Текст книги "Любовь императора: Франц Иосиф"

Автор книги: Этон Цезарь Корти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Глава четвёртая

Ввиду неблагоприятного положения Австрии на мировой арене император Франц Иосиф начинает прислушиваться к тем советчикам, которые утверждают, что следует попытаться вернуть расположение к себе таких двух столь недовольных земель, как Венгрия и Ломбардо-Венецианское королевство.

На опыте Каринтии и Богемии Франц Иосиф убедился, что его очаровательная супруга приводит восторг любого, и он надеется, что то же самое повторится в Италии. Елизавета согласна с планами поездки – это позволит ей на несколько месяцев избавиться от невыносимой обстановки, царящей дома после частичной победы, с трудом одержанной над свекровью. Ведь дочери опять останутся в полном распоряжении эрцгерцогини. К тому же, считает Елизавета, режим воспитания, установленный эрцгерцогиней, не пошёл на пользу старшей дочери, поэтому вопреки советам свекрови императрица решает взять Софию с собой в Италию, оставив в Вене только Гизелу.

Письма из Милана, относящиеся к этому времени, предсказывают, что поездка пройдёт гладко, правда, она не сможет существенно исправить политическую ситуацию. Итальянцы неизменно противятся австрийскому господству и испытывают к нему бессильную ненависть.

17 ноября 1856 года императорская чета отправляется в Венецию через Триест. В Лайбахе императрица посещает монастырь урсулинок. Не успели ей как следует показать его, как Елизавета осведомляется у настоятельницы, нет ли в монастыре маленьких негритянок, выкупленных подобно мавру её отца на невольничьих рынках Востока. Услышав в ответ «Разумеется, Ваше величество, целых три», она просит тут же позвать их, дарит им сладости, играет с ними и ей даже приходится напоминать о том, что наступило время совершать другие визиты. Обер-гофмейстерина Эстерхази, которая полностью разделяет взгляды эрцгерцогини Софии, тихо негодует, но Елизавета только смеётся, чем ещё больше подогревает возмущение графини.

Маленькую Софию отправили прямо в Венецию, а императорская чета посещает 20 ноября господствующую над Триестом вершину Опчина, откуда открывается изумительный вид на голубизну Адриатического моря и залитый солнцем и расцвеченный флагами портовый город. Как и повсюду, куда прибывает император, здесь в его честь устраивают приёмы, парады, торжественные обеды и театральные представления. Всё выглядит помпезно, однако ещё во время официальных представлений в здании магистрата вспыхивает довольно сильный пожар. Уверяют, что он возник от случайного воспламенения хранившихся там бенгальских огней, предназначенных для освещения в вечернее время. Бору[31]31
  Бора – очень сильный, порывистый, холодный ветер, дующий у восточных берегов Чёрного и Адриатического морей; название его, вероятно, происходит от имени бога ветра у древних греков – Борея.


[Закрыть], которая дует не слишком сильно, объявляют тем не менее виновницей двух других странных происшествий. На «Galeggiante», огромном помпезном судне, предоставленном императору для прогулки по гавани, неожиданно разлетается на тысячи кусков огромная императорская хрустальная корона.

От императрицы по возможности скрывают слухи о том, что это злонамеренный саботаж, но полностью утаить от неё, что уже в Триесте не всё идёт так, как должно быть, не удаётся. Что же, думает она, ждёт их в таком случае в Венеции и Милане?

В Венеции лихорадочные приготовления к приёму и размещению императорской четы начались за несколько месяцев до него. При этом и здесь нередко возникали необычные трудности. Требовалось, например, привести в порядок королевский дворец и возникла необходимость постелить в огромном обеденном зале ковёр. Помещение было отделано в красно-белых тонах, но каким-то таинственным образом пол застилают зелёным сукном. Лишь по окончании работы власти обратили внимание, что весь зал окрашен теперь в цвета итальянского триколора.

25 ноября императорская чета прибывает в Венецию. Власти сделали всё, что было в их силах, лишь бы создать видимость блестящего приёма. Казалось, это им вполне удалось, но помешало одно обстоятельство. Императору с императрицей пришлось следовать к собору Святого Марка при ледяном молчании столпившихся горожан. Ни одного возгласа «Evviva»[32]32
  Evviva – итал. – Да здравствует! Ура!


