Текст книги "Валентина. Мой брат Наполеон"
Автор книги: Эвелин Энтони
Соавторы: Фрэнк Кеньон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
Его честолюбивые планы увлекли и меня, но только на какой-то миг. Мюрат, сын трактирщика, Мюрат, король-марионетка, был сам выскочка и подобно многим выскочкам проявлял признаки мании величия, стремление к неограниченной власти. Что будет, если он совсем свихнется? Я взглянула на Мюрата с огорчением и увидела, что его настроение вновь переменилось.
– Не теряй времени и сообщи брату о твоем состоянии. Он помрет от зависти.
Позвольте мне описать одну домашнюю сцену, которую мне пришлось наблюдать в Тюильри после возвращения Наполеона и через месяц после свадебного путешествия. Отказавшись от надежды когда-нибудь застать Наполеона одного, я однажды днем отважилась проникнуть в апартаменты императрицы, где Наполеон проводил большую часть своего времени, и здесь в будуаре застала его играющим с Марией-Луизой – подумать только! – в фанты.
Они были так поглощены игрой или, точнее, друг другом, что даже не возмутились моим вторжением без приглашения. Было начало мая и необычно холодно для этого времени года. Камин не топился, а ведь Наполеон просто обожал любоваться пламенем горящих поленьев, даже в жаркие летние дни. Все окна раскрыты настежь, и сквозняк заставил меня задрожать. Наполеон был одет по-домашнему, на шее шарф, в комнатных шлепанцах. Он казался меньше ростом на дюйм-два и заметно похудевшим. На Марии-Луизе было легкое платье, подходящее для неспешной прогулки в загородном саду тихим летним полуднем. Я вспомнила, что она редко мерзла. Как я узнала позднее, она считала излишнее тепло вредным для здоровья и всегда спала с открытыми окнами даже зимой, несмотря на дождь, снег и холодный ветер.
– Кто выигрывает? – спросила я учтиво.
– Совершенно очевидно, разумеется, – ответил Наполеон, едва взглянув на меня. – Посмотрите пожалуйста на уши моей жены.
Я взглянула. Они шевелились, действительно шевелились. Выглядело так, будто завели механическую куклу, сконструированную для выполнения именно этой затейливой функции.
– Она всегда шевелит ушами, если выигрывает, – пояснил Наполеон с одобрением. – Может шевелить ими в любое время, когда захочет.
Редкое дарование. Просто очаровательно! Хотелось бы знать: шевелит ли она, если ничем другим, то хотя бы ушами, когда лежит в объятиях Наполеона?
– Конечно, вы уступаете Ее Величеству, позволяя им выигрывать, – заметила я без всякой задней мысли.
– Чепуха! Она слишком хорошо играет и всегда в выигрыше.
– Какая скука, – пробормотала я почти неслышно и задрожала под налетевшим порывом ветра. – Ваше Величество, можно закрыть окно? – спросила я.
– Ни в коем случае, – ответил Наполеон строго. – Свежий воздух полезен для здоровья.
– Наиболее сильное природное возбуждающее средство, – объявила Мария-Луиза и вновь пошевелила своими проклятыми ушами.
Наполеон радостно вздохнул и более внимательно посмотрел на меня.
– Дорогая Каролина, какое это блаженство – семейная жизнь, которую я сейчас веду. Никаких споров, никаких сцен, никаких мнимых обмороков или рыданий. Восхитительная умиротворенность!
Замаячила тень разведенной Жозефины. И я подумала с поздним раскаянием, что ее вспышки гнева и грация были бы предпочтительнее убаюкивающего спокойствия Марии-Луизы и шевеления королевскими ушами.
– Я счастливейший человек на свете, – заверил Наполеон.
Мария-Луиза отрыгнула.
– Любовь моя, – проговорил он с тревогой, – Чувствуешь себя не совсем хорошо?
Внезапно побледнев, она приложила ладони к животу.
– Меня тошнит, – сказала она, показывая явные признаки приближающегося припадка рвоты. – Очень тошнит.
– Утренняя тошнота! – воскликнул Наполеон скорее с радостью, чем с беспокойством.
