Текст книги "Любовь императора: Франц Иосиф"

Автор книги: Этон Цезарь Корти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

«Вена, 9 июня 1885 года

Дорогое жёлтое домино!

Не знаю, что ошарашило бы меня больше, чем эта весточка от тебя.

Сказать, что я ахнул от изумления, значит, не сказать ровным счётом ничего. Что произошло за минувшие одиннадцать лет? Ты ещё, пожалуй, блистаешь прежней гордой красотой, а я сделался лысым, добропорядочным, но счастливым супругом, имею жену, похожую на тебя и ростом и фигурой, и очаровательную маленькую дочь.

Если ты сочтёшь это уместным, ты могла бы по истечении этих долгих одиннадцати лет безбоязненно снять своё домино и внести ясность в таинственное приключение, которое заинтриговало меня больше всех остальных, какие мне довелось пережить...»

Фриц Пахер, получив 14 октября письмо, в котором его спрашивают, не отважился ли он сфотографировать свою «отцовскую лысину», поскольку на него охотно взглянули бы в качестве любящего супруга, – письмо совершенно невинное, не дающее никаких оснований подозревать, что писавшая испытывает к нему какое-то недоверие, – истолковывает послание неправильно. Пахер в самом деле считает, что над ним подтрунивают, сердится и сочиняет следующий ответ:

«Вена, 22 октября 1885 года

...Жаль, что по прошествии одиннадцати лет ты всё ещё находишь необходимым играть со мной в прятки. Снятие маски после столь длительного периода времени явилось бы немалой радостью и славным завершением масленичного вторника 1874 года, ибо после такого долгого времени анонимная переписка теряет свою прелесть.

Твоё первое письмо на Масленицу порадовало меня, а последнее – разозлило. Лишь тот не принимает недоверия, кто знает, что не заслуживает его. Прощай и не сердись!»

Получив это письмо через мадам фон Ференци, Елизавета недовольно отложила его в сторону. К подобному тону она не привыкла. Она совершенно упускает из виду, что оно написано не императрице, а неизвестной маске. В порыве раздражения она даже готова употребить обидные слова, но потом заливается смехом и говорит:

– Так вот теперь он не получит того, что я для него приготовила.

Стихотворения императрицы участник маскарада так и не получает.

Политическая ситуация на Балканах между тем стала критической. Положение, создавшееся в результате Берлинского конгресса, нетерпимо и требует изменения. Граф Кальноки[60]60
  Кальноки Густав (1832—1898) – граф, австро-венгерский государственный деятель, был полномочным министром в Риме, в Копенгагене, а в 1880 г. назначен посланником в Санкт-Петербург, с 1881 г. – министр иностранных дел Австро-Венгрии, председатель общеимперского совета министров и министр императорского двора.


[Закрыть] стремится по возможности сохранять в равновесии всё ещё напряжённые отношения с Россией, а не обострять их дальше проявлением активности на Балканах, за что по-прежнему ратует Андраши, хотя мнение последнего больше не является решающим. Сохранению равновесия должна способствовать и встреча монарха с царём в Кремсире 25 и 26 августа, на которую с Францем Иосифом приезжает и Елизавета. Вместе с ним отправляется и театральная труппа Ишля, усиленная за счёт актёров Бургтеатра. Труппа даёт в Кремсире праздничное представление. После спектакля императорской чете представляют ведущих артистов, в том числе и Катарину Шратт. Августейшая пара удостаивает эту актрису тёплыми хвалебными словами. Из Кремсира Елизавета возвращается назад в Ишль, где вместе с Валерией возобновляет свои длительные пешие походы. Однажды, 6 сентября, Елизавета приводит дочь в одно место на горе, которое до сих пор старательно от неё скрывала. Там Валерию ждёт сюрприз – небольшая часовня, построенная по повелению матери для любимой дочери. Под замечательным изображением Девы Марии начертаны первые строки одного из стихотворений Елизаветы. Одновременно Елизавета вручает своей теперь уже семнадцатилетней дочери продолжение этого стихотворения, которого нет на камне и которое посвящено будущему...

