Текст книги "Любовь императора: Франц Иосиф"

Автор книги: Этон Цезарь Корти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– И всё это за двадцать гульденов?

А между тем стоимость купленного ею составила целых сто пятьдесят гульденов! Елизавета постепенно ищет, чем бы заняться, потому что она – деятельная натура. При дворе она не получила признания, хотя видит дальше своего окружения, правильнее воспринимает положение и имеет перед всеми карьеристами то преимущество, что не стремится властвовать. Она лишена честолюбия, но жаждет популярности, не пользуется своей властью и своим положением, она хотела бы быть ангелом-хранителем своего мужа, желает ему всяческого счастья и всяческого блага. Ведь он – отец её сына, который в своё время унаследует огромную империю и завидное положение. Мария Фестетич рискует сделать в своём дневнике предсказание о будущем императрицы: «Что сегодня вызывает обиду, спустя некоторое время будет удобно, и она будет делать всё меньше и меньше, и люди всё больше будут выступать против неё, и она со всеми своими богатствами будет становиться всё беднее и беднее и никто не вспомнит о том, что её толкнули к одиночеству».

Император, напротив, очень быстро всё схватывает, но совершенно лишён фантазии. Поскольку он перегружен работой, которую взвалил на свои плечи из-за необычайно развитого чувства долга, для него существуют только положительные впечатления, и он не может взять в толк, как Елизавета может существовать в ином мире, наполненном одними мечтаниями. То, что при всём преклонении перед ней он не понимает её в этом отношении и всё, что вызывает у неё энтузиазм, называет «витанием в облаках», уязвляет её иной раз воздвигает между супругами непреодолимую стену.

9 февраля 1873 года Елизавета теряет из числа своих немногих друзей при дворе императрицу Каролину Августу, сестру эрцгерцогини Софии и четвёртую жену покойного императора Франца I. Она всегда поддерживала Елизавету, хотя и мало что могла сделать, поскольку была совершенно изолирована в Зальцбурге, чтобы не мешать матери Франца Иосифа, которая не могла носить титул императрицы. С неподдельной скорбью следует Елизавета за её гробом...

Если императрицу упрекают, что она плохо исполняет свой долг правительницы, то именно в отношении 1873 года это совершенно несправедливо. Её можно встретить повсюду: в сиротском приюте и в домах умалишённых, а также на торжествах по поводу страстной недели, на празднике тела Христова и омовения ног, которые императорский двор традиционно отмечал с большой помпой.

Едва миновала Пасха, как 20 апреля происходит свадьба дочери Елизаветы. С трудом верится, что старшая дочь этой по-девичьи юной, прекрасной женщины уже выходит замуж. Только когда в помещении раздаётся короткое слово «Да», видно, как глаза Елизаветы увлажняются слезами. Эта «женщина без сердца» плачет, когда ребёнок, который, собственно говоря, никогда не был ей близок, покидает родительский дом. Празднества, следующие за этим событием, – приёмы, концерты, торжественные ужины, театральные представления – для Елизаветы не что иное, как путь на Голгофу. В театре дают «Сон в летнюю ночь». «Как это можно, – задаёт себе вопрос Елизавета, – выбрать для новобрачных пьесу, в которой принцесса влюбляется в осла?!» Принц Леопольд замечает в шутку своей жене:

– Может быть, это намёк на меня?

Но нет, ему объясняют, что «Сон в летнюю ночь» дают по традиции по поводу всякой свадьбы. И молодые легко забывают об этом странном обычае. В Мюнхене молодую пару забирает знаменитая роскошная карета короля, которую до сих пор никто не видел. Богато украшенная деревянной резьбой и великолепными картинами на дверцах, она стоила никак не меньше пятидесяти тысяч гульденов. Шесть прекрасных лошадей везут молодую пару в её резиденцию.