– Но сейчас середина дня, – напомнила я.
– Моя бедная Каролина, утренняя тошнота может наступить у беременной женщины в любое время дня и ночи.
– Беременна, так скоро? – невольно вырвалось у меня.
– А это мы сейчас узнаем. Помогите императрице добраться до спальни и подержите горшок.
Затем Наполеон поспешил из спальни, на ходу отдавая распоряжения, а мне волей-неволей пришлось отвести Марию-Луизу в спальню, уложить в постель и взять в руки первый попавшийся сосуд – массивную цветочную вазу.
Ее начало рвать, и довольно сильно. Вскоре появился личный доктор Наполеона, вслед за ним и сам император. Доктор – таков уж был его непререкаемый авторитет в вопросах, касавшихся болезни, – приказал императору Франции и королеве Неаполитанской удалиться из помещения. Опьяненный счастьем Наполеон сновал по будуару, останавливаясь порой с рассеянным видом, потом совершенно бессознательно, как мне показалось, прикрыл окно.
– Великолепно, просто великолепно! – не уставал повторять он.
Появившийся из спальни доктор сообщил, что дал Ее Величеству успокаивающее средство.
– Вы должны дать и мне, – заявил Наполеон. – Я так взволнован, что с трудом сдерживаю себя… Найдите Меневаля! Во всех церквах Парижа должны звонить колокола, – обратился он ко мне и затем опять к доктору. – Мой друг, быстро подсчитайте и скажите мне примерную дату рождения ребенка. Давайте, поторапливайтесь!
– Ваше Величество, – ответил доктор, с тревогой взглянув на меня, – Ее Величество страдает от приступа разлития желчи. Они, как видно, целый день ели итальянский шоколад.
Я расхохоталась. Просто не могла удержаться. Буквально покатывалась со смеху.
В бешенстве Наполеон схватил меня за руку.
– Пойдемте в кабинет, – прорычал он, – мне нужно с вами серьезно поговорить.
– Советую, Ваше Величество, – сказала я тихо, – ограничить употребление шоколада.
– Попридержи свой дурацкий язык.
В кабинете Наполеон грубо втолкнул меня в кресло.
– Мюрат! – загремел он.
– Если Мюрат что-то натворил, чем вызвал ваше недовольство, – проговорила я спокойно, – то я полностью не в курсе дела.
– Я лучше информирован о происходящем в Неаполе в период вашего отсутствия, чем вы, – заявил Наполеон с какой-то хвастливой свирепостью.
– О, да… ваши шпионы и ваша секретная полиция.
– Ничто не ускользает от моего внимания ни в Неаполе, ни где-нибудь еще. Помните об этом, Каролина, и никогда не забывайте.
Несмотря на игру в фанты и другие ребяческие забавы, Наполеон, несомненно, оставался самим собой в государственных делах.
– Вы бранили Мюрата, – сказала я, пожалуй, слишком смело. – Что бедный король Неаполитанский сделал на этот раз?
На лице моего брата появилось самодовольное выражение.
– Именно то, чего я от него и ожидал. Он собрал значительную сумму денег и в нарушение моего приказа постоянно наращивает мощь своей армии.
Я мгновенно ужасно разозлилась на Мюрата. Разве этот упрямый идиот так и не научился проявлять терпение? Необходимо без промедления вернуться в Неаполь. Наполеон расхаживал по кабинету, на лице – прежняя самодовольная гримаса. Я пребывала в недоумении, но потом сообразила.
– Именно то, что вы ожидали от него? – повторила я его слова. – А точнее: что вы хотели, чтобы он сделал.
Погруженный в раздумье, Наполеон машинально открыл окно, потом с треском захлопнул и, повернувшись ко мне, с любопытством спросил:
– Что вы этим хотите сказать, мадам?
– Во многих отношениях вам всегда не нравился Мюрат, – проговорила я медленно. – И королем Неаполя вы сделали его исключительно из вашей любви ко мне.
– Вы считаете, я люблю вас?
– Назовем это вашим чувством ответственности за нашу семью.
