Текст книги "Валентина. Мой брат Наполеон"
Автор книги: Эвелин Энтони
Соавторы: Фрэнк Кеньон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
Фуше отхлебнул вина.
– Нет, Ваше Величество.
– Тогда выкладывайте, мсье герцог. Преждевременно припертый к стене, Фуше покорно улыбнулся.
– Ваше Величество, до ушей императора дошли слухи, будто вы недавно говорили о том, что подошло время объявить о своей независимости.
– Да, говорил, и совершенно открыто.
– Ему также стало известно, что вы ведете переговоры с Австрией.
– Переговоров я не веду, – заявил Мюрат прямо. – Сама Австрия ищет подходы, закидывает удочку.
Для меня это явилось новостью, но я не подала и вида. Австрия тоже объявила войну Франции, хотя австрийский император и приходился Наполеону тестем. Таким образом, с австрийским альянсом было покончено. Мне подумалось, что император Франц не испытывал неудовольствия в связи с подобным развитием событий. Когда-то он счел целесообразным пожертвовать дочерью, теперь полагал выгодным воевать с ее мужем.
– Ваше Величество, – продолжал Фуше непринужденно, – наши богатства – ваше и мое – происходят из одного и того же источника. Мы обязаны всем императору Наполеону. Однако оставим в стороне вопрос признательности и попробуем взглянуть на проблему с позиций здравого смысла. Наше благоденствие в будущем зависит от императора и его успехов. Объединившиеся против него силы нацелены на разрушение созданных им монархий и восстановление прежних королевских династий. Неаполь, Ваше Величество, – одно из таких королевств.
К моему удивлению, Мюрат сохранял спокойствие и выдержку. В этот момент я поверила, что можно больше не опасаться за его разум.
– Подобно попугаю вы повторяете слова самого императора, – заметил Мюрат. – Прошу вас продолжать.
Фуше также держался спокойно. Если он и почувствовал себя обиженным, то внешне это никак не проявилось.
– Желание императора – не приказ, а желание, – подчеркнул Фуше, – сводится к тому, чтобы вы, король Неаполитанский, послали войска на север в помощь принцу Евгению, отражающему натиск австрийской армии.
– Если я так поступлю, – ответил Мюрат, – то, по существу, приглашу англичан, расположившихся на Сицилии, высадиться в южной части моего королевства. Разве этого хочет император, который по-прежнему считает Неаполитанское королевство собственной территорией? Я защищаю эту территорию для него. Конечно, я пошлю несколько отрядов на север, но большего я обещать не могу.
– Как я и предвидел, – вздохнул Фуше.
Настало время вмешаться и мне.
– Герцог, – сказала я тихо, – я давно вас знаю. Если не ошибаюсь, в основе ваших действий лежат какие-то скрытые побудительные мотивы, которые вы пока еще не упомянули.
– Скрытые, Ваше Величество? – Фуше поднял взор к небу. – На свете нет человека более открытого и откровенного, чем я.
– Отнесите сарказм на свой счет, мой дорогой Фуше.
Он улыбнулся и вынул из кармана табакерку с нюхательным табаком.
– Я пережил революцию, – проговорил он задумчиво. – И я полон решимости пережить нынешнее правление и продолжать богатеть при любом правительстве, которое придет на смену теперешнему.
– Что вы замышляете, Фуше? – спросила я нетерпеливо.
У него в глазах появилось мечтательное выражение.
– Я думаю о своей старости. Хочу в преклонные годы заняться составлением истории подъема и падения империи Наполеона. Могу представить себя описывающим этот мой визит в Неаполь, неудачную попытку убедить короля Неаполитанского не вступать в союз с Австрией. Неудачную? А может быть, все-таки успешную? Возможно, однако, что я смогу записать, как Неаполитанский король, зная, что у императора Наполеона нет лишних войск, чтобы направить против него, сумел объединить всю Италию, а затем заключил союз с Австрией.
