Текст книги "Валентина. Мой брат Наполеон"
Автор книги: Эвелин Энтони
Соавторы: Фрэнк Кеньон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
На лице Франца появилось выражение изумления и сомнения.
– Но ведь Нейперг очень безобразен и в довершение – кривой.
– Именно это обстоятельство, Ваше Величество, во многом предопределило мой выбор. Он носит черную повязку, что придает ему лихой вид… в глазах женщин. На его счету много любовных побед, включая и неаполитанскую королеву.
– Насколько я помню, он потерял глаз в бою, – проговорил Франц в раздумье. – Это наделяет его статусом национального героя, а моя дочь чрезвычайно романтична.
– В действительности он лишился глаза на дуэли. То была сабельная рана. А дуэлировал он, защищая честь одной дамы.
– Еще лучше, Меттерних… еще романтичнее. Хорошо, приступайте к осуществлению своего плана как только мы прибудем в Вену.
– Мне кажется, – покачал головой Меттерних, – было бы разумнее подождать несколько недель, прежде чем назначить Нейперга почетным кавалером при вашей дочери. За это время возникшее у нее, как бы сказать, чувство одиночества еще больше усилится.
В положенное время назначение состоялось; затем, по предложению Меттерниха, Марию-Луизу отправили на воды в Экс-де-Прованс. Заранее проинструктированный доктор убедил ее, что необходимо лечение. Одним из сопровождающих Марию-Луизу был Нейперг. На первых порах ее возмущал этот навязанный ей спутник, но черная повязка на правом глазу завораживала, хотя она и старалась рассматривать ее как нечто отвратительное. Сам же Адам фон Нейперг находил австриячку миловидной и женственной и был более чем доволен возложенным на него поручением, которое Меттерних обрисовал довольно откровенно, без обиняков.
– Почему, – спросила однажды Мария-Луиза недовольным тоном, – вы упорно называете меня «Вашим Величеством»?
– А как же еще мне величать вас, Ваше Величество?
– Возможно, я ошибаюсь, но в вашем настойчивом обращении в такой форме я улавливаю иронические нотки. На французском троне восседает королева династии Бурбонов. Мне присвоен титул трехкратной герцогини, но в лучшем случае я всего лишь опять австрийская эрцгерцогиня, как вам хорошо известно.
– Мной руководило желание не иронизировать, а польстить вам, – спокойно ответил Нейперг. – Впредь я стану называть вас «Ваше Высочество».
Смягчившаяся Мария-Луиза, склонив голову, пристально всматривалась в черную повязку.
– При каких обстоятельствах вы потеряли глаз? – спросила она.
– На дуэли, Ваше Высочество. Было проявлено неуважение к даме, и я счел необходимым защитить ее честь.
Мария-Луиза почувствовала в груди легкое волнение, но она постаралась подавить растущее возбуждение, вспомнив кое-что из услышанного о похождениях Нейперга.
– Вы сражались против моего мужа, – сурово заметила она. – Довольно часто говорили с ненавистью о нем. Мне неприятно видеть одного из наиболее активных врагов моего мужа среди своих придворных.
Нейперг не ожидал такого поворота, но не растерялся.
– Позвольте почтительнейше заметить: Ваше Высочество находится в заблуждении. Я не чувствую теперь ненависти к императору Наполеону. Разве он не стал косвенной причиной выпавшей на мою долю привилегии служить Вашему Высочеству?
Мария-Луиза покраснела. И хотя она уже отвыкла шевелить ушами по каждому поводу, они тем не менее слегка вздрогнули. Черная повязка, дразня и завораживая, мелькала перед глазами.
Приободренный явными признаками заинтересованности, Нейперг продолжал в приятно-вкрадчивой манере:
– Раньше, когда император Наполеон был еще непобежденным врагом моей страны, я ненавидел его и сражался с ним.
Нейперг сделал паузу, стараясь пустить в ход максимум личного обаяния, на которое только был способен.
– Нет, Ваше Высочество, нельзя сказать, чтобы я на самом деле ненавидел его. Как я мог, если считал императора Наполеона гениальным полководцем и храбрым противником?