И взглядами, и чувствами, и вкусами старшая дочь Елизаветы Гизела совсем не похожа на Валерию, однако сёстры превосходно ладят между собой, и младшая восхищается старшей, видя в ней идеал жены и матери.

Со здоровьем у императрицы не слишком благополучно. Поскольку её ноги уже не справляются с нагрузкой, какую она от них требует, она подумывает о том, чтобы в сентябре совершить длительное морское путешествие. Ей всё ещё не даёт покоя желание увидеть находки Шлимана.

Ситуация на Востоке к тому времени осложняется. Русско-австрийское противостояние отражается на политике Болгарии. В Австрии существуют две партии: одна, к которой тяготеют кронпринц и Андраши, жаждет энергичных действий, вторая, возглавляемая министром иностранных дел Кальноки, избегает любого серьёзного военного осложнения. «По моему мнению, – пишет кронпринц, – теперь можно сделать многое. Но здесь недостаёт решимости; колебаний сейчас больше, чем когда-либо... Императрица совершает морское путешествие на Восток; момент выбран крайне неудачно».

Елизавета хочет посетить Константинополь, однако, учитывая напряжённое положение, Франц Иосиф вынужден послать ей телеграмму, что он не может согласиться ни на проход судна через Дарданеллы, ни на заход в Смирну. Так что приходится ограничиться лишь посещением Трои и её руин. Однако вопреки запрету императора в Смирну всё же приходится зайти, чтобы пополнить запасы угля. Весть о прибытии императрицы распространяется в городе с быстротой молнии. В порт спешит австрийский консул в парадном мундире. Собираются военные и музыканты. Городская знать облачается в свои лучшие одежды. На берег сбегается весь город. Елизавета отряжает парадную лодку, в которую садится её цирюльница Файфалик, и лодка с ней начинает плавать вдоль берега взад и вперёд. Там, где она приближается к причалу, собравшиеся разражаются криками восторга. А тем временем в отдалении к берегу причаливает небольшая барка, из которой незаметно высаживаются никем не узнанные Елизавета и капитан «Мирамара», одетый в штатское. Они без помех разгуливают по всему городу, заглядывают на базар, пьют кофе в кофейне и, довольные, возвращаются на борт. Таким образом оказываются выполненными желания и императора, и императрицы.

Елизавета надеется, что морское путешествие и пребывание на юге пошло на пользу её здоровью, и когда она оказывается в Вене, первое время мучившие её боли в ногах не возобновляются.

Императрица застаёт Франца Иосифа озабоченным сербско-болгарским кризисом, который в ноябре перерастает в войну между обоими государствами. Поскольку Россия и Австро-Венгрия проявляют к ним немалый интерес, за каждым подобным осложнением скрывается страх перед столкновением между двумя крупными державами. Именно это и не даёт покоя Францу Иосифу совершенно в духе того пророческого предсказания русского посла, какое тот сделал в 1854 году.

С возрастом Елизавета смотрит на жизнь всё мрачнее; она вновь страшится в это время крупномасштабной войны. В Геделе, где она проводит декабрь, к этим тревогам добавляются сильные боли в ногах, что заставляет её окончательно впасть в меланхолию. Подчас императрица настолько отчаивается, что утверждает, будто жизнь для неё – сущая мука, и даёт понять, что покончит с собой. Франц Иосиф не принимает такие заявления всерьёз.

   – В таком случае ты попадёшь в ад, – заявляет он.

   – Наша земная жизнь – и так уже настоящий ад.

Франц Иосиф испытующе вглядывается в лицо жены. Неужели она в самом деле так считает?

Ему приходится признать, что Елизавета подозрительно часто повторяет, что жизнь для неё – обуза, и эти заявления делают Франца Иосифа, который всегда выполнял малейшее желание жены, несчастным. Мучимый политическими заботами, он, возвратившись домой, хочет отвлечься от обуревающих его мыслей; поэтому его особенно уязвляет, когда вместо этого он в последнее время застаёт дома лишь жалобы и печаль. Обеспокоенный Франц Иосиф консультируется с доктором Видерхофером и со вздохом смиряется с тем, что императрице снова и снова необходимы курсы лечения, требующие её частого отсутствия.