Не успели закончиться свадебные торжества, как начинается новая горячка. Уже несколько месяцев в Вене идёт подготовка к открытию Всемирной выставки. Уже воздвигнута гигантская ротонда, а вокруг неё великолепные павильоны с необыкновенными достопримечательностями. На открытие прибыли титулованные особы со всего света, в том числе немецкий кронпринц с супругой и принц Уэльский.

Согласно проводимой Андраши политике сближения с Германией особые почести должны быть оказаны высоким немецким гостям. Они живут в Хетцендорфе и должны прибыть в Пратер после Их императорских величеств.

Сбор ближайшей свиты Франца Иосифа был назначен на одиннадцать часов в салоне императрицы. Все собрались, нет только Елизаветы... Впрочем, и одиннадцати ещё нет. Император беспокойно расхаживает взад и вперёд. В это время обер-шталмейстеру графу Грюнне сообщают, что кронпринц со свитой уже проехал улицу Рингштрассе. А здесь всё ещё ждут, когда часы пробьют одиннадцать. Грюнне докладывает об этом императору. Тот багровеет от злости.

   – Невероятно! Как такое могло случиться?! Я приказал, чтобы кронпринц прибыл после меня, а тут такое безобразие... Он прибыл, а меня ещё нет. Кто позволил в нарушение моего приказа отправить кареты раньше времени?

Побелевший как полотно граф Грюнне спокойно заявляет:

   – Я, Ваше величество.

Император возмущён:

   – Вы мне за это ответите...

Неожиданно рядом с ним появляется императрица. Она вошла незамеченной, когда собравшиеся безмолвно наблюдали неприятную сцену. Она кладёт руку на плечо императора. Слова замирают на его языке, словно она коснулась мужа какой-то волшебной палочкой. Императрица смотрит на него таким просительным взглядом, что гневная складка на лбу Франца Иосифа разглаживается.

   – Пожалуйста, давайте не будем больше терять времени. Пойдёмте!

Голос её звучит мягко и спокойно. Император повинуется. И в следующие минуты все присутствующие уже в каретах.

Вереница карет кронпринца задержалась под железнодорожным мостом в Пратере. Императорский кортеж тактично пропустили, сделав вид, что не заметили его. В считанные минуты все собрались возле гигантской ротонды. И лишь когда императорская чета заняла подобающее место, подъехал немецкий кронпринц в белом гвардейском мундире и блестящей на солнце серебристой каске, увенчанной орлом. Император начал говорить и как только вступительная речь закончилась, грянула музыка, заигравшая «Сохрани, Господи», флаги приспустились. Выставка открыта. На протяжении трёх часов императорская чета со своими гостями переходит от экспозиции одной страны к другой, и повсюду её встречают с необыкновенным воодушевлением. В венгерском павильоне при виде императрицы разражается буря восторга, все рады, что прусские господа видят, как любят в Вене императорскую пару. Елизавета и кронпринцесса Виктория сразу же находят общий язык, и завязавшаяся дружба сохранится до конца жизни.

Напряжение, обусловленное торжествами, сильно утомляет Елизавету, и она стремится повсюду, где бы ни была, отдохнуть на лоне природы. Стоит великолепная весна, и императрица любит рано поутру прогуляться в зеленеющий, цветущий, благоухающий Пратер. Вена ещё спит, когда императрица в шесть утра вместе с Марией Фестетич добирается до Увеселительного дома и возвращается назад. В это время ещё не видно зевак, привлекающих к ней всеобщее внимание. Стоит только ей выйти на прогулку позже, как она тут же оказывается окружённой людьми, которые идут следом или впереди неё, раздражая и нервируя императрицу. Не то чтобы она опасается покушения – Елизавета бесстрашная женщина как, наверное, никакая другая императрица и до и после неё; однако когда на неё таращат глаза, она испытывает физические страдания.