Глаза Мюрата засверкали от возбуждения. О, эта старая мечта об объединенной Италии под его скипетром! Тем не менее внешне он остался спокойным и, улыбнувшись Фуше, проговорил:
– И какую выгоду из всей этой истории – которой еще предстоит совершиться и которую нужно будет описать, – извлечет для себя герцог Отрантский?
– Гарантию безопасности, – ответил Фуше. – Благодарность и постоянную дружбу императора Австрии и короля Италии. Объединенной Италии.
– Ловко задумано, – пробормотала я.
– Вы нас сегодня вечером неплохо позабавили, – добавил Мюрат. – Интересная сказка на сон грядущий.
– Еще одно, последнее слово, – сказал Фуше, поднимаясь и кланяясь. – Я предвижу, что в самое ближайшее время с Вашими Величествами постарается установить контакт, совсем не пробный, Австрия.
Разумеется, он оказался прав. Фуше почти всегда оказывался прав. По поручению императора Франца Меттерних направил в Неаполь специального посла в лице Адама фон Нейперга. Я приняла его одна, поскольку Мюрат находился в тот момент в Пьяле. Посол был австрийским графом, фельдмаршалом и безобразнейшим из всех встречавшихся мне мужчин. Безобразным до привлекательности, нужно добавить. Правый глаз прикрывала черная повязка, что подействовало на меня крайне возбуждающе. Это был очень искусный любовник со многими громкими победами над женским полом. Одно прикосновение его руки – таково уж было личное обаяние этого человека – заставило бешено колотиться мое сердце. Случилось неизбежное, без лишних проволочек и уверток, доставившее мне огромное удовольствие. Фактически было только удовольствие, ибо мне хватило ума сообразить, что нет никакой надежды повлиять на императора Франца или Меттерниха через любовную интрижку с графом Адамом фон Нейпергом.
Мюрат вернулся из Пьяле слишком быстро, и мы обсудили условия предполагаемого альянса. От имени Меттерниха граф Нейперг предложил сохранить. Неаполитанское королевство за нами в обмен на нейтралитет. Но Мюрат, все еще мечтавший об объединенной Италии, хотел большего. Он потребовал Папскую область и государства Северной Италии, отобранные Наполеоном у Австрии и все еще управляемые вице-королем принцем Евгением. Курьеры сновали взад и вперед. Меттерних настаивал на своем. Мюрат тоже. Образовался тупик, и Нейперг уехал, однако мне удалось тайно провести с ним еще одну ночь. Мюрат просто бесил меня. Объединенная Италия ничего для меня не значила; я хотела одного: сохранить Неаполь для себя и моих детей.
Вскоре после отъезда Нейперга Мюрат получил письмо от Наполеона с повторными упреками (их было уже немало) за дезертирство со своего поста в России. Дрожа от ярости, Мюрат однажды за ужином бросил письмо передо мной на стол.
Наполеон писал:
«Мне не хотелось бы напоминать Вам еще раз, как я недоволен Вашим поведением, которое, мягко говоря, во многих отношениях прямо противоречило Вашему долгу. И в данном случае проявилась слабость Вашего характера.
Вы хороший воин на поле битвы, в остальных жизненных ситуациях Вам недостает твердости. Когда я впервые услышал о Вашем дезертирстве из России, я сказал Меневалю, что Вы или предатель, или же сумасшедший и Вас нужно расстрелять или поместить в дом для умалишенных в Шарантоне. Теперь я отношу Ваше предательство на счет страха. Примите это предупреждение и постарайтесь как можно лучше служить мне. Титул короля вскружил Вам голову. Не забывайте, однако, что я дал его Вам, и я вправе распоряжаться им. Если хотите сохранить свой титул, то будьте осмотрительны в своих словах и поступках. И, наконец, помните, Вы мне нужны, однако, еще важнее то обстоятельство, что я нужен Вам».
– Для чего ты ему нужен? – спросила я.
Как оказалось, помимо личного письма Мюрат получил еще и приказ. Ему предписывалось выступить со своей армией на север – с армией, состоявшей исключительно из неаполитанцев, поскольку Наполеон уже давно отозвал из Неаполя все французские войска. На севере Мюрату следовало совместно с принцем Евгением атаковать австрийцев.
