Текст книги "Любовь императора: Франц Иосиф"

Автор книги: Этон Цезарь Корти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Между тем из Мюнхена приходит печальное известие. Отца императрицы, которого ещё летом хватил лёгкий апоплексический удар, 10 ноября сражает новый, гораздо более сильный. Когда спустя два дня дочь узнает об этом, она готовится незамедлительно возвратиться на родину, но прежде посылает телеграмму Францу Иосифу. Император отговаривает её, стремясь избежать последствий столь печального события для сильно подорванного душевного здоровья жены. Елизавета всё равно опоздала бы, потому что уже 15 ноября в половине четвёртого утра её отец, этот необычный человек, проведший всю жизнь не с семьёй, а сам по себе, скончался. В последние годы жизни людей вокруг него становилось всё меньше, а круг друзей неизменно редел.

15 ноября после полудня Елизавета держит в руках телеграмму Франца Иосифа: «Искренне скорблю вместе с тобой по поводу кончины папы». Императрица глубоко потрясена и упрекает себя в том, что слишком мало думала об отце, когда он был жив; правда, увидеть его, пока она была в родном доме, можно было далеко не так часто.

«Свои именины, – пишет она дочери 16 ноября, – я собираюсь провести на море... Первого числа я рассчитываю быть в Мирамаре, чтобы встретить поку, чему очень рада». (Как-то раз Франц Иосиф, будучи в прекрасном расположении духа, вместе с женой и дочерью, сравнил себя и своё положение в империи с положением индюка (по-венгерски «пока») на птичьем дворе. Это сравнение так понравилось Елизавете, что закрепилось за Францем Иосифом, и с тех пор в письмах к дочери Елизавета иногда называла так императора. – Прим. автора).

В конце концов Елизавета с тяжёлым сердцем покидает свой любимый остров, утешаясь лишь предстоящей встречей с мужем, который ждёт её в Мирамаре. Елизавета рассказывает ему о своём намерении построить на Корфу виллу, и Франц Иосиф, ещё ни разу не отказавший жене в её желании, покоряется её воле. Но делает это без особой охоты, ибо возведение дома в чужой стране означает стремление жены жить вдали от него и от родины, а обрадовать императора такая перспектива никак не может.

Елизавета призывает теперь консула Варсберга и даёт ему официальное поручение развернуть строительство для неё на Корфу, возлагая на него обязанности архитектора, садовника и так далее. Обычно столь скептически настроенный, консул на этот раз доволен, но от него не укрывается сдержанность Франца Иосифа. «Это расположение императрицы, – замечает Варсберг как-то, – повредит мне в Вене». И действительно, там считают, что именно от него Елизавета позаимствовала страстную увлечённость Грецией, что именно он способствовал тому, что императрица до такой степени забыла о своей семье, о муже, о своём высоком положении, даже о своей родине. Варсберг, будучи тяжело больным человеком, не может уклониться от всех этих обязанностей.

2 декабря исполняется сорок лет с того дня, когда Франц Иосиф вступил на престол. В Мирамар он поехал не только для того, чтобы повидать жену, но и чтобы избежать поздравлений в этот день. В долгой откровенной беседе император и императрица изливают друг другу душу. С отцом приехала и Валерия, и её будущее особенно волнует Елизавету.

   – Советую тебе, – говорит она дочери, – быть с папой до конца откровенной. Я со своей стороны даю, разумеется, согласие на твою помолвку, хотя остаюсь при этом совсем одна и всё пойдёт по-другому. Самым подходящим моментом для этого события был бы канун Рождества, – замечает она в тот момент, когда в комнату вошёл Франц Иосиф.

   – Ты уже проливала слёзы, – обращается он к дочери полушутя полусерьёзно, – по поводу того неприятного сюрприза, что мама велела выжечь себе на плече голубой якорь?

   – Нет, – отвечает за Валерию Елизавета, – плакала скорее я по поводу иного сюрприза.

   – И что же это за сюрприз?

   – Она собирается сказать Францу, что он – её избранник.