В Вену съезжаются государи и князья со всех уголков земли. Чем мельче персона, тем больше она кичится своим титулом. Прибывают, однако, и самые могущественные из европейских монархов. Приезжает даже император Александр II, который, правда, ведёт себя чрезвычайно сдержанно; на его лице почти никогда не заметно даже тени улыбки. Не в силах он устоять лишь перед шармом Елизаветы. Русские аристократы тоже восхищены ею, в их числе и князь Горчаков, маленький, подвижный, враждебно настроенный к Австрии человечек, пользующийся влиянием в России. В свите императора Александра находится и князь Долгорукий, который уже давно мечтает о графине Фестетич и теперь просит её руки. Однако Елизавета заявляет ей:

– Развлекаться я вам разрешаю, а влюбляться и тем более выходить замуж – и не думайте! Я не желаю, чтобы вы покинули меня ради чужого человека!

Звучит это эгоистично, но всё же Мария Фестетич чувствует себя польщённой, и в борьбе с самой собою ей удаётся преодолеть зарождающуюся симпатию к князю. Императрица одерживает победу, и князь отступает. Но русские прозорливы. Однажды к графине подходит граф Шувалов и говорит ей:

   – Здесь при дворе у вас много врагов – у вас и у императрицы, этой достойной поклонения женщины. Я думаю, вам ставят в вину то, что вы обе благоволите к Венгрии.

Мария Фестетич смеётся и думает: «У русских неплохие шпионы». Затем она спешит к ужину, где уже собрались все, включая императора и императрицу. Нет только лишь Эдуарда Уэльского и принца Альберта, пользующегося всеобщей любовью.

Императорская чета не знает покоя, даже Франц Иосиф признается однажды:

   – Я изрядно устал и на некоторое время охотно сказался бы больным, как говорят в армии.

24 июня прибывает императрица Августа Германская, которая доставила послание кайзера Вильгельма, это знак огромного перелома, произошедшего в отношениях Австрии и Германии за последние годы. Высокая фигура императрицы импозантна, но Августа чрезмерно накрашена и разряжена и выглядит несколько вычурно и напыщенно. В отличие от Елизаветы, она говорит очень громко и с немалым пафосом, и уже через четверть часа придворные окрестили её «иерихонской трубой». Однако императрица Августа – натура по своей сути честная и благородная – вскоре, несмотря на всё её своеобразие, завоевала сердца присутствующих, и когда она уезжает, придворные заходят так далеко, что с обычной издёвкой выставляют её образцом всех монарших добродетелей и ставят в пример Елизавете.

Если прежние визиты были скорее обременительными, визит властителя Персии, который прибыл 30 июля, повеселил весь двор. Шаху уже приходилось слышать о красоте императрицы, и он, привыкший постоянно находиться в окружении самых очаровательных женщин своей страны, сгорал от любопытства.

Когда шах впервые увидел императрицу, на ней было белое, затканное серебром, платье со шлейфом и лиловым бархатным поясом, а в распущенных волосах сверкала диадема, украшенная бриллиантами и аметистами. Шах в первый момент ошеломлённо замер перед нею, затем надел очки в золотой оправе и принялся невозмутимо разглядывать её с головы до ног, не обращая внимания на стоящего рядом с ней усмехающегося императора, а под конец обошёл вокруг неё, не переставая повторять:

– Боже мой, как она хороша!

Шах до того увлечён созерцанием, что императору приходится тронуть его за рукав, напоминая, что ему следует, предложив Елизавете руку, проводить её к столу. В первый момент властитель Персии не понимает, что от него требуется, но потом на него находит просветление: он берёт Елизавету под руку и провожает в столовую. Она веселится от души, а император замирает от страха, опасаясь, что в любую минуту она может прыснуть от смеха. За столом ситуация ещё более усугубляется. За креслом шаха стоит его великий визирь, с которым он то и дело разговаривает по-персидски. Подают рыбу, а к ней зелёный соус в серебряном соуснике с разливательной ложкой. Шаху он кажется подозрительным, слишком напоминающим ярь-медянку[51]51
  Ярь-медянка – зелёная краска.