Мария-Луиза испытывала страстное желание протянуть руку и снять черную повязку. Скрывала она слепое глазное яблоко или просто пустоту?
– Вы очень бойки на язык, граф Нейперг, – поспешно проговорила Мария-Луиза.
– Говорю совершенно искренне, Ваше Высочество. Теперь я чувствую к императору Наполеону жалость и сострадание. Мне не понаслышке известно унижение, связанное с поражением. Пожалуйста, попытайтесь поверить мне.
– Хорошо, я попытаюсь.
В Эксе граф Нейперг уговорил Марию-Луизу покататься с ним верхом. Верховая езда, сказал он, встряхивает печенку и, по его мнению, более полезна для здоровья, чем любые воды. Мария-Луиза, склонная пробовать любое средство, помогавшее укрепить здоровье, – в том числе и открытые окна во время снежной бури, – конечно же согласилась. Сперва они ехали спокойно, затем Мария-Луиза, как бы спрашивая позволения, заявила, что хочет скакать галопом.
– Кто кого обгонит, Ваше Высочество? – предложил Нейперг.
– Кто кого обгонит, граф Нейперг!
И они поскакали на вершину холма. Мария-Луиза пришла первой и немедленно обвинила графа в том, что он намеренно отстал.
– Это правда, Ваше Высочество, – признался он.
– Я бы предпочла выиграть по-честному, – заметила Мария-Луиза весело. – Но вы позволили мне проскакать галопом, и я должна быть за это благодарна. Император никогда не разрешал (в голосе проскользнула легкая досада, как моментально отметил Нейперг). Всякий раз, когда я отправлялась на прогулку верхом, он расставлял по пути моего следования через каждые десять ярдов специальные посты на случай, если я упаду с лошади.
– Это, должно быть, сильно раздражало.
– Еще как!
До сих пор Мария-Луиза вела себя так, будто пребывала в полутрауре, однако в этот вечер она посетовала на скуку. Нейперг сразу же предложил развлечься музыкой. Как оказалось, он был талантливым пианистом. Мария-Луиза сама играла довольно неплохо, и когда Нейперг попросил ее сыграть в четыре руки, она с радостью согласилась. Он сидел к ней ближе, чем требовало музыкальное исполнение. Мария-Луиза попыталась отодвинуться, но исходившая от него мужская теплота пробудила в ней почти забытую чувственность. Щеки запылали, она вскочила и убежала в свою комнату. После некоторого колебания Нейперг последовал за ней.
В конце этой недели Мария-Луиза пожаловалась на то, что уже длительное время не получала писем от Наполеона. Нейперга это не удивило; он сам перехватил несколько писем и переслал их Меттерниху.
– Светские развлечения на Эльбе, вероятно, отнимают у императора много времени, – пожал плечами Нейперг.
– Светские развлечения? – спросила Мария-Луиза с оттенком недовольства.
– Рассказывают о многочисленных балах, которые организует для него сестра Полина.
– Невыносимо! – взорвалась Мария-Луиза. – Ему известно, как я люблю танцевать, и тем не менее я отказала себе в этом удовольствии с тех пор, как он отправился в ссылку.
– Позвольте заметить, Ваше Высочество, – пробормотал Нейперг. – Я не вижу причин, почему вы должны продолжать в том же духе.
– И я тоже! – энергично заявила Мария-Луиза.
После этого всегда любезный Нейперг устроил небольшой бал в узком кругу, но воздерживался танцевать с Марией-Луизой. В конце концов она резко спросила, не принадлежит ли он, подобно Наполеону, к плохим танцорам.
– Ваше Высочество, я танцую превосходно.
– Тогда докажите это! – потребовала она.
Нейперг поклонился и заказал вальс. Как только он обнял Марию-Луизу, ему сразу стало ясно, что выполнить задачу, поставленную перед ним Меттернихом, будет значительно легче, чем он ожидал вначале. Человек огромной притягательной силы – в чем я имела возможность лично убедиться, – он сразу же почувствовал аналогичный магнетизм в Марии-Луизе. Вместо того, чтобы танцевать, они стояли неподвижно, сцепившись руками, посреди зала, пробуждая в присутствующих живой, хотя и не совсем пристойный интерес.