   – Что это значит? – интересуется Франц Иосиф.

Валерия робко поясняет.

Елизавета смеётся, а император только кивает головой, будто бы считает всё это давно решённым делом, после чего сухо говорит:

   – Теперь нужно назначить день свадьбы.

Елизавета собирается возмутиться, что её супруг воспринял это сообщение сугубо по-деловому, но он только сделал вид, что это известие его нисколько не тронуло. Чтобы скрыть волнение, он подходит к окну и выглядывает наружу. Вскоре императорская чета возвращается в Шёнбрунн. Елизавета с Корфу привезла грека, адвоката доктора Термоянниса, с которым теперь ежедневно совершает прогулки по Шёнбруннскому парку и старательно изучает греческий язык, над чем Франц Иосиф и Валерия, не помнящая себя от счастья после получения согласия родителей на помолвку, то и дело подтрунивают, особенно в связи с тем, что грек выглядит чрезвычайно комично и совсем не напоминает придворного.

Валерия опасается открыть свою тайну Рудольфу. Кронпринц успел так разительно перемениться, стал тихим, молчаливым и робким, что, например, ландграфиня Фюрстенберг, которая не видела его длительное время, с трудом узнала юношу. Елизавета пригласила его вместе с женой на обед, назначенный на шестнадцатое число, чтобы «открыть ему тайну». Он был взволнован и настроен вполне миролюбиво, так что Валерия, можно сказать, впервые в жизни осмелилась броситься ему на шею. Это проявление любви, так долго подавляемое из чувства робости перед братом, тронуло Рудольфа, и он в ответ тоже обнимает и целует сестру с неподдельной искренностью.

   – Прошу тебя, – говорит Елизавета, – будь добр к Валерии и её мужу, когда они окажутся зависимыми от тебя.

   – Даю слово, – просто и тепло отвечает Рудольф.

Елизавета подходит к нему и крестит ему лоб.

Наступает канун Рождества 1888 года и одновременно день рождения Елизаветы. Присутствует даже Рудольф с женой; в связи с торжеством он вручает матери связку писем Гейне. Франц Иосиф провожает этот подарок ироническим взглядом, хотя не произносит ни слова. После того как кронпринц с супругой покидают родителей, чтобы отметить Рождество в узком семейном кругу, императрица зовёт эрцгерцога Франца Сальватора и происходит официальное обручение. Елизавета нежно, словно сестра, обнимает юного жениха:

   – Я так люблю тебя. Я отдаю тебе самое дорогое из того, что имею. Сделай мою Валерию счастливой!

Невеста бросается на шею матери:

   – Прости меня, если я когда-нибудь в чём-то провинилась перед тобой!

   – Я бы хотела, чтобы таких прегрешений с твоей стороны было как можно больше. Тогда мне было бы не так тяжело отдавать тебя.

Ради этого вечера Елизавета сняла траур по отцу: в светлом платье она выглядит ослепительно красивой и молодой. Франц Иосиф тоже говорит будущему зятю тёплые слова, удовлетворённо поглядывает на обоих и наконец произносит, скрывая слёзы:

   – Сегодня Валерия прямо в ударе!

К дверям подходит графиня Корнис. Долгое время она была воспитательницей Валерии и пришла пожелать ей счастья. Елизавета грустно замечает, взглянув на неё:

   – Теперь мы обе не нужны...

Редко какой день выдавался таким задушевным и искренним, как этот. Франц Иосиф тоже доволен. 26 декабря Елизавета сопровождает жениха и невесту в Мюнхен, чтобы представить их своей матери, которую не видела со смерти отца. На Новый год она получает тёплое, сердечное послание своего супруга: «Желаю счастья всем, но в первую очередь тебе, мой ангел! Желаю тебе также, чтобы все твои желания, которые практически выполнимы и не слишком смущают меня, исполнились бы, и прошу тебя и впредь радовать меня своей любовью, терпимостью и добротой. Я испытываю упоительное чувство, что с годами твоя любовь не только не остывает, но даже усиливается, и это делает меня бесконечно счастливым. Вчера я получил телеграмму от приятельницы, которую прилагаю».

