Текст книги "Горбатый медведь. Книга 2"
Автор книги: Евгений Пермяк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
Нет, никто бы не подумал, что режиссером последних событий в Мильве был Антонин Всесвятский. Этот наш старый знакомый, появившись теперь в Мильве, врал каждому свое. Григорию Киршбауму, например, он рассказывал:
– Ты же знаешь лучше других, как мне, бежавшему с каторги, пришлось скрываться в Мильве. А потом эта злополучная женитьба на женщине, чуждой мне классово… Потом керенщина… Корниловщина… Интриги… Измены… И я устал. Мне так хочется отсидеться, отоспаться, оглядеться, понять и принять революцию рабочих и крестьян, а затем уйти с головой в дело, в работу, в созидание царства равных.
Герасиму Непрелову он говорил другое:
– Россия кончилась. Ее невозможно будет воскресить, если все это продлится хотя бы год. Останется пепелище, населенное зверями, отдаленно напоминающими своей внешностью людей.
Доктору Комарову Всесвятский врал:
– В Петрограде революция разбудила во мне стихотворца. И я печатался под различными псевдонимами.
Тут он, не стесняясь, называл имена поэтов, ставших известными в читательских кругах.
Едва ли нам следует пересказывать вранье появившегося в Мильве Всесвятского. Не правильнее ли хотя бы кратко узнать, чем занимался он до появления в Мильве. Эта цепь авантюрных похождений, характерная для Всесвятского, характерна и для времени и нравов, породивших его.
I
Если вы помните, мы расстались с Всесвятским в день его отъезда в Петроград, где он, одержимый идеей спасения царя, надеялся выкрасть его при помощи денег миллионерши Натальи Соскиной, ставшей его женой.
Всесвятскому предствлялось, что царя можно выкрасть простейшим из всех самых простых способов. На него будет накинут мешок из плотной и прочной ткани, затем, принимая во внимание, что царь невысок ростом и не тяжел весом, двое легко унесут его в автомобиль, приобретенный для этой цели. И, наконец, царь будет доставлен в подвал дачи, купленной Всесвятским под Выборгом.
И тогда царю будет сказано:
– Николай Александрович, не волнуйтесь и не отчаивайтесь! Я вас не гублю, а спасаю. Но я не могу делать это из патриотических или каких-то других высоких побуждений. Мне нужны большие деньги. Поэтому я продам вас той державе, которая дороже заплатит.
А пока нужно было терпеливо искать способы проникновения за ограду царскосельского дворца.
Отрастив усики и бородку, Всесвятский наведывался в Царское Село, вскоре потерял, а затем обрел новые надежды.
Керенский почел за благо отправить царя и царскую семью в далекий Тобольск.
Только лишь одна Лидия Чарская в своей повести «Сибирочка» могла так подробно описать тобольский вокзал, вокзальный колокол, кондуктора и поезд, на котором уезжали персонажи ее книги. Однако и полвека спустя железная дорога не появилась в Тобольске. Поэтому Всесвятскому пришлось воспользоваться поездом только до Тюмени, а оттуда направиться в Тобольск на лошадях, что было куда скорее, чем на пароходе по Туре и Тоболу.
Село Покровское, где высился двухэтажный бревенчатый, без особых претензий дом, в котором жила работящая, невысокого росточка вдова Григория Распутина, стоило того, чтобы побывать в нем. И он не раскаялся в этом заезде.
Артист по природе, не один год отдавший театру, Всесвятский быстро находил маску, отвечающую обстановке. Здесь, в большом селе Покровском, походившем более на сибирское, нежели уральское село, скоро нашлись мастера, умеющие доставать самогон и тем более умеющие его пить.
Всесвятский сказал, что ему, как историку, хочется знать правду о Григории Ефимовиче Распутине, о котором он пишет такую книгу, где не будет и половины лживого слова.
За время войны многие выучились гнать отличный самогон, уступающий водке разве только в легком запахе гари. «Сухой закон» военного времени породил массу мелких заводишек по самогоноварению. И там, где густ лес и глухи дороги, завод по выгону спиртного зелья существовал безданно, беспошлинно, а также и безбоязненно. Сунься блюститель законов в необжитые зеленые чащобы! Сначала оглоушат дубиной, а потом прирежут.
Веселое пиршество на опушке за выгоном. Славно развязались языки у бородатых дружков-приятелей, знававших близко Распутина. Никто из мужиков не осуждает своего земляка.
– Хвалить я не стану, – говорит один, – но и хулить не могу. Повидал все ж таки он виды. Помылся в царских банях. Поспал на пуховых лебяжьих перинках. Поводил своей пятерней по шелковистым спинкам. Пощупал счастье обеими руками… Вот оно что.
– Для него и умирать было не так тягостно, – рассуждает второй такой же угрюмый мужик. – Потому что было попито, поедено, положено в карман… А что мы? Хучь бы и я – дальше Тобольска не бывал, больше Тюмени не видел города.
Внимательно слушая рассказы мужиков, Всесвятский искал близкого, совсем близкого к Распутину человека, который бы мог проникнуть к царю и поведать о видении, допустим, или объявлении причисленного к лику святых великомученика Григория, который велел царю искать спасения в тобольском лесу. Царь может клюнуть на это. Может оказаться в лесу. Тобольск – не Царское Село. Мешок на голову, кляп в рот, потом лови пропажу в прииртышской тайге.
Ищущий чаще всего находит. Нашел и Всесвятский близкую родню – зятя Распутина, поручика Соловьева. Без нажима, эластично выведывая о Соловьеве, Всесвятский узнал, что человек он денежный и что вхож он к высоким знакомым своего покойного тестя.
II
В Тобольск приехал Всесвятский с большими надеждами. Он и его компаньон, Антон Кимарев, сразу же принялись осуществлять план маскировки, объявив себя в управе скупщиками старинных книг. В нагорной части города, неподалеку от дома, где жил губернатор и где будет жить низвергнутый император, была снята квартира и вывешена выгравированная в Тюмени медная вывесочка о скупке древних книг.
Хозяйка квартиры Паша и ее сестра, потерявшие на фронте мужей, сразу же оценили широту приезжих и не захотели сдавать своих комнат какой-то из высокопоставленных особ. Квартирьеры подобного рода особ давно уже рыскали по Тобольску. И через них жителям города стало известно множество подробностей о приезде царя и его свиты.
Подорожали номера в гостиницах и меблированные комнаты. Еще нет наплыва в Тобольске, а мясо стало стоить чуть ли не вдвое. Рыба, которой здесь всегда было невпроед, и та давала знать о себе.
Недалекие солдатские вдовы, не предполагая, оказывали неоценимые услуги своим постояльцам. За новости, которые они приносили, стоило бы платить особо, а эти истомившиеся в одиночестве щебетуньи были благодарны за то, что их есть кому слушать.
И наконец, стало известно, что царь близко, что прибудет в Тобольск в день преображения господня, шестого августа.
У Всесвятского хороший морской бинокль, у Кимарева маленькая подзорная труба. Теперь это нужные вещи. Близко к губернаторскому дому могут и не подпустить, а через восемнадцатикратный бинокль издалека можно заглянуть даже вовнутрь дома.
Не думал Антонин Всесвятский, что когда-нибудь он будет охотиться за русским царем, выслеживать его и так волноваться при виде всего лишь дымов приближающихся пароходов.
Они ближе и ближе. Можно прочитать их названия на спасательных кругах. «Русь» и «Кормилец» с баржой «Тюмень». Кто это на палубе? Неужели это он? Не может быть. Он, он… Бинокль не лжет. Царь стоит на палубе «Руси» и показывает дочерям город.
У Всесвятского дрожат руки. Царь то и дело исчезает из поля зрения бинокля. Скачет то вверх, то вниз, но пароход уже близко. Царя можно разглядеть и простым глазом. Пароход подходит к пристани, царь уходит с палубы. Оказывается, он не сойдет в город. Не готов дом.
Неторопливые дни сменяются тоскливыми, тягучими ночами. И каждый день убеждает Всесвятского, что выкрасть Николая Романова вовсе не так-то уж сложно.
Сузгун совсем рядом с Тобольском. Густой хвойный лес. Здесь, покидая пароход, появлялись Романовы. Прячась в ельнике, Всесвятский так близко находился от прогуливающегося царя, что останавливалось сердце. «Цап, кляп и амба», как говорил Антон Кимарев.
Но цапа не получалось. Высоченный полковник Кобылинский и его преображенцы только делают вид, что не оберегают царя. Каждый шорох, шишка, уроненная белкой – а их здесь пропасть, – обращают внимание стражи. Если бы купить кого-то из них? Не магнаты же они. Мужицкие сыны. Дай такому сто «Петров», он и царенка приволочет. Тоже товар. Претендент на престол как-никак. Хиловат только. Может от страху скапуститься. А царь ничего себе, крепкий боровичок. Вынесет и дальний переход по тайге.
Сидит Антонин Всесвятский со своим напарником в густом ельнике, а царь – рядом. Рукой подать. Миллиард ходит в легких сапогах. Пусть меньше. Полмиллиарда. Даже четверть. Шут с ним. Лишь бы наличными.
Сидит Антонин Всесвятский со своим напарником и прислушивается. Царь песни солдатские поет, марши своим голосом вытрамбонивает. С чего, спрашивается, веселиться царю на Сузгуне? Чему радоваться? Ссылке в далекий город? А ссылка ли?
Не верит Всесвятский Керенскому. Керенский тоже знает цену живому царю. Из Питера царя не переправишь через фронт. А тут садись и катись до самого Лондона. Ни одного заградительного поста. Граница открыта всем ветрам и судам. Еще в прошлом веке прибывали сюда из Лондона морские пароходы. А теперь ходить через Карское море не такое уж мудреное дело.
Едва ли ошибался Всесвятский, подозревая увоз царя. Неуемный царь сам выбалтывал тайны своим поведением.
На шестой день по приезде в Тобольск Романовых Всесвятский совсем близко видел царя. Он пешим отправился с пристани через базар. Царица, жаловавшаяся на болезнь ног, поехала с дочерью Ольгой в экипаже. А этот – без никаких. Будто и не был царем. Полсотни бы верховых озорных соколов – и отдай кормовую… Что могут сделать тридцать три пеших преображенца?
И снова прошел царь, мельком взглянув на Всесвятского, и ушел в белый губернаторский дом, вокруг которого начала собираться толпа.
Теперь предстояла длительная работа по завязыванию знакомств и поисков способов похищения Николая Романова.
III
Сумасбродная и неотвязная идея была на грани психического заболевания Всесвятского. И чем безнадежнее становилось тобольское похищение, тем настойчивее работала мысль и головокружительнее строились планы.
Соучастник несостоявшегося похищения Николая Романова Антон Кимарев уехал в Омск с последним пароходом, пожелав удачи одержимому Всесвятскому. И тот даже был рад этому, потому что возникали новые проекты умыкания и появились более перспективные кандидаты в соучастники.
Паша и Грушенька, у которых продолжал снимать квартиру Всесвятский, любили развлечения. Грушенька после отъезда Кимарева чувствовала себя одинокой. Хорошие и откровенные отношения с Пашей и Грушей давали полную возможность Всесвятскому пригласить кого-либо из царских слуг. Их свыше сорока. Кто-то из них мог позариться на деньги.
Боязно было начинать разговор с комиссаром охраны эсером Панкратовым. К нему весьма расположен царь. И говорят, что предложил ему место учителя своих детей. Панкратов мог бы подсказать царю побег.
Но Панкратов «палка о двух концах», как и доктор Боткин, состоящий при царской семье. Если бы доктор Боткин согласился сделать нужный укол, дать снотворное, а потом…
Всесвятский сочиняет сложнейшие комбинации со множеством хитрейших сюжетов похищения, не понимая того, что теперь не столько царь, а само придумывание комбинаций умыкания царя занимают все его существо профессионального афериста.
Например, он верит, что если бы тобольский епископ Гермоген мог войти с ним в пай, тогда бы можно было в одном из церковных тайников надежно спрятать царя и вести торг о размерах выкупа.
Да что Гермоген. И рядовой поп отец Алексей, встречающийся с царем, мог войти в сговор. Но, кажется, оба духовных отца готовят побег государю-императору в другом сообществе. Жаль, но ничего не поделаешь. Можно раскрыть их замыслы анонимным доносом. Но тогда усилят надзор, и ему же, Всесвятскому, будет хуже. Да и многое ли изменится, если устранят отца Алексея и преосвященного Гермогена. Остальные-то останутся. Не просто же так забиты все гостиницы свитой, неизвестными лицами, которые вхожи в дома тобольских богачей, рыбопромышленников. Не просто же так все они торчат здесь. Едва ли среди них найдется хотя бы один, кто не желает пожать лавры спасителя бывшего самодержца всея Руси, а вместе с лаврами получить и награды.
Зачем-то зимует в Тобольске шхуна «Святая Мария», и откуда-то возник слух, что с наступлением весны она поможет Романовым очутиться в Англии.
Нужно опередить всех.
И снова дни сменяют ночи. Задумываемое днем досматривается во сне. Всесвятский видел обоз с рыбой. Это его обоз. Он и доктор Боткин одеты возчиками. Полушубки, тулупы, валенки. В санях – мороженая рыба насыпью. Рыба, упакованная сверху рогожами. А в рыбе Николай Романов. Он, укутанный в меха, спит под наркозом. Кто вздумает обыскивать идущие через Тобольск сани с рыбой? И все было бы хорошо. Царя свезли бы в надежный самогонный завод в дремучей тайге, где, как оказывается, ждет зять Распутина поручик Соловьев. Но вдруг слышится голос Николая Романова: «Я хочу пить». Доктор Боткин пожалел наркоза. Царь проснулся. Обоз обступают преображенцы с полковником Кобылинским во главе. Просыпается и Всесвятский в тяжелом угаре. Он ищет в темноте жбан с квасом. Ему хочется пить. К нему приходит участливая, добрая Паша.
– Ты опять бредил, Тоня, – говорит она, приникая к нему.
Ее тепло, мягкий голос, знакомый запах репейного масла, которое она пользует для укрепления волос, и, наконец, ласковые руки, обвившие шею Всесвятского, гонят назойливый сон, который он видит третий раз подряд.
Через час он, усталый, засыпает. И опять скрипят полозья, скользя по стылому снежному накату дороги, ведущей в тайгу, где ждет поручик Соловьев. Но на этот раз просит пить, а затем выскакивает из воза епископ Гермоген. Он кричит на всю тайгу: «Моя пожива! Моя добыча!» Затем вытаскивает из воза завернутого в меха, а потом в бинты Романова, чем-то напоминающего теперь мумию, и вместе с командой шхуны «Святая Мария» уносят его, как плащаницу, подняв над головами. Гермоген с хоругвью в руках идет впереди, провозглашает: «В Лондон, в Лондон. Лед прошел. Губа чиста!»
Паша крестит, а потом будит бормочущего во сне: «Нет, мой царь. Мой… Мой…»
На улице уже светает. Паша советует позвать бабку. Паша боится за своего Тоню. Она верит, что Антонин нашел наконец в большом белом свете ее, а она нашла его. И любит его первого, а того, Василия, которого прибрал бог на фронте… За него она просто вышла замуж шестнадцати годов, когда он приезжал с фронта на побывку. А сейчас ей девятнадцать лет, и все в ней живет Антонином.
Рано топится русская печь. Мастерски печет Паша блины. Жар зарумянил ее щеки. И вся она как зоренька ранней весной. Тонечка не жалел для нее ситцев и сатинов, бархатов, плюша, кружева. С утра она в обтяжном-обливном, туго скроенном, плотно пригнанном платье. Любуйся, Тонечка. И он глядит. И думает, зачем ей дано столько редкостных чар. Кто их поймет и оценит здесь, в Тобольске. Думая, он слышит через двойные рамы, как скрипит обоз. Оторвавшись от печи, смотрит в окно. За окном обоз с рыбой. Точь-в-точь что во сне. И те же рогожи, укрывающие мороженую рыбу, уложенную в сани. Становится страшно. Слегка знобит. Так и кажется, что в одном из возов увозят царя.
А вдруг это так и есть? Ведь должны же похитить его и отправить в надежное место до того, как тронется лед и очистится Обская губа.
– Пашенька, родная моя, – просит Всесвятский, – вчера, кажется, что-то оставалось в графинчике…
IV
Антонин Всесвятский не заблуждался, и слухи не лгали. Николая Романова предполагалось отправить на шхуне «Святая Мария», а до этого спрятать в надежное место. Об этом давно стало известно Уральскому Совету и Комитету партии. Давно сюда прибыли под разными предлогами одиночками, группами те, кто доставит Романовых в Екатеринбург и тем самым отрежет всякие пути к побегу.
Немало дней прошло, когда приехавшие во главе с молодым большевиком Павлом Хохряковым, прошедшим революционную закалку на Балтике, осели в городе. Он и его группа должны были прежде всего вырвать Тобольск из рук меньшевиков и эсеров. Полгода тому назад свершился Октябрьский переворот, а здесь, в Тобольске, все оставалось, как при Керенском. Совет был переизбран. Павел Данилович Хохряков стал его председателем.
В эти дни Всесвятский обратил внимание на приехавшую из Екатеринбурга Татьяну Наумову. Активная, молодая, смелая, вхожая всюду, она, не желая того, заставила Всесвятского снова взвешивать, прикидывать, строить новые авантюрные комбинации и снова разрушать их. Ему невольно вспоминается его рухнувшая попытка наладить отношения с фрейлиной Маргаритой Сергеевной Хитрово. Эта кругломорденькая, короткошеяя, большеротая сомиха могла схватить золотую жерлицу, да не оправдала свою фамилию. Попалась. Ее арестовали и выслали из Тобольска.
Появились было еще надежды с приездом Яковлева-Мячина. У него полномочия из Москвы. Из ВЦИКа. Он сразу же оказался в натянутых отношениях с группой Хохрякова и в благоприятных отношениях с арестованным царем, обменялся с ним рукопожатием, а царевны, любезно присев, приветствовали представителя ВЦИКа товарища Яковлева реверансом. И царица удостоила приезжего монашьей улыбкой.
В лице Яковлева-Мячина было что-то позволяющее Всесвятскому идти ва-банк. Но он тогда испугался собственной мании, не верил и самому себе после снов-галлюцинаций. А вдруг все это перешло в явь? Но преступное чутье Всесвятского не обманывало его. Через несколько лет он узнал, что Яковлев переметнулся к белым. Если бы он знал тогда, то кто скажет, куда бы он с Яковлевым увез Романовых. А теперь все кончено. К бывшему губернаторскому дому не подступись. Охрана в руках большевиков.
Весна пугает вскрытием рек. Уральцы требуют отъезда царя. Яковлев медлит. Пашеньке откуда-то все известно. Не кто-то, а она шепнула Всесвятскому:
– Тонечка, завтра в четыре они увезут царя и царицу.
И это оказалось правдой. Всесвятский видел, как уезжали Романовы из Тобольска. Одиннадцать троек и пять пар запряженных в большие дорожные кошевки.
Конец апреля. Солнце подымается рано. Всесвятский видит усаживание царской семьи и погрузку багажа. Кажется, все идет тихо и беспрекословно. Антонин узнает князя Долгорукова, графиню Гендрикову, графа Татищева, доктора Боткина, фрейлину Демидову и некоторых слуг. Кажется, теперь все, только трогаться. Уже более пяти утра, но в последнюю минуту царица требует вместо двух слуг трех. Услужливый и боязливый Яковлев суетится. Успокаивает Александру Федоровну. Ищет место для третьего слуги. Идут перемещения в кошевах. Опять можно трогаться, но Алиса желает ехать вместе с Николаем, а ее усадили вместе с дочерью Марией. Наконец ее убеждают. Она умолкает. С Николаем остается Яковлев-Мячин. Окончательно расселись князья и графья.
Поезд трогается. Первыми идут экипажи с тремя пулеметами. Перед ними кавалерийская разведка. Красногвардейская кавалерия замыкает «обоз» с живым царем, увозимым среди бела дня.
Прощай, царь. Прощайте, несбывшиеся надежды, укравшие почти год жизни Всесвятского.
В губернаторском доме еще остается царевич Алексей и три дочери. Можно бы подумать и о них, да какая им цена. Кто и какой даст за них выкуп.
Нагонять поезд с арестованным царем, летящим на галопе, – нелепо. Правда, еще есть надежда, что в Покровском, на родине Распутина, можно вспенить народ и… Но кто будет там отвоевывать царя, когда он для них давно слывет за дурака, которого водил за нос, на которого кричал и топал мужик из их села Гришка.
V
Оставалось еще раз обмануть доверчивую Пашу и уехать из Тобольска.
– Облачко ты мое, я должен показаться в своей московской квартире и уплатить за нее. Теперь так все сложно. А через месяц, когда пойдут пароходы, я увезу тебя в белокаменную.
Родившейся здесь Пашеньке не хотелось покидать Тобольск. Тут все мило и близко. Здесь знакомы и незнакомые люди. Свой дом, своя живность и такой ненаглядный Иртыш. Каково-то будет ей там, в Москве? Однако же муж – это муж. Она, разумеется, не могла допустить, что никакой квартиры у Всесвятского в Москве нет и не было. И если бы ей кто-то сказал, что ее Тоня, бессовестнейший из прохвостов, никогда сюда не вернется и что его совершенно не трогает, кого ожидает она, готовясь стать матерью – мальчика или девочку, Пашенька не поверила бы. Не поверила бы, потому что в ее понятиях не мог уместиться обман, которому нет прощения. И она, ожидая своего Тоню и не дождавшись, будет думать, что случилось несчастье, произошло крушение, умер от оспы и что-то еще самое невероятное – только не измена. Да еще такая наглая.
На душе Пашеньки было светлее, чем на улице. Яркое солнышко сильно поторапливало снег. Как-то доберется до Тюмени ее Тонечка. Теперь не на санях, не на телеге. Только верхом.
С трудом, но добрался Всесвятский до железной дороги, а потом по железной дороге до Перми. В Перми Всесвятский встретил своего шефа по жандармскому управлению, воскресшего из мертвых Саженцева.
– Здравствуйте, Павел Иванович, – первым заговорил Всесвятский. – Так вы, значит, не утонули в ту ночь, когда я вас выбросил за борт парохода.
– Как видите, – любезно улыбаясь, сказал Саженцев, как будто они говорили не о поединке на палубе парохода, желая друг другу гибели, а о милой шутке.
Впрочем, они и не могли поступить по-иному. Они не могли взаимно предать друг друга. Им ничего не оставалось, как вступить в блок. И у них начались новые отношения. Павел Иванович Саженцев открыл Всесвятскому, что на свете оставалась единственная перспективная партия. Это партия эсеров. И объяснил почему.
И Всесвятский признался:
– Я нашел то, что так долго искал.
Через несколько дней Всесвятский уехал на связь с мильвенскими эсерами. И ему была названа фамилия главаря эсеровского заговора – Геннадия Павловича Вахтерова.