– Я сейчас упаду в обморок, – простонала Мария-Луиза.
– Мы, по-видимому, обнаружили сильное и непреодолимое сходство натур, Ваше Высочество, – прошептал Нейперг, стараясь придать своему голосу романтическое звучание.
Разжав руки, Мария-Луиза сказала:
– Проводите меня, пожалуйста, в мою комнату, прежде чем мои чувства обнаружатся слишком явно.
Можно не сомневаться, что Адам фон Нейперг оказался более искусным любовником, чем Наполеон Бонапарт. Но, быть может, после нескольких месяцев воздержания женщина столь ограниченного опыта, как Мария-Луиза, еще не могла сравнивать уровень мастерства в данной сфере. Как бы там ни было, начиная с той ночи Мария-Луиза не думала больше ни о каком другом мужчине, кроме Нейперга. Желая испытать ее, он вскоре после возвращения в Вену из Экса передал ей письмо от Наполеона. Она с беспокойством взглянула на письмо и недовольно надула губы.
– Он пишет очень редко. У меня нет желания читать.
Продолжая испытывать ее, Нейперг заметил:
– Думаю, он просит вас приехать к нему.
– Возможно, но сколько любовниц он поменял на острове Эльба?
– Если вспомнить целый полк прежних любовниц, то нельзя назвать даже приблизительную цифру.
– Пошлите это письмо и высылайте все последующие письма моему отцу, – твердо заявила Мария-Луиза.
– Французские члены вашей свиты узнают об этом и сообщат Наполеону.
– Прогоните их, Адам, всех прогоните, – приказала она.
Как вспоминал Нейперг, именно этого добивался Меттерних: исключения всякого французского влияния. Позднее Нейперг, также в порядке испытания, завел разговор о неоднократно высказываемом желании Марии-Луизы поехать к Наполеону на Эльбу. Много раз она заявляла отцу, что видит в этом свой священный долг супруги.
– Мне не разрешат отправиться на Эльбу, – прямо ответила она. – Здесь, в Вене, за мной строго следят, как вам хорошо известно.
– Ваше Высочество, я готов устроить ваш побег.
– Вы хотите избавиться от меня! – заплакала Мария-Луиза. Удовлетворенный Нейперг сказал:
– А у меня сложилось впечатление, что это вы хотите покинуть меня.
– Никогда! – призналась Мария-Луиза. – Никогда и через тысячу лет!
Можно поверить, что Мария-Луиза действительно полюбила Нейперга и что он, цинично подсчитывая денежки, передаваемые щедрой рукой Меттерниха, также любил ее. Она родила ему нескольких детей, а когда Наполеон умер, вышла замуж за Нейперга, своего первого и единственного настоящего любовника.
Глава шестнадцатая
Я подхожу к концу своего повествования, и то, о чем мне предстоит рассказать на последних страницах, ни в коей мере нельзя отнести к приятным воспоминаниям. Вскоре после отъезда Наполеона в ссылку стало ясно, что я и Мюрат навлекли на себя ненависть всех Бонапартов, включая и Люсьена, который, хотя и поздно, все-таки помирился с Наполеоном. Бывший король Жозеф жил в Швейцарии и поддерживал постоянную связь с Наполеоном, от имени которого – во всяком случае, Жозеф так утверждал, – присылал мне ругательные письма, Мое странное поведение, писал добродетельный Жозеф, вызывает отвращение даже у союзников, сместивших Наполеона. Как бы там ни было, но англичане обращались со мной и Мюратом с типичной британской холодностью, в то время как австрийцы воздерживались от ратификации договора, который я по-прежнему считала твердой гарантией нашей безопасности в Неаполе. Нет, они не отказывались от ратификации, а просто вновь и вновь откладывали ее. С тревогой я размышляла о причинах. Возможное объяснение представил Жозеф. Никто, писал он, и в меньшей степени австрийцы, не питал доверия к предателю Мюрату. «Они лишь стремятся использовать вас в своих целях», – предупреждал Жозеф.