Последнюю фразу Франц Иосиф добавил из-за того, что не собирался ничего скрывать от жены. Она должна всё знать и имеет на это право. Кажется, всё складывается как нельзя лучше. Возможно, надеется Франц Иосиф, увлечение Елизаветы Грецией и непонятная страсть к путешествиям тоже пройдёт, как и многие её прежние увлечения. Тогда удастся, пожалуй, вновь пробудить у неё былой интерес к родине, семье и империи.

Глава тринадцатая

Новый год Елизавета встречает на родине у своей матери. Затем она едет домой и пишет ей ещё из Мюнхена. «Отсюда мы, в первую очередь я, потому что Валерия влюблена, а следовательно, не замечает ничего кругом, уезжаем с тяжёлым сердцем. Это прекрасное, безмятежное время, проведённое с тобой, милая мама, доставило мне такое наслаждение, я была так счастлива представившейся возможностью пробыть так долго вдвоём, что сегодня я испытываю настоящее похмелье». В Вену приезжает мать Франца Сальватора. Елизавета очень любезна, предлагает ей перейти на «ты», но напоследок заявляет:

   – Хочу тебе только сказать, что свекрови и тёще лучше не вмешиваться в жизнь молодой семьи. Поэтому я намерена никогда не приходить к молодой паре.

   – О да, нужно быть матерью, а не свекровью и не тёщей, – любезно говорят ей в ответ.

Теперь, кажется, всё в порядке. В императорской семье воцаряются мир и согласие, и будущее представляется ей в розовом свете. Однако в действительности ничего не подозревающую императорскую чету ждёт страшный удар.

Кронпринц не таков, каким он представал в последнее время перед своими родителями. Императрица не имела возможности достаточно присмотреться к нему. Она слишком часто отсутствовала в Вене – особенно последние два года, – а если и была на родине, занималась исключительно Валерией. Император, поглощённый государственными заботами, имеет при дворе слишком мало настоящих друзей, возможно, и оттого, что подавлял в зародыше любую фамильярность и доверительность. Ко всему прочему, кронпринц умел самым тщательным образом скрывать свою личную жизнь, в том числе и от ближайшего окружения, причём в первую очередь именно от него, а те немногие посвящённые или не желали портить отношения с будущим императором или извлекали из своих знаний настолько большую выгоду для себя, что не нашлось ни одного, кто рискнул бы своевременно предупредить Франца Иосифа об ужасной опасности, нависшей над ним.

О самых сокровенных тайнах Рудольфа знали, собственно говоря, только те лица, которые находились у кронпринца в непосредственном услужении, например, его камердинер Лошек и личный кучер Братфиш, но отнюдь не его адъютант, начальник его канцелярии или иной представитель придворного штата.

Некогда умный, одарённый, элегантный, проницательный и в высшей степени благонамеренный, за последние два года кронпринц превратился в слабое подобие самого себя. Болезнь, поразившая Рудольфа в 1886 году, не оставляет его, продолжает пожирать, хотя заметить это по внешнему виду кронпринца не так-то легко. Она вселяет в принца чувство тревоги, заставляет его обращаться к медицинским препаратам, подстёгивающим нервы, чтобы преодолеть зарождающийся страх перед будущим. Он неумеренно пьёт и, словно стремясь быстрее прожить отпущенные ему Богом годы, жадно припадает ко всем источникам наслаждения жизнью. Он путается с женщинами, которые по социальному статусу гораздо ниже его, однако не пропускает и женщин из общества, причём чувство собственного достоинства заставляет его всякий раз горько упрекать себя и задаваться вопросом, совместимо ли всё то, что он делает из неосознанного и необузданного внутреннего влечения, с его честью императорского наследника и офицера. В сущности натура его благородная и возвышенная, а моральная несдержанность последних двух лет объясняется нездоровыми нервами и по этой причине должна расцениваться как болезнь. Временами такой образ жизни вызывает у него ужас и отвращение, и он говорит себе, что может искупить свои грехи только ценой смерти. Стремясь утаить всё это от своих безупречных, столь высокопоставленных родителей, Рудольф вынужден, естественно, скрывать от них крупные денежные траты и находит услужливого банкира, готового ссудить ему без излишней огласки значительные суммы. Это оправдает себя, например, при получении концессий на строительство железных дорог на Востоке, чего добивается этот человек, или в других ситуациях. Эти путы так же связывают Рудольфа, как и многое другое.

Когда, однако, он подумывает о смерти, пред ним встаёт вопрос, который приводит его в трепет и на который нет ответа: «Что произойдёт потом?» Его охватывает ужас. У кронпринца появляется ощущение, что в одиночку он не отважится на подобный шаг, что ему нужен кто-то, кто помог бы ему уйти в небытие, ободрит, если в последний момент его парализует страх смерти. Рудольф обращается к женщине, которая никак не достойна его, и предлагает ей отправиться с ним в замок под Мёдлингом, чтобы умереть вдвоём. Она и думать об этом не хочет, бросается к начальнику городской полиции, чтобы признаться ему во всём и заручиться его поддержкой в столь ужасной ситуации. План Рудольфа таким образом срывается. Однако, похоже, сообщать о случившемся Францу Иосифу не собираются, хотя доказательства в виде недвусмысленного письма налицо. И Рудольф продолжает поиски новой спутницы, которая согласилась бы вдвоём с ним свести счёты с жизнью. Тут на его пути попадается дочь той самой баронессы Вечера, которая несколько лет назад сама пыталась обольстить кронпринца. Она превратилась в красивую, романтически настроенную семнадцатилетнюю девушку и ещё задолго до знакомства с кронпринцем мечтала о нём. Рудольф, находясь в таком душевном смятении, не в силах устоять перед очарованием юности. Молодые люди вступают в любовную связь, и Рудольф, стремясь скрыть её, как и всё прочее, обращается за помощью к графине Лариш-Валерзее, племяннице императрицы, чтобы замаскировать свои свидания с девушкой. Графиня тоже могла бы предостеречь императрицу, отплатив ей за всё сделанное добро, но ничего похожего не происходит.

Эта влюблённая молодая девушка – нечто иное, нежели та первая женщина, которой кронпринц предложил умереть вместе с ним. Она действительно любит и решает заплатить за это, пусть даже собственной жизнью. Так происходит то, что должно было произойти.

29 января 1889 года Франц Иосиф и Елизавета устраивают семейный ужин. Рудольф отговорился тем, что не может присутствовать на ужине по состоянию здоровья. Все вещи в доме упакованы. 31 января Елизавета вместе с императором собирается отправиться в Офен.

Ранним утром 13 января в Майерлинге собираются отправиться на охоту. Камердинер кронпринца напрасно стучит в дверь его покоев. К слуге присоединяется граф Хойос, он тоже безуспешно зовёт Рудольфа, но не получает никакого ответа. Когда вместе с камердинером он, выбив дверь, оказывается в покоях кронпринца, его взору предстаёт ужасная картина. Кронпринц сидит на краю кровати, наклонившись вперёд, изо рта у него струится кровь, и он не шевелится. Перед ним на ночном столике стоят стакан и зеркало. Камердинер решает, что кронпринц принял яд, поскольку известно, что стрихнин вызывает кровотечение. На кровати рядом с принцем лежит труп баронессы Мари Вечера. Её тело холодно как лёд и уже полностью окоченело.

Смертельно напуганный Хойос бросается на вокзал, останавливает скорый поезд и едет в Вену. Прибыв туда, он спешит к генерал-адъютанту графу Пару и просит его осторожно подготовить Франца Иосифа к ужасному известию.

   – Это невозможно, такие вещи может сказать императору только Её величество, – оправдывается граф и велит как можно скорее позвать обер-гофмейстера императрицы барона Нопчу. Тот, совершенно обескураженный, спешит к Иде Ференци:

   – Как сообщить об этом Её величеству?

