Текст книги "Избранное"

Автор книги: Эрвин Штритматтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)

– Всем по две кружки пива! – Он чокается с всадниками. – За вашу победу! За нашу победу!

Карле-с-гусиным-крылом отворачивается. Он не единоличник, он работает в МТС, а чалую кобылу вывел из конюшни тайком от отца. Он храбро проносится под аркой и, замахнувшись дубиной, ударяет по бочонку. Гремит туш: «Бум! Бум! Бум!» Бочонок раскачивается. Мертке хлопает в ладоши. Оле созерцает кроны лип.

Длинноногий вороной мерин Яна Буллерта так стремительно пролетает под аркой, словно спешит к себе в конюшню. Бум! Летит вниз первая клепка. Герта на своем аккордеоне исполняет туш и в честь отца.

С другой стороны луга спешит Карл Крюгер. Он подбегает к Оле и тащит его за собой:

– Наших бьют. Нам нужно подкрепление. Эх, Оле, будь я молод, как ты…

У Оле разыгрывается тщеславие:

– А ну, дайте мне лошадь.

Франц Буммель только этого и ждал:

– Бери мою. Сейчас мы им покажем, что такое настоящая лошадь.

И Оле одним махом вскакивает на Буммелеву арабку. Кобыла ставит уши торчком, косится, оценивает своего седока. Буммель бежит рядом.

– Поговори с ней, как с любимой женщиной, и она понесет тебя куда захочешь.

Кобыла несет Оле вокруг площади. Забыт праздник, забыт Крюгер, забыта Мертке. Высокая синева сентябрьского неба. Журавли летят. Оле мчится в босоногие времена своего пастушества.

И тут он замечает Буллерта. Оба молча скачут бок о бок. Взгляды их скрещиваются, как клинки. Ну, подожди, братишка, ну, подожди. Было время – мы вдвоем скакали на одном мерине.

Оле скачет за пожарный сарай. Там он дает лошади порезвиться и привыкнуть к всаднику. У Крюгера глаза стали как плошки, они ищут Оле. Неужели этот тип смылся?

А под аркой грохочут удары. И клепки падают, как переспелые яблоки. Серно верещит у стойки:

– А ну всыпьте им, а ну всыпьте!

Ян Буллерт скачет по третьему разу. Его мерин фыркает и вскидывает голову, словно хочет выхватить клепку зубами. Удар, бум-бум! Еще две клепки падают в траву. Днище качается. Его держит последняя клепка.

Остается самое трудное. Три всадника, один за другим, без толку колотят по днищу. Подлетает Оле. Он горячится, а кобыла спокойна. Ему даются три попытки.

Толстый Серно потчует музыкантов пивом. Духовой оркестр играет «Голубых драгунов». Оле спешивается.

– В чем дело?

– Под такие хулиганские песни я скакать не стану.

Карл Крюгер затыкает кулаком ближайший раструб.

– Теперь понятно?

Музыканты перестраиваются и начинают «Галоп фонарщика». Оле спокойно минует арку. Даже не шевельнув рукой. Смех. Разочарование.

– Оле, ты что?

– Я испытывал кобылу!..

– Он испытывал кобылу!..

Вторая попытка. Перед аркой Оле выпускает из рук поводья и дает кобыле шенкеля. Кобыла проносится под аркой, удара опять нет.

Девушки умолкают. Парни свистят, а Мертке дрожит. И Серно грохочет у стойки: «Партскачки!»

Третья попытка. Кобыла набирает скорость. Свободно висят поводья. И вдруг – гоп! – Оле взлетает на седло и стоя проносится под аркой.

– Иван! – орет Серно. – Казак, Иван! Ха-ха.

Оле взмахивает дубиной. Ну и удар! С шумом и треском разлетается последняя клепка… Днище летит в траву. Франц Буммель выбегает на поле с криком:

– Лошадка моя, лошадушка, мы выиграли!

Крики восторга, рукоплескания, Мертке мчится к Оле с венком.

– Прямо не верится.

Оле небрежно принимает венок из ее рук и надевает его на голову взмыленной кобыле.

– Я только хотел проверить, стар я или еще нет.

Разочарованная Мертке теребит свою блестящую косу. А что дальше? Крики ура, веселый гомон. Праздник идет своим чередом…

47

В сентябре за летним днем приходит весенняя ночь. Пыхтя, шныряют по садам ежи, причитает на опушке сыч.

Топают сапоги, шаркают выходные туфли, свиристит кларнет в танцзале. Из-за леса выглядывает полная луна – безжизненное лицо ухмыляющегося мудреца.

Посторонний человек, заглянувший на танцплощадку, почувствует себя как горожанин, заглянувший в улей. А у местных жителей наметанный взгляд пасечника: все в полном порядке.

Ранним вечером танцплощадка принадлежит молодежи. Людям посолиднее нужно сперва раскачаться и подмазать суставы.

Кооперативщики из «Цветущего поля» угощаются в помещении ферейна. Единоличники захватили трактир, а перебежчики знай себе снуют через линию фронта и повсюду собирают дань пивом и водкой. Выдвинутая Фридой идея сельской гармонии царит покамест только на танцплощадке.

Георг Шабер, деревенский брадобрей, взял на себя обязанности кельнера. Усердие его прямо пропорционально предполагаемой сумме чаевых. Осквернители межей из кооператива Оле Бинкопа для него посетители второго сорта. Смехота, да и только: они сидят и спорят, можно ли оплатить колбасу, лимонад, пиво и водку из культфонда или нельзя.

– Антон никогда бы этого не допустил. Антон стоял за настоящую культуру! – С какой стати Эмма Дюрр будет помалкивать? Она хочет зимой пойти на курсы агрономов. – Беда, если вы пропьете деньги на культуру. Пусть каждый сам раскошеливается. Мы ведь как-никак полумиллионщики!

Голосуют. Против – один. Мампе Горемыка.

Мампе удаляется, злобно ворча. Вечная политика, вечное голосование! Дожили – теперь даже выпивку утверждают большинством голосов!

Мампе вынюхивает, что делается в трактире. Там пахнет добрыми старыми временами: толстый Серно хохочет с бульканьем и присвистом и хлопает себя по ляжкам. Давненько он не бывал так весел, с тех самых пор, когда ловко продал на мясо трех коров.

– Братья по плугу и пашне! Хи-хи-хи! У судьбы припасено немало сюрпризов! Кое-кто еще вытаращит глаза! Выпьем по этому случаю!

Из дому Серно притащил любопытную штучку – стеклянный сапог сорок пятого размера. Сапог наполняют пивом. На стеклянном голенище выгравирована надпись. Но крестьяне ее не замечают. Серно шумно гогочет, когда к сапогу прикладывается Буллерт. И вслух читает надпись: «Королю урожая Серно. Союз молодых земледельцев. 1923».

Буллерт, так и не отхлебнув, передает сапог дальше по кругу, а сам подходит к стойке.

– Го-го-го, – изгиляется Серно. – Видали дурака? Ему всюду мерещатся гитлеровские сапоги.

Взмахом руки Серно подзывает Мампе Горемыку, который околачивается неподалеку.

– Поди сюда, свободный крестьянин и председательский холуй, окажи нам честь, выпей с нами.

Единоличное пиво, как и деньги, не пахнет. Мампе хватается за сапог. Серно вырывает сапог у него из рук. Ах, ах, пиво уж выдохлось. Серно не может обидеть своего гостя. Он набирает полный рот пива и сплевывает обратно в сапог. Опивки украсились водянистой пеной.

– Вот теперь пей, друг-колхозник!

Мампе Горемыка выплескивает опивки в одутловатое лицо Серно. А сапог швыряет оземь. Звенят осколки.

– Хватай его! – орет Серно. Никто не двигается с места. Не надо было так натягивать тетиву. Вот сидит король выпуска двадцать третьего года, король вымочен в пиве, изнутри и снаружи. Он отплевывается, отряхивает платье и больше не смеется.

А Мампе Горемыка бежит прямиком к своему ангелу-хранителю, к Герману Вейхельту. На Германе парадный костюм. Божье чадо, Мертке, его отутюжила. На лацкане поблескивают серп и молот.

Герман покупает Мампе две бутылки церковного вина. Разве спаситель на пиру в Кане Галилейской не потчевал всех вином?

В зале под густым облаком табачного дыма обливаются потом танцоры. Герта Буллерт смотрит на Зигеля, как на божество. Сил нет, до чего она счастлива: учитель Зигель, оказывается, тоже презирает новый модный танец швинг.Зигель вообще человек с принципами и танцует все танцы подряд в ритме танго.

И почти каждый раз поблескивает среди танцующих коса Мертке. За всю свою коротенькую жизнь она столько не танцевала. Ее наперебой приглашают то Карле-с-гусиным-крылом, то Вильм Хольтен.

Мертке ласкова со своими партнерами. Ее мышиные ушки так и горят. Но когда Карле замечает, что было бы недурно выйти и подышать свежим воздухом, Мертке говорит, что это не модно. Свежим воздухом она дышит каждый день. Сейчас полнолуние. Полнолуние она тоже видела сто раз. И кроме того, она уже приглашена на пять танцев вперед.

Карле-с-гусиным-крылом проводит рукой по своей новой прическе – стрижка бритвой. Уж не Хольтену ли обещала пальму эта птичница?

Крюгер и Оле сидят в углу комнаты ферейна. Они неплохо поработали сегодня: за трех новичков можно ручаться. Это Купке, Метке и Кальц. Для Оле всего важней Купке и Метке. Они его соседи по приозерным луговым участкам. И на их участках тоже есть мергель. А добыча мергеля сейчас главная забота Оле. И если все сладится, дело пойдет на широкую ногу. Вот выкопают картофель, Оле сам раздобудет тогда экскаватор – на Вуншгетрея, видно, надежда плоха.

Крюгер угощает новых кандидатов водкой и пивом. Жаль, Оле пьет не так, как положено. Каждую минуту срывается с места и бежит в зал. Что вытворяет Хольтен? Где пропадает птичница? Разве для членов кооператива место не здесь, не в этой комнате?

Крюгер напоминает ему о выпивке:

– Оставь молодежь в покое! Сам не был молодым, что ли?

Вряд ли это замечание утешит Оле. Как скакать, так он молодой, а тут…

Ладно, ладно, не о том речь, речь о человеческих душах! О пополнении кооператива.

Трубач в зале играет туш: приглашают дамы!

Парни уставились в свои кружки. Этот танец покажет, какой парень и какая девушка вместе уйдут с вечера.

Музыка заиграла. Девушки идут приглашать. Вильм Хольтен жалеет, что не вышел ростом. Тогда бы Мертке скорей углядела его в толпе мужчин.

Крюгер толкает Оле.

– Тебя приглашают.

Мертке в бледно-голубом платье стоит перед Оле. Нога за ногу выходит Оле из долгой зимы. Среди осени прямо в весну. Растаял снег. Поют птицы. Ручьи нашептывают сказки лугам.

48

Без малого десять. Рыбак Анкен входит в трактир. Рукава его выходного пиджака мокры. Он успел сгонять проверить верши.

– Эгей! – приветствуют его крестьяне-единоличники.

Анкен привел двух дам. Первая – его собственная жена. У нее остренький, любопытный носик, таким при желании можно сверлить дырки в заборе, утверждает Мампе Горемыка. У второй, что держится поодаль, губы намазаны фиолетовой помадой. Она с головы до бедер закутана в синюю хламиду.

Пиджак Серно за это время высох. И дух его воспарил. Он притягивает к себе закутанную незнакомку, как баран, распихивая трех мужчин.

– Пропустите даму!

Серно охоч до нежных заигрываний. Дома-то у него сплошь усохшая набожность.

– Присядь ко мне, дитя из дальних стран!

Дама с улыбкой подсаживается к Серно.

Свистом в два пальца Серно подзывает Шабера. Шабера нет. За двадцать марок чаевых Оле подрядил его обслуживать кооператив. Серно кивает Мишеру:

– Два пива!

А для дам заказывает майбергское яблочное вино по две марки пятьдесят пфеннигов бутылка.

В зале танцоры протирают подметки. Теперь пустилось в пляс и старшее поколение. Хульда Трампель оттаскивает мужа от стойки:

– Эвальд!

– Чего тебе?

– Пошли танцевать.

– Кха-кха, пошли, только не скачи так.

– Значит, не хочешь?

– Кха-кха, хочу, хочу!

Софи Буммель притоптывает, прихлопывает и смеется. Отчего же ей и не посмеяться! Зубы у нее теперь есть. Франц Буммель доверху полон яблочным вином. Он похлопывает жену, как лошадь по крупу.

– Молодец, лошадка, молодец! Мы выиграли!

Герта Буллерт нежно льнет к измятой рубахе Зигеля. И слушает. Ибо Зигель читает лекцию.

– Танцы – это культ! Во-первых, интересно, во-вторых, поучительно. У примитивных народов танец – своего рода первый шаг к размножению.

Герта вполне счастлива.

– Ах, как хорошо, когда так много знаешь!

Мампе приканчивает третью бутылку яблочного. Да и Герман что-то начал покачиваться в такт музыке.

– А Иисус танцевал в Кане Галилейской?

– Было дело, но только вальс. – Мампе вычитал это в какой-то масонской брошюрке.

Герман приглашает фрау Штамм. Она даже больше чем мадонна. Этот пробор! Эта милая, непорочная улыбка!

Но всех счастливей третья пара – Оле и Мертке. Они танцуют вместе уже десятый танец. Не говоря друг другу ни слова. Да и о чем говорить? Мертке выбрала Оле. Танцем они убивают сомнения. Они пожимают друг другу руки и этим пожатием говорят все, что чувствовали и чувствуют сейчас:

«Я напрасно обидела тебя».

«Я не помню обиды».

«Это было летом».

«Лето сейчас».

«Какой ты молодой, ты моложе всех».

«Какая ты хорошая, ты лучше всех».

Готгельф Мишер тащит к эстраде пиво и водку. Пусть музыканты пропустят глоток. Трубач исполняет туш. Заказной вальс. «В честь того, кто подносит нам щедрой рукой». Подносит Серно.

Молодежь становится в круг. Хлопает, потеет, топает и приплясывает. Оле с Мертке отходят в сторону. Пусть все, кому охота, почтят Серно. Оле этого делать не станет.

И вот в зал является толстый Серно. Он снял пиджак. На руке у него повисла незнакомка – туфли на гвоздиках, чулки без шва, платье с глубоким вырезом на спине, подсиненные волосы похожи на линялую рубашку. Музыканты вскинули трубы. Серно выходит в круг. Он танцует вальс – круг налево, налево, налево…

На выбритом черепе Оле поблескивают капельки пота. Улыбка сбегает с его лица. Он стоит и не сводит глаз, женщина в синем… Где он видел эту спину? Эти чуть развернутые наружу ступни? В зале шепоток. Ветерком перебегает по залу имя – из уст в уста. Сотни взглядов устремлены на Оле. Это его жена танцует вальс. Озноб сотрясает Оле.

Аннгрет видит, что Оле стоит рядом с Мертке, и, оставив своего партнера, идет к нему.

– Нет, – кричит Оле. – Нет, нет!

По залу идет прежняя его жизнь, прежняя жизнь идет на высоких гвоздиках. Оле наклоняется к Мертке и крепко ее обнимает. «Спаси меня, Мертке, спаси!»

49

Аннгрет прибыла в деревню за два дня до праздника урожая. Брат встретил ее в рыбацком домишке меж двух озер.

– Зачем пожаловала, сестрица?

Сестрица приехала из-за судебного разбирательства.

Аннгрет одаривает детей бананами. Желтые приторные колбаски из-за океана. Брату она привезла западные сигары, черные, как кровяная колбаса, и в серебряной обертке: обертка с тропиками, обертка с пустыней, обертка с джунглями.

Жена Анкена получила маленькую коробочку пестрей павлина снаружи, дороже золота внутри. Она сорвала крышку.

– Ах, ко-офе! Кофе и у нас есть.

Аннгрет обиженно:

– Не думаю. Это экстра-кофе. Кофе, действующий по-западному – не только на голову, но и на душу. Незабываемые ощущения!

Аннгрет сновала по дому и по саду. Ах, какие низкие комнаты! Какие голые деревья! Она привыкла к другим садам, где полно травы.

– А если трава перерастет, мне велят ее подрезать.

– Ты, значит, там в услужении?

– Ну конечно, я резала электричеством. А потом выбрасывала.

– Что выбрасывала, сено?

– На Западе оно не нужно.

Странно, брат ее никогда бы с этим не свыкся.

Целый день Аннгрет болтает и бахвалится. Вечером идет к Серно – передать ему привет от Рамша.

– От Рамша?

– Он скоро вернется. – Указание из-за океана. Межконтинентальные решения.

– Больше этот обманщик ничего не передавал?

Наступил праздник урожая. Аннгрет пошла с братом на танцы. Надо же на людей посмотреть и себя показать.

Прошел месяц. Аннгрет без дела слонялась по деревне, всегда разряженная, мягкие руки намазаны пахучим кремом.

– А тебе не пора назад? – тревожился Анкен.

Нет, Аннгрет решила еще подзадержаться.

Анкен опасался неприятностей. Государство зорко следит за подозрительными западными штучками.

– Ехала бы ты с богом.

Аннгрет не уезжала. Вечером она даже пошла на деревню к Серно. Она забыла передать ему еще кое-что. И начала отсчитывать бумажки перед изумленным толстяком.

– За машину, ты ведь помнишь.

Рамш за железным занавесомместа себе не находил, когда узнал, что у Серно конфисковали машину. Пусть это будет возмещением убытков.

Серно чуть снова не обратился к богу.

– Есть еще братья во Христе!

Час был поздний. Тощая жена Серно зевала, распяливая рот, как печную топку. Но можно ли оставить мужа и гостью вдвоем? Аннгрет только и знает, что подмигивать. А Серно уже вышел из-под божьей опеки.

– Ах, Запад, Запад! Там ведь тоже по-всякому живут! – Какая-то тайная думка есть у Аннгрет.

– Давай выкладывай!

У брата так тесно – жена, дети, и рыбой воняет.

Серно ощупывает деньги в кармане. Ладно, пусть Аннгрет перебирается к ним.

Фрида Симсон вызвала Аннгрет к себе:

– У тебя виза еще не истекла?

– Ах, нет! – И вообще не хочет ли Фрида хоть немножечко ее выслушать? Аннгрет рассказывает длинную историю, пропитанную слезами, приправленную чувствами. Она делает Фриду поверенной своих тайн. Secret, конечно! Фрида обещает молчать! И курит от возбуждения сигарету за сигаретой. На нее оказывали идеологический нажим. Теперь с этим покончено.

Аннгрет расхаживает по деревне в ослепительном западном ореоле. Она охотно заводит разговоры с местными сплетницами и охотно отвечает на их расспросы.

Аннгрет наносит визит семейству Тимпе. Не пугайтесь, мои дорогие, ее привели сюда воспоминания. Ведь когда-то она жила в этом доме.

Аннгрет одаривает детей:

– Увы, увы, местные конфеты! – Не могла же она мешками тащить через границу западные сласти.

Она ходит по комнатам.

– Здесь стоял мой буфет. Там – пианино. Кстати, а где оно сейчас?

Они с Тимпе курят американские сигареты. Последняя пачка из ее запасов. Недоверчивость Тимпе уносится вместе с голубым дымком сигареты.

– А как живут скотники на Западе?

– Как в раю! У коров вымя до полу.

– Почасовая оплата или участие в прибылях?

Аннгрет, не растерявшись:

– Шесть марок в час.

– А жилье?

– С ванной и уборной.

Аннгрет уходит. Накрашенная, раздушенная! Тимпе в полном восхищении:

– Ну и бабец! Не диво, что она бросила этого быка Оле.

Как-то раз Серно задает Аннгрет неожиданный вопрос:

– А что там поделывает Рамш? Не вижу я, чтоб он тебе писал.

Но теперь Аннгрет врет уже без всякого повода. Одна ложь влечет за собой другую. Письма от Рамша? Такого уговора у них не было. У нее здесь свои дела. Рамш не станет ее компрометировать. Gentlemanlike. [78]78
  Как джентльмен (англ.).


[Закрыть]

50

Когда Аннгрет последовала за Рамшем на Запад, она убедилась, что дела у него на мази и без магазина, и без конторы, и без лесопильни. Встречи в маленьких кафе и пивнушках. Бумаги в яично-желтых папках. Явное и тайное участие в предприятиях.

Без особой радости встретил он жену Оле:

– Хелло, Аннгрет. I am glad. [79]79
  Я рад (англ.).


[Закрыть]

Он взял ее по старой памяти, но без клятв и любовных восторгов. Он взял и ее деньги, деньги с пропавшей сберкнижки Оле.

Аннгрет поселилась в отеле. Наличность быстро таяла.

– Тебе надо подыскать какой-нибудь job, – сказал Рамш.

А что это такое?

Просто-напросто работа.

Аннгрет нашла себе крестьянскую работу. Другой она не была обучена. Она полола сорняки в садоводствах (было время, когда Софи Буммель полола для Аннгрет). Она поливала грядки, собирала овощи. И снимала угол у хозяев.

О том ли она мечтала? Рамш показывался редко: дела, дела! Как-то она пришла к нему в воскресенье. Он лежал на диване, окруженный густым облаком винного перегара. Лоб недоучившегося медика уперся в стену неудач, и медик задумался о прошлом.

– Скажи-ка, сколько коров стояло у меня в хлеву?

– Пятнадцать, а то и двадцать. – Аннгрет пришлись по сердцу разговоры о родине.

– Этот красный Дюрр – как он погиб?

Аннгрет промолчала.

Рамш соскочил с дивана.

– Можешь ты поручиться, что я не провороню дела своей жизни?

Аннгрет думала совсем о другом.

– Я помню, повсюду лежал глубокий снег, и я поехала к тебе в санях. А муж тогда болел…

Рамш расхохотался как безумный.

– Да-да, это получилось неплохо, goddam!

Ох уж эта западная страна чудес! Все люди здесь охотники. Все охотятся за счастьем. Юлиан тоже нашел дело по себе. И ухватился за него. Дело это называлось «хула-хуп». Круглая штука, детский обруч из пластмассы. В него влезают и, непристойно подтолкнув его животом, заставляют вращаться. Машинное производство. Рамш – сначала тайный, потом официальный пайщик. «Хула-хуп тебя спасет. Ешь до отвала – фигура сохранится. Рекомендуем тем, кто склонен к полноте. Порадуй свою печень. Хула-хуп сохранит тебе фигуру». Давняя любовь Рамша к медицине ожила в этих проспектах. Дело пошло. Да здравствует медицина!

В Аннгрет затеплилась надежда. Проснулась расчетливая крестьянка. Она потребовала, чтобы Рамш вернул ей деньги, которые она ему дала взаймы. Рамш рассвирепел: что за мелочные счеты! Деньги плодовиты, как мыши. Неужто лучше им сгнить в чулке у Аннгрет?

Чуть не за ночь выросла вилла. Машина, шофер, кухарка. Для представительства. Юлиан возглавляет наступление хула-хупов. Филиал в Западном Берлине. Натиск хула-хупов на Зону. Про животы и печень уже ни слова. «Вперед, к прогрессу! Хула – новый вид массового спорта!»

Аннгрет была непреклонна. Если уж для любви никак не остается времени, подавайте ей денежки. Рамш милостиво принял ее. Он распахнул перед ней всю роскошь нувориша.

– Вот куда пошли твои деньги.

Что правда, то правда, Аннгрет и сама это видела: белая вилла, стеклянные стены, гипсовый Гёте; в саду – цветы, искусственное дождевание, гараж с пандусом и рашпер под деревьями.

Чего же тебе еще, Аннгрет? Это вы не подумавши спрашиваете, недогадливые люди! Несмотря на домашний бар и стиральную машину, Аннгрет так и осталась батрачкой. Рамш домой почти не показывался: бизнес, бизнес! Быть бизнесменом – значит создавать потребности. Зона как будто клюнула. Хула-хуп – политическое орудие.

Ну, а когда Юлиан возвращался домой, чем была для него Аннгрет? Хозяйка дома, гипсовая хозяйка, как Гёте в саду. Молодые дамы надолго застревали в салоне у Рамша. Это манекенщицы – такое он дал ей объяснение. Секс помогает завоевывать новую клиентуру. Дамы крутили обруч вокруг своих обнаженных талий. Юлиан оценивал фигуру, шик и шарм.

Аннгрет решилась на последнюю попытку. Она купила золотые кольца. Юлиан глянул мельком: хула-хуп для пальцев? Ну нет, это попахивает свадьбой и восточными штучками. А свободный человек свободного мира живет свободно. We live in western and modern times! [80]80
  Мы живем по-западному и по-современному! (англ.)


[Закрыть]

– Говори хоть по-немецки, скотина! – Еще раз ожила в ней гордая дочь рыбака.

Шрамы студенческих лет перекосились в усмешке:

– А кстати, у тебя есть законный муж в Восточной зоне.

И Аннгрет осталась ни с чем. Она возненавидела пестрые обручи. Ее тошнило при одном взгляде на них.

Тут-то и пришло письмо от адвоката. Аннгрет несколько раз перечитала его не без тайной грусти. Ей вспомнилось Коровье озеро, залитое солнцем озеро в лесу.

51

Середина ноября. Туманные рассветы уже отдают серостью заморозков. К полудню тусклые капли свисают с голых ветвей. Журавли улетели на юг. Лебеди кружат над туманными озерами. Стаи диких уток галдят в сухих камышах.

А для Оле сейчас весна. Запоздалая весна. Сердце так и стучит. Его подстегивает жажда действий. Ночь после праздника урожая переродила его: чуть не семьдесят поцелуев в сентябрьском лесу. Забытые радости – ласковые девичьи руки. Словно вихрь, теплый и озорной, закружила его любовь. Оттаяли замерзшие желания. Преображенный Оле держался с полным самообладанием, но в нем бушевала радость, как в пору юношеского расцвета.

В октябре он столкнулся с Аннгрет. Он чувствовал себя неуязвимым, он не свернул с дороги.

Аннгрет стояла на высоченных каблуках среди опавшей листвы, вознесенная над грязью и гнилью деревенской улицы. Орхидея среди ромашек. Сверкая синими волосами и ресницами, взглянула она на Оле. И подмигнула правым глазом. Ну совершенно по-городскому. Это подмигивание означало: «Мы, кажется, знакомы».

Оле не растерялся.

– День добрый, – сказал он.

– Привет, – отозвалась Аннгрет. – Вопрос один: Как относишься к этому ты?

Оле не понял, о чем она говорит.

– А разве адвокат не поставил тебя в известность? – И Аннгрет еще раз подмигнула.

– Всего доброго, – ответил Оле и ушел.

– Адью, – сказала Аннгрет.

Оле поехал к адвокату. Ну как?

А вот как: Аннгрет не дает согласия на развод.

Оле принял это известие спокойно. Он даже не опечалился. Он засмеялся, большой ребенок. Вчера вечером он узнал неслыханно важную новость. Они сидели в комнате у Мертке и толковали о коровах, о цыплятах, о приближении весны. Мертке вдруг улыбнулась непонятно чему:

– А что будет с нашим цыпленком?

Оле просто ошалел от радости.

– Ой, как здорово! – И умчался прочь. Он не мог усидеть на месте. Но он не стал плести колыбельку, как тогда. Сейчас весь мир был колыбелью. И Оле торопился не позже чем к лету весь его перестроить – для сына.

Взять, к примеру, шведских коров. После уборки урожая Оле велел выгнать их на пастбища. Обещанные районом корма так и не поступили. Подозрения Оле росли день ото дня. Он посоветовался с правлением – с Эммой, Крюгером, Либшером.

Эмма-малявка предостерегала:

– Не полагайтесь на посулы начальства.

Крюгер кивнул:

– Свистать всех наверх, избегнуть самого страшного. Спасти скотину «Цветущего поля» от голодухи.

Удвоили посевную площадь за счет жнивья. Засеяли ее люпином и подсолнухом. Как по заказу выпали необходимые поздние дожди. Потянулись из земли всходы. Но в сентябре подсушило. Золотая осень. Золотая, только не для «Цветущего поля». Люди с тревогой поглядывали на всходы. Человечество бурно покоряет звезды, а предсказание погоды, как и прежде, – дело случая.

Словом, посевы по жнивью дали скудный урожай. Радоваться нечему. Ну что ж, ворошили и перетряхивали каждую травинку. Создали хоть какую-никакую загородку против голода. А что будет, если Вуншгетрей не сдержит слова?

С бывшего Рамшева подворья Оле вывез обветшалый хлев. Он гонял по всей округе, добывая известь и цемент. Келле-каменщику с его бригадой поручили расширить скотный двор кооператива.

Уже расчистили строительную площадку, а райотдел взял да и не утвердил проект. Оле помчался в город.

– Чего вы канителите? Осень на дворе. Надо спешить с коровником.

– А вам не нужен коровник.

– Это кто сказал?

– Краусхар.

Оле врывается к Краусхару:

– Ты чего лезешь не в свое дело?

Краусхар, с высоты своего трона:

– У вас есть открытый коровник.

– Значит, оставить племенной скот на морозе?

– Не твое дело указывать государству.

Оле проглотил вертевшийся на языке ответ и ушел.

Дома посоветовался с Келле. Вместе они составили план. Начали. И без того сколько погожих дней упущено!

Оле затеял лично подносить на леса строительный камень. Его радость искала выхода.

А Мертке? Вы когда-нибудь видели ее такой, как сейчас? Она не ходит, она летает по дорогам. И по-прежнему приветлива со всеми. Она готовит птичий двор к зиме, законопачивает каждую щель, через которую ненароком может залететь ветерок. Она намешивает корм и сама его пробует. И подбавляет моркови. И в ненастные дни ноября выманивает у своих курочек яички с ярким по-весеннему желтком. Она расцвечивает свою работу песенками:

 
Гнездись скорее, белый гусь!
Заря – в любом оконце.
Ушла зимы студеной грусть,
И пригревает солнце.
Вон пчелы над цветком гудят.
Стреми ж полет высокий —
Пусть желтый выводок гусят
– Весна! – галдит в осоке…
 

Так, значит, для Мертке сейчас весна? Уж вы поверьте ей, товарищи. Весна для нее, как и для Оле, началась в облетающем сентябрьском лесу.

Мягок был мох. Золотые листья падали с деревьев. Огнем жгли поцелуи. Ах, как близок был ей Оле. Близок – и все же недостаточно. Робость и стыд спадали, как изношенное платье. Великая пора любви, когда в каждой мысли бьется твое сердце!

Мертке обнимает матушку Нитнагель, свою наперсницу.

– А ты полюбила бы Оле, если бы он этого захотел?

Матушка Нитнагель улыбается.

– А если бы он тебе сказал: ты должна стать моей женой?

Матушка Нитнагель улыбается.

– А если бы он тебе сказал: не дай мне замерзнуть?

Матушка Нитнагель плачет.

А Мертке ходит окутанная плащом любви. Она заглядывает на строительную площадку и одаривает усталых каменщиков яблоками. Подручный Оле Бинкоп получает самое красное яблоко и в придачу шлепок по кожаной фуражке.

Она пляшет на деревенских улицах, невеста в золотых туфельках любви. Притаясь позади запотевших ноябрьских окон, злые феи прядут свою пряжу. Тощая фрау Серно сплевывает в горшок с цикламеном.

– Ни стыда, ни совести у этих коммунистических девок.

Фрида Симсон поворачивается к ней спиной и внимательно изучает объявления собственного производства.

Фрейлейн Данке из кооперативной лавки остерегает Мертке:

– Что до меня, я уже здорово обожглась на этой самой любви. И будь я на вашем месте, я не рискнула бы…

Всего труднее сладить с Эммой Дюрр.

– Ты бы все-таки подумала! Оле вполне мог быть твоим отцом.

– Он мой муж.

– Подожди чуток, он устанет и согнется в три погибели.

– Я буду любить его и не дам ему состариться.

– На мой вкус, он малость волосат.

– Я люблю его таким, как он есть.

– Здесь его жена.

Мертке глубже закутывается в сотканный любовью плащ:

– Я – его жена.

52

За ночь подмерзли лужи на дорогах. Миллиарды ледяных иголок плавают в озере. Луговая трава прихвачена морозом. Мампе должен пригнать шведских коров с пастбища.

Великое спасибо Келле и его бригаде! Стоит капитальный коровник, крытый разномастной черепицей. Оле собирал ее с бору да с сосенки. Красоты особой нет, зато коровам будет вольготно.

Если вдуматься, шведских коров Оле навязали почти силой. И все же он заботится о них. На то он и Оле Бинкоп. Да здравствует жизнь! Теперь ему надо уезжать, но для начала он хочет поглядеть размещенное на зиму стадо. Широкогрудые, приземистые коровы. Ох и хороши на племя! Три из них стельные.

Всего через год Оле возьмет сына на руки и гордо пройдется с ним по коровнику. Одна мечта сбылась, один памятник сохранится – прекрасное стадо.

Хлопает дверь. В дверях Тимпе. Требовательным голосом:

– А где корма для шведской скотины?

Ни слова беспартийному Тимпе о том, как не сдержал свое слово член партии Вуншгетрей.

– Концентраты и сено из наших запасов!

Тимпе скалит зубы.

– Это на первое время. – Он иронически поводит носом.

Ватник, ватные штаны, валенки, ушанка, полный рюкзак – эдаким медведем вваливается Оле на птичий двор. Матушка Нитнагель тактично склоняется над кормушкой.

Прощание с Мертке по всем правилам.

Три поцелуя под аккомпанемент несушек и шлепок в придачу.

– Береги сына.

И Оле уходит в путь-дорогу, словно герой из сказки. Он хочет отыскать железного великана, который поможет ему добыть корма для «Цветущего поля». Стрекочет дряхлый мотоцикл. От морозного ветра заиндевели края шапки.

В окружном центре, в лабиринтах учреждений и управлений, ищет Оле железного великана.

– Экскаватор! И как можно скорее!

Стражи железного великана глядят удивленно:

– Это не от нас зависит.

Вверх по лестницам, вниз по лестницам, из двери в дверь, из двери в дверь.

– Мне нужен экскаватор.

– Это не от нас зависит.

Зависит, зависит, ни от кого ничего не зависит. А от кого же зависит, черт подери?

Учреждения закрываются. Дня не хватило. Не пойти ли к окружному секретарю? Найдется ли у него время выслушивать особые пожелания? Сколько таких кооперативов в округе? Сколько особых пожеланий? Вот ведь черт подери! Оле сам активист, он знает в этом толк!