Я не придавала большого значения мнению обо мне Жозефа или Наполеона, но отношение матери чувствительно задело меня и вызвало мучительные угрызения совести. Когда она проследовала через Рим по дороге к Наполеону, я послала ей из королевских конюшен восьмерку лучших лошадей. Мать вернула их с короткой запиской: «У меня нет привычки принимать подарки от изменников, а тем более от дочери, которая стала врагом. Меня приводят в ужас измена и изменники».Оскорбленная, я в ярости заявила Мюрату о своем намерении ответить матери, что мы были вынуждены выбирать между злом и добродетелью.
– И что же мы выбрали? – спросил задумчиво Мюрат.
Доведенная почти до отчаяния, я написала Меттерниху, с которым прежде была в хороших отношениях, умоляя его без дальнейших проволочек обеспечить ратификацию договора австрийским парламентом. Меттерних рекомендовал связаться с австрийским послом в Неаполе, но этот господин был по-дипломатически уклончив, даже когда мне удалось заманить его к себе в постель. Разве я не знаю, пробормотал он, что римский папа, избавленный от давления со стороны императора Наполеона, хлопочет о восстановлении правления неаполитанских Бурбонов? Я, конечно, подозревала, что это была, по крайней мере, одна из причин, заставлявших католическую Австрию не торопиться с ратификацией договора. Между тем к Наполеону приехали сестра Полина и мать. Именно Полина, встретив Наполеона в Ницце во время скорбного путешествия на Эльбу, постаралась его утешить, но сперва здорово выругала. Дело в том, что он был, как это ни странно, одет в форму австрийского офицера.
– Переоденься во французскую форму, прежде чем я поцелую тебя! – скомандовала она.
Наполеон устало объяснил, что демонстрации против него на всем пути до Ниццы вконец расстроили его нервы. Три или четыре раза он едва избежал самосуда, который готовились учинить родственники солдат, погибших на полях сражений. Храбрейший из храбрых в бою, Наполеон всегда трусил, сталкиваясь с гражданской чернью. Переодевшись в форму старой императорской гвардии, он сказал Полине, что она вдохнула в Него мужество, и продолжил путь под надежной охраной британских солдат.
Полина взяла с собой на Эльбу почти все свои ювелирные украшения и передала их Наполеону для продажи. Помогла в финансовом отношении весьма существенно и мама. Разве она не сказала многие годы тому назад, что когда-нибудь ему понадобятся деньги, которые она так заботливо откладывала? А Наполеон очень в них нуждался, ибо союзники задерживали обещанную пенсию. На Эльбе тщательно следили за каждым его движением; лишить его денег был один из способов подрезать Наполеону крылья. Почему, спросите вы, союзники не судили его как военного преступника и не расстреляли так же, как он расстрелял (совершенно напрасно) герцога Энгиенского? У меня есть только одно объяснение. Они опасались, что подобный акт приведет к революции во Франции, подъему бонапартизма среди старых товарищей по оружию и к попытке посадить на трон сына Наполеона или одного из его братьев.
Независимо от этого в стране усиливалась едва прикрытая оппозиция к новому королю Бурбонов. С возведением его на престол в страну хлынул поток роялистов-эмигрантов. Все они вместе со своим толстым королем были чрезвычайно заносчивы. В это период в Париже появилась карикатура, изображавшая орла, улетающего из Тюильри и смотрящего назад, и жирную свинью с увядшей лилией в пасти, входящую в ворота дворца. Почти моментально Людовик XVIII получил в народе прозвище «король-свинья».
Оппозиция новому правительству Бурбонов сложилась в основном из вернувшихся домой французских военнопленных. Как глупо поступили союзники, отпустив их так скоро! Всего их насчитывалось около трехсот тысяч, обнищавших, неспособных найти постоянную работу. Повсюду сновали секретные агенты. Они изо всех сил старались еще больше дестабилизировать положение в стране и докладывали, что старые наполеоновские солдаты собираются группами главным образом в тавернах, вспоминают прошлые славные дела и мечтают, не без основания, о внезапном появлении в их среде человека, создавшего величайшую в мире империю. Подобные сообщения, безусловно, чрезвычайно воодушевляли Наполеона, вселяли в него новые надежды. И тем не менее я была потрясена и отказывалась верить, когда до меня дошло известие о бегстве Наполеона с острова Эльба. Об этом сообщил мне Мюрат, странно возбужденный, с пылающими щеками и сверкающими глазами.
– Каролина, – сказал Мюрат, – в один из вечеров твоя сестра Полина устроила бал. Она и Наполеон намеревались таким путем отвлечь внимание. В это время у берега на якорях стояли семь небольших судов. В разгар бала Наполеон незамеченным скрылся. Вместе с ним на корабли села маленькая армия, насчитывавшая тысячу сто человек. Благополучно высадившись возле Канн, он объявил, что идет на Париж, чтобы изгнать Бурбонов. Больше мне ничего не известно.
– Наполеон, должно быть, сошел с ума!
– Но как смело! Это отзовется в сердце каждого солдата империи!
Я внимательно взглянула на мужа.
– Тебе очень хочется присоединиться к нему?
– Клянусь, это так!
– Попытка реабилитировать себя… не так ли?
– Называй, как хочешь.
Наполеон бежал с Эльбы менее чем через десять месяцев после высылки. Старые солдаты стекались в Канны под его знамена. Он захватил Гренобль с семью тысячами солдат и, постоянно увеличивая свою армию, начал поход на Париж, почти не встречая сопротивления. Единственным злоключением в пути был приступ старой болезни (геморроя), и в течение двух дней он, к удивлению многих, ехал в экипаже, вместо того чтобы, как подобает императору, гарцевать на белом коне. Через двадцать два дня с момента отплытия с Эльбы он вступил в Париж. Солдаты оспаривали друг у друга честь внести Наполеона на руках в Тюильри. Луи-«свинья» бежал так быстро, как только могли его нести жирные ноги.
Наполеон создал новый Государственный совет и на первое собрание явился в своей императорской мантии. Он изложил основы либеральной политики и пообещал что-то похожее на конституционную монархию. По его словам, он собирался поддерживать мирные отношения с бывшими противниками. Никаких амбициозных планов. Единственное желание – удержать за собой Францию, и только Францию. Однако Наполеон нуждался в союзниках и, как он надеялся, одним их них мог бы стать Мюрат. Об этом Наполеон ясно говорил в письме Мюрату, который без моего ведома условно уже предложил свою поддержку. Как писал Наполеон, он искренне желал сохранить мир, от которого зависело и будущее Мюрата. «Но если нас заставят взяться за оружие, – продолжал Наполеон, – я с этого момента буду готов к любому повороту событий. Ваше обещание поддержки усиливает мою уверенность. Если Ваша привязанность ко мне действительно искренняя, то я с удовольствием докажу Вам, что Вы всегда можете рассчитывать на мою дружбу. Надежно охраняйте свои границы, информируйте австрийского посла, что Вы придерживаетесь нейтралитета, и ничего не предпринимайте, пока не получите от меня известий». В заключение письма Наполеон уверял в своей любви ко мне.
– Я никогда еще не был так счастлив за всю свою жизнь, – признался Мюрат.
Потом пришло письмо от Жозефа, в котором тот якобы передавал последний совет Наполеона. Каким, должно быть, значительным человеком чувствовал себя мой брат Жозеф! Он предлагал Мюрату или вести переговоры с Меттернихом, или же – в качестве средства держать Австрию в напряжении – немного побряцать оружием. «Если необходимо, Мюрат, дойдите до Альп, но не дальше». Имея на руках не ратифицированный Австрией договор, Мюрат не питал доверия к переговорам. И хотя я тоже не особенно полагалась на переговоры, я все же умоляла мужа действовать осмотрительно и ждать, ждать.
– Хорошо, – согласился он угрюмо.
Следующее письмо Жозефа содержало потрясшую нас секретную информацию. После вступления Наполеона в Тюильри там обнаружили кучу документов, легкомысленно брошенных Луи-«свиньей». Среди них проект договора между Англией, Францией и Австрией. Жозеф прислал копию. В нем говорилось о смещении Мюрата и восстановлении на троне неаполитанских Бурбонов.
– Проект договора, составленного еще до бегства Наполеона с Эльбы, – с яростью констатировал Мюрат.
Затем он привлек мое внимание к особому пункту:
– Австрия боится, что мне удастся объединить Италию, – сказал Мюрат с нервной усмешкой. – Ну что ж, меня вынудили. Я поведу армию к Альпам. Никто теперь – и меньше всего ты – не остановит меня.
Спокойно и быстро Мюрат удалился и скоро повел свое неаполитанское войско на север. Его солдаты в большинстве своем были мрачны и подавлены. Сперва Мюрат дал им мир, а затем снова ввергал в войну. Как и следовало ожидать, австрийские войска выступили в южном направлении. Лишь тогда я узнала, что Жозеф писал без ведома Наполеона. Вначале Мюрату сопутствовал успех, и он оттеснил австрийцев к реке По. Потом произошла битва при Толентино, в которой он потерпел сокрушительное поражение. Спасаясь бегством и понимая, что война, которой Наполеон хотел избежать, теперь неминуема, Мюрат на короткое время вернулся в Неаполь. Вид у него был довольно жалкий.
– Я не сумел прославиться, не сумел и умереть, – вновь и вновь повторял он.
Вскоре, однако, Мюрат восстановил силы, обрел прежнюю энергию и отправился на юг Франции, бросив меня на произвол нелегкой судьбы в Неаполе. Он надеялся, что Наполеон позовет его в Париж и опять поручит командовать кавалерией, но этого не случилось.
В заключение осталось рассказать совсем немного. Вернее написать о многом, но коротко. Мюрат рвал и метал в Тулоне, получив предупреждение Наполеона не появляться в Париже. Для него не было места во французской армии. Если бы он только осмелился показаться, старые товарищи, не говоря уже об императоре, с презрением отвергли бы его. По вине Мюрата, утверждал Наполеон, Франция снова оказалась втянутой в войну с союзниками.
По моему мнению, не совсем справедливое обвинение. Виноват в известной степени, если не в полной мере, был Жозеф. В Тулоне Мюрат узнал об окончательном разгроме Наполеона в битве при Ватерлоо. Я долго удивлялась, почему сражение закончилось поражением, а не победой, пока несколько лет спустя не заговорила на эту тему с Жеромом, который находился в последнюю кампанию рядом с Наполеоном. По словам Жерома, Наполеон медлил и колебался, издавал приказы и тут же отменял их, затем отдавал новые распоряжения и постоянно упускал благоприятные возможности. Жером относил это на счет плохого здоровья. Наполеон пребывал в состоянии нервного напряжения и в отличие от прежних времен оказался неспособным принимать быстрые и верные решения.
– А как обстояло дело со старым недугом? – поинтересовалась я.
– Какой старый недуг ты имеешь в виду, Каролина? – в свою очередь спросил Жером.
– Да ту болезнь, о которой не говорят вслух.
Жером как-то неуверенно пожал плечами.
– Физически он был в полном порядке, за исключением отдельных расширенных кровеносных сосудов.
– В какой части тела?
– Твоя настойчивость просто коробит, и она вовсе неуместна, – проворчал Жером. – О таких вещах не говорят в приличном обществе.
– Мы, Бонапарты, никогда не отличались приличным поведением.
– Я поклялся хранить тайну, – заколебался Жером. – Как и еще двое людей, которым известна правда.
– Пожалуйста, считай, что я тоже поклялась хранить тайну.
Жером сдался и коротко посвятил меня в суть дела. К своему удивлению, я узнала, что Наполеон страдал от геморроя в течение восемнадцати или двадцати лет, но редко в острой форме и никогда длительное время. Приступ накануне Ватерлоо был самым болезненным из всех, которые ему пришлось до тех пор пережить. Для облегчения страданий использовали пиявки и различные мази. Лечение не дало быстрого эффекта, и Наполеон начал битву, сидя на коне и мучаясь от боли.