– Ответственность за семью! – взорвался Наполеон. – Какой это все-таки бич! На всем белом свете нет ни одного человека, который был бы так несчастлив со своей семьей, как я… Но оставим это. Продолжайте, мадам, – добавил он, глубоко и сердито втянув воздух.
– Вы ищете предлог заменить Мюрата, – проговорила я так же медленно. – С этой целью вы и послали его назад в Неаполь одного, позволив ему действовать самостоятельно по своему усмотрению в течение двух лет.
– Двух лет, мадам?
– Как хозяйка двора императрицы, я была бы обязана оставаться во Франции два года.
– У тебя есть что-то от моей собственной изобретательности, Каролина, – сказал Наполеон, тихо посмеиваясь, но затем на его лицу промелькнуло выражение упрямства. – Случайно, мадам, я решил не назначать вас на этот важный пост.
Выражение упрямства озадачило меня.
– Можно узнать – почему?
– Сама императрица против этого, – ответил он без обиняков.
– Как видно, – пробормотала я, рассерженная на Марию-Луизу, но радуясь мысли об отъезде, – что желание не императора, а императрицы – закон.
– Мне приятно доставить императрице удовольствие в столь пустячном деле, – заявил он весело.
Сперва он это назначение называет важным, а потом – пустячным делом!
– Ваше Величество, – проговорила я официальным тоном, – как я поняла, вы позволяете мне вернуться в Неаполь без дальнейших промедлений.
– Вы можете выехать в Неаполь хоть завтра, если вам угодно, – ответил Наполеон милостиво.
– И… и ваше недовольство Мюратом?
Он сперва нахмурился, затем, пожав плечами, сказал:
– Сдерживайте его в меру своих сил, ради вас самой и ради него.
– Надо мной тоже нависла опасность смещения?
Наполеон вновь пожал плечами.
– Неаполь принадлежит вам, какие бы действия я ни предпринял против вашего мужа. Вам и вашим потомкам. Какой я все-таки дурак с моим чувством ответственности перед семьей, – добавил он с горечью.
Тяжелая простуда, сопровождавшаяся высокой температурой, задержала меня в Париже на несколько недель. Когда я достаточно поправилась, чтобы выдержать длительное путешествие до Неаполя, стало известно, что Мария-Луиза, лишенная итальянского шоколада своим в других отношениях весьма снисходительным мужем, наконец-то забеременела. Наполеон был вне себя от радости, охвачен таким восторгом, словно стал свидетелем второго пришествия Христова или, вернее, своего собственного второго пришествия.
– Хотел бы обнять весь мир, – заявил он, прощаясь со мной.
– За исключением той его части, где живут англичане, – пробормотала я, вовсе не собираясь дразнить Наполеона.
Его настроение мгновенно переменилось, и лицо исказила фанатическая ярость.
– Только англичане, – напыщенно проговорил он, – мешают мне завоевать весь мир. Англия должна быть покорена.
Покорена… Но как? Если плану вторжения на Британские острова препятствовал мощный английский военный флот. Внезапно черты лица императора смягчились.
– Мой сын с момента его рождения будет провозглашен Римским королем, – сказал он мечтательно.
Затем, сердечно обнимая меня, он, к моему удивлению, сказал:
– Передайте своему мужу, чтобы он вел себя прилично и дал мне возможность продолжать любить его.
– Я удержу Мюрата от нападения на Сицилию без вашего разрешения, – пообещала я, – но мне кажется, что для вашей же пользы ему следует позволить продолжать укреплять свои вооруженные силы.
– В самом деле?
– Это заставит англичан быть постоянно начеку, сосредоточить больше войск на Сицилии, чем в Португалии, и держать возле Сицилии лишние боевые корабли.
– Верно.
– А если они осмелятся пересечь Мессинский пролив, то у Мюрата будет достаточно сил встретить их, как следует.
– Верно, – повторил Наполеон, но было видно, что он едва слушал меня.
– Как это возможно для меня, – спросил он, дрожа от нервного возбуждения, – ждать семь или восемь месяцев рождения моего сына?
– Ваше Величество, – пробормотала я, не в силах отогнать забавную мысль, – вам пришлось бы значительно дольше ждать, если бы женились на индийской слонихе, а не на австрийской телке.