– И… что же? – поинтересовалась я.
– Твой брат пишет мне оскорбительное письмо и в то же время ожидает, что я помчусь ему на помощь, – проговорил Мюрат, все еще дрожа от ярости. – Это его следует отправить в Шарантон. Меня так и тянет, ей-богу, полностью поддержать австрийцев.
– Без формального договора? – заметила я серьезно. – Ради нас самих мы должны продолжать помогать Наполеону. Если он победит противника без нашей помощи, то наверняка отберет у нас Неаполитанское королевство.
После недолгого колебания Мюрат сказал:
– А с другой стороны, если он потерпит поражение, несмотря на нашу поддержку, Неаполь отнимут его враги.
– Наполеон постоянно увеличивает свою военную мощь. Насколько я понимаю, сейчас наша единственная надежда удержать Неаполь связана с возрождением военного гения Наполеона, не говоря уж о твоем кавалерийском мастерстве.
– Не пытаешься ли ты своею лестью побудить меня выполнить приказ твоего братца?
– Нет, Мюрат. Я только прошу помочь мне, чтобы я могла помочь тебе принять решение.
– Возрождение его военного гения… – произнес Мюрат в раздумье. – Хорошо, я присоединюсь к Евгению, но с одной единственной целью: через победу при моем участии создать объединенную Италию.
И вот Мюрат повел на север неаполитанскую армию, одержал несколько небольших побед и, возглавив, пожалуй, самую знаменитую свою кавалерийскую атаку, в значительной мере способствовал победе в сражении под Дрезденом.
Потом произошла так называемая битва народов под Лейпцигом – самая кровавая из всех, – которая закончилась катастрофой. Мюрат увел с поля боя неаполитанцев и прибыл в Неаполь значительно раньше их. Он выглядел усталым, но не постаревшим. Ни намека на седину в черных кудрявых волосах, и всего лишь несколько морщин на лице. Военная форма была расшита золотом еще богаче.
– Для императора это начало конца, – заявил он.
– А для нас? – спросила я со страхом.
Мюрат упал в кресло и сжал голову руками.
– Не знаю, Каролина, ничего не знаю.
– Мюрат, возьми себя в руки!
Он рассеянно взглянул на меня.
– Какая-то нелепость произошла перед Дрезденом. Или перед Лейпцигом? Не могу точно припомнить. Как бы там ни было, я получил от Меттерниха записку. Шифрованную. Расшифровать не успел. Потом уже было поздно. Просто какая-то нелепость.
– Что было в записке? – спросила я как можно спокойнее.
– Если коротко, предложение относительно Сицилии.
Как я ясно видела, Мюрат не был расположен в данной ситуации принимать какое-либо решение, хорошее или плохое. Предстояло мне, насколько возможно, спасти что-нибудь для нас самих. Поэтому я возобновила переговоры с Австрией, и граф Адам фон Нейперг опять прибыл в Неаполь вместе с английским эмиссаром, поскольку в этом вопросе Австрия и Англия действовали сообща. К моему неудовольствию, переговоры продвигались слишком медленно, но таковы уж методы дипломатий. Обмен мыслями и идеями происходил также на многочисленных балах, приемах и торжественных обедах. Дискуссии и споры велись спокойно, с достоинством, если не считать легкую возбудимость Мюрата. В конце концов было достигнуто соглашение и выработаны условия наступательно-оборонительного договора, в одном из пунктов которого недвусмысленно говорилось о передаче Неаполитанскому королю Сицилии. Но в последний момент Мюрат заявил мне в частном разговоре, что ни под каким видом не подпишет договор. Швырнув копию документа, он приготовился удалиться.
– Подожди, – сказала я требовательно. – Император Австрии не желает восстановления Бурбонов в Неаполе, а ты…
– Не желает? – повернулся Мюрат ко мне. – Это почему же?
– Я сильно подозреваю: он опасается, что Австрия с двух сторон будет окружена династиями Бурбонов.
– Двумя? – переспросил Мюрат безразличным тоном.