[Закрыть], лишь «Ура» и «Хох» из уст местных австрийских чиновников и офицеров. Английский генеральный консул качает головой. «Единственным желанием народа, – сообщает он на родину, – было любопытство. Ему не терпелось увидеть императрицу, слухи о необыкновенной красоте которой дошли, разумеется, и сюда».

Мучимая тягостными чувствами, Елизавета вслед за своим супругом пересекает площадь Святого Марка, направляясь к собору. Затем их величества прибывают в императорский дворец, безвкусно отделанный, представляющий собой настоящий лабиринт, в котором Елизавета ориентируется с немалым трудом. Августейшая пара нередко прогуливается по улицам Венеции, но на первых порах любая попытка приветствовать их радостными возгласами тут же пресекается окружающими. Народ хранит намеренное молчание. Больше всего императорскую чету сторонятся знатные дворянские семьи города.

29 ноября императорская чета устраивает приём. Выясняется, что на нём отсутствуют Пизани, Дольфин, Джустиниан и немало других семейств. Из 130 аристократов засвидетельствовать императору своё почтение являются всего 30. Дам прибывает больше, но они будут долго помнить это событие. Прежде чем добраться до ворот дворца, красавицы из прославленных старинных родов, высадившись из гондол в своих роскошных придворных туалетах, вынуждены пробираться оставшиеся двести метров сквозь плотную толпу народа, по пути им приходится выслушивать самые бранные слова и оскорбления в свой адрес. Всё это не остаётся незамеченным Елизаветой. Она ощущает такую ледяную атмосферу, когда супруги посещают театр Фениче, где их почти никто не приветствует, а ложи самых знатных семейств пустуют.

Император и императрица не удивляются, они были готовы к чему-то подобному, и теперь для них важно образумить людей, насколько это возможно. Елизавета использует для этого весь свой шарм. Объясняться с людьми ей нелегко. Принц Александр Гессенский, брат русской императрицы[33]33
  Мария Александровна (1824—1880) – супруга Александра II, до замужества и миропомазания по уставу православной церкви гессен-дармштадтская принцесса Максимилиана Вильгельмина Августа София Мария.


[Закрыть], который служит в австрийской армии, расквартированной в Италии, находит, правда, Елизавету «jolie comme un coeur»[34]34
  « ...находит... «jolie сотте ип соеиг» – фр. – «прекрасной, будто сердце».


[Закрыть], но не в силах сдержать улыбку, слыша её короткие, заученные итальянские фразы, равно как и её не слишком беглую французскую речь. Однако венецианцы, несмотря на все свои политические воззрения, не остаются равнодушными к красоте императрицы. Чем дольше остаётся в городе императорская чета, тем дружелюбнее становится население. Императора и императрицу уже начинают приветствовать то тут, то там. Когда 3 декабря издаются декреты об амнистии и аннулируется конфискация имущества политических эмигрантов, ситуация значительно улучшается. На следующий день в театре Фениче Франца Иосифа и Елизавету даже встречают громкими повторяющимися аплодисментами.

Приятные мимолётные происшествия, которые становятся достоянием гласности, тоже вносят свой вклад в смягчение ситуации. Как-то во время прогулки императорской четы по одной из площадей Венеции к ней приблизился человек с прошением в руках.

   – Передайте это во дворец, – сказал император.

   – Один раз я уже пробовал, Ваше величество, но получил отказ, – ответил проситель, бывший офицер по имени Юра, который лишился своей пенсии майора за участие в революции 1848 года.

   – Здесь не место заниматься делами, – возразил император, – приходите как-нибудь ко мне во дворец.

   – Но меня снова не пропустят, – упавшим голосом заметил офицер.

Император собрался уже двинуться дальше, но Елизавета умоляюще взглянула на него и сказала:

   – Дай этому человеку твою перчатку, и мы распорядимся пропустить её обладателя.

Так и сделали. Майор получил свою пенсию, об этом быстро стало известно горожанам. Случившееся произвело на них благоприятное впечатление.

