рассредоточитесь на время, деньги. Гражданская одежда в ящике, находящемся в «цуг-машине». Вот ключ, возьмите, штурмфюрер. Вы назначаетесь старшим. На десятом километре начнете переодеваться на ходу. Сходить по одному, порядок указан в инструкции. Удачи вам! Хайль Гитлер!..
– Вы вручили им ключ от рая, Вильгельм, – усмехнулся Петцолд. – Но держу пари, что они не проедут десяти километров. Им раньше захочется в рай, вот увидите. Это печально: нет дисциплины – нет Германии…
Вальтера раздражал этот узколицый человек с сухими, зачесанными на лоб волосами. Он был сентиментален и болтлив, а обстановка вовсе не располагала к дружеским излияниям.
– Итак, пари? – Петцолд протянул ладонь, тоже узкую и сухую. Вальтер отметил про себя, что у этого человека все словно специально заужено: и лицо, и мундир, и вот ладонь. – Я очень люблю, – продолжал Петцолд, – такие чисто психологические пари.
– Считайте, что вы его выиграли.
Вальтер повернул голову в сторону скрытого туманом ущелья. Оттуда донесся приглушенный расстоянием взрыв, как будто горы тяжело и коротко вздохнули.
– Слышали?
– Да… – Петцолд глянул на часы, потом на Вальтера. – То, что я вам и говорил, коллега: эти подлецы отъехали максимум на шесть километров…
* * *
Последние ящики были аккуратно сложены на стеллажах. Вальтер еще раз проверил груз. Все на месте, все уложено по порядку. Тот, кому приведется со временем прийти сюда, останется доволен работой.
«А вдруг это буду я… – подумалось Вальтеру. – Нет, другой. Мое дело спрятать, вскрывать поручат уже не мне…»
Он вспомнил о координатах, про которые говорили ему в Берлине. Кто-то знает и сейчас эти координаты, где-то записаны цифры, обозначающие их, когда-то они лягут на карту и будет сказано: вот здесь тайник, в этой точке…
– Все, – сказал Вальтер и посмотрел на часы. – Вы очень быстро выдохлись, малыши, не сэкономили даже часа. Это плохо... Петцолд, снимите внизу охрану, всех сюда. Туман поднялся, того гляди прилетит «кофейная мельница»[54]54
Так называли немцы самолет-разведчик У-2.
[Закрыть], обнаружит скопление людей и сразу заподозрит неладное.
– А наши там, внизу, держатся! – прислушиваясь к отдаленной стрельбе, сказал Майер. – Уже полдень, а они держатся. – В его голосе звучали торжествующие нотки.
– Думаю, что из последних сил, – охладил Майера Вальтер. – С такими полководцами, как ты… – Он не докончил, оглянулся – снятое оцепление входило в главный штрек. – Все здесь?
– Да, – кивнул Петцолд. – Пятьдесят человек.
– Вот и отлично… Вы все же здорово потрудились, малыши! Я не ошибся, когда заменил вами тех ленивых олухов, что укатили отсюда. Мы с партайгеноссе Петцолдом не рискнули доверить им то, что без колебаний доверяем вам – будущему Германии, ее единственной надежде. Все, что вы здесь видите, – он обвел рукой штрек, ряды ящиков на стеллажах, – это часть фонда, необходимого для нашей будущей борьбы, для реванша, который мы дадим врагам Германии. Вам доверена важнейшая государственная тайна, будьте же достойны столь высокого доверия! Даже перед лицом смерти каждый из вас обязан молчать о том, что видел тут… А теперь… – он посмотрел на часы, – теперь пятьдесят шесть минут отдыха. Вы заслужили его… Майер! Вон в том зеленом ящике нет никаких секретов. В нем отличная колбаса, сало и шнапс. Подкрепитесь как следует, впереди трудный переход. Мы с партайгеноссе Петцолдом не будем вам мешать. Приступай, Майер.
– Яволь!
– Дальше главного штрека не выходить! Всем быть вместе! Майер, ответственность на тебе!
– Яволь.
– И не очень увлекайтесь шнапсом, малыши, впереди у вас еще работа…
Вальтер с Петцолдом пошли вдоль проводки, которая тянулась к выходу из штольни.
– Вы умело повели себя с этими юнцами, – сказал Петцолд. – Похоже, они верят вам как самому господу богу.
– Будем надеяться… – сухо отозвался Вальтер. – Итак, остается в силе исходный вариант схемы: первый взрыв заваливает штрек от начала и до конца, не затрагивая боковые отсеки. Таким образом, если у кого и возникнет вдруг идея заняться без нашего на то разрешения раскопками, то он, пройдя весь главный штрек, не заметит ответвлений.
– Почему бы нам тогда не ограничиться одним взрывом? Чем меньше грохота сейчас, тем, по-моему, безопасней.