– Конечно. Если кто-нибудь из Бурбонов сменит Наполеона на французском троне. Наш договор – это невероятная удача. Он сохранит за нами власть над двумя Сицилиями. Заметь: над двумя Сицилиями, а разве не к этому ты стремился?
– Я подозреваю какое-то надувательство, – заявил Мюрат без всяких Признаков энтузиазма. – Кроме того, мне нужна вся Италия.
– Союз полностью одобрен британским правительством, – продолжала я терпеливо. – Англия, которая поддерживает Австрию, с радостью ратифицирует договор.
– И все же я подозреваю обман. Подписывай договор сама.
– Непременно подписала бы, если бы могла! – воскликнула я в сильнейшем раздражении.
– Ты, конечно, сожалеешь, что своевременно не позаботилась о том, чтобы взять всю власть в Неаполе в свои руки, – слабо улыбнулся Мюрат.
– Бесконечно сожалею! Пожалуйста, Мюрат, подпиши договор.
– Никогда!
– Тебя опять мучает совесть? – спросила я, имея для подобного вопроса веские основания.
По телу Мюрата пробежала судорога, и он рыдающим голосом подтвердил мое предположение. Его психическое здоровье вновь заметно ухудшилось, причем процесс зашел значительно дальше. Терзаемый безрассудными страхами, он постоянно твердил, что секретная полиция Наполеона прячется во дворце, выжидая удобного случая убить его. По телу вновь прокатилась волна дрожи, и он взглянул на меня, как на постороннего человека, а не на свою жену. Мало того, он назвал меня именем недавней гостьи из Франции.
– Мадам Рекамье, – проговорил он, бросаясь к моим ногам и беря меня за руки, – скажите правду. Я в самом деле неблагодарный и изменник?
– Сейчас, – заявила я холодно, – ты трус, человек, обезумевший от бессмысленного страха.
– Бессмысленного? – он судорожно цеплялся за мои руки. – Разве он может быть бессмысленным, когда я ежедневно ожидаю, что Наполеон разобьет своих врагов, придет в Неаполь и убьет меня собственными руками?
– Чепуха, Мюрат. Ты же сам неоднократно повторял: «С Наполеоном покончено, бесповоротно покончено».
– Я пропал, пропал, пропал! – зарыдал Мюрат.
– О, ради Бога, Мюрат, не кричи так! Иначе весь дворец услышит тебя. Ты что, утратил всякое самообладание?
После этого он немного успокоился. Из последних сил, с большим трудом я подняла его и дотащила до письменного стола. Затем, положив перед ним договор, я втиснула ему в руку перо, предварительно окунув его в чернила.
– Ставь свою подпись, Мюрат. Давай подписывай!
– Что подписывать, мадам Рекамье? – спросил он, глядя остекленевшими глазами.
В голове у меня мелькнула спасительная мысль.
– Признание в неблагодарности и измене императору Наполеону.
Со скрипом водя пером по бумаге, он поставил свою подпись. Я с жалостью наблюдала за ним. В тех редких случаях, когда мы вместе ложились в постель, я все еще обожала его. Но трон – это не постель. И мой долг был проявить мужество, которое оставило его, и обеспечить сохранность королевства, если понадобится, с помощью даже подобных трюков. На следующее утро Мюрат ничего не помнил о той отвратительной сцене, которая разыгралась в моем кабинете. Я заговорила о договоре и о том, как я рада, что он счел возможным подписать его. Сперва он посмотрел на меня непонимающим взглядом, потом добродушно рассмеялся.
– Я, должно быть, здорово выпил, – заметил он, – но пусть будет так, пусть будет так. С Наполеоном покончено, бесповоротно покончено.
Договор был подписан примерно через неделю после того, как объединенные силы союзников вступили на французскую территорию.
Когда британское правительство ратифицировало договор, в Неаполе состоялись обширные торжества. В еще более экстравагантной форме собственного изобретения Мюрат разъезжал на коне по запруженным улицам и закончил день, распивая вино и веселясь с неаполитанскими рыбаками. Ему неистово аплодировали, словно популярному герою спектакля (а он выглядел вполне подходяще), появившемуся на сцене неаполитанского оперного театра.