К счастью, славный Наполеон не услышал моих слов.
– Римский король! – внезапно воскликнул он. – А когда я умру – Боже мой! – император всего мира!
Именно тогда я по-настоящему встревожилась. Помешавшийся на власти Наполеон мечтал о еще большей власти и не сомневался в своем божественном предназначении.
Глава тринадцатая
В Неаполь я приехала утомленная путешествием и чувствовала себя неважно, словно на последнем месяце беременности. Была радостная и волнующая встреча с детьми, по которым я сильно скучала, однако Мюрата в королевском дворце Казерта – моем любимом палаццо и месте пребывания правительства – не оказалось. Поскольку он заранее знал о дне моего прибытия, я почувствовала себя не просто обиженной, но забытой. Его Величество король, информировал меня гофмаршал, находился в Пьяле, где учредил военную штаб-квартиру. Я немедленно послала ему – нет, не сердитое, а нежное и ласковое письмо. Он ответил в той же манере, но по-прежнему оставался в Пьяле. Тогда я спросила его в короткой записке, не возражает ли он, если я возьму все дела в Неаполе в свои руки и стану председательствовать на заседаниях государственного совета. Этот ход дал желаемый эффект.
Мюрат сразу же примчался в Неаполь и с порога в бешенстве начал меня обвинять.
– Ты хочешь меня отстранить! – бушевал он. – Я давно подозреваю тебя в этом!
– Какое замечательное приветствие! – заметила я с иронией. – Ты как будто считаешь меня не любящей женой, а противником.
Мои слова немного его успокоили. Он коротко меня обнял и поцеловал в щеку, как старую деву-тетку, которую он не терпит и рассматривает в качестве приживалки.
– Мне кажется, тебе нездоровится, – проговорил Мюрат небрежным тоном. – Сожалею.
– Это у тебя не все в порядке со здоровьем… психическим, – твердо парировала я. – Упрекнуть меня в стремлении отстранить тебя! Просто смешно!
– Во всяком случае, ты хочешь контролировать меня, – пожал он плечами.
– Да, для твоей же пользы. Если будешь продолжать игнорировать распоряжения Наполеона, ты сам же и сместишь себя.
– Я человек действия, Каролина. Не могу сидеть в военном лагере сложа руки и бить баклуши.
В этом была, конечно, главная закавыка: человек действия, военного действия. Воспитание подготовило его лишь для одной задачи: вести кавалерию в атаку.
– Ты действительно решил вторгнуться на Сицилию без разрешения Наполеона? – спросила я.
– Если меня будут слишком сильно дразнить, то да!
– Бедный Мюрат, ты, видимо, никогда не научишься проявлять терпение, – проговорила я в отчаянии. – Уверена, Наполеон в конце концов даст свое «добро», А пока, как я писала в одном письме, ты можешь спокойно увеличивать свою армию и делать вид, что вторжение вот-вот начнется. Ты знаешь причины запрета и должен признать их, подобно мне, совершенно разумными.
– С точки зрения Наполеона, конечно, но какое мне дело до его точки зрения? Он даже возражает против траты денег на строительство новых дорог, хотя они крайне нужны здесь. Когда я всходил на престол, я поклялся сделать свой народ счастливым и богатым. То была торжественная клятва, и я обязан ее выполнить. Кроме того, я хочу управлять как подлинный король и укрепить мои позиции, изгнав с Сицилии англичан.
– И потерять все? Ты хочешь, проснувшись однажды утром, обнаружить, что Неаполь присоединен к Франции? Нравится это нам или нет, ты должен подчиняться Наполеону. Веди себя так, чтобы, как сказал Наполеон, дать ему возможность любить тебя.
– Его любовь! – с презрением заметил Мюрат. – Я хорошо ее понимаю. Любовь хозяина к собаке до тех пор, пока собака остается послушной. «Сядь, Мюрат!» – Мюрат сидит. «Дай лапу, Мюрат!» – И он послушно протягивает лапу.
– При этом умильно виляя хвостом, – некстати пошутила я.