– Он был не в состоянии ясно мыслить ни до сражения, ни во время развернувшейся схватки, – закончил Жером.
После Ватерлоо окончательно сбитый с толку Мюрат снова ударился в бега и укрылся на Корсике – этой твердыне бонапартизма. Я же попыталась организовать сопротивление в Неаполе, поскольку австрийские войска неуклонно продвигались по моему королевству. Моему королевству! Принадлежавшему теперь только мне, но лежащему в руинах. Мой государственный совет распался; члены французской фракции бежали, итальянская фракция относилась ко мне с пренебрежением, давая понять: чем скорее я покину их любимый Неаполь, тем лучше. Не оставляя надежды организовать отпор, я скакала на коне по городским улицам в форме неаполитанской национальной гвардии, но на народ это не производило никакого впечатления. Мне вслед улюлюкали и свистели даже простые рыбаки, когда-то приглашавшие Мюрата к своему домашнему огню. Британские военные корабли вновь стояли в заливе; враги, но не Бурбонов, а Бонапартов. Не оставалось ничего другого, как капитулировать. Я отреклась от престола и сдалась на милость английского командования, но – хочу особо подчеркнуть – с достоинством.
Свою судьбу я вверила британскому морскому офицеру капитану Кэмпбеллу, командиру военного корабля «Тримендас». Я не говорила по-английски, он не понимал ни французский язык, ни итальянский. Переводчиком служил мой четырнадцатилетний сын Ахилл, воспитанный английской гувернанткой. Для англичанина (мне кажется, он был все-таки шотландцем) капитан Кэмпбелл являл собою воплощение галантности. Он обращался со мной вежливо и почтительно, словно я все еще пребывала на троне, а когда узнал о заговоре с целью убить меня, то поставил вокруг дворца Казерта надежную охрану из английских военных моряков. Позднее, когда эрцгерцог Леопольд со своими австрийцами входили в главные ворота дворца, он вывел меня и детей через тайный ход и доставил на «Тримендас», где мы были в безопасности. С собой из дворца я не взяла ничего ценного, а только любимую однорогую корову. В тот момент мне представлялось самым важным обеспечить детей во время предстоявшего плавания свежим молоком.
Я и Ахилл стояли вместе с капитаном Кэмпбеллом на капитанском мостике, когда «Тримендас» покинул Неаполитанский залив. Мы двигались медленно: день был почти безветренный. Я помню яркое голубое небо и легкий дымок над вершиной Везувия. Меня глубоко тронуло распоряжение капитана Кэмпбелла произвести пушечный салют из двадцати одного залпа. Я поблагодарила его за оказанную мне последнюю честь, однако заметила на его лице смущение. Дело в том, что в заливе стоял еще один английский военный корабль, на борту которого находились слабоумный бурбонский король Фердинанд и его жена, приходившаяся бабушкой Марии-Луизе. Салют предназначался им.
– Прошу Ее Величество простить меня, – сказал Кэмпбелл моему сыну, – но я действую в соответствии с приказом.
Я спросила, намеревается ли он высадить нас где-нибудь во Франции, но он отрицательно покачал головой и сообщил, что адмирал распорядился доставить нас в любое место, кроме Франции. Выбор пал на Триест. Прибыв по назначению, галантный капитан сопроводил меня и мою небольшую свиту на берег и настолько расчувствовался (уж не влюбился ли он в меня?), что не мог выговорить ни слова. За свои старания и доброту ко мне позднее Кэмпбелл впал в немилость.
В Триесте мне предоставили австрийский почетный караул, но в действительности я была строго охраняемой пленницей. Меттерних боялся, что из морского порта я смогу легко сбежать – как видно, в то время меня считали важной заключенной, – и «предложил» мне приют в Австрии. В результате меня доставили в замок Хайнбург на окраине Вены в мрачном и подавленном настроении, как у настоящей пленницы, хотя таковой я не считалась. Там я приняла титул графини Лепоны. К моему нескрываемому удовольствию, прошли годы, прежде чем кто-то догадался, что слово «Лепона» образовано путем перестановки букв в «Неаполе».
А Мюрат? Я все еще находилась в замке Хайнбург, когда узнала о его последнем безрассудном поступке. Прочитала о нем в газете. В Неаполитанском королевстве наблюдались определенные волнения, особенно в Калабрии, где население выступило против оккупационных австрийских войск, оставленных для защиты короля Фердинанда. Мюрат неверно истолковал все эти признаки и переоценил свою популярность в Италии. Нет нужды говорить, что он по-прежнему мечтал об объединении Италии под скипетром короля Иоахима. Считал ли он себя вторым Наполеоном или нет, но со свойственной ему импульсивностью Мюрат решил высадиться на итальянской земле. Ему удалось набрать около трехсот корсиканцев-бонапартистов, но в плавание с ним отправились всего двадцать восемь человек. Оставаясь самим собой, Мюрат, приставший к берегу у далекой деревушки Пиццо, щеголял в одной из своих опереточных военных форм, богато украшенной драгоценными камнями. Вопреки ожиданиям, местная гражданская гвардия отбила нападение и взяла Мюрата в плен. Затем его передали австрийским властям, которые рекомендовали королю Фердинанду образовать комиссию и судить моего мужа по обвинению в государственной измене. Мюрата признали виновным и приговорили к расстрелу. Ему разрешили написать мне, и много позднее, когда все уже кончилось, я получила его письмо. Он писал:
«Не забывай меня. Я оставляю тебя и детей без королевства и без состояния среди многих врагов. Покажи, что ты способна подняться над несчастием. Помни, кто ты есть и кем была, и Бог благословит тебя. Не проклинай мою память…»
Ну что же, я никогда этого не делала. Я только проклинаю его безрассудство, как, впрочем, и свое собственное.
Мюрат держался мужественно и стойко, на груди мой портрет, который вдребезги разбили пули. Отказавшись от повязки на глаза, он сурово – по другим сведениям весело или высокомерно – обратился к выстроившимся перед ним неаполитанским солдатам:
– Солдаты, выполняйте свой долг! Цельтесь мне в сердце, но пощадите мое лицо. Огонь!
Они пощадили его прекрасное лицо.
Я нахожу странным то совпадение, что почти в тот же самый момент Наполеон, отправленный во вторую и последнюю ссылку, высадился на далеком острове Святой Елены. С тех пор я часто размышляла: кому из них больше повезло, Мюрату или Наполеону?
По крайней мере, у меня есть возможность завершить на более или менее радостной ноте. В тысяча восемьсот тридцать первом году, через шестнадцать лет после моего отречения и через десять лет после смерти Наполеона от рака желудка, мне в конце концов позволили путешествовать – с известными ограничениями – и поселиться во Флоренции. Моя отставка (отставка, но не ссылка!) имеет и свои приятные стороны. У меня немного денег в сравнении с огромными суммами, которые я раньше проматывала, но я не теряю надежды на пенсию, хотя и ничтожную, от французского правительства. У меня есть друзья, которые с удовольствием соблюдают этикет моего маленького «двора». И, наконец, у меня есть любовник, постоянный и заботливый компаньон. Вы, разумеется, понимаете, что я имею в виду под термином «заботливый». Речь идет о генерале Франческо Макдональде, кузене Этьена Макдональда, последнего военного министра Мюрата. Макдональды – потомки шотландских сторонников Стюартов, последовавших за королевской семьей, высланной во Францию. Ходят слухи, что после смерти Мюрата я вышла замуж за Франческо Макдональда, но это неправда. Мне достаточно одного замужества. Предпочитаю постоянного любовника властолюбивому супругу. Вы можете сказать, что женщина, которой исполнился пятьдесят один год, слишком стара для шалостей с любовником. В молодости я сама бы так подумала, ибо в юные годы считала неприличным для пожилых людей искать удовольствия в сексуальных отношениях. Как бы там ни было, я теперь придерживаюсь мнения, что темпераментная женщина – и уж, безусловно, женщина из клана Бонапартов – никогда не бывает слишком старой для этого.