Генеральный консул Англии тоже отмечает этот рост симпатий населения к императорской чете, который он приписывает молодости, изысканной красоте и шарму императрицы. «Однако всё это, – пишет он, – не имеет ни малейшего отношения к политике». В названной области даже симпатия, которую вызывает императорская чета, ничего не может изменить. В такой атмосфере Елизавета страдает даже физически. Неблагоприятная обстановка не идёт ей на пользу, лишает её, привыкшую ездить верхом и бродить по лесам и паркам, такой возможности физической подвижности. В Венеции над ней постоянно висит угроза покушения или оскорбления. Впрочем, до этого ещё не доходит. В целом императора и императрицу терзают сомнения относительно дальнейшей поездки, известия о настроениях, царящих в других городах, радуют мало.

Новый год они встречают ещё в Венеции, а 5 января отправляются через Виченцу в Верону. Повсюду наблюдается одна и та же картина. Сельское население и простые люди в городах настроены довольно дружелюбно, а средний класс и аристократия проявляют демонстративную холодность и сдержанность. В Виченце вообще представляются всего две дамы высшего света, в Вероне приём несколько лучше, но национальный праздник, отмечаемый 9 января, так называемый «Bacchanale dei dnocchi», используется для того, чтобы выставить императорскую чету и высших чиновников в смешном свете.

Согласно древнему обычаю во время этого праздника высшего чиновника, в данном случае штатгальтера барона Йордиса, кормят клёцками. Толпа при этом ликует. Йордис воспринимает это кормление как слишком тяжёлый удар по его самолюбию, однако вместе со всеми смеётся и императорская чета. Впрочем, когда под восторженные иронические реплики толпы клёцки протягивают и императору, чувствуется, что это не просто развлечение, но попытка ущемить достоинство императорской четы. Елизавета и её супруг возвращаются с этого в общем-то невинного национального праздника с весьма противоречивыми ощущениями.

Самый холодный приём оказывают августейшей паре 11 января в Брешиа, где ещё свежи воспоминания о решительных действиях барона Хайнау. Вплоть до палаццо Фенароли августейшую чету сопровождает ледяное молчание.

Между тем в Милане власти сделали всё возможное, чтобы не допустить превращения приёма высочайших особ в публичный скандал. На сельское население округи оказывается давление, чтобы заставить его явиться в этот день в город. Тысячам людей выплачивают по лире на человека. Распространяется слух, что император, прибыв в город, объявит амнистию и снизит налоги. Остальное довершили жажда зрелищ и любопытство.

К моменту прибытия императорской четы огромная толпа заполняет улицы, примыкающие к дворцу. Иногда с балконов, где согласно приказу властей находятся обитатели домов, можно видеть одинокий взмах платка, однако не слышно ни единого выкрика «Evviva». Полиция бессильна перед молчанием подавляющего большинства зрителей. Но труднее всего заполнить вечером огромный зал всемирно известного оперного театра Ла Скала. Власти заранее позаботились о том, чтобы всякий завсегдатай известил, займёт ли он свою ложу. В противном случае предполагалось привлечь для заполнения зрительного зала чиновников или офицеров. Миланский высший свет направил в свои ложи прислугу. На представления и приёмы является лишь пятая часть миланской знати, имеющей доступ ко двору. Елизавета воспринимает всё это более критически, чем её супруг. Франц Иосиф всё ещё не теряет надежды на то, что красота и обаяние его жены, к которым и миланцы не остались равнодушными, в сочетании с амнистией и сокращением налогов, провозглашёнными здесь вопреки советам генералов, сумеют переломить ситуацию, как это произошло в Венеции. Однако в Милане всё это не меняет отношения общества. Поскольку крайне мало аристократок является на придворные концерты, на них приглашают 250 женщин буржуазного и торгового сословий, но и тех приходит всего 26.

Герцог Карл Теодор, брат императрицы, не раз обсуждает с ней печальное положение дел в итальянских провинциях. Часто ему приходилось быть свидетелем того, как толпа, стоящая перед воротами дворца и на ступенях собора, при появлении императрицы хранит молчание и даже не снимает шляп.

«Хотя официально визит императора считается весьма успешным, – сообщает генеральный консул Англии, – всем известная, явная неприязнь значительно большего числа самых состоятельных и интеллигентных ломбардцев остаётся фактом, который требует чрезвычайно серьёзного отношения».