[Закрыть]. Он накладывает себе в тарелку соус, пробует и, состроив гримасу, невозмутимо возвращает его обратно в соусник. Елизавета тем временем с преувеличенным интересом разглядывает портрет императора Франца, висящий на стене напротив неё. Но долго рассматривать картину ей не удаётся: шах наклоняется к ней и принуждает её взять бокал с шампанским, чокнуться с ним и выпить. Съел шах мало, большинство блюд показалось ему слишком непривычным, но когда подошёл лакей с серебряным блюдом, полным душистой клубники, он взял из рук лакея блюдо, поставил перед собой и съел его содержимое, все до последней ягоды. Больше всего позабавил Елизавету эпизод со старым графом Гренневилем, некогда всемогущим генералом-адъютантом императора, а ныне обер-камергером, предоставленным в распоряжение шаха. Когда шах поехал в Пратер в открытой карете, он не разрешил Гренневилю занять место рядом с собой, а велел устроиться напротив, спиной к кучеру. Поскольку пекло солнце, шах любезно вручил ему белый зонтик, который графу надлежало держать над владыкой. Нужно было знать Гренневиля, чтобы понять, чего это тому стоило...

В Лаксенбурге Елизавета осматривает трёх личных лошадей шаха, гривы и хвосты которых имеют розовый оттенок; эти лошади находятся под неусыпным надзором обер-шталмейстера шаха. Но если другие лишь потешаются над шахом, Елизавета находит его оригинальным. Особенно ей нравится то, что шах не испытывает робости, говорит и делает что хочет. Он не сказал доброго слова никому из тех, кто не пришёлся ему по душе, и ничем их не одарил. Императору и графу Андраши он презентовал свой портрет в бриллиантах, а когда ему объяснили, что существует обычай награждать прежде всего присутствующих братьев императора, невозмутимо возразил:

   – Нет, не хочу, я дарю свой портрет только тем, кто мне нравится!

Императрицу он называет не иначе, как «богиня».

Это было весёлое время, которое ещё много месяцев давало пищу для забавных разговоров, но Елизавета счастлива, что может снова уехать из города и посвятить себя детям, прежде всего маленькой Валерии.

Ненадолго приезжает в Ишль и император, но, когда саксонские правители уведомили его о своём визите на выставку, вынужден был вернуться в Вену. Елизавета возмущена:

   – Стоит ли так спешно возвращаться из-за саксонцев? Легко можно было бы приурочить их приезд к визиту сербов и греков. Ты успел так избаловать всех, что не получишь за свою чрезмерную любезность даже особой благодарности. Скорее наоборот. Собственно, ты понимаешь, что я права, но не желаешь в этом признаться. Так всегда бывает, когда люди совершают глупости...

Тем временем крупный крах биржи в Вене потряс финансовый мир Австрии, и выставка, посещение которой значительно сократилось из-за угрозы холеры, завершилась огромными убытками. Более глубокую взаимосвязь Елизавета не уловила, но её доверие к управлению государством и прежде всего к экономической прозорливости министров существенно поколебалось. В эти дни она снова становится надёжной опорой императору, на которого всё случившееся очень сильно подействовало. В сентябре визит короля Италии должен ознаменовать характерный шаг в духе новой ориентации внешней политики под руководством Андраши. Для этого Елизавету призывают в Шёнбрунн; она приезжает, но чувствует себя весьма неважно. У неё гастрическая лихорадка и ей так плохо, что она не в состоянии принимать монарха. Король Италии до крайности разочарован, что не увидит императрицу, которую он жаждал посмотреть. Андраши это тоже весьма неприятно. Появляется повод для разного рода кривотолков и сплетен. Но на этот раз причина действительно не в лени, которую венцы приписывают своей императрице. Едва состояние здоровья позволяет, она бежит в Геделе, где сейчас, в октябре, когда опадают завядшие листья и лес расцвечивается тысячью чудесных оттенков, так щемит душу от прелести поздней осени.