Несмотря на неудовлетворительное состояние здоровья, Елизавета выполняет свои представительские обязанности и, кроме того, 28 января 1886 года присутствует на придворном балу. Теперь у неё появляется больший интерес к этому празднеству, потому что Валерия выросла, и уже обнаруживаются претенденты на руку восемнадцатилетней принцессы. Вторую кадриль с дочерью императорской четы танцевал тогда эрцгерцог Франц Сальватор из тосканской линии эрцгерцогского дома, сын Карла Сальватора и его супруги Марии Иммакулаты, принцессы Бурбонской и Сицилийской. Вскоре это повторяется на другом придворном балу, и Елизавета видит, как молодой эрцгерцог увивается вокруг Валерии. Теперь императрица, отношения которой с собственной дочерью напоминают отношения старшей сестры с младшей, впервые заводит речь о будущем. Елизавета внушает Валерии, что никогда не вынудит дочь сделать этот важнейший в жизни шаг против её воли. Она прямо заявляет:

– Если ты даже будешь настаивать на том, чтобы выйти замуж за трубочиста, я не стану тебе препятствовать. Но у меня такое предчувствие, что рано или поздно твоим мужем будет Франц Сальватор.

Подобная перспектива поначалу никак не согласуется с планами императора. Он считает, что подходящим супругом для его дочери был бы племянник его близкого друга Альберта, кронпринц Саксонский. Уже ходят слухи, что он, вероятно, скоро приедет в Вену.

Это известие делает Елизавету глубоко несчастной. Она задумывается. Её уже давно преследовала мысль о том, что ей придётся расстаться с дочерью, и теперь она приходит в такое отчаяние, что Валерия опять с ужасом убеждается: она – единственная ниточка, которая пока удерживает Елизавету на этом свете. Ведь Франц Иосиф, загруженный работой, занимающей его с раннего утра до позднего вечера, обременённый бесчисленными обязанностями, не в состоянии целиком посвятить себя своей жене.

Чем старше становится императорская чета, тем отчётливее проявляется полное несходство характеров супругов: с одной стороны, рассудочность, ревностное исполнение обязанностей, работоспособность, с другой – страстная увлечённость неожиданно возникшей идеей, внутренние переживания, вечная борьба между фантазией и действительностью ничем, собственно говоря, не занятой, однако страстно, до болезненности, тоскующей о деле женщины. Император как будто бы рождён властвовать, Елизавета же совершенно не создана для той роли, какую она играет в жизни. Вследствие этих обстоятельств первые двое детей так и не смогли заполнить жизнь своих родителей.

Кронпринц становится всё самостоятельнее и независимее, он переживает апогей периода «бури и натиска» в политике – период, который у Елизаветы уже позади. Поразительно вот что: если Рудольф предупреждает, что явится к столу, Елизавета одевается наряднее, чем сделала бы это к приходу постороннего. Принцесса Гизела посмеивается над тем, что всё семейство относится к Рудольфу как к важной персоне. Кронпринц не очень-то жалует баварских родственников, считая себя лучше и знатнее их, что не может не раздражать Елизавету. Тревожным следствием является также самочувствие императрицы.

11 февраля кронпринц серьёзно заболевает. Говорят, у него тяжёлое воспаление брюшины и мочевого пузыря. Поэтому Елизавета, отправившаяся в Мирамар, возвращается домой, навещает сына, которого позже отправляют в Лакрому, и только 2 марта вместе с Валерией уезжает в Баден-Баден проводить обычный для весны курс лечения. Дни кажутся ей бесконечными. Верхом Елизавета ездить не может, не в силах и подолгу ходить, поэтому она, устроившись где-нибудь в лесу, погружается в чтение. Читает она прежде всего задуманные в жанре новелл описания путешествий Генриха Гейне с их беспощадной иронией и в то же время поэтическим настроением, с их многочисленными, подчас извинительными примечаниями. Она усердно отыскивает фрагменты, посвящённые мировой скорби, и примеривает их к себе, иногда задумывается даже над насмешливым атеизмом, который встречает в писаниях поэта. Яд, который по собственному признанию Гейне содержат его песни, начинает оказывать своё действие и подтачивать веру Елизаветы в Бога, сохранившуюся у неё, несмотря на все сомнения и на весь её либеральный дух, протестующий против ортодоксального клерикализма. С принцессой Гизелой, которая гостит здесь и относится к Гейне далеко не так восторженно, а подчас и просто не принимает его, Елизавета ведёт бесконечные дискуссии о поэте.

В начале июня Елизавета возвращается на родину. О короле Людвиге там ни слуху ни духу. Он уединяется в своих замках, возведённых в горах, и даже министры не могут к нему попасть. Зато всё больше ходит слухов о скудости казны из-за бесконечных затрат на возведение роскошных построек и о всё более противоестественном образе жизни короля.

Известия о состоянии здоровья Рудольфа звучат всё более оптимистично. Похоже, пребывание в Лакроме пошло ему на пользу, хотя, говорят, он окончательно не излечился. Кронпринц возвращается в Вену к своим прежним занятиям. Внешне он кажется выздоровевшим, что вводит Елизавету в заблуждение: она относится к этому делу не столь серьёзно, как оно обстоит в действительности.

Одновременно приходит известие, что серьёзно болен граф Андраши, и Елизавета поручает барону Нопче написать графу, чтобы он берег своё здоровье и съездил в Карлсбад. Нопча пользуется удобным случаем, чтобы немного рассказать министру и о своей повелительнице. «У Её величества, слава богу, всё хорошо, но, к сожалению, состояние её духа не таково, каким бы я хотел его видеть. Причин для этого, правда, нет, но тем не менее нервы у неё не в порядке. Поскольку она живёт одна-одинёшенька, она разговаривает всё больше сама с собой». Трезво мыслящий, рассудительный Нопча смотрит в будущее с озабоченностью. Собственно говоря, всё идёт хорошо. Действительно, несчастья ещё не случилось, хотя кое-какие признаки его приближения уже налицо, но императрица знает об этом мало или не знает вообще. Истинное значение болезни кронпринца от неё тоже скрывают. И хотя духовное развитие Рудольфа тревожит её, она, сама жаждущая свободы и разделяющая космополитические идеи тех писателей и журналистов, которые влияют на кронпринца, не в состоянии представить себе возможные последствия воздействия таких идей на того, кому предстоит стать правителем страны.

Елизавета всё больше уходит в себя, ей, по её собственному признанию, становится даже лень говорить. Доходит до того, что она отказывается повторить сказанное, даже если император не понял её. В таких случаях обычно выручает Валерия. Как-то раз Франц Иосиф, смеясь, замечает Елизавете:

   – Это просто счастье, что у нас есть такой рупор.

Удовлетворённо улыбаясь, он некоторое время смотрит перед собой, а потом с грустью добавляет:

   – А что будем делать, когда у нас больше не будет нашего рупора?

Несмотря на перемену душевного состояния жены, Франц Иосиф по-прежнему любит её и хранит ей верность. Именно он велел построить для неё виллу в Тиргартене. Её всегда приписывали страсти императрицы, и так уже владеющей достаточным количеством замков, к роскоши, но эта вилла соответствует запросам обоих супругов. Император – страстный охотник, а Тиргартен славился изобилием дичи. Что касается императрицы, то она любит уединение и природу и поэтому ненавидит расположенный посреди города Бург, равно как и великолепный Шёнбрунн – этот «дворец веселья», где она всегда чувствовала себя очень несчастной. Вилла Лайнц строится в стиле франко-итальянского Ренессанса и отвечает вкусу того времени. Внутреннее убранство и отделка, особенно в спальне императрицы, отличаются навязчивой, излишней роскошью и великолепием, которые кажутся сегодня необъяснимыми. Художника Макарта уже нет в живых, однако он ещё успел разработать эскизы для спальни Елизаветы в присущей ему манере украшательства. Самое прекрасное помещение на вилле – гимнастический зал императрицы, выполненный в стиле Помпеи и оснащённый всевозможными спортивными снарядами. Естественно, имеются великолепные конюшни, а также две школы верховой езды – под открытым небом и крытая, потому что в начале строительства ещё никто не знал, что Елизавета решила почти полностью отказаться от этого своего увлечения.

24 мая, возвратившись с родины в Вену, Елизавета отправляется с Францем Иосифом осматривать готовую виллу. Увидев свою спальню, она покачивает головой. Валерия замечает, что спальня великолепная и современная, однако неуютная. Франц Иосиф говорит:

– Я всегда буду бояться всё испортить...

Но потом он выглядывает в окно, где на лугу возле леса видит разную дичь, и остаётся чрезвычайно довольным такой картиной. Нравится это и Елизавете, которой достаточно пройти совсем немного, чтобы оказаться в лесу. Впрочем, вилла в Лайнце так и не стала тем, на что первоначально надеялась императорская чета – небольшим скромным, но удобным жилищем, в котором можно провести свои преклонные годы, – и вилла превратилась в замок, который требует больших затрат и множества прислуги.

В июне 1886 года Елизавета вновь надолго отправляется на родину, в Фельдафинг. Восьмого числа в Париже умер её зять граф Трани, и она горячо заботится о его жене и их маленькой дочери. Начиная с этого времени императрица ежегодно выплачивает своей овдовевшей сестре сорок тысяч марок, причём половину этой суммы она выделяет из собственных средств, а остальное берёт на себя Франц Иосиф.

Глава двенадцатая

Тем временем в Баварии осознали, что с королём нужно что-то решать, потому что дальше так продолжаться не может. Ближайшим родственникам правящей династии по мужской линии уже со всех сторон твердят, что если в скором времени не произойдут перемены, престиж династии окажется под угрозой. Ещё в 1871 году некий мюнхенский врач предрёк Людвигу скорое безумие, и в последние годы его опасения, похоже, подтверждаются. Речь короля часто бывает бессвязной, он ведёт продолжительные диалоги с невидимыми собеседниками, временами колотит прислугу и чиновников. Его расточительность, объясняющаяся, правда, склонностью к искусству, обусловила долг в десять миллионов марок, тем не менее он требует ещё десять миллионов для строительства великолепных зданий и театров. В припадке ярости король требует денег от своих министров, и если те не в состоянии достать ему необходимые средства, он поручает добыть их камердинерам и слугам. Одним словом, 8 мая 1886 года министры принимают решение вынудить короля отречься от престола. Происходит это, правда, крайне неумело, бестактно и грубо. 10 июня совершенно неожиданно для всех появляется манифест о принятии на себя регентства ближайшим родственником короля принцем Луитпольдом[61]61
  Луитпольд (Карл Иосиф Вильгельм) (1821– 1906) – принц, регент Баварии, третий сын короля Людовика I.


[Закрыть] и приказ по армии со ссылкой на неспособность короля править вследствие душевного заболевания.

В Нейшванштайн к королю отправляется делегация, которой поручено сообщить монарху о принятом решении, однако она обращается с ним так, будто он полный безумец. Эта первая акция кончается неудачей, потому что все придворные, лакеи и крестьяне, рабочие и оставшиеся верными офицеры, например, граф Дюркгейм, вступаются за короля.

10 июня делегация возвращается ни с чем. Лишь через два дня новой комиссии удаётся арестовать короля. На этот раз вместе с ней прибыли двое врачей, младший медицинский персонал, надёжные полицейские и солдаты. Короля доставляют в замок Берг на озере Штарнбергерзее, который уже переоборудован в настоящую тюрьму для умалишённых, где Людвигу предстоит находиться под наблюдением врача-психиатра, доктора Гуддена.

Такой поступок безответствен и неразумен. Всего два дня назад с королём вели себя как с полновластным владыкой, получали его подписи под документами, и вот теперь ему неожиданно заявляют, что по распоряжению Гуддена для него приготовлены верёвки и смирительные рубашки. Король не раз признавался графу Дюркгейму:

– Боюсь, сегодня ночью эти люди опять попытаются напасть на меня. Да ведь я не дурак... Зачем же связывать?

Превратиться за какие-нибудь часы из всевластного повелителя в бесправного подопечного доктора Гуддена – это настолько крутой поворот судьбы, который способен вызвать у человека самую непредсказуемую реакцию.

Когда до Гаратсхаузена доходит известие обо всём этом, Елизавета пребывает как раз у своей матери. Людовика страшно взволнована. Она, правда, не может простить королю историю с несостоявшимся замужеством дочери, но очень жалеет бедную королеву Баварии, второго сына которой теперь тоже признают ненормальным. Выслушав сомнения Елизаветы по поводу того, что Людвиг II на самом деле совершенно безумен, мать отвечает, что нужно от всей души пожелать ему этого и радоваться, если королю не поставят в вину ужасную безответственность. Ведь, что ни говори, он пренебрегал своей цветущей страной и её неправдоподобно преданным народом, доведя их до полного разорения.

Между тем на Троицу, 13 июня, вечером после ужина участь короля решена. Никто никогда не сможет сказать, что же произошло в эти последние мгновения. Оба единственных свидетеля событий, король и доктор Гудден, мертвы. В половине одиннадцатого вечера их безжизненные тела обнаруживают в озере. Более тщательное обследование трупов позволяет сделать вывод о предшествовавшей смерти борьбе. Было ли это самоубийство или попытка к бегству, которую врач пытался предотвратить, навсегда останется неразрешимой загадкой. Ясно только одно: в Фельдафинге Елизавета ни о чём не подозревала, а потому никоим образом не могла содействовать предполагаемой попытке короля к бегству, предоставив ему экипаж или нечто подобное.

– Король не был глупцом, – узнав о случившемся, говорит Елизавета, – он был всего лишь чудаком, живущим в мире идей. С ним можно было бы обходиться более деликатно, тогда, возможно, удалось бы избежать столь ужасного конца.

Она горячо отстаивает эту точку зрения и в кругу родных. Однако герцогиня Людовика раздражённо возражает, и мать с дочерью окончательно расходятся во мнениях. Дождь затуманивает окружающий ландшафт, словно небо плачет о короле озёр и гор, которые, укутанные в серый туман, расплываются в призрачном свете. Елизавете же не даёт покоя древнее предсказание одного монаха, что 1886 год с поздней Пасхой будет ужасно несчастливым годом. Елизавета не может оправиться от ужасного удара. Она пребывает в состоянии непрерывного нервного возбуждения и по-прежнему в самых резких выражениях осуждает, как, впрочем, и вся Бавария, последнее деяние министров.

Герцог Карл Теодор, узнавший о подавленном душевном состоянии Елизаветы, приезжает в Фельдафинг и уверяет, что в отношении полного безумия короля не может быть ни малейших сомнений. Он пытается успокоить свою сестру-императрицу.

На похороны в Мюнхен делегируют кронпринца Рудольфа. Но по пути он ненадолго заезжает в Фельдафинг, где на вокзале его ждут Елизавета и Валерия. Как рассказывает кронпринц, в Вене утверждают, будто бы Гуддену намекнули, чтобы он сбросил ставшего неугодным короля в воду. Разумеется, для подобной версии происшедшего нет никаких доказательств.

Рудольф напуган состоянием матери. Неожиданно ему приходит мысль, что, может быть, и её ждёт подобная судьба, и он дотошно расспрашивает Валерию о Елизавете. На этот раз он чрезвычайно приветлив и мил с матерью и сестрой. Однако по второй половине дня в Поссенхофене у старой герцогини Валерия замечает, что брат по-прежнему высокомерен и не научился, как Франц Иосиф, в первую очередь быть человеком и лишь во вторую – из чувства долга – правителем.

Привычный уклад жизни вновь вступает в свои права, но избавиться от нервозности, которая владела Елизаветой ещё до несчастья, ей никак не удаётся. Из-за Людвига II она почти рассорилась с собственной матерью, а другой случай грозит уже полным разрывом с семьёй. Сестра императрицы, София Алансонская, с дочерью Луизой гостившая в Поссенхофене, заболевает скарлатиной и, как на грех, об этом забывают дать знать в Фельдафинг. Валерия, ничего не подозревая, является в Поссенхофен пригласить кузину на прогулку. Лишь в замке Луиза говорит ей:

   – Ради Бога, Валерия, не входи сюда. У мамы скарлатина.

По дороге домой испуганная эрцгерцогиня встречает мать, спешащую ей навстречу. Елизавета бледна, на ней нет лица.

   – Ты была у тёти Софии? – спрашивает она. – Это неслыханно! Где только совесть у доктора и всех остальных?! Они ещё вчера вечером знали о скарлатине и ни слова нам не сказали!

Хотя лейб-медик императрицы доктор Керцль считает, что при столь непродолжительном пребывании в замке без непосредственного контакта с больной заражение исключено, бедной Валерии приходится непрерывно полоскать горло карболкой.

Несмотря на все заверения врача, Елизавета всё ещё опасается, что Валерия может подхватить скарлатину, и клянётся Богородице, если дочь останется здоровой, отправиться в Мариацелль и там снова принести жертву.

Валерия осталась здоровой, и Елизавете приходится выполнять своё обещание. 21 июля она едет в Мариацелль, где заказывает мессу по усопшему королю Людвигу. Она исповедуется и причащается, изливает священнику свою душу и рассказывает ему, как ужасно подействовала на неё смерть короля. 12 августа Елизавета перебирается в Гаштейн на виллу Меран. Там гостит дряхлый германский император, который нагрянул совершенно неожиданно. Елизавета и Валерия разыскивают также супружескую пару Бисмарков. «Сейчас ты стоишь перед самым умным человеком своего времени», – думает Валерия. Императрица, которая знала рейхсканцлера прежде и вспомнившая о некой суровости в его лице, взирает теперь на крепкого благожелательного старика с выцветшими голубыми глазами. Она находит Бисмарка «к сожалению, симпатичным». Навещает Елизавету и старая великая герцогиня Веймарская, которая тоже нуждается в лечении в Гаштейне. Не слишком привлекательная, крупная, словно индийский идол, герцогиня выглядит скорее забавно. Разговор не клеится, потому что гостья туговата на ухо. Помолчав, Елизавета говорит:

   – Боюсь, сегодня вечером дождь нарушит нормальное освещение.

Великая герцогиня в ответ церемонно кивает.

   – Я надеюсь, – отвечает она.

Мать с дочерью с трудом сдерживают смех. Франц Иосиф, который тоже присутствует, сидит как на иголках. Разговор продолжается с большим трудом. Наконец Елизавета не выдерживает:

   – У моей Валерии сильный насморк. Боюсь, не заразен ли он?

Вместо ответа великая герцогиня поспешно покидает виллу.

В конце августа опять следует поездка в Ишль: там Елизавета вновь приглашает к себе семейство Тоскана и Франца Сальватора. Она очень симпатизирует молодому эрцгерцогу, а Франц Иосиф всё ещё не отказался от мысли о саксонском кронпринце.

   – Валерия не выйдет замуж за молодого человека из этой семьи. Довольно! Чем в конце концов всё это закончится? – говорит он. – Зимой саксонец будет в Вене, это было бы неплохо во всех отношениях.

Из Ишля императрица переезжает в Гедель. Перестав ездить верхом, она теперь ведёт здесь совершенно иную жизнь. Она встаёт в половине седьмого утра и, позавтракав, очень долго и с большой интенсивностью занимается физическими упражнениями. Потом к ней приходит император, и они, прогуливаясь взад и вперёд, обсуждают события текущего дня. Франц Иосиф больше всего любит эти часы.

Со смертью короля Людвига II настал покой. Ей так долго внушали, что король действительно был сумасшедшим, что она, вспоминая похожие случаи в роду Виттельсбах, снова начинает опасаться, как бы и её, учитывая сходство некоторых её привычек с наклонностями покойного монарха, не постигла какая-нибудь аналогичная судьба. Теперь императрица вновь начинает уделять пристальное внимание учреждениям по уходу за умалишёнными. Вернувшись в Вену, она 11 декабря 1886 года посещает сумасшедший дом в Брюндфельде. Она является туда со своей золовкой, женой герцога Карла Теодора, совершенно неожиданно, без всякого предупреждения. Вызывают директора заведения и тут же начинают обход.

Сперва Елизавете собирались показать только отделения тихопомешанных, однако она настаивает, чтобы её проводили и к совсем тяжёлым больным и опасным умалишённым. Она безбоязненно беседует с больными. Попадает она и в так называемое «спокойное» женское отделение. Среди больных и фройлен Виндиш – очень милая особа двадцати восьми лет, у которой после несчастной любви начались приступы душевного заболевания. В тот самый момент, когда Елизавета входит в зал, спокойно сидевшая прежде девушка неожиданно издаёт пронзительный вопль, бросается к императрице и прежде чем кто-либо успел заслонить своим телом Елизавету, срывает у неё с головы небольшую чёрную соломенную шляпу. Побледневшая Елизавета испуганно отшатывается, но в этот момент к девушке подскакивает опомнившийся врач и железной хваткой сжимает её руку:

   – Ради Бога, фройлен Виндиш, ведь вы же такая славная девушка!

   – Посмотрите на неё, – кричит фройлен Виндиш, – она уверяет, что она – императрица Австрии! Просто неслыханная наглость! Ведь императрица – я!

   – Милая моя, – пытается успокоить её врач, – ну, конечно же, вы императрица. Вы же знаете, что вы здесь хозяйка и всегда были очень гостеприимны...

   – Да, верно, – отвечает, помедлив и постепенно успокаиваясь, Виндиш, – вы правы...

Елизавета, несмотря на пережитый страх, не вполне удовлетворена увиденным и настаивает на осмотре отделения для буйных пациентов. Она хочет убедиться, не проявляют ли по отношению к ним бесчеловечность. Уже собираясь садиться в коляску, чтобы ехать домой, она внезапно оборачивается и говорит:

– Пожалуйста, мне хочется её раз побывать в отделении, где со мной произошла эта злополучная история.

Пренебрегая предостережениями директора, заявившего, что он вынужден снять с себя всякую ответственность за последствия, она поднимается в зал, где по-прежнему сидит фройлен Виндиш. При появлении императрицы она вскакивает с места, но на этот раз она бросается на колени, молит, воздев руки, о прощении. У Елизаветы бегут по щекам слёзы, она препятствует врачам и служителям, готовым образовать между ней и душевнобольной защитное кольцо, поднимает девушку с колен и как может утешает её.

В этот же период жена герцога Карла Теодора пытается помирить Елизавету с её матерью и Софией Алансонской. Однако императрица никак не может забыть историю со скарлатиной. Кронпринц, как и Валерия, находит, что она зашла в этом деле слишком далеко. В остальном же он теперь не разделяет взглядов своей сестры.

Рудольф всё больше отдаляется от родных. Что касается политики, он отнюдь не разделяет взглядов отца и в мировоззренческих вопросах является полным антиподом своего семейства. Общий язык он находит скорее с эрцгерцогом Иоганном Сальватором, который также воспринимает окружающую действительность негативно, с критических и едко сатирических позиций.

Елизавету беспокоит, как сложатся отношения, когда кронпринц Рудольф станет императором, а эрцгерцог Сальватор будет его шурином. Может сложиться щекотливая ситуация. Императрица уже размышляет над тем, что в случае, если война между Францией и Германией разразится раньше, чем между Австрией и Россией, эрцгерцогу следует добровольно вступить в германскую армию, посрамив таким образом каждого, кто против него.