У Елизаветы как раз урок греческого языка. В дверях неожиданно появляется белая как полотно Ида Ференци и докладывает, что с Её величеством срочно желает переговорить обер-гофмейстер.

   – Пусть подождёт и придёт попозже, – отвечает Елизавета, раздражённая тем, что ей помешали заниматься.

Однако придворная дама, непривычно возбуждённая, настаивает на немедленном приёме Нопчи и в конце концов вынуждена вполголоса признаться императрице:

   – Он принёс плохие вести о Его императорском высочестве кронпринце...

Движением руки императрица отпускает грека, а Ида Ференци приглашает барона. Когда спустя несколько мгновений Ида Ференци входит в комнату, она видит Елизавету в слезах. В эти ужасные минуты снаружи доносятся звуки быстрых, упругих шагов. Это Франц Иосиф.

   – Нет, нет, подождите! Пока не впускайте! – взывает Елизавета.

Ида Ференци бросается к двери:

   – Я покорнейше прошу Ваше величество подождать одну минуту!

Император остаётся за дверью вдвоём с Нопчей, который едва владеет собой. Елизавета тем временем вытирает слёзы.

   – По моему лицу что-нибудь видно? – спрашивает она. – Ну, будь, что будет, пусть он войдёт...

Упругой походкой входит Франц Иосиф. Одному Богу известно, какие слова подобрала императрица, чтобы сообщить мужу страшную новость. Сломленный, понурив голову, несчастный отец покидает её комнату.

   – Пойдёмте со мной, барон!

Елизавета тем временем спускается в комнату Иды Ференци и застаёт там Катарину Шратт, которая в последнее время зачастила к Их величествам, и первым делом всегда направляется к самой близкой к императрице, облечённой особым доверием придворной даме, словно для того, чтобы засвидетельствовать, что не происходит ничего тайного, скрытного и двусмысленного. На этот раз молодая актриса, спокойная и добросердечная, особенно желанна для императрицы, которая находит, что в такой момент император больше чем когда-либо нуждается в безыскусном утешении, убитая горем мать вряд ли его способна дать. Императрица сама провожает фрау Шратт к мужу. Потом она вспоминает о дочери. Валерии нет в её комнатах. Елизавета велит разыскать дочь. Та появляется весёлая, ничего не Подозревающая, и застаёт свою мать в слезах.

   – Рудольф очень, очень болен, – всхлипывает Елизавета, – уже нет никакой надежды!

Валерия обнимает её и садится рядом.

   – Вот-вот случится самое страшное... – продолжает императрица.

   – Он убил себя? – спрашивает Валерия.

Елизавета вздрагивает.

   – Почему ты так думаешь? Нет, нет, похоже, да почти наверняка эта девушка дала ему яд.

Снаружи доносятся шаги.

   – Это папа, – говорит Елизавета, – прошу тебя, сохраняй спокойствие.

В тот момент, когда в комнату входит Франц Иосиф, обе женщины бросаются ему на шею, и все трое замирают обнявшись. И мать, и дочь хотели бы казаться спокойными, чтобы поддержать отца, но обе видят, что его героический пример поддерживает их в этом огромном горе.

   – Позовите Стефанию, – бросает император.

Всхлипывая, появляется кронпринцесса. Елизавета участливо, почти по-матерински, спешит ей навстречу. Приходит и жених Валерии:

   – В такие моменты нужно целиком положиться на Бога, – замечает он.

   – Всемогущий Иегова страшен в своём гневе... – возражает Елизавета.

У неё вырываются те же слова, что и тогда, когда нашёл свою смерть Людвиг II Баварский.

Тем временем Ида Ференци возвращается в свои покои. В холле она обнаруживает ожидающую её старую баронессу Вечера. Ида Ференци встречает её неприветливо:

   – Что вам угодно, баронесса? У меня нет ни малейшего желания видеть вас. Уходите, прошу вас.

Но та продолжает стоять на своём:

   – Мне необходимо поговорить с Её величеством императрицей.

   – Но, баронесса, это невозможно!

   – Я должна, должна, я потеряла свою дочь, только она может вернуть её мне.

Баронесса ещё не знает, что произошло. Она, разыскивая дочь, побывала у начальника городской полиции и у премьер-министра графа Таафе, но, поскольку здесь был замешан кронпринц, оба должностных лица посоветовали ей отправиться к Её величеству. Ида Ференци опять возвращается к Елизавете.

   – Она уже всё знает? – спрашивает императрица.

   – Нет!

   – Бедная женщина! Хорошо, я выйду к ней.

Ида Ференци испуганно отвечает:

   – Подождите ещё минуту, Ваше величество, я попрошу поговорить с ней Нопчу.

Обер-гофмейстер, хоть и взял на себя эту миссию, но ничего толком баронессе не объяснил, и она настаивает на своей просьбе.

И вот, полная достоинства, императрица стоит перед взволнованной женщиной, требующей свою дочь, которую, говорят, кронпринц увёз с собой.

   – Соберите всё своё мужество, баронесса, ваша дочь мертва! – говорит мягко Елизавета.

   – Дитя моё, моё любимое, прелестное дитя! – во весь голос принимается причитать Вечера.

– Знайте же, – громко продолжает Елизавета, – что и мой Рудольф мёртв!

Баронесса бросается к ногам императрицы и обнимает её колени:

   – Моё несчастное дитя, что она сделала? Она сделала это?

Всё случившееся мать поняла именно так и считала, как и императорская чета, что её дочь отравила кронпринца, после чего отравилась сама. После мучительной паузы Елизавета покидает баронессу со словами:

   – А теперь запомните, что Рудольф скончался от сердечного приступа!

Между тем в Майерлинг прибыла комиссия во главе с лейб-медиком гофратом фон Видерхофером. Он первый, кто после Хойоса и камердинера Лошека вошёл вместе с ними в роковую комнату. Видерхофер велел первым делом открыть закрытые ставни и при свете дня увидел на постели распростёртую девушку с распущенными волосами с зажатой в руке розой. Кронпринц находился в прежней позе – полусидя, но на полу заметили револьвер, выпавший из его окоченевшей ладони. В стакане на ночном столике оказался вовсе не яд, а всего лишь коньяк. Врач кладёт на спину давно остывший труп и замечает на черепе следы от пули: она вошла в один висок и вышла из другого. Точно такая же рана и в черепе девушки. Обе пули обнаруживают в комнате.

Ожидая результатов работы комиссии, Франц Иосиф в ночь на четверг почти не сомкнул глаз. У него, как и у Елизаветы, всё ещё нет окончательной уверенности, как же, собственно, убили кронпринца. Людям объясняют, что всему виной сердечный приступ. Венцы тысячами собираются на площади перед Бургом, чтобы выразить своё сочувствие императорской чете. Смиренно, не теряя, однако, мужества, Франц Иосиф ожидает дополнительных известий. Императрице приходится дать ему слово, что она не будет встречать тело Рудольфа, которое ночью доставят в Хофбург. Елизавета с Валерией слышат глухой рокот барабанов охраны, когда траурная процессия в два часа ночи вступает во двор Бурга. На следующее утро император, пребывая в полной уверенности, что его сына отравила та самая девица, вызывает Видерхофера. От врача он ждёт всего лишь подтверждения своего предположения и дополнительных подробностей трагедии.

   – Будьте со мной совершенно откровенны. Я хочу знать все подробности.

Не подозревавший о заблуждении императора, Видерхофер начинает свой страшный отчёт словами утешения, как всякий врач:

   – Я могу заверить Ваше величество, что Его императорское высочество кронпринц не испытывал ни малейших страданий. Пуля вошла прямо в висок, и смерть наступила мгновенно.

Франц Иосиф раздражён:

   – Что вы там сказали о какой-то пуле?

   – Да, Ваше величество, всему виной пуля, и мы отыскали её. Этой пулей он и лишил себя жизни...

   – Он что же, по-вашему, застрелился?! Это неправда. Она отравила его. Рудольф не стрелял в себя. Если вы это утверждаете, вам придётся представить доказательства.

Потрясённому Видерхоферу ничего не остаётся, как поведать, что тщательный осмотр девушки, затем характер выстрела, произведённого Рудольфом для большей уверенности перед зеркалом, поставленным специально на ночной столик, исключают всякое сомнение, что он сам поднял на себя руку.

От нестерпимой душевной боли император на мгновение едва не лишился сознания и разразился глухими рыданиями, разрывающими сердце. Немного успокоившись, он спросил:

   – Рудольф оставил какое-нибудь прощальное письмо?

   – Несколько писем. Но для Вашего величества – ни строчки...

В комнате покойного кронпринца в Майерлинге обнаружена телеграмма, адресованная настоятелю Ордена цистерцианцев в Хайлигенкройне, где он просит приора немедленно явиться в Майерлинг, чтобы вместе с монахами помолиться над его телом. Там же найдено несколько писем, в том числе к его жене Стефании и сестре. По-видимому, все письма – а уж предназначенное эрцгерцогине Валерии, определённо – были написаны ещё раньше, в Вене. Лишь письмо Елизавете, похоже, родилось в Майерлинге, где в последние часы жизни Рудольфа, вероятно, охватило страстное желание обратиться к матери. По свидетельству Франца Иосифа, все письма представляют собой вариации на одну-единственную тему: он, Рудольф, вынужден умереть, ибо только смерть спасёт его честь. Все послания кронпринца очень коротки и лаконичны, лишь в письмах Валерии и Елизавете имеются важные дополнения.

Сестре Рудольф признается прямо: «Мне не хочется умирать...» Он советует Валерии сразу после смерти императора эмигрировать из страны вместе с мужем, поскольку невозможно предвидеть, что произойдёт тогда с Австро-Венгрией.

В письме Елизавете слова полны любви и благодарности ей и императору, писать которому он не решился. «Я очень хорошо знаю, – говорится об отце, – что был недостойным его сыном». Затем Рудольф говорит о дальнейшей жизни своей души и характеризует ту, что разделила с ним смерть, как чистого, невинного ангела. Он просит мать похоронить его рядом с этой девушкой в Хайлигенкройце. Без неё, признается Рудольф, он, вероятно, и не осмелился бы умереть, но сделал он это не из-за неё. Какой-либо более определённой причины кронпринц ни в одном из предсмертных писем не указал. Она – в его физическом и душевном состоянии, к которому он пришёл за последние два года.

Кронпринца кладут в его спальне в Бурге. Сразу после разговора с Видерхофером император приходит в комнату усопшего, где находятся лишь адъютант кронпринца, барон Артур фон Гиэль, и священник.

   – Где лежит кронпринц? – спрашивает Франц Иосиф.

   – Там, где он жил до свадьбы, Ваше величество.

   – Он сильно изменился?

   – Нет, Ваше величество.

   – Будьте добры, прикройте его как следует. Императрица желает взглянуть на него.