Разве он не принес королевству мир? Английские боевые корабли в заливе больше не считались вражескими. Простой народ видел в короле Мюрате спасителя. И кроме того – две Сицилии. Поэтому, когда Наполеон отрекся, у меня были все основания чувствовать себя в безопасности; а как же иначе, ведь нас поддерживали Австрия и Англия. Увы, я никогда не обладала даром предвидения.
Но вернемся к отречению Наполеона…
Я попытаюсь нарисовать более или менее правдивую картину, основываясь на информации, полученной от секретаря Наполеона, от моих близких друзей при дворе и от брата Жозефа. Быстрое продвижение союзных армий России, Австрии, Англии, Пруссии и Швеции по Франции закончилось оккупацией Парижа. В это время Наполеон находился в Фонтенбло. Раньше он собрался идти в Париж, но по дороге узнал, что столица капитулировала. Вместе с ним в Фонтенбло был и Коленкур, обершталмейстер. Это на его долю выпала неприятная обязанность сообщить Наполеону о том, что все французские части оставили Париж. Вяло взглянув на него, Наполеон сказал:
– Предательство, Коленкур, повсюду предательство.
– Поражение, Ваше Величество, – проговорил спокойно Коленкур. – И стремление обеспечить безопасность Парижа. Русский царь обещал пощадить Париж, если французские войска уйдут из города.
– Так значит, царь в Париже.
– Вместе с союзниками, Ваше Величество.
– А что известно об императрице и Римском короле?
– Они покинули дворец еще до отвода войск и сейчас в Блуа.
Лицо Наполеона просветлело.
– Итак, жена и сын в безопасности!
Коленкур не стал указывать на тот очевидный факт, что императрица и Римский король пребывали в безопасности лишь временно.
– Следуйте в Париж, – приказал Наполеон, приняв мучительное решение. – Наделяю вас полномочиями вести переговоры с противником.
– Я правильно понял, Ваше Величество готовы отречься от престола? – прошептал Коленкур.
Какие чувства обуревали Наполеона в этот момент? Однако внешне он ничем не выдал себя и ровным голосом заметил:
– Отречься, безусловно. Но я должен спасти империю. Спасти ее для моего сына. Передайте им, что я готов отречься в пользу сына. До его совершеннолетия государством будет управлять регентский совет.
Когда Коленкур удалился, убежденный в бесполезности собственной миссии, Наполеон заставил себя написать Марии-Луизе, что он оставляет ее на период своего отсутствия регентшей. Когда она получила письмо Наполеона, с ней в Блуа находился мой брат Жозеф, раздраженный, сердитый и растерянный. Пользы от него Марии-Луизе было не больше, чем когда он являлся президентом регентского совета, но он был единственным человеком, к которому она могла обратиться в своем замешательстве. И Мария-Луиза вслух зачитала Жозефу письмо Наполеона:
«Я намеревался защищать Париж, но опоздал. Мне удалось собрать под своим командованием небольшую армию здесь в Фонтенбло, Здоровье в порядке. Страдаю от мысли, что вам приходится переживать. Бедная маленькая Луиза, увижу ли когда-нибудь тебя снова? Поцелуй за меня сына».
Здоровье в порядке! А в это время Наполеон страдал воспалением двенадцатиперстной кишки, приступами мигрени, и его мучили шишки.
– Бедный Наполеон, – рыдала Мария-Луиза. – Его сердце разбито.
– Он сам во всем виноват, – резко заметил Жозеф.
– Как злы и жестоки ваши слова! – запротестовала Мария-Луиза.
– У меня есть все основания быть злым, – ответил Жозеф. – В своем падении Наполеон увлек и нас за собой.
– Как вы можете говорить о падении, когда у него в Фонтенбло целая армия! – возмутилась Мария-Луиза.
– Целая армия? – презрительно усмехнулся Жозеф. – Всего лишь горстка людей.