Эрцгерцогиня София озабочена известиями, приходящими из Италии. Ей неприятны и чрезмерно натянутые отношения с невесткой, она ищет сближения и посылает императрице изображение маленькой Гизелы. Елизавета уже рвётся домой. Жизнь в недружелюбной атмосфере Милана крайне ей неприятна.

Милан Франц Иосиф и Елизавета покидают 2 марта. Улицы города оживлены не более обычного, население разыгрывает полнейшее равнодушие. Однако сразу ехать домой нельзя – предстоит ещё нанести визиты в различные города. При этом неизбежны торжества, обременительность которых усугубляется враждебностью населения. Императрица уже устала от необходимости то и дело надевать парадные туалеты и украшения, тем более что мода на кринолины тяготит её как никакая другая. В Кремоне, например, во время парадного обеда рядом с Елизаветой сидит принц Александр Гессенский, который потом пишет своей сестре в Петербург: «Размер её платья был так необъятен, что наполовину я сидел на нём!» На обратном пути императорская чета любуется освещённой тысячами лампочек Адельсбергской сталактитовой пещерой с её залами, головокружительными мостами, готическими замками и колоннами. Потом они направляются домой.

Франц Иосиф и его супруга рады, что они опять дома; то, что им пришлось увидеть, ничуть не успокоило их, однако император надеется на тактичность его брата Макса, которого он теперь назначил губернатором Италии, который с Божьей помощью сумеет устранить существующие там немалые трудности.

Климат в Милане оказался немного лучше, и Елизавета существенно поправила своё здоровье. Маленькой Софии поездка тоже пошла на пользу. Обидно лишь то, что миланцы утверждали, будто бы императорская чета брала с собой малышку с единственной целью – обезопасить себя от возможных покушений. Бурно радуется Елизавета маленькой Гизеле, однако за время отсутствия матери та сильно привязалась к бабушке. Елизавету это ранит, и она от расстройства бежит к своим верным друзьям-животным. Она окружила себя огромными собаками, а больше всего времени уделяет своим лошадям. Император не препятствует этому пристрастию жены, хотя не любит животных, особенно собак с их неизбежным запахом, и видеть их в своих комнатах ему совсем не по душе. Однако Франц Иосиф покорно терпит и лишь пытается осторожно убедить жену немного сократить слишком частые и продолжительные прогулки верхом, против которых всегда так бурно протестует его матушка.

Эрцгерцогиня, как не может не заметить Елизавета, неизменно плохо отзывается обо всём, что связано с Венгрией. Уже только поэтому Венгрия становится императрице симпатична, хотя она ещё даже не бывала там. Остальное окружение Елизаветы солидарно с эрцгерцогиней: обер-гофмейстерина Эстерхази, будучи вдовой, носит, правда, знаменитую венгерскую фамилию, но в девичестве она – Лихтенштейн, и не желает больше иметь с Венгрией ничего общего, а от первой придворной дамы графини Ламберг, дочери убитого в Будапеште генерала, нельзя, видит Бог, требовать дружелюбного отношения к Венгрии.

Тайные желания Елизаветы состоят в том, чтобы когда-нибудь самостоятельно выбрать себе окружение. Нигде пути испанского этикета не связывают императрицу в большей степени, чем при повседневном общении. Старинные дворянские фамилии окружают императорскую чету буквально непроницаемой стеной. Вряд ли кто-то, не принадлежащий к их числу, какими бы исключительными достоинствами он сам по себе ни обладал, сможет оказаться возле августейших особ. Совершенно точно определено, кто вправе являться к императрице; лишь двадцать три особы мужского пола, принадлежащие к знатнейшим и древнейшим семействам страны, и двести двадцать девять особ женского пола имеют так называемый «большой доступ», то есть когда собирается избранный круг, им разрешено являться без всяких предварительных условий в любое время. Елизавета хочет иметь возможность видеться со всяким, кто ей нравится, кто ей интересен. Среди высшей аристократии сделался привычным некий семейный разговор, который не интересует Елизавету уже потому, что она выросла не в этом круге, а попала туда извне.