Отдых в Геделе идёт ей на пользу, и она поправилась бы быстрее, если бы ей не приходилось быть невольной свидетельницей непрекращающейся борьбы в её ближайшем окружении, которая тяготит её. Собственно говоря, теперь существует целых три двора: один двор – Франца Иосифа, второй – тот, что императрица постепенно сформировала возле себя в соответствии с собственными желаниями, и третий – при кронпринце. В свои пятнадцать лет Рудольф ведёт себя как вполне взрослый, и выбор его приближённых уже не в такой степени, как прежде, зависит от вкусов его родителей. Три двора не ладят друг с другом, и это приносит всё новые и новые огорчения.

2 декабря императорской чете приходится возвращаться в Вену в связи с двадцатипятилетием вступления Франца Иосифа на престол. Праздник получается чудесным, но он стал причиной ужасной суматохи. Вечером намечается грандиозная иллюминация, но прежде императрице хочется немного подышать свежим воздухом, и она идёт с Марией Фестетич по Рингштрассе, что нередко делала и прежде, оставаясь неузнанной. Но сегодня её узнают, окружают и начинают восхвалять. Вначале она ничего не имеет против и с улыбкой благодарит своих подданных, но потом отовсюду устремляются тысячи людей. Вскоре императрица уже не в состоянии двинуться ни взад, ни вперёд. Кольцо людей вокруг Елизаветы и её спутницы сужается. Графиня просит, умоляет расступиться, Елизавете и ей становится трудно дышать, на лбу у них выступает холодный пот от страха. Полиция не может ничем помочь. Внезапно графиня начинает кричать:

– Ведь вы раздавите императрицу! На помощь! На помощь! Дайте дорогу!

Наконец, спустя примерно час нескольким мужчинам удаётся образовать узкий проход к карете. Елизавета быстро забирается в неё, полумёртвая от пережитого страха и вконец измученная.

Сразу же по прошествии торжеств, ещё 3 декабря, Елизавета опять возвращается в Гедель. Столь непродолжительное её пребывание в Вене в связи с подобным незаурядным событием вызывает недовольство во многих кругах столицы. Все только и говорят о том, что императрица почти не бывает в Вене, а её симпатии обращены исключительно к Венгрии. В одной из газет появляется статья под заголовком «Эта странная императрица», где говорится, что Елизавета готова находиться где угодно, но только не в Вене. Когда вслед за этим к императору является депутация «Конкордии», ассоциации газетных журналистов, чтобы поздравить его с юбилеем вступления на престол, Франц Иосиф, прозрачно намекая на эту статью, выражает надежду, что отныне пресса не будет вмешиваться в частную жизнь императрицы. Тем не менее этот случай весьма неприятен императору. Находясь на вершине власти, нельзя оставаться просто частным лицом, нельзя свободно распоряжаться собой – приходится подчинять всю свою жизнь сложившимся традициям и возложенным на тебя обязанностям. Но это именно то, против чего восстаёт вся натура Елизаветы; она никогда не привыкнет к этому, потому что не может преодолеть себя.

Год 1874 начинается с сенсации. Ослепительно красивая, молодая императрица, которой никто даже приблизительно не даёт её возраста, становится бабушкой. Когда об этом говорят, это звучит неправдоподобно, смехотворно, однако легко объяснимо, если вспомнить, что и Елизавета, и её дочь Гизела, которая 8 января 1874 года родила девочку, вышли замуж в шестнадцать лет. Императрица моментально отправляется в Мюнхен, хотя там отмечены случаи заболевания холерой. Опасаясь, что ей придётся быть всё время вместе с королём Людвигом II, отказывается от предоставленных ей апартаментов в резиденции. На следующий день после крещения внучки Елизавета неожиданно входит в комнату Марии Фестетич:

– Сегодня я отправляюсь с одним врачом в холерный госпиталь, Мари, и иду одна, поскольку не решаюсь взять на себя ответственность захватить кого-нибудь с собой.

Графиня безуспешно пытается удержать императрицу. Перед госпиталем Елизавета хочет оставить её в карете, но графиня протестует:

   – Не навлекайте позор на мою голову, Ваше величество, запрещая сопровождать вас.

Вид человеческих страданий, которые они там встретили, потрясает. Переходя от одной койки к другой, Елизавета находит доброе слово для каждого страждущего, который борется со смертью. Обычно властители избегают посещать места, где столь тяжко страдают, им не позволяют заходить так далеко, а Елизавета проявляет такое личное мужество, каким вряд ли могла когда-нибудь похвастаться коронованная особа. Она ходит бесшумно, и в глазах её безграничная доброта. Вот лежит при смерти молодой человек.

   – Теперь я уже скоро умру...

   – Нет, нет, – возражает императрица, – милосердный Господь поможет вам.

   – У меня уже выступил предсмертный пот... – говорит больной и протягивает ей свою руку. Она касается его руки и возражает ему:

   – С чего вы это взяли? Рука у вас тёплая. Это, вероятно, спасительная испарина.

Больной приветливо улыбается:

   – Благодарю, Ваше величество! Может быть, всемилостивый Бог подарит мне жизнь. Да благословит он Ваше величество!

В глазах у больного, Елизаветы, графини и врача – слёзы. Спустя несколько часов несчастный испускает дух.

Вернувшись домой, Елизавета переодевается с головы до ног, моется и выбрасывает перчатки. В тот день она больше не идёт к Гизеле и ограничивается непродолжительной прогулкой по парку. Двумя днями позже, поднявшись утром с постели, она чувствует себя не вполне здоровой. Все окружающие страшно взволнованы этим. Но, к счастью, тревога оказывается ложной. Весь Мюнхен только и говорит о мужественном поступке императрицы.

Пребыванию в Мюнхене, о котором Елизавета всегда говорит, что она «там не у дел», приходит конец. 22 января Елизавета приезжает в свой любимый Пешт и вновь любуется великолепным пейзажем, который открывается перед ней из Офенского замка. На следующий день прибывает и император Франц Иосиф и на первых порах он мягко журит Елизавету за посещение холерного госпиталя в Мюнхене. 11 февраля император Франц Иосиф едет в Петербург с ответным визитом. Он будет отсутствовать до 22 февраля. Елизавета некоторое время раздумывает, оставаться ли ей в Вене или возвращаться в свою любимую Венгрию. Но там несколько обижены из-за визита императора в Россию, а кроме того, для Елизаветы не секрет, что в Вене ей ставят в упрёк частые поездки в Венгрию. Поэтому она решает остаться.

Во вторник на Масленицу в большом зале музыкального общества устраивают первый маскарад. Эти мероприятия объединяют кавалеров и дам, даже юных девиц самых аристократических семейств. Масленичный маскарад – лучший из них. В свете только и разговоров о том, каким великолепным он будет в этом году. Неожиданно Елизавете приходит идея тайком посетить этот бал. В эту тайну посвящены лишь Ида Ференци, незаменимая мастерица по укладке волос Фейфалик и камеристка Шмидль. Им приходится дать клятву хранить молчание. Вечером все, как обычно, отходят ко сну. Как только весь дом засыпает, Елизавета поднимается с кровати, облачается в необычайно красивый костюм домино со шлейфом, изготовленное из самой тяжёлой жёлтой парчи, и натягивает на свои великолепные волосы рыжеватый парик. Затем она прячет лицо под маской с длинными чёрными кружевами, не позволяющими увидеть даже самую малую часть лица. Ида Ференци, в красном домино, неизменно называет императрицу Габриелой, чтобы возможное подозрение пало на столь же высокую и стройную камеристку Шмидль, которую так называют. Обе дамы вошли в бальный зал, заняли места на галерее и принялись разглядывать сверху шумно веселящееся общество. Поскольку они вели себя очень спокойно и всё время держались вместе, к ним никто не приближался. Пробило уже одиннадцать часов, и Елизавета начала скучать, Ида Ференци тихо промолвила:

   – Габриела, пожалуйста, отыщи кого-нибудь в зале, кто тебе нравится и кто не принадлежит к придворному обществу. Я пришлю его к тебе. На балу полагается интриговать незнакомцев.