Мюрат лишь хмуро посмотрел на меня.
– Выводит меня из себя не только вопрос о Сицилии. Последний приказ Наполеона гласит: Неаполь должен торговать только с Францией! Единственно с Францией!
– Но, будучи французом, – сказала я, – разве ты не патриот Франции?
– Теперь моя страна – Неаполь, несмотря на сюзеренитет. От торговли с другими государствами было бы больше пользы для Неаполя. Разве не так?
– Согласна, – кивнула я, – но меньше пользы Наполеону.
– Он тоже извлек бы выгоду, если б проявил здравый смысл, заключив мир с Англией и торгуя с ней.
– А ты заключил бы?
– Да, черт возьми, но при одном условии.
– Это при каком же? – задала я совсем ненужный вопрос.
– Эвакуация англичан с Сицилии.
– Ты мечтаешь о несбыточном, Мюрат. Во время правления Наполеона у тебя нет никакой надежды стать независимым от Франции.
Тупо взглянув на меня, Мюрат с прежней яростью продолжал:
– Помимо проблемы торговли, твой брат выкачивает из меня все подчистую. Он требует львиную долю поступающих в казну сборов и в то же время рассчитывает, что я создам армию и даже военный флот, который намеревается использовать исключительно в своих интересах. Наполеон Бонапарт, император всего мира! Он просто сумасшедший!
– А ты ведь сам, Иоахим Мюрат, мечтаешь стать императором всего мира?
Он внимательно посмотрел на меня, будто впервые увидел, и весело рассмеялся.
– Любимая, я так по тебе соскучился!
По-дурацки разомлев, я стала спрашивать его: сколько любовниц он оставил в Пьяле. Две, три, а может быть, четыре, ответил он; одну из них он, мол, привез с собой в Неаполь, но не может себе представить, какое это имеет теперь значение. Он снова со своей старой верной женой, которая ожидает его ребенка. Я рассказала, что Луи отрекся и Наполеон аннексировал Голландию, что Жозеф, выступающий против политики Наполеона в Испании, скоро лишится трона и что Жером, расходующий деньги на культурное развитие Вестфалии – вместо того, чтобы посылать их Наполеону, – пребывает в весьма шатком положении.
– Мы находимся куда в более лучшей ситуации, чем Луи, Жозеф или Жером, – сказала я убежденно. – Давай же сделаем все, что в наших силах, чтобы сохранить то небольшое, чем мы располагаем.
– В лучшей ситуации, лицемерно уверяя Наполеона в своей преданности, – заметил Мюрат грубо. – Если мне не позволят управлять так, как я нахожу нужным, у меня появится желание последовать примеру твоего брата Луи и отречься.
– В пользу твоей жены? – ласково спросила я.
– Ни в коем случае! – Он довольно добродушно рассмеялся.
– Будь все-таки терпелив, жди благоприятного случая, – попросила я. – Наполеон, быть может, станет более покладистым, когда Мария-Луиза родит ребенка, особенно если сына.
Прежде чем Мария-Луиза успела родить, у меня случился выкидыш, и я, находясь в болезненном состоянии, увидела в этом предвестие несчастья. Мюрат рассердился на меня, будто я была виновата, Потом его настроение сделалось просто непредсказуемым. Он был то ласковым, то злым. Когда-то меня беспокоило его психическое здоровье, теперь я вновь переживала прежние тревоги. Казалось, Мюрат разделился на две самостоятельные личности.
Снова и снова он обвинял меня во вмешательстве в государственные дела, пока я, доведенная до белого каления, не попыталась действительно вмешаться. Это произошло после его ребяческой попытки запереть меня в стенах моих апартаментов в Казерте и когда мне стало ясно, что ему часто трудно принять даже самое простое решение, необходимое для управления королевством. У него было лишь одно желание: высадиться на Сицилии. Только это и его растущая ненависть ко мне ежедневно занимали мысли Мюрата. Ненависть усилилась после получения письма Наполеона со строгими предупреждениями. Он писал:
«Зачем я поставил королем в Неаполе одного из членов моей семьи? Вовсе не для того, чтобы к моей торговле относились хуже, чем если бы на троне сидел мой враг. Я хочу прежде всего наибольшей выгоды для Франции.