Жозеф явно недооценивал. Императорская гвардия еще представляла собой определенную силу, однако Жозеф понимал, что положение Наполеона безнадежно. Если он станет сопротивляться, то попадет в плен, живой или мертвый.
Вся в слезах, Мария-Луиза спросила:
– Что произойдет со мной и моим сыном?
– Ваш отец позаботится о вас, – ответил Жозеф с кислой миной. – Ни один волос не упадет с головы дочери императора Франца и его внука. Быть может, Ваше Величество пожелает выехать в Париж к своему отцу?
Мария-Луиза, по словам Жозефа, немедленно продемонстрировала силу духа и решимость любящей супруги.
– Я бы предпочла отправиться к Наполеону в Фонтенбло, – заявила она. – Он несчастен и одинок. Мой долг быть рядом с ним. Прикажите подать экипаж и организуйте военный эскорт. Ничто не помешает мне соединиться с Наполеоном в Фонтенбло.
Не успела она и собраться, как из Парижа в Фонтенбло вернулся Коленкур. Он доложил, что внешне в городе все спокойно. Говоривший от имени союзников русский царь принял его очень любезно.
– Вам удалось достичь с ним определенных договоренностей? – спросил Наполеон, словно речь шла об обыденных вещах.
– Ваше Величество, – покачал головой Коленкур, – царь поручил мне передать вам: никаких решений принимать не будут, пока вы не подпишете документ об отречении.
Наполеон побледнел от гнева.
– Итак, от меня требуют безоговорочной капитуляции без малейших гарантий сохранения империи для моего сына!
Коленкур промолчал, Империя Наполеона больше не существовала, осталось одно название. В Париже было создано временное правительство, чтобы подготовить восстановление правления Бурбонов. Возглавил это правительство, состоявшее из изменников, самый большой изменник – бывший министр иностранных дел Талейран.
– Я скорее пойду на Париж с остатками моей армии! – вскричал Наполеон.
– Ваше Величество, результатом будет бесполезное кровопролитие.
Вздохнув, Наполеон согласился. Затем его мысли внезапно перескочили на другой предмет, и он заявил, что предательство Швеции задело его сильнее предательства Мюрата. Наполеон имел в виду Берна-дота, мужа Дезире Клари, девушки, которую он променял на Жозефину. Здесь мне следует вернуться несколько назад, к тысяча восемьсот десятому году. Тогда умер наследник шведского престола принц Аугустенбург. В соответствии с законом шведскому парламенту надлежало назначить нового преемника. Стремясь угодить Наполеону, парламент избрал Бернадота. Наполеон одобрил: он все еще сохранил сентиментальные чувства к Дезире; таким путем Бернадот стал наследным принцем Швеции. Сейчас во главе своей армии он находился в Париже вместе с победоносными союзниками.
– Любовь делает мужчин глупцами, – заметил Наполеон, уставившись на Коленкура невидящими глазами.
Его вновь охватило уныние и чувство нереальности происходящего. Наполеон удалился в небольшую комнату и пребывал там наедине со своими, никому так и не ставшими известными, мыслями до тех пор, пока не пришло известие, что императрица и Римский король захвачены отрядом русских солдат.
– Ее Величество, – объяснил Коленкур, – пытались проехать к нам в Фонтенбло.
– Глупость, конечно, но как восхитительно и благородно! – улыбнулся ласково Наполеон. – Они проявят к ней должное уважение и доставят к отцу… Я готов отречься, – внезапно по-деловому закончил он тремя роковыми словами.
Задумавшись на несколько мгновений, Наполеон затем потребовал перо, чернила, бумагу и написал торжественную декларацию об отречении.
Коленкур немедленно отправился с документом в Париж. На следующий день он вернулся в Фонтенбло с той же бумагой, завизированной членами временного правительства. Почему Талейран выпустил из своих рук столь важную декларацию, я, по-видимому, никогда не пойму. Возможно, ему хотелось – таково уж его чувство юмора – предоставить Наполеону, который часто его бранил, неопровержимое доказательство своего влияния среди союзников. Коленкур привез с собой выработанные им условия.
– Ваше Величество, вы сохраняете титул императора, получаете в свое владение остров Эльба с правом держать армию и военно-морской флот, соответствующие нуждам этого островного государства. Кроме того, вам устанавливается ежегодная пенсия в два миллиона франков.
Наполеон горько усмехнулся.
– Император крошечного острова, конечно же, надежно охраняемого союзниками, и два миллиона франков в год на текущие расходы! Великолепно!
– Императрице, – продолжал Коленкур, – присваивается титул герцогини Пармы, Пьяченцы и Гостайи.
– Я хочу, чтобы она была со мной на Эльбе!
– Ваше Величество…
– Ладно, забудьте. Что-нибудь еще?
– Не забыты императрица Жозефина и члены вашей семьи. Они будут получать ежегодно два с половиной миллиона франков, которые следует поделить между ними равными долями.
Наполеон неистово захохотал.
– Неожиданный и щедрый жест, но передайте царю, что этой суммы едва хватит для одной только Жозефины с ее экстравагантными запросами. Другие же члены моей семьи вообще ничего не заслуживают. Неблагодарные твари, все, за исключением императрицы-матери… Бедная Жозефина, хотелось бы вновь увидеться с ней, – закончил он задумчиво.
– Это, Ваше Величество, невозможно.
– Когда я должен отправиться на Эльбу?
– Как только Ваше Величество пожелает.
– А если я порву свою декларацию об отречении?
– Ваше Величество доставят на остров Эльбу независимо от того, порвете ли вы документ или нет и примете условия союзников или не примете.
– Попав на остров, я уже не смогу его покинуть?
– Нет, Ваше Величество.
– Какая мне польза от небольшого войска и флота? Конечно, я могу развлекаться, играя в солдатики. Если бы только у меня хватило мужества убить самого себя!
– Ваше Величество!
Глаза Наполеона затуманились.
– Успокойтесь, мой друг. Сейчас я меньше всего думаю об этом.
Возможно, в тот момент эти слова соответствовали действительности, однако, когда Наполеон отправился спать, мысль о самоубийстве вновь возникла. Еще с египетской кампании он носил на шее флакончик со смертельным ядом «Кабанис», названный так в честь доктора Пьера Кабаниса, большого знатока ядов. Наполеон намеревался воспользоваться ядом в безвыходной ситуации, чтобы живым не попасть в руки противника. Этой ночью он открыл флакончик, всыпал некоторую дозу в стакан с водой и выпил содержимое. Это видел его второй камердинер Пелар, который поспешил к Константу и рассказал ему о случившемся. Констант помчался в спальню и застал Наполеона лежащим в постели.
– Мой добрый Констант, – проговорил Наполеон, – я умираю. Не в состоянии больше вынести страдания и унижения, видя, как мои знамена втаптывают в грязь.
Констант послал за Коленкуром и армейским хирургом Ивоном. Когда они прибыли, руки и ноги Наполеона уже судорожно подергивались, его страшно рвало. Наполеон спросил Ивона, который разбирался в ядах, достаточную ли дозу принял он. По-видимому, она оказалась мала. Рвота несколько утихла после чая, приготовленного Константом. Наполеон проспал несколько часов. Проснувшись и заметив дежурившего у постели Константа, он спокойно сказал:
– Как видно, я обречен на жизнь. Ну что ж, мертвые не возвращаются, а в один прекрасный день, возможно…
Планировал ли он уже тогда драматический побег с Эльбы? Коленкур полагает, что дело обстояло именно так, поскольку Наполеон добавил:
– В прошлом Наполеону Бонапарту всегда удавалось, казалось бы, невозможное. Хорошо, я отрекся и принял условия, но я ни в чем не уступил и не сдался.
Излагая эту историю, я все время думаю о прощальных словах Жозефины: «Я ухожу и уношу с собой счастливую звезду императора. В этом я абсолютно убеждена». Вспомнила ли она о своем предсказании, услышав об отречении Наполеона? Вполне возможно; тем не менее, когда союзные войска устремились к Парижу, она пыталась как-то помочь Наполеону. Мне об этом известно из письма Гортензии. В решающий момент Жозефина, переодевшись, поспешила в Париж, чтобы уговорить Марию-Луизу не покидать государственного поста, Однако та уже выехала из Тюильри и находилась в дороге на Блуа.