   – Ты думаешь? – ответила спутница и испытующе посмотрела в зал. На глаза ей попался молодой элегантный человек, который прогуливался в одиночестве. Она никогда его прежде не видела. Императрица указала на него Иде Ференци, та поспешила вниз и неожиданно взяла незнакомца за руку, принялась расспрашивать, кто он такой. Не граф ли он X., не знаком ли он с князем К. и тому подобное. Результаты этого маленького исследования дали удовлетворительные результаты: стало ясно, что незнакомец не принадлежит к придворному обществу. Неожиданно домино спросила:

   – Не хочешь ли ты сделать мне небольшое одолжение?

   – С удовольствие.

   – Здесь со мной красавица подруга, которая скучает в одиночестве на галерее. Не мог ли бы ты развлечь её немного?

   – Ну, разумеется.

И вот уже красное домино ведёт своего подопечного наверх к жёлтому, которое с интересом наблюдало всё происходящее. Обе стороны быстро окидывают взглядом друг друга и между ними завязывается разговор.

В первый же момент министерский служащий, молодой Фриц Пахер, догадывается, что имеет дело с дамой из высшего света, и ломает голову, с кем ему довелось беседовать. Между тем жёлтое домино поднялась, явив на фоне балюстрады стройную высокую фигуру, неожиданно бросила взгляд на толчею, царящую внизу, и сказала:

   – Видишь ли, я здесь совсем чужая. Ты должен немножко просветить меня. Начнём с самого верха. Что говорят в народе об императоре? Довольны ли его правлением? Полностью ли изгладились из памяти последствия войны?

Фриц Пахер немного осторожничает, однако даёт правдивую информацию о настроениях населения.

Вдруг он слышит вопрос:

   – Знаешь ли ты императрицу? Как она тебе нравится и что о ней говорят и думают?

Елизавета убеждена, что никому неведомо, что она присутствует на этом празднике, поэтому и решается задать незнакомцу столь опрометчивый вопрос. На мгновение молодого человека словно молния озаряет мысль: «Ты находишься рядом с императрицей, она спрашивает тебя о себе самой». Однако его одолевают сомнения, некоторое время он медлит с ответом, а затем отвечает:

   – Императрицу я знаю, я видел её, когда она ездила в Пратер, чтобы кататься там верхом. Могу только сказать, что она необыкновенно красивая женщина. Люди несправедливо порицают её за то, что она так неохотно показывается своим подданным и слишком много внимания уделяет своим лошадям и собакам, но мне известно, что это пристрастие передалось ей по наследству. О её отце, герцоге Максе, рассказывают, будто бы он как-то сказал: «Если бы мы не были принцами, мы были бы искусными наездниками!».

Эта критика умиляет Елизавету, и она спрашивает:

   – Скажи мне, сколько лет ты мне дашь?

Молодой человек отваживается назвать возраст императрицы:

   – Тебе? Тебе тридцать шесть лет. – Елизавета невольно вздрагивает. Несколько смущённо она произносит:

   – А ты не слишком учтив... – и тут же оставляет опасную тему. Разговор прерывается, но внезапно она поднимается с места: – Теперь можешь уезжать!

   – Вот уж поистине любезно: сначала ты велишь привести меня к себе, выспрашиваешь меня, а потом прогоняешь, – отвечает молодой человек иронически улыбаясь. – Ну, что ж, если я наскучил тебе, я уйду, но одно, мне кажется, я вправе потребовать от тебя: пожать твою руку на прощание, – и с этими словами Фриц Пахер протягивает ей ладонь. Елизавета не отвечает на этот жест, а только с удивлением смотрит на него:

   – Хорошо, можешь остаться... проводи меня вниз, в зал!

Похоже, с этого момента невидимые барьеры устранены. Жёлтое домино, до этого сдержанное и чопорное, словно подменили. Елизавета принимается рассуждать о Боге и о мире, она с иронией касается политических и общественных проблем Австрии. Она слегка опирается на руку своего спутника и, не переставая болтать, битых два часа бродит с ним по залу и вспомогательным помещениям. Она говорит ему, каким симпатичным и рассудительным его находит:

   – Как правило, все люди – льстецы. Тот, кто знает их так же хорошо, как я, способен только презирать их. Но ты, похоже, совершенно иной. Теперь я знаю, кто ты, однако скажи мне, кем ты считаешь меня? Кем я тебе кажусь?

   – Ты, ты – знатная дама, по меньшей мере княгиня. Всё в тебе говорит именно за это.

Елизавета смеётся и мало-помалу смелеет. Он просит её хотя бы снять перчатку, ведь рука так много может сказать о человеке, но Елизавета отклоняет его просьбу:

   – Тебе ещё предстоит узнать меня лучше, но не сегодня. Мы снова увидимся. Отправишься ты, например, в Мюнхен или в Штутгарт, если я назначу тебе там свидание? Тебе следует знать, что у меня нет родины и я постоянно в разъездах.

   – Разумеется, я поеду туда, куда ты прикажешь!

Фрица Пахера закрутил водоворот мыслей и чувств. Императрица это или же нет? Наконец приходит время прощаться. У Елизаветы есть его адрес, она обещает вскоре написать и оставляет твёрдую надежду на свидание. Когда втроём, вместе с присоединившимся красным домино, она спускается по широкой лестнице в вестибюль, где приходится немного подождать, пока подъедет фиакр, молодым человеком неожиданно овладевает любопытство.

   – Мне всё же хотелось бы знать, кто ты? – говорит он, наклоняясь к ней и пытаясь отвести кружева маски, скрывающие нижнюю половину её лица. Красное домино не может удержаться от крика и бросается между ними... В этот момент подъезжает фиакр. Энергичное рукопожатие, в мгновение ока обе маски исчезают в экипаже и лошади трогают. Видение тает в ночной мгле.

Спустя неделю Фриц Пахер получает письмо из Мюнхена. Дата в правом верхнем углу написана рукой императрицы. Остальная часть письма написана явно изменённым почерком:

«Милый друг! Вы, конечно, будете удивлены, получив это послание из Мюнхена. Здесь я нахожусь проездом считанные часы и пользуюсь случаем, чтобы дать знать о себе, как обещала. А как страстно вы этого ждали. Не отпирайтесь, честная немецкая душа. И не бойтесь, я не стану требовать никаких объяснений, я не хуже вас знаю, что происходит с вами с той ночи. Вы уже говорили со многими женщинами и девушками, полагали, что развлекаетесь, но никак не могли встретить родственную душу. Наконец... вы нашли, что искали годами, чтобы вновь потерять это, возможно, навсегда...»

Тут же Фриц Пахер пишет ответ, относит своё послание на главный почтамт. Уже через два дня он наводит справки. Да, говорят ему, письма забрали. Ещё целую неделю после этого Елизавета со своей придворной дамой обсуждают это небольшое приключение. Иду Ференци больше всего радует, что Мария Фестетич, которая так гордится доверием императрицы, не имеет о нём ни малейшего представления.

27 февраля Франц Иосиф и Андраши возвращаются из Петербурга. В целом они довольны. Приём им был оказан блестящий, хотя истинное отношение к Австрии царя и России не претерпели существенных изменений. Трудно сразу же забыть прошлое. Но с Беллегарде что-то приключилось. Император велел осторожно сообщить ему, чтобы он подавал прошение об отставке. Беллегарде полагает, что это дело рук императрицы и графини Фестетич, поскольку он был слишком враждебно настроен против Венгрии и из чувства известной ревности не чурался ведущихся при дворе сплетен об Андраши. Но обе женщины тут совершенно ни при чём. Тут замешаны иные причины. Елизавета принимает его по поводу ухода в отставку, о чём весьма кратко сообщает императору: «Сегодня Беллегарде просил у меня отставки и был крайне взволнован. Но поскольку он ни о чём не спросил, я ему ничего и не сказала, что, во всяком случае, было удобнее...»