Так словно сами собой возникают натянутые отношения между императрицей и высшим дворянством, которое и в политических вопросах мыслит категориями единой централизованной Австрии и склоняется больше на сторону приверженцев эрцгерцогини Софии, решительно выступающих против императрицы. В их число входит прежде всего такой влиятельный человек в окружении императора, как генерал-адъютант Грюнне, сделавшийся всесильным, особенно в армии, так, что там шутят: якобы армия состоит не из «чёрно-жёлтых», а из «зелёных»[35]35
  «...армия состоит не из «чёрно-жёлтых», а из «зелёных» солдат» – имперские цвета – чёрный и жёлтый; «зелёные» солдаты – намёк на графа Грюнне (по нем. gren – зелёный).


[Закрыть] солдат. В этих кругах испытывают явную антипатию к Венгрии, которая по-прежнему не желает пребывать в составе единого государства в качестве одной из провинций, но намерена входить в него вместе с Австрией, однако на равных правах с ней.

Министр внутренних дел барон Бах, после подавления революции ярый поборник общеавстрийской идеи, теперь считает, что необходимо что-то сделать, чтобы, совершив после Италии визит в Венгрию, по возможности умиротворить её и с помощью амнистии и уступок попытаться привлечь на свою сторону. Однако главная идея должна оставаться при этом незыблемой: император решил не отступать от неё ни на йоту. Учитывая национальный характер венгерского народа, австрийские политики рассчитывают извлечь гораздо больше пользы из красоты и очарования императрицы, чем это удалось в Италии. Перед отъездом вспыхивает ещё одна семейная размолвка. Елизавета собирается взять с собой детей по крайней мере в Будапешт, чтобы побыть с ними без эрцгерцогини Софии, которая, естественно, не осмелится ступить на венгерскую землю. Эрцгерцогиня высказывает озабоченность здоровьем девочек, но Елизавета усматривает в этом всего лишь извечное стремление свекрови отдалить её от детей и склоняет императора на свою сторону.

Как только в Венгрии узнали о предстоящем визите, там с новой силой проснулось недоверие, питаемое к Австрии и методам её правления. Тем не менее хотя в душе каждого венгра и жило неприятие политического курса Вены, в конце концов 4 мая 1857 года удалось организовать в Офене на Дунае довольно сносный, правда, не сердечный приём прибывшей императорской четы. Елизавета была восхищена ландшафтами венгерской столицы, её покоряет преклонение, которое она ощущает на каждом шагу, несмотря на политическое противоборство, ей льстит неподдельный восторг, в который приводит аристократию и простой народ её красота, особенно когда она появляется верхом на парадах или в городском парке.

Время до 13 мая, которое императорская чета проводит в Будапеште, с избытком заполнено празднествами всякого рода, так нелюбимыми Елизаветой, но она чувствует себя здесь удивительно хорошо, и симпатия ко всему венгерскому, которая читается по её глазам, как бы сама собой пробуждает любовь и сердечность в душе хозяев. До Венгрии давно дошли слухи о неладах между матерью императора и Елизаветой, а поскольку позиция эрцгерцогини Софии всем известна, а её роль в подавлении восстания не забыта, то в сердце каждого венгра зреет не ясное пока желание приобрести в лице императрицы сторонницу, а может быть, даже покровительницу венгерской нации. Это заставляет прилагать все усилия к тому, чтобы сделать пребывание императрицы как можно более приятным. По отношению к Францу Иосифу венгры более сдержанны. Он, правда, объявил амнистию, однако казнённых не вернёшь, а император всё ещё противится страстным желаниям венгерской нации. Впрочем, испытывать любовь к императрице, а к императору – антипатию очень нелегко. Хотя Франц Иосиф и отказался принять торжественное послание ста двадцати семи консервативно настроенных дворян, в котором они поднимали вопрос о восстановлении венгерской конституции, на его долю тоже пришлась часть сердечности, предназначенной его жене, на что и рассчитывал Бах.

Тут происходит событие, которое, похоже, оправдывает опасения, высказанные эрцгерцогиней Софией накануне отъезда императорской четы в Венгрию. На 13 мая намечена поездка августейших особ по стране. Маленькая Гизела неожиданно заболевает: у неё начинается понос и лихорадка. В результате поездка откладывается. Гизела сравнительно быстро выздоравливает, но 19 мая аналогичные симптомы обнаруживаются у Софии. Выглядит маленькая София ужасно, и родители крайне встревожены, особенно Елизавета, которой вспоминается ссора в Вене накануне отъезда. В будущее она смотрит с опаской, поскольку не встречает поддержки у Зеебургера. Но когда наступает длительное улучшение, Елизавета поддаётся уговорам, что нужно ехать, страна ждёт, уже много денег потрачено на организацию приёма и ожидания нельзя обмануть.

Когда 29 мая августейшая пара прибывает в Дебрецен, императрица получает телеграмму от Зеебурга, который в отличие от своих прежних прогнозов сообщает тревожные сведения о самочувствии маленькой Софии.

Поездка тотчас же прерывается, и августейшая пара кратчайшим путём возвращается в Будапешт. Елизавета находит дочь в очень плохом состоянии, очень ослабевшей, с затуманенными глазами. Зеебургер совершенно растерян, на вопросы матери он не устаёт повторять, что не теряет надежды.

Не помня себя от горя, молодая мать уже ни на минуту не отходит от постели больной дочери, но уже бессильна чем-нибудь помочь и, замирая от страха, становится свидетельницей последовательных стадий умирания любимого ребёнка. Врачи не в состоянии чем-нибудь помочь. В половине десятого вечера малышка, которой от роду всего два года, испускает последний вздох, и Елизавета, заливаясь слезами, закрывает ей глаза.

«Наша малышка превратилась теперь в ангела небесного, – телеграфирует император своим родителям, – мы совершенно уничтожены. Зизи совершенно смирилась с волей Господа». Но это не совсем так. Елизавета в полном отчаянии, винит себя и весь мир и не слушает, когда её убеждают, что подобное несчастье могло произойти где угодно и что, дескать, упрекать в этом некого.

Поездка по Венгрии прекращается, и 30 мая императорская чета возвращается в Лаксенбург. Печальное событие сыграло положительную роль, по крайней мере в политическом отношении. К императорской паре повсюду проявляют тёплое человеческое участие даже её политические противники, и на некоторое время конфронтация Венгрии несколько стихает.

Елизавета плачет с утра до вечера, только и говорит, что о погибшем ребёнке. В таком состоянии нечего и думать снова брать её с собой в Венгрию, и император решает поехать один, что, естественно, не даёт желаемого результата. Тем не менее теперь Франца Иосифа труднее склонить к тому, чтобы принять строгие меры в отношении Венгрии, нежели прежде. Многим эмигрантам времён революции легче вернуться на родину, и в Венгрию среди прочих возвращается и граф Дьюла Андраши, который провёл годы изгнания в Париже. Щедро финансируемый матерью, элегантный молодой граф был восторженным почитателем прекрасного пола, желанным гостем в самых знатных домах. Он уже не участвовал в лондонском подстрекательстве Кошута против правительства Франца Иосифа и даже публично выступал за примирение его родины с Австрией.

В Вене внимательно следили за поведением эмигрантов за границей. Там с удовлетворением отметили, что из ненависти к России, напавшей в 1848 году на его отечество, Андраши указывал, что наивысший интерес Венгрии состоит в том, чтобы не допустить господства России на Дунае и Черном море. Эта точка зрения Андраши сходится с тогдашним русофобским курсом венского правительства.

В июне 1857 года Андраши, некогда символически повешенному, разрешают беспрепятственно вернуться и отменяют арест, наложенный на его недвижимое имущество.

В кругу императорской семьи всё это подробно обсуждается. Так протекает это печальное лето, и вот приходит одно известие, которому удаётся прогнать мрачные мысли императрицы. Ей становится известно, что её сестра Мария обручилась с кронпринцем Францем Неаполитанским и Сицилийским.

Дома Елизавета по-прежнему продолжала вести борьбу, хотя и скрытую, со своим окружением. В ноябре императорская чета опять меняет апартаменты внутри Бурга, поскольку прежние помещения вызывают слишком мрачные воспоминания и оказываются слишком тесными. Императрица получает так называемый апартамент Амалии с непосредственным доступом к детской. Теперь это особенно важно, потому что с зимы 1857 года Елизавета вновь ждёт ребёнка и должна беречь себя. Даже эрцгерцогиня София в последнее время стала любезнее, однако это ничего не даёт. Она является слишком часто, а это угнетает Елизавету.

Снова со всех концов монархии императрица получает советы, как следует вести себя во время беременности, чтобы родился мальчик. Она знакомится с каждым из них, потому что немного суеверна и так страстно мечтает иметь сына.

Теперь от императрицы тщательно скрывают всё, что может доставить ей неприятности. Так, от неё утаивают, что 16 августа обитатели Шёнбрунна были неожиданно разбужены ужасным грохотом, от которого задрожали стены дворца. В церемониальном зале упала огромная люстра и разлетелась на зеркальном паркете на тысячи осколков. К счастью, при этом никто не пострадал. Это произошло второй раз за два года. «Пожалуй, я поостерегусь, – заметил по этому поводу обер-гофмейстер эрцгерцогини Софии, – садиться при дворе под люстрами». Елизавета, безусловно, расценила бы это происшествие как дурное предзнаменование.

Наступает критический день. Двадцать первого августа эрцгерцогиня неожиданно получает телеграмму из Лаксенбурга: «Её величество императрица вот-вот родит». Мать Франца Иосифа тут же выезжает и первым делом приказывает вынести в капелле дворца святые дары. Всё происходит удивительно быстро. В десять часов вечера у Елизаветы начинаются столь сильные схватки, что она, не проронившая при первых двух родах ни звука, заходится в душераздирающем крике, а её мать и обер-гофмейстерина Эстерхази со слезами бросаются тем временем на колени, чтобы помолиться за неё. Роды проходят очень тяжело. Наконец, в четверть одиннадцатого вечера бедная императрица разрешается от бремени.

– У нас сын[36]36
  «...у нас сын» – Рудольф (Франц Карл Иосиф) (1858—1889) – эрцгерцог и кронпринц австрийский, единственный сын императора Франца Иосифа, командовал пехотной дивизией, потом был генерал-инспектором инфантерии. В 1881 г. кронпринц женился на дочери бельгийского короля Леопольда II Стефании, которая в 1885 г. родила дочь Елизавету. 30 января 1889 г. кронпринц покончил жизнь самоубийством.


[Закрыть]? – испуганно спрашивает она слабым голосом.

   – Повитуха Груббер ещё не знает, – отвечает Франц Иосиф, опасаясь, что и радостное известие могло бы повредить ей.

На это Елизавета смущённо отвечает:

   – Ну, конечно же, опять девочка!

   – А что, если на этот раз мальчик?

Елизавета светлеет лицом, однако всё ещё не верит: она боится, что её обманывают, и поверит в это только тогда, когда сама увидит новорождённого.

Франц Иосиф готов бросить к ногам молодой матери все сокровища мира. Он, правда, находит своего сына не слишком красивым, но хорошо сложенным и очень сильным. Когда императора поздравляют, по щекам у него текут слёзы радости. Он ещё больше любил бы свою восхитительную жену, если бы это было только возможно. Теперь эрцгерцогине Софии придётся труднее. Позиции императрицы в глазах супруга становятся прочными как никогда прежде. Но мать императора радуется не меньше Франца Иосифа, ведь она принимает очень близко к сердцу – чего Елизавета никогда не понимала правильно – будущее империи и счастье своего сына. В родившемся мальчике София видит лучшую гарантию этого и готова сделать всё, чтобы воспитать наследника престола по-своему, как некогда воспитала собственного сына. Свой метод она по-прежнему считает единственно возможным для воспитания кронпринца.

Эрцгерцогиня не слишком доверяет педагогическим способностям императрицы, возможно, и не без основания, но заходит при этом слишком далеко, стараясь полностью нейтрализовать влияние матери. Учитывая столь мало податливый характер императрицы, подобная линия поведения эрцгерцогини неизбежно приведёт к бесконечным конфликтам в будущем.

У всех воспитателей благие намерения, каждый считает себя правым, но тем не менее поступает непоследовательно.