Жозефина умерла вскоре после ссылки Наполеона на Эльбу. В своей смерти она виновата сама, роковую роль сыграло чрезмерное тщеславие. Принимая у себя в Мальмезоне русского царя, она вознамерилась ходатайствовать в пользу Наполеона. Во Франции уже отмечалось сильное недовольство восстановленной властью Бурбонов, и бедная женщина вообразила себе, что с возвращением Наполеона она опять сможет занять место рядом с ним. Разве с точки зрения церкви она не было по-прежнему женой Наполеона? На свой последний прием она надела белое платье из тонкой ткани, усыпанной золотыми звездочками. Был очень холодный вечер, но она настояла на прогулке с царем по саду и отказалась накинуть на плечи шаль.
– Шаль испортит весь вид, – сказала она Гортензии. – Кроме того, шали уже вышли из моды.
В результате Жозефина схватила простуду, которая перешла в лихорадку, и, недолго проболев, Жозефина умерла. Согласно широко распространенному поверию, ее последние слова были: «Наполеон! Эльба!» Но Гортензия рассказывала по-другому. Последнее причастие совершил скромный священник, аббат Бертран. Данное обстоятельство заставило тяжело больную Жозефину приподняться на кровати и с возмущением произнести:
– Мог бы прийти по меньшей мере епископ. Готова поклясться, Бонапарт непременно настоял бы на присутствии Его Святейшества.
Будучи экстравагантной до конца, Жозефина умерла, оставив после себя долгов на три миллиона франков. Наполеон, должно быть, снисходительно улыбнулся, когда ему сообщили об обстоятельствах смерти Жозефины и, несомненно, всплакнул о ней, Во время своей второй и последней ссылки он как-то сказал:
– Жозефина была самой лучшей женщиной Франции.
И уж конечно самой неисправимой. И хотя я часто ее ненавидела, я всегда восхищалась силой ее духа и до сих пор бережно храню память о ней.
Думая о Жозефине, я невольно вспоминаю и вторую жену Наполеона, австрийскую телку. Она сохранила верность ему и после отречения, однако уже разрабатывался план, призванный отвлечь ее от этой привязанности и повернуть мысли и желания в другом направлении. И очень чувственная Мария-Луиза, скучавшая по мужчине, послушно уступила. Не так давно, надежно устроившись на пенсии (я отказалась называть это ссылкой), я описала эту любовную интрижку в виде рассказа с якобы вымышленным сюжетом, однако я готова поклясться чем угодно, что изложенная мною версия во многом правдива. Ведь я достаточно хорошо знала Марию-Луизу, чтобы ясно представить себе ее слова и поступки в конкретной ситуации. Не был для меня совершенно незнакомым и Нейперг, писавший мне конфиденциально после окончания интересующих нас событий, С удовольствием воспроизвожу здесь известные мне факты, возможно, кое-где их немного приукрасив.
В один прекрасный день состоялся разговор с глазу на глаз австрийского императора Франца и его эрцканцлера князя Меттерниха. Это случилось еще до их возвращения из Парижа в Вену. Начал Франц, заметивший, что Эльба слишком близка к Франции и что Наполеона следовало сослать на какой-нибудь более отдаленный и труднодоступный остров. Меттерних согласился.
– В данный момент я думаю главным образом о моей дочери, – добавил Франц. – Боюсь, она может поступить неумно, пытаясь воссоединиться с мужем. Если бы можно было как-то разрушить сохранившуюся у нее бессмысленную любовь к Наполеону Бонапарту.
– Сделать кое-что можно и должно, – усмехнулся Меттерних, – если только Ваше Величество позволит мне действовать по моему усмотрению.
– Мне кажется, я вас понимаю, – широко улыбнулся Франц. – У вас есть конкретный человек на примете?
– Граф Адам фон Нейперг.