Тупость Петцолда раздражала. Неужели в Берлине не смогли подыскать кого-нибудь посообразительней, черт возьми! Или хотя бы помолчаливее…
– Второй взрыв, да будет вам понятно, срежет склон, словно ножом, сомнет штольню и все, что сползет вниз, к самой дороге. Именно второй взрыв исключит само появление у кого бы то ни было идиотской мысли о раскопках. Вы согласны с этим?
– Да, пожалуй… – пробормотал Петцолд.
– Очень рад. Тогда давайте сюда конец кабеля и быстрее в укрытие!..
* * *
В ярком свете аккумуляторных фонарей штрек казался даже уютным. Особенно после двух рюмок шнапса.
И колбаса была великолепной. А сало так и таяло во рту! Нечасто приходится есть такое сало. Может, Гуго Майер и жрет его каждую субботу, но у него отец – владелец аптеки и, говорят, неплохо нажился на спекуляции медикаментами.
– За наших доблестных командиров! – Майер поднял над головой бутылку со шнапсом. Он был уже изрядно пьян. – За победу германского оружия! Хайль!
– Хайль! – грохнул в ответ хор голосов.
– Wir müssen siegen![55]55
Мы должны победить! (нем.)»
[Закрыть]
– Wir müssen siegen! – скандировало вслед за Майером полсотни глоток.
И только Нойнтэ молчал. От выпитого шнапса его мутило, колбаса казалась безвкусной и какой-то липкой.
– Солдаты! – продолжал ораторствовать Майер. – У нас еще целых двадцать девять минут. Этого вполне достаточно для того, чтобы не спеша повесить двух негодяев. Как раз в конце главного штрека, где валяются сейчас эти подонки, дожидаясь своей участи, я видел отличную перекладину под потолком. На ней мы и вздернем их.
– Вздернем!
– Предателя Траубе, – Майер поднял над головой руки, – я повешу сам, вот этими руками! А русского уступаю Нойнтэ. Это ведь он так ловко спеленал его, не так ли, друзья?
– Он! Молодец, Фриц Девятка! Вперед!
Все повалили из штрека.
– А ты чего же? – спросил Фрица Майер.
– Я солдат, а не палач, – ответил Нойнтэ. – Тот русский мог убить меня, но не убил.
– Вот и осел! Значит, ты убьешь его. Марш вперед! Я давно присматриваюсь к тебе, Нойнтэ!
Они были одни в узком проходе, ведущем к главному штреку. Рыжие глаза Майера тускло мерцали в свете фонаря.
– Я никуда не пойду, – сказал Фриц. – Ты свинья и палач! Знай, если убьешь Герберта и этого русского, я проломлю тебе череп.
– Вот как?! – взвизгнул Майер. – Еще один предатель?! Сейчас ты у меня…
Он не договорил, осекся на полуслове. Острый конец ножа ткнулся ему в живот.
– Иди и останови их. – Нойнтэ держал нож крепко; в узком проходе не изловчиться, не выбить его из руки. – Тебе никто не давал права выносить смертные приговоры, Майер. Я предупредил тебя и иду к командиру. Он будет решать, а не ты.
Нож больше не покалывал Майера. Он вытер рукавом взмокший лоб, скользнул по стене к выходу. Фриц шел следом, держа автомат на изготовку.
* * *
– Они идут! – испуганно шепнул Герберт Минасу. – Слышишь, они идут!
– Слышу. Пусть идут... Ты не бойся их! Их нельзя бояться. Стыдно.
– Они убьют нас! Я знаю Майера. Это он нашел у меня листовку...
Привязанные друг к другу, спина к спине, они сидели в самом конце главного штрека, возле сваленных грудой вагонеток. Стянутые телефонными проводами ноги затекли, и любое движение причиняло боль.
Минас чувствовал, как время от времени вздрагивает спина Герберта.
– Нельзя плакать! – сказал он. – Ты же солдат, Герберт!
– Мне страшно…
– И мне страшно. Но плакать нельзя. Они не должны видеть, что кто-то из нас заплакал… Тебе сколько лет?
– Пятнадцать… Почти…
– Ты правда решил перейти к нам? Для этого спрятал листовку?
– Да… Мне очень захотелось домой, когда я услышал того… который говорил от вас. Он немец, и я поверил ему. Он ведь немец?
– Немец. Его зовут Карл Зигль. Запомни, Герберт, это имя, он замечательный человек, Карл Зигль. Его родители были коммунистами. Их казнили ва… – он хотел сказать «ваши», но поправился: – Их казнили гестаповцы.
– В гестапо многих казнили. За измену Германии.
– Ты так думаешь?
– Я не знаю. Нам так говорили.
В глубине главного штрека послышались крики, смех и ругательства. По своду метнулся голубой луч света.
– Они идут! Они идут за нами!
– Пусть идут, Герберт. Не бойся, мы же вместе…
Потом раздался крик Майера:
– Эй там! Стойте! Назад, ко мне! Быстро!
Идущие остановились, недоуменно затоптались на месте.
– Кому сказал, сюда?! Что вы там застыли?..
Когда они подошли, Майер построил их, повел обратно в штрек, где были сложены ящики.
– Наверное, есть еще колбаса или остался шнапс, – сказал кто-то из идущих сзади.
Но Майер не принял шутку; он мрачно шагал впереди, держась за ствол висящего на шее автомата.
– Солдаты! – сказал он торжественно после того, как все расселись в узком и длинном, словно пенал, штреке. – Небезызвестный вам Фриц Нойнтэ только что совершил предательский поступок. Угрожая мне, вашему отрядному фюреру, оружием, он потребовал сохранить жизни врагам Германии. Сейчас Нойнтэ, нарушив приказ, отправился якобы к командиру. На самом деле он трусливо дезертировал.
– Как дезертировал?!
– Фриц Нойнтэ, кавалер Железного креста, струсил?!
– Прибить его как собаку!..
– Солдаты! – Майер вскочил на ящик из-под продуктов. – Я призываю вас к действию. Пять человек во главе с тобой, Тимман, должны настичь его и вернуть сюда. Далеко ему не уйти. Я остаюсь здесь, как мне было приказано. Потом будет суд. Мы сорвем с Фрица Нойнтэ Железный крест, которого он больше недостоин, и повесим этого ублюдка вместе с теми двумя. Перекладина достаточно длинная, места хватит для всех трусов и отступников…
Нойнтэ шел, спотыкаясь о рельсы. Далеко впереди светлел позолоченный солнцем овал – выход из штольни.
Сейчас Фриц выберется из нее, подойдет к командиру и расскажет ему все.
Командир очень нравился Фрицу. Светловолосый и светлоглазый, сильный и, наверное, бесстрашный. Именно таким рисовался в воображении Нойнтэ его погибший много лет назад отец.
Командир справедлив, он при всех обозвал Гуго Майера клистирной трубкой, а потом еще и кретином, когда тот сунулся не в свое дело и стал распоряжаться при переноске ящиков с дороги в штрек. И заставил его таскать их наравне с другими…
Герберт Траубе был единственным добрым товарищем Фрица. Они познакомились давно – мать Траубе каждое рождество приходила в приют, приносила сиротам корзину со сластями. У нее был небольшой кондитерский магазинчик невдалеке от школы.
Несколько раз фрау Траубе забирала Фрица на каникулы, и они вместе с Гербертом уезжали в деревню к его деду. То были самые лучшие дни в жизни Нойнтэ.
И потом еще Герберт был тезкой Норкуса, героического Норкуса с картины, висящей над кроватью Фрица…
Под сводом штольни тянулись два тонких кабеля. Подвешенные ко вбитым в скалу крючьям, они двумя разноцветными нитями, синей и красной, уходили к выходу. Нойнтэ не обратил на них внимания, он был целиком погружен в свои мысли.
Тот русский мог убить его. Всего секунда, и нож, ударив в бок, прошел бы к сердцу. Всего секунда…
Но русский не сделал этого. Почему?.. Почему он не сделал этого и теперь, связанный, лежит там, в конце главного штрека, вместе с Гербертом?..
Фриц вынул из ножен лезвие. «Все для Германии», – было вытравлено на нем готическими буквами.
Это был нож русского парня. Немецкий нож из золлингеновский стали. Фриц его приставил несколько минут назад к тощему животу Гуго Майера…
Тонкие кабели тянулись над головой, провисая в промежутках между крючьями. По одному из них, по красному, невидимая мгновенная неумолимая сила за тысячную долю секунды пронеслась от взрывного механизма до взрывателей, расположенных по всей длине главного штрека.
Громадная горячая ладонь толкнула Фрица в спину, сбила с ног. Вихрь пронесся над ним; плотная каменная пыль погасила далекий солнечный овал – выход из штольни.
* * *
Вальтер выглянул из-за козырька укрытия. Клубы серой пыли сползали по склону. Вход в штольню курился и был похож на рот, раскрытый в немом крике. Гора кричала, звала на помощь; отчаянный крик, не услышанный никем, клубился, стекая вниз, в заросли молодого дубняка.
– Вы были правы, – сказал Петцолд, – когда говорили им, что служба продолжается. Они и мертвые послужат Германии, когда спустя годы будет вскрыт этот тайник. Герои, пожертвовавшие собой ради будущего нации, доблестные защитники фатерлянда, презревшие смерть, найдут и более впечатляющие слова, не так ли, Вильгельм?.. Останки захоронят с почестями, сложат легенды, и не родившиеся еще сегодня солдаты будут вдохновляться их примером… Помните слова покойного фюрера?.. «Я освобождаю вас от химеры, имя которой – совесть!..»