Покорял я королевства вовсе не для того, чтобы лишить Францию последующих преимуществ. Если то, чего я желаю, не будет исполнено, я буду вынужден включить эти королевства в состав Франции. Я уже аннексировал Голландию.
На очереди Испания и другие государства, если они откажутся войти безоговорочно в мою систему».
Мюрат прокомментировал коротко, но со злом:
– Это вызов, черт побери!
Королевский двор в Неаполе к тому времени раскололся на две фракции: французскую и итальянскую. Я поддерживала первую, Мюрат – вторую, он объявил, что никогда больше не станет причислять себя к французам. Для усиления собственной позиции я завела себе двух любовников: военного министра Доре и адъютанта Воги, которым Мюрат полностью доверял. Не то, чтоб я действовала только из холодного расчета. Они были красивыми мужчинами, весьма искусными в постели; всегда очень приятно, как я уже заметила ранее, удачно сочетать деловые отношения с удовольствием.
Открытой борьбы за власть между мною и моим мужем не было. Все находилось, так сказать, в подвешенном состоянии, пока Мария-Луиза не приготовилась родить. Однажды на государственном обеде Мюрат, ко всеобщему замешательству, обвинил меня в подготовке дворцового переворота, но уже в середине своей тирады он утратил всякий интерес к данной теме и начал горячо говорить о Сицилии.
Примерно через неделю Мюрат узнал о моей любовной связи с военным министром по вине Доре; пылая страстью, он имел неосторожность послать мне любовное письмо, которое перехватили шпионы Мюрата. Один из моих шпионов сразу же информировал меня о случившемся, но было уже поздно что-либо предпринять для предотвращения ужасной сцены. Началась она с внезапного, в духе классических мелодрам, появления Мюрата в моих апартаментах, в руках по пистолету. Его вид убедил, что моя жизнь в опасности, но от чрезмерного испуга я оказалась не в состоянии позвать на помощь.
– Доре? – завопил он. – Доре и ты!
Отрицать было бесполезно.
– Что из того, Мюрат?
– Думаешь отплатить мне той же монетой?
Я старалась успокоить неистово колотившееся сердце.
– Мы больше не живем как муж и жена. В любом случае ты всегда развлекался с другими. Я тоже имею право развлечься.
– Но не бесчестить мое имя!
– Убей меня, если не можешь иначе, – сказала я, стараясь выиграть время, – но что тогда произойдет с тобой?
– Обесчещен! – судорожно зарыдал Мюрат. – Убью не тебя, а себя… себя, – добавил он, прикладывая пистолет ко лбу.
Немного оправившись от испуга, я резко сказала:
– Продолжай вести себя как помешанный, и тебя закуют в железо.
– Ты будешь рада… непременно будешь!
Я попыталась сделать вид, что вот-вот упаду в обморок. Он невольно приблизился, и я получила возможность выхватить у него один пистолет. Другой он бросил сам, упал в кресло, подобно заурядному провинциальному актеру, и залился слезами. Между отдельными всхлипываниями он, разумеется, меня бранил. Я вызвала придворных докторов, и они уложили его, стонущего и совершенно раскисшего, в постель. На этот раз мозговая лихорадка длилась недолго. Через два дня он полностью выздоровел, попытался сперва сделать вид, что ничего не помнит, затем заявил, что болезнь, причинами которой якобы были постоянные тревоги и переутомление, прояснила голову.
– Ты больше не чувствуешь себя обесчещенным? – спросила я.
– Что сделано, то сделано, – пожал он плечами. – Давай больше не будем об этом.
Тем не менее он уволил Доре и назначил нового военного министра, старого и довольно безобразного на вид господина, на которого он мог всецело положиться. Так закончились мои усилия по укреплению собственных позиций с помощью Доре.
А теперь о рождении единственного законного ребенка Наполеона, несчастного Римского короля. Мальчик появился на свет в Тюильри двадцатого марта тысяча восемьсот одиннадцатого года, вскоре после увольнения Доре. Обстоятельства рождения известны мне из писем парижских друзей, в том числе и от секретаря Наполеона. Из их сообщений я смогла составить довольно детальную картину того, как это происходило.
Вечером девятнадцатого марта беременная австрийская телка прогуливалась с Наполеоном на террасе дворца. Представляю себе, как император время от времени собственноручно клал ей в рот кусочки итальянского шоколада, причем делал это весело, поскольку разлив желчи уже больше был не в состоянии породить ложные надежды, но зато, возможно, ускорить ожидаемое с таким нетерпением знаменательное событие. Прогуливаясь, Мария-Луиза внезапно пожаловалась на боли в ее величественном императорском животе. Наполеон поспешил в покои, уложил ее в постель и срочно послал за самым главным, то есть акушером, который и объявил, что родовые схватки, несомненно, начались.
– Позаботьтесь о том, чтобы во всех церквах Парижа звонили в колокола, – наказал он Меневалю.
Сперва Наполеон намеревался постоянно находиться рядом с Марией-Луизой, но не смог выдержать вида ее искаженного болью лица и ужасных воплей. Бледный и потрясенный, он в сопровождении Меневаля удалился в свой кабинет.
– Скажите им использовать наркотическое средство, – пробормотал Наполеон.
– Ваше Величество, Ее Императорское Величество запретила это из религиозных соображений.
– Мужественная, хотя и глупая, женщина, Меневаль… Ребенок должен быть мальчиком! Все мои планы, все мое счастье, сама моя жизнь зависит от этого! – неожиданно, как безумный, вскричал он.
Меневаль хранил спокойное молчание.
– Я знаю, что вы думаете, что думают все, – горячо продолжал Наполеон. – Пол ребенка определяют только боги, но до сих пор они были милостивы ко мне.
В этот момент в кабинет вошел акушер.
– Ну? – уставился на него Наполеон.
– Ваше Величество, – проговорил акушер, нервничая, – роды проходят трудно и, вероятно, затянутся.
Несмотря на крайнее возбуждение и тревогу, Наполеон все же решил занять суровую позицию. В действительности, как Наполеон позднее рассказывал Меневалю, он был суровым только по отношению к самому себе.
– Императрица всего лишь женщина, – заявил он. – Обращайтесь с ней так, как стали бы обращаться с простой мещанкой с Руэ-Сен-Дени.
Потом Наполеон какое-то время ходил взад и вперед по комнате, что-то бормоча себе под нос. Затем он резко повернулся к Меневалю.
– Есть какие-нибудь неотложные дела? Мне нужно чем-нибудь отвлечься.
Боязливо Меневаль сообщил Наполеону, что в полдень имел неофициальную беседу с русским послом. В Санкт-Петербурге росла озабоченность продолжающейся континентальной блокадой английских товаров, и стало ясно, что скоро будет направлен официальный протест. Кроме того, русских беспокоило и передвижение французских армий близ границы с Польшей.
– Есть другие жалобы из Санкт-Петербурга? – зло спросил Наполеон.
– Ваше Величество, ощущается глубокое недовольство вашим захватом немецкого побережья от Голландии до Балтики, а также оккупацией Вашим Величеством Ольденбурга. Русский царь считает это нарушением Тильзитского договора.
– Я знаю, как заключать договоры и как их нарушать, – тихо рассмеялся Наполеон. – Я и впредь буду захватывать и оккупировать любые территории, необходимые моей империи для обеспечения ее безопасности. Царь может возмущаться и протестовать, сколько душе угодно. Ничто не изменит моей политики.
В дверь постучали. Снова акушер. Его очевидное возбуждение мгновенно встревожило Наполеона, а когда он, запинаясь, заговорил о серьезных осложнениях, уставился на него в тупом недоумении.
– Ваше Величество, – начал несчастный акушер тихим испуганным голосом, – боюсь, что будет невозможно спасти обоих, мать и ребенка, но думаю, кого-нибудь одного из них можно спасти.
– Одного из них, – монотонно повторил Наполеон. – Кого, мать или ребенка?
– Должны решить вы, Ваше Величество, – ответил акушер, избегая взгляда Наполеона.
– Я?
– Какие будут приказания Вашего Величества? Мать или ребенка?
Имея полное представление о неуемном честолюбии Наполеона, Меневаль не сомневался, что он выберет ребенка. Однако без малейших колебаний Наполеон в волнении проговорил:
– Спаси мать, спаси мою жену! Это, дурак, ее право!
Наполеон последовал за акушером в спальню Марии-Луизы. В передней толпились придворные. Он прорезал толпу, не удостоив никого взглядом, и остановился у окна, в то время как доктор и акушер оказывали помощь Марии-Луизе.
Родовые схватки продолжались всю ночь. Наполеон один раз удалился и принял неизменную горячую ванну. Затем он опять вернулся в «камеру пыток» (его выражение) и узнал, что акушер решил в качестве последнего средства использовать хирургические щипцы. При виде их Мария-Луиза завизжала как обезумевшая. Привычный к неописуемым страданиям на полях сражений, Наполеон тем не менее покрылся мертвенной бледностью и едва не потерял сознания. Три доктора держали Марию-Луизу, пока акушер вводил щипцы и приступил к операции. Мария-Луиза вырывалась, и ее приходилось держать еще крепче. Операция длилась тридцать минут, и несчастная женщина все время ужасно кричала. Ребенок родился после девяти часов утра. Едва взглянув на него, Наполеон спросил, в безопасности ли императрица.
– Ваше Величество, Ее Императорское Величество в полной безопасности.
– А… а ребенок?
– Мальчик, Ваше Величество.
– Да, конечно, но с ним все в порядке?
Ребенок лежал на ковре, будто всеми забытый. Лежал неподвижно и казался мертвым. Могу себе представить, какие мучительные мысли промелькнули в этот момент в голове Наполеона, но он наблюдал молча с непроницаемым лицом, как один из докторов шлепал ребенка, другой растирал его нагретой фланелью. Акушер вспомнил о коньяке и влил несколько капель в горло ребенка. Больше ничего не потребовалось. Сын Наполеона ожил в руках акушера и испустил внушительный вопль. Довольный, вне себя от радости, Наполеон вышел в переднюю. Слезы катились по щекам.
– Господа! Среди нас новый король. Мой сын – Римский король!
Словом, боги были милостивы к Наполеону. Он пригласил меня (заметьте: пригласил, а не приказал явиться) в Париж на крестины, но, боясь оставить Мюрата без надзора в Неаполе и зная, что новый военный министр едва ли захочет или сможет сдерживать его в мое отсутствие, я отказалась под предлогом болезни.
– Я сам поеду, – заявил неожиданно Мюрат, – как твой представитель.
– Без приглашения? – спросила я.
Он взглянул на меня с какой-то хитростью, свойственной душевнобольным.
– Разве Бог приглашал трех мудрецов в Вифлеем?
– Но, по крайней мере, Бог направлял их стопы.
– Тогда можно сказать, и меня направляет Бог.
– Ты хочешь засвидетельствовать свое почтение Римскому королю? – поинтересовалась я, уступая Мюрату.
– Никакого почтения никому! Трижды мудрый Мюрат едет в Париж требовать свои права.
Мюрат уехал полный надежд и уверенный в себе, но в Париже Наполеон целыми днями избегал его. Наконец, холодно приняв Мюрата, он сделал ему выговор за жестокое обращение со мной и приказал вернуться в Неаполь. Мой муж попытался обсудить проблему Сицилии, даже умолял, но Наполеон отказался слушать.
– Ваше Величество, я человек действия, – проговорил Мюрат в бешенстве. – Чтобы моя жизнь имела смысл, я должен действовать.
– Действовать вам придется, – заявил Наполеон загадочно, – но в другом направлении и в избранное мною время.
Мюрат подумал, что Наполеон имеет в виду Англию. Он недавно вернулся из поездки в военный лагерь возле Булони, где вид английских военных кораблей, курсирующих намеренно в непосредственной близости от французских берегов, привел его в ярость. То был ответ англичан на континентальную блокаду – постоянная и дерзкая морская блокада.