С этими словами император снова уходит. Гиэль прикрывает скрещённые руки кронпринца белым фланелевым покрывалом, натягивает его до самого горла покойного. Впоследствии это послужит поводом для глупых домыслов, будто бы руки Рудольфа были изрезаны. Около семи утра в комнату покойного сына является император. Он в перчатках и при сабле. Франц Иосиф нервно поглаживает усы, входя в комнату, и четверть часа проводит молча возле усопшего. К полудню приходят императрица, Валерия и эрцгерцог Франц Сальватор. Над покойным читает молитвы священник. Окна комнаты занавешены, а в ногах кровати, на которой лежит Рудольф, справа и слева от распятия горят свечи. Единственный сын императорской четы накрыт до подбородка белым покрывалом и усыпан цветами. Лёгкая повязка на голове нисколько не портит его, щёки и уши ещё хранят здоровый румянец молодости, а беспокойное, подчас горькое выражение лица, столь свойственное ему при жизни, сменила улыбка. Кажется, будто он спит и он счастлив... Елизавета, зарыдав, склоняется в ногах постели. Ведь Франца Иосифа здесь нет, и она на мгновение может позволить себе расслабиться – она, которая на протяжении этих прошедших ужасных двадцати четырёх часов прилагала нечеловеческие усилия, чтобы держать себя в руках ради мужа, и потому глушила и подавляла собственные душевные муки. Как всегда в ответственный или трудный час, все мелочи, все пустяки и причуды забыты Елизаветой. Когда требует момент, в её натуре на первый план выступают величие, благородство и доброта, и она готова на любую жертву. Елизавета вновь берёт себя в руки, чтобы потом, во время печального ужина с мужем, не подать вида, как ужасно всё это на неё действует. К столу является и Стефания с ребёнком, при виде которого император не может удержаться от слёз. Впервые императрица на мгновение теряет контроль над собой и в присутствии мужа начинает плакать.

Императору необычайно тяжело признать публично факт самоубийства Рудольфа, но министры настаивают, чтобы он обнародовал правду, поскольку в естественную причину смерти кронпринца никто не верит. Так, в газете «Винер Цайтунг» 2 февраля 1889 года публикуется медицинское заключение, в котором относительно мозга покойного говорится, что его исследование «обнаружило наличие патологических изменений, которые, как показывает опыт, вызывают аномальное душевное состояние и поэтому дают основание предполагать, что случившееся произошло в условиях помутнения рассудка».

Если Францу Иосифу такое объяснение приносит утешение, на Елизавету оно оказывает прямо противоположное действие. Глубоко уверовав в предопределённость, испытывая неутихающую душевную боль, она начинает говорить себе, что именно её смешанная баварско-пфальцская кровь вызвала в мозге Рудольфа столь ужасный эффект.

   – Почему Франц Иосиф некогда вошёл в дом моего отца, почему мне суждено было увидеть его, а ему – познакомиться со мной? – кричит она в отчаянии.

Фрау Шратт после недолгого пребывания вместе с императорской четой сразу после получения ужасного известия никак не могла успокоиться. Однако и в эти трагические дни её профессия не позволяет ей расслабиться, репетиции требуют своего. Она ещё никак не может взять себя в руки и вечером 31 января настойчиво допытывается у Иды Ференци сведений о самочувствии Их величеств. На следующий день актриса предстаёт перед императорской четой и старается, насколько это возмоясно, подобрать слова утешения:

   – Ваше величество окружают три ангела – императрица, их светлости Валерия и Гизела, которые будут заботиться о вас, любить и утешать вас.

   – Вы правы, – отвечает Франц Иосиф, беря Елизавету за руку.

Елизавета смотрит на него долго и печально.

   – Если бы я могла воскресить Рудольфа, я желала бы, чтобы он был моей дочерью, но никак не кронпринцем, – говорит она. – С самого детства его слишком отдалили от нас и воспитали совершенно по-иному, нежели принято воспитывать обыкновенного ребёнка.

Прослышав об ужасной новости, граф Андраши немедленно прибыл в Вену. Поскольку его воззрения кардинально отличались от теперешней политики императора, тот встретил его без прежнего энтузиазма, Елизавета же была рада возможности побеседовать с преданным другом. Чтобы не огорчать Франца Иосифа, она втайне от супруга принимает графа у Иды Ференци и обсуждает с ним последствия этого ужасного события для Венгрии.

Между тем из Брюсселя прибывает бельгийская королевская чета. Это тяжёлое бремя, особенно для Елизаветы, которая далеко не всегда находила с ней общий язык. Ей больше хочется побыть в тесном семейном кругу, да и с примчавшейся из Мюнхена принцессой Гизелой, которую она сопровождает к постели кронпринца. Елизавета в последний раз прикасается губами к окоченевшим губам сына. В тот же день, 3 февраля, вечером, Елизавета неожиданно приходит к Валерии: