Текст книги "Любовь императора: Франц Иосиф"

Автор книги: Этон Цезарь Корти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Из этой поездки Франц Иосиф отсылает жене всё, что будет напоминать о святых местах. Здесь и фляжка с водой из Иордана, набранной в том месте, где Иоанн крестил Христа, шкатулка из камня, из которого был изготовлен гроб Господень, и тому подобные реликвии.

Из Яффы император со свитой направляется в Суэц. По прибытии туда Франц Иосиф получает наконец первые письма жены. Она пишет ему о новой собаке по кличке Шедоу. «Я завидую султану из-за его диких зверей. Но ещё больше мне хотелось бы иметь мавра. Может быть, ты привезёшь мне одного в качестве подарка, за что я тебя уже заранее целую бесчисленное число раз... Теперь ты, наконец, вместе со своей любимой императрицей Евгенией. Я ревную при одной мысли, что ты сейчас поёшь ей дифирамбы, в то время как я сижу здесь одна и не могу даже отомстить... Я сейчас обленилась как никогда прежде, и одна мысль, что нужно чем-то заняться, вселяет в меня страх. Но в Константинополь мне бы очень хотелось...» Франц Иосиф спешит успокоить жену: Евгения Французская уже давно не так привлекательна, он нашёл её заметно потолстевшей.

Грандиозный бал во дворце вице-короля Египта объединил всех высоких и не очень высоких гостей, прибывших на церемонию открытия канала. Были приглашены несколько тысяч человек, так что общество оказалось весьма пёстрым. В залах царила невообразимая теснота, так что даже императору Францу Иосифу, явившемуся под руку с императрицей Евгенией, облачённой в роскошное ярко-красное платье и с диадемой на голове, с трудом удалось пробраться через толпу. Организация бала никак не отвечает масштабам торжества. Ужина приходится ждать бесконечно.

«Всеми нами, – жалуется Франц Иосиф жене, – владело одно-единственное желание – скорее приняться за еду. Императрица и я, мы оба прилагали все усилия, чтобы приблизить начало ужина, которому мы не могли не отдать должное, ибо он был задуман с завидным хлебосольством – в меню было свыше трёх десятков блюд». В этом Елизавета нисколько не завидует своему супругу. Поехать – да, этого бы ей хотелось, но если за такую поездку пришлось расплачиваться участием в подобных торжествах, то ехать лучше не стоит.

Вести от королевы Марии Неаполитанской дают основания предполагать, что ожидаемое радостное событие произойдёт в декабре. Елизавета так подгадывает свой отъезд, что в Мирамаре встречается с императором, возвращающимся с Востока, и лишь потом отправляется дальше, в Рим. Там как раз собрался Вселенский собор, участвовать в котором съехалось не меньше восьмисот иерархов церкви со всех концов света. Елизавета остановилась в палаццо Фарнезе как гостья короля Неаполя, который «рассыпается в любезностях», ничуть не смущая сестёр.

8 декабря императрица присутствует на открытии Вселенского собора, расположившись в ложе, отведённой для суверенов. «Целое море епископских митр», – делится она своим впечатлением с мужем. Удивление вызывают у неё длительные церковные обряды, например, обряд изъявления покорности, когда всё присутствующее духовенство приближалось к папе для целования руки. Всё это продолжалось почти семь часов. На следующий день императрица является в Ватикан к папе. Он говорит много и весьма дружелюбно, но она мало что понимает, поскольку папа говорит по-итальянски. Однако неоднократное «ползание на коленях» представляется ей «довольно забавным». 12 декабря папа Пий IX посещает палаццо Фарнезе. «Всё это, – сообщает Елизавета мужу, – опять сопровождалось ужасными церемониями. Весь дом был в сборе, и мы ожидали Его святейшество, стоя на коленях у подножия лестницы... Поскольку беседа велась по-итальянски, мне не было нужды напрягать внимание. Во время проводов повторился тот же церемониал. Затем папа надвинул на уши ярко-красную тиару и облачился в горностаевую мантию такого же цвета – в этот момент он напомнил мне императрицу Каролину Августу...»

24 декабря происходит наконец долгожданное событие: в день рождения Елизаветы и одновременно под Рождество Мария благополучно производит на свет дочь. Все опасения Франца Иосифа оказались беспочвенными. За весь период пребывания императрицы в Риме не произошло ни единого инцидента. Елизавета едет в Офен, вновь вызывая тем самым немалое раздражение у венского двора. В июне императрица снова в Ишле.

В тихую сельскую жизнь, нарушаемую лишь невинными развлечениями вроде показа наряженных собак, учёной лошади и тому подобных забав, неожиданно врывается весть о чрезвычайно напряжённых отношениях между Пруссией и Францией. Из-за этого император лишён возможности приехать в Ишль. «Если дело снова не дойдёт до войны, – сказала, узнав о необычной новости, Елизавета, – это будет особенно печально». Но Франц Иосиф подчёркивает, что обстановка складывается не столь неблагоприятно, как она думает. Хорошо, если Наполеон поставит на место эту заносчивую Пруссию. Теперь для этого предоставляется подходящий случай. Елизавета тоже пересматривает свои взгляды. Ещё до конца не избавившись от враждебности венского двора по отношению к Пруссии, которая возникла с 1866 года, императрица, подобно Францу Иосифу, ожидает победы Франции в уже вспыхнувшей войне. Елизавете хочется в Баварию к своей семье, но из этого, конечно, ничего не выходит. Оставаться в Ишле она ни за что не хочет, потому что это означало бы провести всё лето вместе со свекровью, и выбирает местечко Нойберг в снежных Альпах к северу от Мюрдцушлага, куда император может добраться за пять часов. Её братья, Людвиг и Карл Теодор, тоже втягиваются в борьбу. Любопытно, продолжают ли оба брата поддерживать Пруссию? Весть о сражении под Саарбрюкеном[50]50
  Сражение под Саарбрюкеном – город в Пруссии, где произошло первое столкновение французов с пруссаками в франко-германскую войну 1870—1871 гг.


[Закрыть] Франц Иосиф сразу же по телеграфу присылает Елизавете, расценивая эту баталию как большую победу Наполеона.

«По крайней мере французы положили теперь неплохое начало, – отвечает она. – Велико ли значение этого города? Мне интересно, как пруссаки объясняют эту аферу?» В последующие дни Франц Иосиф передаёт жене благоприятные для французов новости и выражает надежду, что Франция дольше выдержит эту войну. «Если так пойдёт и впредь, – отвечает на это Елизавета, – пруссаки вскоре опять будут в своём Берлине». Однако обстоятельства меняются самым неожиданным образом.

Вайсенбург, Вёрт, Шпихерн, Марс ля Тур: сколько названий, столько и прусских побед... Разочарование венского двора, где вполне серьёзно обдумывали идею выступить при случае на стороне Наполеона, велико. Теперь, когда то и дело слышишь о победах пруссаков, опасаются, что вскоре те опять выступят против Австрии и окончательно разобьют её. «Может быть, нам ещё удастся продержаться несколько лет, пока до нас не дойдёт очередь? Как ты думаешь?» – спрашивает Елизавета мужа. Более всего потрясена эрцгерцогиня София, которой теперь, на склоне лет, приходится убеждаться в крушении всех своих надежд на объединение Германии под эгидой Австрии. Предстоит к тому же расторгнуть конкордат, который она некогда помогала заключить. В мрачном настроении она жалуется маленькому кронпринцу на тяжкую ношу, которую приходится нести. «Меня очень радует, что баварцы так отличились, но как родственнице мне остаётся только искренне пожалеть, что такого не было в шестьдесят шестом году, а теперь подобно простодушному немецкому Михелю они должны сражаться и проливать кровь за окончательную потерю своей независимости и за самостоятельное существование».

Чем дальше, тем хуже. 1 сентября капитулирует Седан, Наполеон вручает свою саблю королю Пруссии, 4 сентября в Париже провозглашается республика, а императрица Евгения вынуждена самым спешным образом покинуть Францию. Франц Иосиф считает разразившуюся катастрофу ужасной, а счастье короля Пруссии с «его высокомерием, его чванливостью и быстротой – постыдным». «Известие о провозглашении республики, – пишет Елизавета своему супругу, – не слишком меня обескуражило, я только поражаюсь, что они не сделали этого давно. Когда ты приедешь, то, надеюсь, посвятишь меня в подробности бегства императрицы – это меня чрезвычайно интересует...»

Эрцгерцогиня принимает эту ужасную войну и её печальные последствия близко к сердцу, она испытывает глубокое сочувствие к Луи Наполеону и его жене. В её памяти так живы итоги войны 1866 года, что она совершенно забывает, сколько зла причинил Наполеон Австрии в 1859 году и в особенности ей лично в трагедии, разыгравшейся с императором Мексики. Однако Кениггрец, помимо всего прочего, лишил её влияния на императора Франца Иосифа и на правительство Австрии и Венгрии, а такого честолюбивая женщина не в силах перенести даже на закате жизни.

Эти события получают продолжение, глубоко затрагивающее и баварское семейство. 8 сентября войска объединённой Италии вторгаются в Рим. Вследствие этого и августейшей чете Неаполя, пытавшейся оттуда организовывать заговоры против королевства, приходится спешно покидать Вечный город. С этих пор начинается кочевая жизнь супругов, согреваемая безумной надеждой, что когда-нибудь им всё же удастся вернуть себе неаполитанский престол.

Кажется, всё уже теперь решено, и императрица Елизавета полагает, что мир вскоре восстановится. Втайне она немного гордится успехами во Франции, тем более что её земляки проявили при этом такую доблесть. По крайней мере есть уверенность, что Австрия не будет больше играть никакой роли во франко-прусской войне.

Вся политика Австрии в отношении Пруссии в результате её победы над Францией претерпевает изменения. Даже втайне не приходится думать о реванше. Свидетельством того, что Франц Иосиф и его министр иностранных дел примирились с новым положением, служит визит кайзера Вильгельма 11 августа 1871 года.

Маленький кронпринц, который находится в Ишле, постепенно начинает всем интересоваться. Наибольший интерес он проявляет к естественным наукам, с особенным удовольствием наблюдает за животными и их повадками, но если мать бесконечно их любит, Рудольф в свои двенадцать лет палит во всё живое. Воспитатели ему этого не запрещают, полагая, что при страсти императора к охоте его сыну предстоит рано сделаться хорошим охотником. Однако следствием стрельбы по животным в раннем детстве является, несомненно, известное очерствение души. Сохранились рисунки 1867—1871 годов, на которых юный кронпринц изобразил, как он стреляет в птицу на дереве, в заячью семью, куропаток, причём он никогда не забывал нарисовать большое красное пятно вытекшей крови. Да и Елизавета не в силах воздействовать на это, потому что сына слишком надёжно ограждали от её влияния. В Меран, куда Елизавета в октябре и ноябре 1871 года ездила вдвоём с дочерью, маленький Рудольф опять не в состоянии приехать. Елизавета не знает меры в опасениях о здоровье Валерии. Самое незначительное носовое кровотечение у дочери совершенно выбивает её из равновесия. Когда в конце ноября в Вене наблюдается несколько случаев заболевания скарлатиной, а император собирается приехать в Меран, это приводит Елизавету в ужас. «Мы все живём здесь в столь тесном общении, – пишет она мужу, – представь себе, что будет, если в дом занесут какую-нибудь инфекцию... Мне ужасно тяжело просить тебя воздержаться от приезда, но это вовсе не излишняя предосторожность». Итак, свой приезд император откладывает и спрашивает супругу в письме, что бы она хотела получить в подарок ко дню именин, который всегда отмечается особо, ибо день рождения императрицы приходится на Рождество. На свой вопрос Франц Иосиф получает удивительный ответ: «Коль скоро ты интересуешься, что бы меня обрадовало в день ангела, я прошу у тебя или молодого королевского тигра (в Берлинском зоопарке содержится тройка маленьких тигрят) или же медальон. Охотнее всего я получила бы в подарок полностью оборудованный дом для умалишённых. Так что выбор у тебя достаточный...» Елизавета и не думает шутить, ибо уже давно интересуется всем, что так или иначе касается несчастных безумцев. В Вене о таких больных заботятся крайне недостаточно, и Елизавета постоянно старается как-то помочь. Всё это стоит массу денег, но Елизавета не отступается и пользуется благоприятным моментом, чтобы в столь необычной форме лишний раз напомнить об этом императору.

В отсутствие Елизаветы исполняется одно из её заветных желаний: 9 ноября Андраши назначают министром иностранных дел взамен Бойста. Это неизбежное следствие исхода войны 1870/71 года, ибо означает отказ от всякой мысли о мести за Кениггрец и примирение с новой Германией, что тем более необходимо, так как во взаимоотношениях с русским царём сохраняется напряжение. Аккредитованные в Вене дипломаты, например, пруссак Вертер, характеризуют Андраши как умного и энергичного человека, правда, не принимают всерьёз как государственного деятеля, если дело касается проблем, выходящих за пределы Венгрии. Естественно, это назначение представляет собой недружественный жест в отношении России. Ведь этой империи приходится иметь дело с венгерским мятежником, который в 1848 году проклинал вмешательство России, а теперь оказался во главе министерства иностранных дел монархии, всё это не вызывало к нему особого доверия русских.

Для Елизаветы назначение Андраши – личный триумф. Онауже не ограничивается набором своего ближайшего окружения неизменно среди венгерского дворянства, а теперь ещё и заставляет своего мужа назначать венгров на высшие посты в государстве, да ещё с таким прошлым, как у Андраши. Помимо графини Шафгоч, австриячка в ближайшем окружении императрицы всего лишь одна. Это вновь назначенная обер-гофмейстерина, овдовевшая графиня Мария фон Гёсс, урождённая графиня Вельсерхаймб – милая, умная, не слишком приметная немолодая дама с большим тактом и одинаково приветливая со всеми. Все остальные – венгерки. Помимо Нопчи и Иды Ференци в их числе теперь и самая высокоинтеллектуальная женщина этого круга, графиня Мария Фестетич.

Глава девятая

В лице графини Фестетич Елизавета приобрела не только придворную даму, но и весьма рассудительную подругу, которая теперь, в Меране, где Елизавета вновь проводит с Валерией зиму 1872 года, начинает постигать суть своей повелительницы, находясь в непосредственной близости от неё. Графиню зовут в первый же день поутру, когда искусная фрау Ангерер, после замужества фрау Фейфалик, делает императрице причёску. Чтобы не расставаться с такой мастерицей, Елизавета устроила её мужа, бывшего торгового служащего, своим секретарём. Эта Ангерер – совсем простая женщина, дочь повитухи, но причёсывая актрис в театре, стала такой мастерицей в своём деле, что императрица уже не может без неё обойтись. А ведь это далеко не мелочь – приводить в порядок такое обилие роскошных волос. Когда они распущены, они отливают золотом. Елизавету удручает каждый выпавший волос, и Фейфалик нашла хитроумный способ прятать с помощью клея застрявшие в гребёнке волосы у себя под фартуком, чтобы затем продемонстрировать императрице чистую гребёнку. Мытье такой бездны волос – тоже особая процедура, на которую приходится тратить всякий раз почти целый день. Мастерица недоверчиво рассматривает новую придворную даму. Она уже изначально настроена против всех них из-за сословных различий. Она убеждена в собственной незаменимости.

Что касается графини Фестетич, у неё складывается впечатление, что на неё смотрят как на очередную венгерскую проныру и «шпиона» Андраши, и это отнюдь не способствует установлению добрых отношений между нею и прочим окружением императрицы. Конечно, с Нопчей и Ференци её связывает нечто общее: ведь они – венгры. Тем не менее и эти трое не испытывают особой симпатии друг к другу. К тому же их стремятся поссорить и пишут каждой гнусные анонимные письма. Правда, они летят в корзину для бумаг, однако неприятный осадок остаётся.

Как только императрица возвращается в Вену, Мария Фестетич ближе знакомится с отношениями, царящими в высочайшем семействе. Каждую пятницу эрцгерцогиня София устраивает большой званый ужин. Так происходит и 21 января 1872 года. Идёт представление новых придворных дам. Необычно благородный вид эрцгерцогини Софии, полной достоинства и любезности, производит впечатление. Однако Марию Фестетич эрцгерцогиня едва удостаивает кивком головы, в то время как с австриячкой Шафгоч долго и дружелюбно беседует. Эрцгерцог Людвиг Виктор вообще игнорирует представление венгерок. По окончании ужина императрица спрашивает:

   – Вы обиделись?

   – Нет, скорее рассердилась, Ваше величество.

На это Елизавета отвечает:

   – К этому придётся привыкнуть. Если кто-то держит мою сторону, его, естественно, тоже начинают третировать. Я удивляюсь, как это эрцгерцог не начал сразу же воспитывать вас, потому что он жаждет воспитывать всякого, но только не себя самого.

Совершенно иначе держится с графиней эрцгерцог Вильгельм. Он любезно говорит ей:

   – Не поддавайтесь на всю эту болтовню. Храните верность императрице, она – славный и приятный человек.

Противостояние между Австрией и Венгрией по-прежнему, как и во времена Грюнне, коренится в личности генерал-адъютанта. Граф Беллегарде, настоящий вельможа, прекрасный, рассудительный человек, тоже занимает непримиримую позицию в отношении Венгрии. Мастер выставлять людей на посмешище с помощью меткого словца, он забавляет императора и оказывает на него влияние. Очень часто его немногословные иронические замечания адресуются Андраши. Франц Иосиф не пресекает их, а отвечает хитроватой улыбкой. Разумеется, такая позиция обостряет отношения с императрицей.

В настоящую сплетницу превратилась англичанка мисс Трокмортон. 23 января из Мерана, где осталась маленькая Валерия, приходит телеграмма, якобы она немного нездорова. Императрица сразу же заволновалась, и как только оба придворных бала остались позади, Елизавета вместе с Францем Иосифом тут же отправляются к дочери. Это достаточный повод для Трокмортон, чтобы подглядывать за супругами, а затем рассказывать всем небылицы, будто бы Их величества ссорились друг с другом, императрица заперлась от своего мужа, и тому подобное. Происходит скандал, потому что Фестетич резко обрывает англичанку. Графиня всё глубже познает сущность своей повелительницы. Во время продолжительных прогулок верхом и пешком после отъезда императора она убеждается, что Елизавета очень решительна, осмотрительна, в высшей степени своеобразна, но немного резка в своих суждениях.

Пробыв в Меране около недели, Елизавета едет в Офен. В Бурге её ждёт сюрприз. Эрцгерцогиня Гизела, которой не исполнилось даже шестнадцати лет, неожиданно для императрицы и, как она сказала, «слишком рано» обручилась с принцем Леопольдом фон Байерн, вторым сыном будущего принца-регента Луитпольда. Родство близкое, к тому же его мать – австрийская эрцгерцогиня. Но выходить замуж нужно за ровню себе и непременно за католика, и здесь «нужно было стараться, – как пишет эрцгерцогине Софии Франц Иосиф, – поскольку сейчас так мало принцев-католиков, заполучить единственного среди них, за которого можно отдать Гизелу со спокойной совестью». Елизавета не испытывает того волнения, какого можно было ожидать, потому что Гизела, с первых дней жизни отобранная у неё эрцгерцогиней Софией, никогда не была ей так близка, как её маленькая Валерия. Но хотя для своего возраста Гизела необычайно рослая и сформировавшаяся девушка, Елизавета всё же никак не может свыкнуться с мыслью, что вчерашний ребёнок сегодня уже стала невестой. Обручённым следует подождать не менее года, решает она, в то время как исполненный неприязни свет утверждает, будто бы императрица так быстро выдаёт замуж своего ребёнка, так как ей не по душе необходимость показывать уже взрослую дочь.

Так проходит апрель, и императрица снова возвращается в Меран. Здесь она получает известие, что с 10 мая эрцгерцогиня София жалуется на «нервные явления», бессонницу, дрожание рук и ног. После посещения Бургеатра, где было очень жарко, она заснула на балконе и сильно простыла на холодном ночном воздухе. Елизавету немедленно вызывают в Вену, куда она и приезжает 16 мая. Самочувствие эрцгерцогини ухудшается, однако она остаётся в здравом уме и теперь прощается с каждым в отдельности членом семьи. Её агония ужасна. Ухудшения здоровья чередуются с надеждами на выздоровление; вечером 26 мая создаётся впечатление, что эрцгерцогине стало лучше. До половины двенадцатого ночи Елизавета вместе с остальными членами семьи неотлучно пребывает у постели больной, после чего отправляется в Бург, чтобы немного отдохнуть. Едва она добирается до дверей дома, как запыхавшийся лакей сообщает, что «Её императорское высочество находится при смерти и Его величество просит незамедлительно вернуться». Кучер из всех сил погоняет лошадей, направляясь в Шёнбрунн. Елизавета ужасно встревожена, она опасается, что эрцгерцогиня может умереть прежде, чем она снова окажется у постели свекрови, так как тогда её наверняка упрекнут, что это было сделано преднамеренно. Прибыв наконец в Шёнбрунн, императрица, едва переводя дыхание, осведомляется:

   – Её императорское высочество живы?

   – Да, Ваше императорское величество! – слышит она в ответ, испытывая облегчение.

Весь двор в сборе: семья, министры императорского дома, придворный штат. Все удручены, опечалены, молчаливы. Но агония затягивается. Проходит один, два, три часа, а в таком окружении ожидание несчастья ещё тяжелее, нежели среди простых людей. Совершенно верно замечает Мария Фестетич, что смерть – не церемония и что сильным мира сего нужно дать возможность умереть спокойно, как простым людям. Императрица того же мнения, что формальность не может не глушить в зародыше всякое чувство.

Ночь София пережила, уже семь часов утра, а она ещё жива. Часы идут, эрцгерцоги выходят из комнаты умирающей, и чей-то голос довольно громко произносит:

   – Их высочествам поря ужинать!

Но Елизавета, которую называют «бессердечной» императрицей, продолжает сидеть как ни в чём не бывало. У неё тоже не было ни крошки во рту уже десять часов, но она не думает об этом и остаётся в комнате больной. Франц Иосиф отходит от смертного одра совсем ненадолго, а Елизавета находится возле него неотлучно, пока в четверть четвёртого эрцгерцогиня не испускает дух. Она трогательно мила и добра, как всегда в решающие моменты. Перед лицом величия смерти вся вражда предана забвению. Она перебирает в памяти последние годы, когда эрцгерцогиня вела себя с ней совершенно иначе, и в душе признает, что была и её доля вины в тех разногласиях, которые всю жизнь существовали между ней и покойной. Однако в Вене, в тех кругах, где никогда не могли понять Елизавету, утверждают:

   – Теперь мы потеряли «нашу императрицу».

Вскоре после похорон Елизавета покидает Шёнбрунн, чтобы провести лето в Ишле. Она носит траур, но и чёрное одеяние не в силах скрыть её великолепную фигуру, её восхитительное лицо.

Любоваться милым лицом императрицы просто удовольствие, особенно когда она от всей души смеётся, правда, такое случается лишь временами и во время её прогулок с детьми в окрестностях Ишля. Маленький кронпринц (ему всего четырнадцать лет), такой приятный и симпатичный, с карими, как у косули, глазами, смеётся вместе с матерью, радуясь жизни, хотя для своего возраста он слишком развит и нервозен. Елизавета добилась, чтобы Рудольфа обучал епископ Гиацинт фон Ронаи, который участвовал в революции 1848 года на стороне Венгрии в качестве полевого священника и подобно Андраши вынужден был эмигрировать в Лондон. Епископа поражают более чем свободолюбивые, ещё до конца не продуманные и по-мальчишески незрелые, но, во всяком случае, неожиданные суждения четырнадцатилетнего кронпринца, который, например, объясняет своему наставнику, что человек – не что иное, как облагороженное животное, что аристократы и духовенство с давних пор прилагали все усилия, чтобы держать прочий народ в невежестве и за счёт этого сообща властвовать над ним. Высшее общество, как оно себя именует, за очень немногим исключением – просто-напросто гнойник на теле государства, и так далее. При дворе задаются вопросом, откуда молодой кронпринц позаимствовал такие взгляды и суждения, и полагают, что это не что иное, как неверно понятые и гипертрофированные высказывания Елизаветы, подхваченные её несмышлёным сыном. Однако принц так редко бывает с матерью и с утра до вечера находится под влиянием множества отличных педагогов, что всё это вряд ли можно приписать одной Елизавете. Таким уж он появился на свет: возможно, причина этих необычных задатков – в его происхождении и слишком близком родстве родителей. Однако это предположение опровергает эрцгерцогиня Гизела, которая стала вполне нормальной, простой, спокойной и разумной женщиной. Маленькая Валерия немного робка, боязлива, недоверчива ко всем посторонним, но тем сильнее любит её Елизавета. В своей любви она подчас не знает меры: любая, даже самая непродолжительная разлука с дочерью даётся ей очень нелегко. Если малютку просто ведут гулять, они прощаются всерьёз, а при возвращении дочери с прогулки императрица множество раз переспрашивает, не случилось ли с ней чего. Она постоянно опасается, как бы её удивительному ребёнку, который привык смотреть букой и поэтому способен вызвать неприязнь у тех, кто его не знает, не причинили какого-нибудь вреда.

В середине сентября Елизавета снова едет в чудесный Поссенхофен, этот райский уголок с видом на великолепную горную цепь.

Самое интересное на родине то, что слышно о короле. Гордиться особенно нечем. Младший брат короля, Отто, обнаруживает явные признаки умственного расстройства, и начиная с февраля опасаются, что у него в любой день может наступить буйное помешательство. Король Людвиг II по-прежнему ведёт себя странно и по возможности избегает города. Он велит известить в Поссенхофене о своём визите 21 сентября 1872 года и одновременно сообщает, чтобы кроме Елизаветы никого не было. Однако императрица велит, чтобы его ожидали обер-гофмейстер Нопча и графиня Фестетич.

Елизавета и Людвиг – необычные люди, обуреваемые одним и тем же желанием одиночества, временами одинаково склонные к печали и унынию, оба с детства прекрасные наездники и тем не менее они так не похожи друг на друга, что Елизавете нечего сказать королю. В его обществе она испытывает какую-то неловкость. Она думает о том, что его брат уже подлинный безумец и что король во многом обладает сходными задатками. Неожиданно императрицей овладевает страх, что под конец и её, также принадлежащую к баварскому семейству, может постигнуть это ужасное несчастье. Когда же во время беседы с Людвигом она находит его совершенно нормальным, то снова немного успокаивается.

Единичные случаи холеры, зарегистрированные в Офене, в конце октября заставляют Елизавету уехать, и она отправляется в свой любимый Гедель, где её ждёт охота верхом. В последнее время Елизавета сумела заразить этой страстью и своего мужа. Оба часами ездят верхом по лесам, окружающим замок. Но императрицу воодушевляет охота. Она чувствует себя в родной стихии и подчас торжествует, когда мужчины вокруг неё вылетают из седел, а она одна гордо преодолевает препятствия. Охота нелегка, и необходимо великолепно владеть искусством верховой езды. Причём чем отчаяннее скачешь, тем лучше. Франц Иосиф всегда получает точный отчёт: «Охота проходила на ипподроме, я ехала в карете, так что никаких неожиданностей (для успокоения высочайшей особы). Охота получилась прекрасная, лиса бежала перед нами, собаки следом, Холмс, Пишта и я скакали впереди, поэтому нам не было необходимости так гнать лошадей и мы имели возможность не спеша преодолевать многочисленные канавы...»

Когда в Геделе собираются на охоту, зрелище просто восхитительное. Прекрасные лошади и собаки, синее небо над головой, зелёные поля, пёстрая кавалькада всадников, мчащихся галопом. Все так возбуждены; среди мужчин в элегантных красных костюмах выделяется великолепная фигура императрицы в облегающем платье для верховой езды, изящная и гибкая, словно тростник, полная очарования и неподражаемого достоинства. Нередко с ней выезжает и Андраши. Он не менее других восхищен императрицей и в интимном письме Иде фон Ференци даёт волю своим чувствам: «Можете себе представить, какой восторг охватывает молодёжь, когда она видит её. Свои чувства они проявляют тем, что стараются ехать как можно ближе к ней – как дельфины сопровождают плывущий корабль, – и тут ничего нельзя поделать. Сначала манеру скакать рядом с ней взял Адальберт Кедлевих и никому не желал уступать своё место, но теперь он, кажется, заметил, что это место подобает занимать руководителю охоты. Вчера, когда мы возвращались домой, лил дождь. Мой фиакр случайно оказался рядом и я предложил его Их величествам. Его величество принял моё предложение, но только для королевы, и я имел счастье сопровождать её к поезду. Когда мы добрались туда, станция оказалась заполненной народом, ожидавшим Их величества. Представьте себе, какие у них стали лица, когда королева вышла со мной из фиакра, и я отправился провожать её в зал ожидания. Успокоились они лишь при виде императора и герцога Вильгельма, которые двигались следом за нами. Видите, в какого старика превратился ваш друг – ему даже доверяют сопровождать в ненастье прекрасных женщин! Впрочем, должен признаться, что долгий путь в темноте по ухабистой, тряской дороге мог поставить в щекотливое положение даже самого благоразумного отца семейства. Правда, поездка продолжалась всего несколько минут, так что ни Альберт Кеглевих, ни ваш друг Пишта не могли так быстро забыть, кого именно им доверили». Каждый раз после охоты у императрицы прекрасное настроение и она чрезвычайно мила со своим августейшим супругом, по-прежнему обожающим свою жену и старающимся при всяком удобном случае вырваться из Вены к ней в Геделе. Но едва она снова оказывается дома, снова сталкивается с кругом придворных, её хорошее настроение моментально исчезает.

В остальном Елизавета словно ребёнок, например, она не имеет ни малейшего представления о стоимости денег. 15 декабря 1872 года она совершает прогулку в Пешт. Неожиданно она спрашивает у Марии Фестетич:

   – У вас есть с собой деньги?

   – Конечно, Ваше величество.

   – Сколько?

   – Не слишком много, всего двадцать гульденов.

   – Да ведь это немало, – замечает Елизавета.

Она намеревается отправиться к Куглеру, всемирно известному кондитеру Пешта, чтобы купить сладостей для Валерии. Счастливая, что её не приметили, императрица является к кондитеру. Посетители магазина при виде Елизаветы едва не упали от удивления, а она радостно делает покупки, и, когда набирается большой пакет, спрашивает: