Текст книги "Любовь императора: Франц Иосиф"

Автор книги: Этон Цезарь Корти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

– Неправда, что Рудольф лежит там наверху мёртвый... Это просто невероятно... Я поднимусь наверх и проверю.

С трудом Валерии удаётся удержать мать. Самообладание, которое отличало Елизавету первое время, вскоре сменилось неизбывной душевной болью.

У Франца Иосифа нервы оказались более крепкими. Работа помогает ему забыть самое страшное. «Император, – докладывает военный атташе Пруссии в Вене, – на протяжении всех этих трагических дней не отменил ни одного военного доклада и рапорта, не отложил хотя бы на один день подписание документов и даже 30 января и в последующие дни трудился точно так же, как обычно. Такой силы духа даже здесь мало кто мог ожидать от собственного монарха. Никогда, даже теперь, Его величество не терял твёрдой веры в будущее Австрии, в свою высокую миссию и любовь со стороны армии и народа». Если учесть, как держалась Елизавета первое время после трагедии, совсем не пустыми фразами кажутся слова императора, обращённые к траурной делегации австрийского парламента:

   – Скольким я обязан в эти тяжкие дни моей горячо любимой жене, императрице, какую огромную поддержку она мне оказала, описать я не в силах, не в силах подобрать достаточно тёплые слова. Мне не хватает слов, чтобы отблагодарить небо за то, что оно даровало мне такую спутницу жизни. Передайте то, что услышали от меня, остальным: чем шире это станет известно, тем больше я буду признателен вам.

Однако чем больше Франц Иосиф наблюдал теперь за женой, тем больше ему приходится опасаться за неё, поэтому он и просит и настаивает, чтобы она не присутствовала на похоронах, прекрасно зная, насколько мучительно для Елизаветы появление на людях вообще, а тем более по такому поводу. По этой причине 5 февраля перед четырьмя часами Елизавета и Валерия отправляются в часовню, чтобы не видеть, как траурная процессия будет проходить через двор, и молятся там на протяжении всей печальной церемонии. Лишь после половины пятого вечера Франц Иосиф возвращается вдвоём с Гизелой.

   – Я неплохо держался. Только в склепе у меня сдали нервы. Но такого, как сегодня, не было ещё ни на одних похоронах, – признается дрожащим голосом император.

На другой день в пять часов вечера у гроба кронпринца читают вигилии[64]64
  Вигилии – молитвы, читаемые во время ночной службы, всенощной.


[Закрыть]. Дворцовая часовня задрапирована в чёрный цвет. Повсюду виднеются кресты с именем Рудольфа поверх герба. В центре большой катафалк. Звучит торжественная музыка. Всё это производит жуткое впечатление. На церемонии присутствует бледная как смерть Елизавета, лицо которой закрыто чёрной вуалью. Ей не даёт покоя мысль, как и почему всё это случилось. Ни император, ни она не знают истинную причину, отчего Рудольф наложил на себя пуки. Горечь прежних часов снова вытесняется в душе Елизаветы трагизмом момента. Возвратившись с церемонии и войдя в свою туалетную комнату, она заявляет Валерии:

   – Теперь все эти люди, которые с самого первого дня моего появления в Вене говорили обо мне столько дурного, успокоились, что я уйду в небытие, не оставив в Австрии никакого следа.

Подобные мысли матери заботят Валерию. Когда Франц Иосиф однажды замечает, что под влиянием несчастья становишься набожным, Елизавета говорит Валерии:

   – Не пойму, в чём дело... Я чувствую себя настолько очерствевшей, что не могу молиться...

Но на следующий день после реквиема в дворцовой часовне, когда поют хватающую за душу либеру, Елизавета заливается слезами и говорит по-венгерски:

   – Ах, как я люблю всемогущего Иегову и преклоняюсь перед ним. Не могу даже выразить, до какой степени...

Услышав это признание, Валерия благодарит Всевышнего, что её опасения, как бы Елизавета теперь вовсе не утратила веру, не подтвердились. Впрочем, императрице не даёт покоя мысль о том, как бы ей войти в контакт с покойным сыном. Такое было бы возможно лишь в мире духов, если он существует.

Вечером 10 февраля императрица как обычно раздевается перед отходом ко сну, умывается и отсылает Валерию, Иду Ференци и прислугу, заявляя, что хочет спать, однако около девяти вечера она тайком поднимается, одевается и, закутавшись так, чтобы остаться неузнанной, через боковую дверь покидает Бург. Наняв первый попавшийся фиакр, она приказывает вознице поскорее доставить её в монастырь капуцинов на Новой площади, в котором теперь покоится Рудольф, Холодный склеп, в котором правильными рядами, словно штабели товара в магазине, располагаются могилы Габсбургов, неприятен Елизавете, и она никогда не испытывала желания посетить его. На этот раз императрице кажется, будто её зовёт какой-то внутренний голос, и она надеется, что ей, возможно, явится Рудольф и скажет, почему он ушёл из жизни и хочет ли быть похороненным там, где сейчас покоится. Дама в глубоком трауре звонит у ворот монастыря. Но когда ей открывают, просит проводить её к патеру Гардиану. Там она приподнимает вуаль, здоровается с патером и простодушно говорит:

   – Я – императрица, отведите меня, пожалуйста, к моему сыну.

Возле могилы Рудольфа сразу же зажигают несколько факелов, освещающих склеп. Патер провожает Елизавету: пока они добираются до железной двери, она следует за ним, но потом благодарит и отказывается от дальнейшего сопровождения. Патер пытается робко возразить, но Елизавета обрывает его:

   – Со своим сыном я хочу побыть одна!

Затем она спокойно спускается по лестнице в мрачные помещения, освещённые тусклым, призрачным светом факелов. Елизавета направляется прямо к могиле Рудольфа. Сквозняк колышет листья увядших венков. Звуки, производимые то тут, то там опадающими цветами, напоминают лёгкие шаги, так что Елизавета частенько озирается. Никого, естественно, нет. Она громко произносит:

   – Рудольф!

Произносит имя сына один раз... потом ещё... Голос её гулко разносится по помещению, но никто не появляется, никто не откликается.

Разочарованная она возвращается в Бург, однако этот визит приносит ей утешение и успокаивает её. Ведь духи приходят только в том случае, если это допускает всемогущий Иегова, говорит она на другой день дочерям, сознаваясь им во всём. Гизела и Валерия приходят к единому мнению, что умерли бы от страха, если бы Рудольф действительно появился, не говоря уже о том, чтобы дать ему ответ, а тем более помочь. Когда Франц Иосиф услышал об этом визите жены, он сразу же принимает решение вырвать императрицу из того печального окружения в Вене, которое на каждом шагу напоминает ей об ужасном несчастье.

Ещё на 10 февраля намечен отъезд императорской четы в Венгрию. В полдень 11 февраля специальный придворный поезд прибывает на вокзал в Будапеште. Все присутствующие обнажают головы, не издавая, по обыкновению, возгласов ликования. Несметная толпа людей окружает путь к королевскому дворцу. Императорскую чету она приветствует беззвучно, просто обнажая головы. Более трогательно вряд ли можно было бы выразить глубочайшее сочувствие августейшим родителям.

Императора Франца Иосифа отвлекают дела, связанные с управлением государством. Но Елизавету, которая снова ведёт слишком однообразную тихую жизнь, начинает одолевать печаль и отчаяние. Хотя сейчас она снова целый день и усерднее, чем когда-либо, занимается греческим языком, с каждым днём её всё больше донимает гнетущая тоска. Спустя примерно две недели после трагедии она признается, что чувствует себя так, будто бы её ударили по голове и она до сих пор не может оправиться от этого, словно оглушённая. Иной раз она шепчет Валерии:

– Ах, с такой тяжестью на душе я не в силах рассказывать папе что-нибудь отвлекающее. Теперь я убедилась, что всемогущий Иегова намерен увести меня в глушь, где я проведу свои последние дни отшельницей, посвятив себя Ему, созерцая Его божественное величие и восхваляя Его. Так мне суждено, и Господь ведёт меня к этому, хочу я того или нет.

Слова Рудольфа в предсмертном письме, обращённые к Валерии, производят особое впечатление на Елизавету, которая придерживается теперь того же мнения, что Австро-Венгрии больше не устоять. Она распадётся, считает императрица, как только император, удерживающий её силой своего характера и самоотверженным выполнением долга, не сможет больше оберегать от развала это непрочное государство. «Трудно представить себе больших антиподов, – записывает Валерия в своём дневнике, – чем папа и мама. И всё же я иной раз задаю себе вопрос, кто из них достойнее в этом горе. Очень много забот мне теперь часто доставляет мама. Она способна на великие дела и не способна на мелочи. Сейчас, когда волнения уступили место однообразию повседневной жизни и папа, по крайней мере внешне, остаётся таким же и трудится как всегда, маме такая жизнь представляется тягостной и безотрадной. Она боится также, что её всё больше усугубляющаяся скорбь становится в тягость папе и они перестанут понимать друг друга». Валерия с ужасом убеждается, что эта мысль становится у Елизаветы идеей фикс, в которой её невозможно разубедить, и ей приходится слушать, когда мать заявляет ей: «Если бы Иегова призвал меня к себе, чтобы развязать руки папе и не отравлять тебе будущее семейное счастье мыслью о безрадостной жизни, которую мне придётся вести без тебя!»

Иногда от постоянного волнения Елизавета принимается громко смеяться сквозь слёзы и говорить о сумасшедшем доме, в котором она наверняка рано или поздно окажется, и так далее. После всплесков глубокой скорби ею овладевает полная апатия. Тогда она полностью забрасывает и свои излюбленные занятия: Гейне, Грецию и всё прочее. Например, комитет по сооружению памятника Гейне на его родине в Дюссельдорфе, который возник по её собственной инициативе, в ответ на свой запрос получает уведомление, что Её величество отказалась поддерживать его.

Теперь больше чем когда-либо императрица занимается выяснением причины трагедии. Письма Рудольфа, в том числе и к императрице, содержат самые общие выражения и обеспечивают полнейший простор для всякого рода предположений. Их величествам далеко не всё ясно. Франц Иосиф вначале придерживался той точки зрения, что всё случившееся не более чем любовная трагедия с участием баронессы Вечера. Теперь он разделяет мнение Видерхофера, будто кронпринц умер от душевной болезни. Эта мысль поддерживает его, но высказывать её в присутствии Елизаветы слишком часто не рекомендуется. Валерия считает, что любовная история – далеко не единственная причина трагедии. Мнение на этот счёт Елизаветы неоднозначно – она то тяготеет к взгляду Франца Иосифа, то к точке зрения Валерии. Во всяком случае, этот вопрос вызывает ощущение какого-то смутного страха у всей семьи.

Франц Иосиф замечает, что настроение жены становится день ото дня всё более подавленным. Он спешит к Валерии:

   – Сделай всё возможное, чтобы мама, которую опять стали мучить боли в ногах, поехала в марте на воды, как делала это каждый год.

Валерия прилагает для этого все силы. Однако Елизавета отказывается:

   – Нет, я не желаю даже слышать об этом. Сейчас я не вправе оставлять папу одного. Да и фрау Шратт нет здесь, чтобы развлечь его, – она в отпуске. Я, наверное, поехала бы, но не сделаю этого, даже если сойду с ума, оставшись здесь.

Наступила весна, фруктовые деревья облачаются в свой цветочный наряд, великолепные погожие деньки создают обитателям живописно раскинувшегося королевского замка в Офене прекрасное настроение, а у Елизаветы никак не укладывается в голове, что природа, безразличная к человеческим бедам, снова пробуждается во всём своём блеске и великолепии. И вот, возвращаясь как-то вечером цветущим садом Бурга, она говорит Валерии:

– И как только Рудольф решился никогда больше не видеть весну?

Глубокий траур, в который погружен двор, лишь усугубляет давнюю склонность императрицы к полному уединению. Впрочем, её удаётся склонить провести Пасху вместе с императором в Ишле, а затем в конце апреля отправиться в Висбаден. Газеты всего мира уже распространяют нелепые слухи, будто императрица охвачена безумием. «Берлинер Тагеблатт» 21 апреля 1889 года помещает пространную статью. «Матэн» 12 апреля, затем «Голуа» 13 апреля и снова «Матэн» 17 апреля изображают физическое и психическое состояние императрицы как крайне тревожное. Там можно прочесть, будто бы она страдает так называемым «Фоли резонит»[65]65
  «Фоли резонаннт» – от франц. Folie – безумие.


[Закрыть], качает на руках подушку и спрашивает приближённых, красив ли новый кронпринц. Одни газеты сочиняют фантастические истории, в которых, например, фигурирует король Баварии, а другие подхватывают эти бредни и моментально наполняют ими мировую прессу.

Эти сведения опровергают, ссылаясь на то, что императрицу ежедневно можно встретить на прогулке в Висбадене и его окрестностях вместе с дочерью и другими лицами, но ничто не помогает. Публика верит тому, что ей предлагают прочитать за завтраком, и императрица для неё отныне сумасшедшая, даже если она всего лишь отличается от остальных людей и охвачена глубочайшей печалью. Ида Ференци считает в это время своим долгом обратить внимание императрицы на то, какие слухи о ней распространяют. В качестве ответа Елизавета не раз появляется на публике сначала в Висбадене, а потом и в Вене по поводам, которыми она иначе не воспользовалась бы, с тем, чтобы хоть немного ограничить поток этих вздорных слухов.

На 22 мая намечается переезд императрицы из Висбадена в Лайнц. Специальный придворный поезд, сформированный из австрийских и баварских вагонов, готов тронуться в путь. В поезде насчитывается девять вагонов, четвёртый – салон-вагон императрицы, за которым следуют два пассажирских вагона с прислугой. В последних трёх вагонах – багаж. Близ Франкфурта на одном из поворотов, который машинист совершает излишне быстро, последний багажный вагон сходит с рельс. Неожиданно следуют такие толчки и удары, вагоны начинают так раскачиваться, что императрица пугается не на шутку:

   – Машинист, должно быть, просто пьян!

Тот не сразу замечает аварию. Прыгающий по шпалам последний вагон ещё приблизительно метров четыреста волочится за составом, пока в конце концов не лопается сцепка. Но одновременно сходят с рельсов ещё три вагона и поезд резко останавливается. Возникает ужасный переполох. Императрицу, собиравшуюся выглянуть в окно, чтобы узнать, что случилось, неожиданным рывком едва не отбрасывает на пол, однако в последний момент она успевает ухватиться за сиденье. Из перевёрнутого пассажирского вагона, где размещается прислуга, доносятся крики и вопли. Елизавета и Валерия выскакивают из своего вагона.

   – Кто-нибудь ранен? – в страшном волнении кричит императрица.

   – Где мой Франц? – вопит, словно обезумев, Валерия.

Царит полнейшая неразбериха. Вопросы, крики, бестолковая беготня взад и вперёд. Мужчин колотит нервный озноб, женщины плачут. Вскоре выясняется, что ничего особенного не произошло. В пяти передних вагонах все невредимы, а из окна перевёрнутого вагона выбираются придворный кондитер и лакей, слегка пострадавшие. Остальные здоровы, только бледны от пережитого страха и волнения. В кратчайшее время всё приводится в порядок, и только опрокинувшиеся вагоны указывают место, где случилась авария. Спустя два часа поезд продолжает движение. Но происшедшее ещё больше усугубило и без того подавленное состояние императрицы.

   – Жизнь, – говорит она дочери, – страшна своими опасностями. Люди рождаются только для несчастья. Впредь я не буду находить себе места, зная, что ты едешь поездом...

На перроне в Оберхетцендорфе жену и дочь уже ждёт Франц Иосиф. Когда они рассказывают ему о крушении, он в испуге произносит:

   – Это могло бы плохо кончиться, – и, всплеснув руками, добавляет: – Просто счастье, что всё так обошлось!

В Лайнце для императрицы практически нет развлечений. Она снова целиком погружается в раздумья. Усиливающаяся апатия императрицы постепенно подрывает всякую возможность вновь обрести счастье и душевный покой.

   – Я слишком стара и слишком обессилена, чтобы бороться, – утверждает Елизавета, которой, впрочем, всего пятьдесят два года.

   – Мои крылья сгорели, и я жажду лишь покоя.

28 мая приходит известие, что в Венеции на пятьдесят третьем году жизни скончался генеральный консул барон фон Варсберг – «последний грек», как его несколько напыщенно прозвали в Вене. На Елизавету это производит сильное впечатление. К тому же теперь возведение на Корфу замка, который должен был носить имя её любимого героя Ахилла, приходится передавать в другие руки, и преемником фон Варсберга назначается морской офицер фон Букович.

В это время фрау Шратт не раз встречается за столом в Лайнце с императором и будущими молодожёнами. Обладающая весёлым, приветливым характером, она – настоящий живительный бальзам для души Франца Иосифа; Елизавета тоже благоволит к актрисе и радуется, что та помогает мужу отвлечься в такой трудный период. Лишь Валерия по-прежнему считает, что матери не следовало бы допускать, чтобы это дело зашло так далеко.

Перебравшись в Ишль, императрица снова отправляется в продолжительные походы к давно знакомым прекрасным местам, в Хальштат, в Гозаумюле и так далее. С родины она едет в Гоштайн, чтобы пробыть там до середины августа. В течение всего времени, пока Елизавета гостила в родных местах, мать императрицы избегала говорить о Рудольфе. Но печаль и состояние духа Елизаветы произвели глубокое впечатление на всех членов баварского семейства, так что, прощаясь с сестрой, Гизела шепчет ей на ухо:

   – Ради Бога, возле водопада в Гаштайне не спускай глаз с мамы!

И в самом деле её опасения не так уж беспочвенны. Елизавета подумывает о смерти.

   – Как я завидую Рудольфу, – часто заявляет она, – но никто не знает, что будет потом. Если бы знать это, было бы, конечно, легко!

Из Гаштайна императрица возвращается в Ишль, где её временами навещает Франц Иосиф. При всей любви и при всём уважении к ней его, обременённого бесчисленным множеством забот, подчас нервирует пугающая безутешность жены. И если иной раз он немного резко отвечает ей или делает нетерпеливое движение, это сразу же обижает щепетильную Елизавету. Порой она сравнивает поведение императора с ней с тем, как он обращается с фрау Шратт. Когда Елизавета остаётся вдвоём с Валерией, то принимается горько плакать:

   – Для чего я появилась на свет? Жизнь моя бесполезна, и я только мешаю императору и фрау Шратт! Ведь я выгляжу просто смешно!

   – Брак – бессмысленный институт, – рассуждает она однажды. – Продают пятнадцатилетнего ребёнка и дают клятву, которую нельзя нарушить и в которой не отдают себе отчёта.

Иногда поведение Елизаветы действительно внушает опасение. Видя, что творится с женой, Франц Иосиф на этот раз поддерживает её желание уехать, надеясь, что мадонна ди Кампильо и высокогорье, а также пребывание в Меране пойдут на пользу супруге. К услугам железной дороги почти не прибегают. Всё расстояние покрывают верхом на лошади и пешком. Для спокойствия императора вместе с Елизаветой отправляется и лейб-медик Видерхофер. Однако он не в силах выдерживать нагрузки, привычные для Елизаветы, и едет за ней по узкой тропе на муле.

Однажды во время своих длительных странствований она оказывается в Сана Катарина ин дер Шарте, небольшом местечке с милой церквушкой на высоте 1245 метров над уровнем моря. Неузнанная, Елизавета вдвоём с проводником Бухенштайнером попадает на крестьянский двор Зульфнер поблизости от церквушки.

   – Бог в помощь, – говорит Елизавета, – нельзя ли попить молока?

   – Отчего же, пожалуйста, – отвечает дюжая девица.

   – Но оно должно быть совсем свежим.

Усмехнувшись, девица идёт в коровник и доит корову на глазах у императрицы. Затем она передаёт миску с пенным молоком Елизавете, которая вручает ей за это гульден.

   – Кто она такая? – спрашивает девица у немного отставшего Бухенштайнера. – Похоже, денег у неё куры не клюют! Столько отвалить за глоток молока!

   – Это императрица, – шепчет проводник.

   – Матерь Божия, а я взяла у неё деньги! – ужасается девушка.

Императрица получает от Франца Иосифа полные любви письма, повествующие о мельчайших подробностях его жизни, в частности, обо всём, что касается фрау Шратт. «Каким мрачным было моё настроение утром 4 октября (именины Франца Иосифа), трудно себе представить, однако оно несколько поднялось, когда пришло твоё письмо и письмо подруги, а солнечный день, какой редко выдаётся в это время года, заставил засверкать леса и покрытые снегом горы самыми чудесными и разнообразными красками. Ты права, природа дарует утешение, как ничто другое».

В конце октября Франц Иосиф приезжает к Елизавете в Меран. Он находит, что её настроение не улучшилось. Она по-прежнему сторонится людей, почти отвыкла появляться на обедах. Франц Иосиф тоже подавлен. Не только из-за ужасного происшествия с Рудольфом, но и из-за внутриполитического положения, которое снова осложняется, особенно в Венгрии, где временами устраиваются демонстрации в защиту Кошута, всё ещё находящегося в изгнании. Выясняется, что сейчас императора и императрицу больше соединяет общая боль, и осознание этого обстоятельства делает Елизавету ещё безутешнее.

«Когда я задумываюсь о будущем и вижу, что мне ещё предстоит жить и жить, я готова сойти с ума!» – записывает она в дневнике 25 октября 1889 года.

В таком настроении императрица прощается с близкими и отправляется в замок Мирамар. Там её ждёт яхта «Мирамар» под командованием графа Гассини, чтобы доставить на Корфу, где она намерена разобраться с ходом строительства задуманной виллы.

На Корфу императрице желает нанести визит кайзер Вильгельм II[66]66
  Вильгельм II Гогенцоллерн (Фридрих Вильгельм Виктор Альберт) (1859—1941) – германский император и прусский король (1888—1918), старший сын принца императора Фридриха и английской принцессы Виктории. Свергнут 9 ноября 1918 г., бежал в Нидерланды. 28 ноября 1918 г. отрёкся от престола.


[Закрыть], который в связи с бракосочетанием своей сестры с наследным принцем Греции как раз путешествует на своём «Гогенцоллерне» в сопровождении военной эскадры. Но Елизавета просит принести извинения, так как она ещё не в состоянии принимать визитёров, и бежит со своей виллы в ближайшие окрестности, где скрывается целый день. Однако кайзер Вильгельм думает, что она в Гастури. Его эскадра, насчитывающая девять крупных кораблей, движется кильватерной колонной и, проходя мимо возвышенности, на которой расположена вилла императрицы, каждый корабль салютует двадцатью одним громовым залпом. Свита во главе с графиней Фестетич и бароном Нопчей смущённо взирает на это проявление почестей, которые оказываются не им, а повелительнице, не знающей ничего более неприятного, нежели подобные демонстративные приветственные церемонии. Когда эскадра входит в гавань, обер-гофмейстер барон Нопча спешит на борт, чтобы ещё раз устно принести извинения августейшей чете. Вильгельм II и его супруга всё понимают, они любезны и благосклонны, но в глубине души охвачены сомнениями и несколько разочарованы. Им хотелось своими глазами увидеть, как обстоит дело с Елизаветой, и в её поведении они находят подтверждение того, что говорят про неё в свете. В действительности синее небо, море, богатый, благоухающий растительный мир Корфу благотворно действуют на душу Елизаветы, и она с интересом, даже с азартом, вынашивает планы своего зимнего путешествия. 4 декабря императрица возвращается в Вену. На вокзале её встречает Валерия. Выходя из вагона, Елизавета вспоминает, что обычно встречать её приходил и Рудольф, и заливается слезами.

– Знаешь, дитя моё, – говорит она Валерии, – если бы не желание увидеть тебя, мне не хватило бы сил вернуться. Хофбург ужасно тяготит меня. Здесь не только не сочувствуют, здесь ежедневно напоминают, буквально следят за тем, что произошло, и от этого бремени не избавиться. Иной раз мне кажется, будто Рудольф убил мою веру. Я взываю к всемогущему Иегове, но...

Елизавета просматривает свой гардероб. Отныне она ни за что не наденет пёстрые вещи, она изымает всё светлое и раздаривает одежду и зонтики, шляпы, платки и перчатки. Валерия просит отца не отмечать Рождество в Бурге, опасаясь, что это отрицательно подействует на мать. Так что на этот день Франц Иосиф, Елизавета, Валерия и Франц Сальватор едут в Мирамар. Впервые этот праздник отмечается без рождественской ёлки и подарков. Только на время, когда в прошлом году в этот день в этом же месте состоялась помолвка Валерии, Елизавета облачается всего на несколько минут в более светлое серое платье и, со слезами на глазах обнимая виновников торжества, желает им счастья.

В первый день нового года все обычные приёмы отменяются. Елизавета принимает только новобрачных и дарит Валерии брошь в виде двух сплетённых сердец. Настроение у неё не улучшается – она так же печальна и подавлена. При виде этой мировой скорби матери и её веры в безнадёжную предопределённость даже Валерию охватывает страстное желание очутиться в более здоровой атмосфере. Она много размышляет о матери, иной раз вынуждена признаться себе самой, что многое из случившегося не следовало воспринимать так болезненно. Слишком часто императрица, без всяких на то оснований чувствуя свою гордость задетой, вместо того чтобы объясниться, замыкалась в себе. Такое в её жизни случалось постоянно, и в конце концов эта благородная, незаурядная женщина со светлым умом и большим любящим сердцем отдалилась почти от всех. А тут ещё это несчастье с Рудольфом!

13 января исполняется год со дня его смерти. Елизавета не сомкнула глаз всю ночь, у неё сильно болит голова, но она договорилась с императором съездить в Майерлинг, где ещё ни разу не была. Между тем охотничий замок был превращён в монастырь кармелиток, а комната, где скончался Рудольф, – в церковь. Императорская чета и Валерия выехали по прекрасной лесной дороге в двух экипажах. За всё время никто не произнёс ни слова. В Майерлинге священник служит мессу у алтаря, который возведён именно на том месте, где прежде стояла кровать кронпринца. Елизавета присутствует на мессе словно в кошмарном сне. Рядом с ней – император, спокойный, с христианским смирением. Елизавета с горечью вспоминает всех тех, кто сыграл неблаговидную роль в последние месяцы жизни Рудольфа. Познав такое, думает Елизавета, потеряешь всякую веру в жизнь, любовь и дружбу.

Через некоторое время до неё доходит известие о том, что 18 февраля скончался граф Дьюла Андраши. Казалось, Елизавете не суждено познать покой.

   – Мой последний и единственный друг умер, – сокрушается она.

21 февраля Андраши хоронят в Будапеште. Императрица едет к его вдове, графине Катинке, которая горячо уверяет её в своей верности, преданности и любви и просит свою королеву в любой ситуации рассчитывать на неё и её сыновей. Вернувшись, Елизавета говорит Валерии:

   – Только теперь я поняла, чем был для меня Андраши. В первый раз я чувствую себя совершенно покинутой, оставшейся без друга и советчика.

В середине марта Елизавета вместе с дочерью отправляется в привычное весеннее путешествие, на этот раз в Висбаден и Гейдельберг.

   – Только благодаря тебе, – не устаёт повторять она, – я иной раз испытываю какое-то подобие весёлости. Как сложится моя жизнь после разлуки, вызванной твоей свадьбой, я не могу себе представить. Время, оставшееся до твоего бракосочетания для меня словно отсрочка казни.

Мало-помалу Елизавета всё же отказывается от той полной отрешённости, в какой пребывала со времени смерти сына: 11 апреля 1890 года она принимает, в частности, кайзера Вильгельма, а немного позже – жену императора Фридриха, которую любит, и не только как простую и приветливую, но и как очень рассудительную. Смерть мужа совершенно надломила эту женщину и восстановила её против всего света, но не против Бога.

   – Моя участь не менее горька, чем твоя, – говорит она Елизавете, – людская неблагодарность по отношению ко мне просто невыносима.

Елизавета мрачно отвечает:

   – Всё, что происходит, предопределено.

   – Ну нет, я думаю, в конечном счёте владыка небесный всё делает для нашего блага; впрочем, я жду, потому что того, что наступает после смерти, не знает ни один человек.

Вскоре после этого визита Елизавета возвращается в Вену, где привычная жизнь снова вступает в свои права. Теперь уединение императорской четы нарушает фрау Шратт. Она частенько разделяет трапезу с ними и с Валерией, которой происходящее не по душе. Ей непонятно, как это может нравиться Елизавете.

В это время из Регенсбурга приходит новая печальная весть. Сестра императрицы, Нене Таксис, которую некогда прочили в жёны Францу Иосифу, тяжело заболела. Императрица спешит к постели больной, которая до последнего момента не догадывается, насколько серьёзен её недуг. Нене Таксис рада вновь видеть свою Зизи.

   – Нам обеим пришлось выдержать в жизни суровые удары судьбы, – говорит Елизавета.

   – Да, потому что у нас есть сердце, – отвечает Нене Таксис.

Спустя несколько дней она в ужасных муках испускает дух. Потрясённая, снова ропща на Бога и на весь мир, Елизавета возвращается домой.

   – Теперь я понимаю, – признается она, – что из одного только страха перед таким концом можно совершить самоубийство.

Франц Иосиф надеялся, что мало-помалу ему вновь удастся приучить императрицу показываться на людях, однако эта новая потеря свела его надежды почти к нулю. «Император, – характеризует ситуацию немецкий посол принц Рейсо, – больше всего страдает от этой изоляции своей супруги, а всё бремя представительства ложится исключительно на его плечи. Понятие императорского двора исчезает, и отношения между ним и придворным обществом становятся всё более вольными».

Теперь, когда со времени трагедии минуло уже полтора года, принимаются все меры, чтобы хоть немного вывести Елизавету из состояния обособленности, но ничего не получается. Даже в Ишле вокруг неё образовалась прямо-таки запретная зона, даже императорским адъютантам разрешено ходить в непосредственной близости от императорский виллы лишь в специально отведённых местах, чтобы не встретить Её величество. Только раз, в связи с прибытием в Ишль четырнадцатилетнего короля Сербии Александра, императрица позволила уговорить себя присутствовать на совместном обеде. Она немного замешкалась и вошла через скрытую за портьерой дверь в тот самый момент, когда через неё собирался выйти лакей. Они столкнулись.

   – Как некстати, – обронила императрица.

Теперь все мысли Елизаветы заняты исключительно предстоящей свадьбой Валерии. Она часто говорит дочери:

   – Не понимаю, как можно желать брака и ждать от него так много хорошего. Но если ты будешь счастлива, я охотно пожертвую всем.

Все усилия прилагает Елизавета, чтобы сделать последние дни пребывания своей доченьки в родительском доме как можно более приятными. Она лично печётся о каждой мелочи из приданого принцессы и частенько преподносит ей маленькие сюрпризы. Так, например, императрица велела положить на музыку одно из своих стихотворений, которое больше всего нравится Валерии. Однажды вечером эта песня неожиданно звучит под окнами Валерии в исполнении мужского хора. Мать и дочь растроганно слушают пение, затем императрица со слезами на глазах обнимает своё сокровище и говорит: