Текст книги "Избранное"

Автор книги: Эрвин Штритматтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц)

Война разлучила Вильма и золотисто-русую девочку, но они порешили непременно отыскать друг друга после войны и – как дети из сказки, которые верят в гибель огнедышащего дракона, – встретиться через год после войны, двадцатого августа, в восемь часов вечера на Рыночной площади в Веймаре.

Прошел год после войны, прошло и два. Они не встретились. Не мог же Вильм из русского плена сгонять в Веймар на свидание!

Наконец он вернулся домой. С опозданием на два года. Три лета подряд двадцатого августа в восемь часов вечера он ждал на условленном месте. Но русоволосая девушка не приходила. На четвертое лето Вильма не выпустила из-под стражи Фрида Симсон. Теперь он решил еще раз попытать счастья. Уж коли слово дано, надо его держать.

И на пятое лето ровно в восемь с первым ударом часов на Рыночной площади появилась маленькая женщина. Она вела за руки двух детей – мальчика и девочку. Фигура у нее была чуть расплывшаяся, а волосы подкрашенные и с рыжеватым отливом. Вильм глядел на женщину и считал удары часов.

– Мама, чего этот дядя так смотрит? – донесся до него с тротуара голос мальчика.

Маленькая женщина остановилась.

– Ждет кого-то.

– Кого?

– Не знаю.

Это был голос русоволосой девушки. Вильм окаменел и стоял недвижный, как монумент справа от него.

11

Когда перспективный кадр – товарищ Вуншгетрей – сменил Карла Крюгера, последний обнаружил, что у него куча свободного времени. На что его тратить, куда расходовать? С утра до вечера сидеть на скамейке в сквере с другими пенсионерами, попыхивать трубочкой и поклевывать воспоминания, как старый кенар печенье?

Жена подсунула ему все прохудившиеся кастрюли. Крюгер их запаял. На другой день объявился сломанный стул и стол, в котором заедало ящик; Крюгер что подклеил, что подстругал. А потом дала течь большая лохань, которая еще накануне была целехонька. Крюгер даже удивился.

– Ты нарочно ее продырявила, что ли?

Жена покраснела как школьница. Она хотела облегчить своему Карлу переход в стан пенсионеров, но все поломки и недоделки в запущенном хозяйстве вскоре были исправлены и устранены. Тогда сфера деятельности Крюгера расширилась: он перекопал и разрыхлил палисадник перед домом, починил тротуар вдоль забора, залил выбитые морозом трещины в асфальте, помог городским рабочим подрезать деревья и кусты – словом, незаметно для себя снова очутился в гуще дел. Он обошел дворы городских магазинов, убрал оттуда пустые ящики и бутылки, вывел крыс и мышей.

Некоторые товарищи снисходительно посмеивались, видя, как бывший секретарь воюет с мусором и эдаким пролетарием бродит по городу в грязном комбинезоне.

– Карл, да уймись же наконец! Ты себя изводишь.

Крюгер улыбался своей обычной улыбкой.

– Разве член партии может сидеть без дела?

Товарищи вздыхали:

– Крюгер у нас оригинал.

И звучало это так, словно оригинальные люди – болезнь нашего века. Взять хотя бы нашумевшую историю с саркофагом на рыночной площади. Будь на то воля Крюгера, чугунное подобие королевской гробницы давно бы забылось здешними жителями, на его месте стоял бы павильон для пассажиров зеленого пригородного автобуса, так называемой «лягушки». Еще в ту пору, когда Крюгер только осваивался с должностью районного секретаря, взгляд его упал на эту гробницу.

– Для чего нам гроб посреди рыночной площади? – спрашивал он. – Мало мы, что ли, навидались гробов с тридцать третьего по сорок пятый?

Бургомистр поддержал его.

– И железо нам пригодится. Долой надгробие.

В один прекрасный день городские рабочие, вооруженные кузнечными молотами, явились на площадь. Дантист Циттер видел это своими глазами. Он как раз смотрел в окно, дожидаясь, пока затвердеет гипсовый слепок для протеза. Увидев, как рабочие разбирают чугунную решетку, дантист вскричал:

– Они хотят надругаться над творением Шинкеля!

Культурбунд всполошился. Оказавшись лицом к лицу с толпой разъяренных культуртрегеров, Карл Крюгер поскреб в затылке.

– Ну откуда я знал, что надгробие делал Шинкель? Всего на свете ни один человек не знает. А металлолом нам нужен.

Это происшествие многому научило Крюгера. В недолгие часы, отведенные для сна, он начал читать книги по изобразительному искусству. Он даже сходил тайком на кладбище, осмотрел скульптуры и высказался следующим образом:

– Брак, сплошной брак. Качество – это всегда качество, все равно – на фабрике или в искусстве, для рабочих или для королей.

Время шло, и настал день, когда Крюгер уже с гордостью показывал гостям памятник на рыночной площади:

– Работа Шинкеля! А вы небось и не подозревали?

Люди умиленно улыбались, читая надпись на постаменте: «О, горе, горе, нет ее…» Карл Крюгер посмеивался при мысли о том, как печально могла кончиться эта история. На то, чтобы посмеяться всласть, у него не хватило времени: каждый день требовал новых решений.

Многие осуждали крюгеровские методы работы. Он принимал посетителей в любое время дня и ночи.

– Раз человек идет ко мне, значит, его уж совсем приперло, – говаривал Крюгер.

Петли, на которых висела дверь его кабинета, раскалялись за день. Но Крюгер нашел выход и спрятал за томами марксистской литературы баночку с машинным маслом. Как бывший кучер, он не мог допустить, чтобы колеса скрипели и железо терлось о железо.

Когда Крюгеру очень уж не хотелось сидеть на бюро, он брал свою шапку и ретировался через боковую дверь, не поставив в известность секретаршу. Ну куда это годится?

Что же, Крюгер прерывал работу и уходил на прогулку? Как бы не так! К примеру, рухнула стена какой-то новостройки. Точнее говоря, городского холодильника.

Крюгер вскакивал на свой велосипед. От велосипеда он тоже не сумел отвыкнуть: «Надо же заниматься хоть каким-то спортом!» И ехал на кирпичный завод.

– Кирпича вы выпускаете много, друзья мои, да плохой он у вас.

– Ишь ты, какой умный! – Рабочие тотчас предложили выпускать мало кирпичей, но зато хорошего качества. Устраивает?

Крюгер требовал много кирпичей и хорошего качества, но как отыскать дорогу к этим заоблачным высотам?

– Вот ты районный секретарь? – сказал один парень. – А много ли ты смыслишь в кирпичах?

Крюгер свистнул.

– Знаешь, сынок, старому кучеру не надо микроскопа, чтобы разобраться в кирпичах. А ну, клади руки на стол.

Парень послушался его, как родного отца. Крюгер тоже положил руки на стол.

– Теперь скажи, через чьи руки прошло больше камня? Конкурсный вопрос, или тест, чтобы уж совсем по-американски. На размышление дается пять минут.

Через минуту-другую парень уже хлопнул Крюгера по ладоням, как бы прося у него прощения.

– Валяй дальше.

– Спасибо, что разрешил.

Смех. Крюгер одержал победу.

Но порой перед Крюгером вставали вопросы, на которые сразу и не ответишь. В таких случаях он просил:

– Подожди до утра, авось мне приснится ответ.

Но это говорилось только для красного словца. На деле Крюгер поступал как раз наоборот. Он всю ночь читал в поисках ответа или советовался по телефону с каким-нибудь специалистом.

Могло ли такое поведение не пошатнуть авторитет районного секретаря? Советоваться по телефону со специалистами – это же срамота! Мало того что Крюгер дал крестьянам полную волю в вопросе яровизации семян, специалисты довели его до грубейшей недооценки такого жизненно важного вопроса, как квадратно-гнездовой способ посадки картофеля.

– По мне, сажайте хоть треугольником, был бы урожай хорош! – говаривал Крюгер и непреклонно держался этого принципа.

Как прикажете такое расценивать? Не пахнет ли это чистейшей воды анархией, чтобы не сказать враждебностью к Советскому Союзу?

Так или иначе, но эти завихрения привели к тому, что Крюгера потихоньку да полегоньку выпихнули на пенсию.

– Ты, Карл, свое отработал, теперь отдохни.

И товарищи, которые снова встречали Крюгера в рабочем комбинезоне и видели, как он проводит политику вмешательства, только вздыхали:

– Ничего не попишешь, оригинал, так оригиналом и помрет.

А Крюгер и в ус не дул. Он довольно уже поразмыслил над тем, в чем же проявлялась его, так сказать, старческая слабость и его ошибки. Время шло. Травопольная система, мичуринские сады, яровизация и квадратно-гнездовой способ выходили из моды. Может быть, Крюгера напрасно записали в старики?

Тем временем Крюгер занялся базаром. Если же там нечего было делать и некому помогать, он отправлялся в ту часть рынка, где теснились кони и телеги. Вдыхал привычный запах конского пота, заглядывал коням в зубы.

– Ты уж в годах, старина, веди себя благоразумно. – Он осматривал подковы и, если находил в них какой-нибудь изъян, бранил хозяина и вместе с ним отправлялся к кузнецу.

Как мы уже знаем, товарищи, именно здесь Крюгер встретил однажды Оле Бинкопа, когда тот продавал свой жениховский костюм. После этой встречи Оле и его необычная затея уже не выходили у Крюгера из головы. Да, такое дело было ему по вкусу.

12

Стояло благоуханное майское утро, ибо ночью прошел небольшой дождь. Дождь в мае – к урожаю. В садах Блюменау на вскопанные грядки падали лепестки с цветущих деревьев, и зеленые побеги салата проглядывали из-под цветочного снега. В пять часов утра, завидев впереди человека, Крюгер соскочил на меже с велосипеда. Это был божий человек, и звали его, как выяснилось, Герман Вейхельт.

Крюгер дотронулся до своей видавшей виды шляпы, Вейхельт – до своей лыжной шапочки, и в одном случае это означало «доброе утро», в другом – «бог в помощь». Разговаривать Вейхельт не собирался. Он вымерял шагами густоту всходов на картофельном поле, как это делал веков двадцать назад его библейский предок Авель.

– Это твое поле? – осведомился Крюгер.

– С божьей помощью мое и не мое.

– Что-то не пойму.

– Я работаю в общине справедливых.

Далее Крюгер узнал, что община справедливых с помощью божьей – и председателевой – насчитывает семь членов. На сведения Герман не скупился. Возглавляет общину господь бог. Оле Бинкоп разве что заместитель директора, он и думать не думает о господе боге, но выполняет, сам того не ведая, все его веления.

– Блаженны чистые сердцем, ибо они бога узрят.

Поистине любопытные сведения!

– А ты знаешь, кто я? – спросил Крюгер у божьего человека.

– А кем ты можешь быть? Брат человеческий из мирских властей.

– А ты церковные власти знаешь?

– Нет, пастор Ханнеман – это не ты.

– Спасибо за сведения.

– Не за что. Господь с тобой!

И Крюгер пошел дальше, потому что увидел другого человека, который вел по луговой дороге лошадь. Белая эта лошадь словно парила в голубых майских далях.

В бытность свою кучером Крюгер мечтал о такой вот лошадке, но в ту пору его желания ничего не значили. Лошадей выбирал хозяин, сообразуясь только со своей выгодой. И потому Крюгер ездил на так называемых одрах.

Кобылка заржала при виде божьего человека на картофельном поле и пошла дальше, словно запряженная в квадригу римского бога, во всяком случае, так подумал Крюгер, начитавшийся в свое время книг по истории искусства.

– Вот это да!

Перед бывшим секретарем встал наболевший вопрос: имеет ли право человек, по горло занятый переустройством мира, благоговейно созерцать красоту одной-единственной твари и тратить на это свое время?

Крюгер направился к человеку, который вел кобылу.

– Твоя лошадка?

Франц Буммель снял шапку и положил ее на согнутую руку – как перед бароном.

– Честь имею. Моя лошадка.

– Чистокровка?

– Арабская и выезжена как надо. Прошу прощения.

– Надень шапку-то.

– Я человек вежливый.

– А ты знаешь меня?

– Вы, безусловно, не первый игрок в скат по нашему району, а скорей всего какая-нибудь партийная шишка, прошу прощения.

Из дальнейшей беседы Крюгер узнал, что Франц Буммель является членом все той же общины, работающей без членских взносов, но вполне удовлетворительно. Буммель, к примеру, даже получил от председателя новый костюм.

– Об исподнем каждый должен пока заботиться сам, но со временем, прошу прощенья, наш председатель утрясет и этот вопрос. – Если можно в чем-нибудь упрекнуть этот крестьянский союз, то разве что в недостатке внимания к лошадям.

Крюгер снова вскочил на велосипед и поехал искать председателя. Отличную, надо полагать, общину создал тут его друг и товарищ по партии.

Оле и его верный оруженосец Вильм Хольтен мастерили гнезда для несушек. Крюгер соскочил с велосипеда, споткнулся о рубанок и, забыв поздороваться, сразу обрушился на Оле:

– Деревенская беднота сгрудилась на одном пятачке. Это у тебя называется кооператив!

Но у Оле был хороший день, и он лучился кротостью, как барашки облачков на майском небе.

– Наш капитал не поддается исчислению: это четырнадцать работающих рук, это бездна ценных идей – и все совершенно задаром, из эфира, так сказать.

Что уж тут говорить о поведении рядовых членов, если сам председатель толкует об эфире и прочих незримых предметах. Вдруг Оле помрачнел.

– А тебе какое до нас дело?

– Хочу вступить в ваш кооператив.

– Шутил бы ты лучше свои шутки в городе.

Энергичный, чтоб не сказать больше, обмен мнениями ознаменовал вступление Крюгера в «Цветущее поле».

Быть может, он принес в кооператив крупные денежные суммы? Нет. Зато он принес политически мыслящую голову, а это кое-чего да стоит.

Например, он завербовал в «Цветущее поле» переселенца Марандта и члена партии Карла Либшера. Что до Либшера, то ничего не могло быть проще. Не пришлось даже произносить высокие слова о партийной чести. Вообще ничего не пришлось произносить. Либшер уже давно созрел для вступления, только никто до сих пор не удосужился зайти к нему и об этом поговорить.

– Даже Бинкоп?

– Он-то говорил, только еще до рождества Христова.

С Буллертом было трудней.

– Ты хочешь богатеть единолично, кулаком хочешь стать, а семья пусть работает и помалкивает в тряпочку, да?

– Бедность и богатство зависят от характера, – отвечал Ян Буллерт. – Мы все начинали с нулевого года, и никому не возбранялось приналечь на работу.

Верно-то оно верно, но все ли располагали такими же средствами производства и рабочей силой, как Ян Буллерт?

Средства производства – это трактора, машины, словом, всякие самоходки. Таковых у Буллерта не имеется.

– А твое поле?

– На поле одни сорняки растут, если его запустить.

Крюгеру понадобилось немало вечеров, чтобы доказать Буллерту: земля – тоже средство производства. Ну и как, убедил он Буллерта вступить? Ни в малейшей степени. А вину Буллерт сваливал на партию.

– Я-то тут при чем? Мне подсунули самые бесплодные и захудалые средства производства, как ты выражаешься. Отсюда все и пошло.

Крюгер проходит с Буллертом курс политграмоты. Надо, чтобы и этот закоренелый упрямец научился читать книгу истории.

Хорошо, если рядом с тобой человек вроде Крюгера. Оле иной раз казалось, что вернулись старые времена, когда жив был Антон.

13

Наступает зима. Трещат морозы. Но вы не подумайте, товарищи, что народ в «Цветущем поле» всю зиму только и знает, что рассказывать сказки.

Оле привозит во двор двое саней непонятного назначения. Их по его заказу изготовил деревенский тележник.

Зимой у Мампе Горемыки больше свободного времени, чем нужно для счастья. Летом он с утра до вечера пасет телят, зимой телята стоят в хлеву.

Мампе Горемыка водит своим сизым носом по ветру – ищет водку, как кладоискатель ищет клад. В нем снова оживают былые повадки. Теперь его господин и водкодатель – Тео Тимпе, скотник.

Мампе Горемыка обнюхивает загадочные сани.

– Ну и повеселимся же мы в эту зиму. Я сяду в санки, а ты будешь их толкать.

Тимпе презрительно морщит нос. Детские забавы! Боссу надо позаботиться об открытом коровнике. Зайцы угнездились под досками и, чего доброго, выведут там детенышей. Срамота, да и только!

Оле застиг Мампе:

– Ты ничем не занят? Пошли со мной.

Мампе ищет глазами Тео, но Тео не приходит ему на выручку. Хочешь не хочешь, надо идти с председателем, Вильмом Хольтеном и Германом Вейхельтом к замерзшему Коровьему озеру.

Недаром Мампе утверждает:

– Вильм Хольтен любому ветру служит, ежели его посеял председатель.

Оле и Хольтен толкают сани на сплошную стену промерзшего до стеклянной звонкости камыша. Камыши ломаются и падают рядами. У озера срезали ресницы. Только колючие обрезки торчат теперь изо льда.

Мампе Горемыке и Герману велено вязать камыш в снопы. На ногах у Мампе все еще подбитые овчиной сапоги некоего типа по имени Рамш, который был отнюдь не из породы добрых ангелов и которому кто-то засадил в голову американскую вошь. Let’s go! [76]76
  Пошли (англ.).


[Закрыть]Мампе препирается с Оле Бинкопом. Что за дурацкая затея среди зимы! Уж не надумал ли председатель выстелить хлев камышом? Чтобы бедные коровы себе вымя изрезали?

– Господи, если у тебя выберется свободная минута, помилуй меня, грешного.

Герман гневно выговаривает Мампе за эти богохульные речи:

– Господь бог уже спас тебя от петли.

Мало-помалу весь камыш срезан и увязан в снопы.

Когда с камышом покончено, Оле опять исчезает. И возвращается на кооперативный двор с какой-то старушонкой. Мампе долго созерцает беззубую бабку сквозь пустую карманную флягу.

– Безопасную невесту завел Оле Бинкоп. Кусаться не будет.

Оле недосуг слушать, как язвит его этот бездельник. Мампе Горемыка – жертва собственного слабоволия, но вину сваливает на злого духа, именуемого судьбой.

А Оле вызывает из зимних кухонь работниц полевой бригады и велит им переправить камыш с озера в теплый тамбур свинарника. Старая переселенка учит их плести камышовые циновки. Оле и сам не считает для себя зазорным ворошить острые, как бритва, стебли.

Бухгалтер Бойхлер сидит в бывшей конторе фирмы Рамша «Штакет, ящики и т. п.». Бухгалтер Бойхлер – это немецкая косточка: до блеска начищенные сапоги, аккуратно вычищенный пиджак и готический почерк. В последнюю войну он был фельдфебелем – отец родной для своей роты, неограниченный повелитель на низшем уровне, наделенный великим страхом перед практической стороной войны.

Прежде чем предоставить в распоряжение «Цветущего поля» свои десять моргенов земли и свои познания в письме и счете, он подрабатывал на стороне в качестве страхового агента. Эту свою вторую профессию он не оставил и сейчас, сделавшись кооперативным бухгалтером. Все человечество, с ним соприкасающееся, Бойхлер делит на две части – застрахованную и незастрахованную. Интересны ему, конечно, вторые – незастрахованные. В них таятся возможности премий и поощрений.

Бойхлер любит смотреть, как Тео Тимпе прогуливает племенного быка по двору или на выгоне. Бык фыркает, пригибает голову к земле и вытворяет черт знает что. Тео Тимпе приходится держать ухо востро. Бойхлер восхищен его героизмом.

– Какой риск, глядеть страшно. Будь я на твоем месте, я непременно бы застраховал свою жизнь или хотя бы застраховался от несчастного случая. Подумай о своей семье!

Тимпе со своей стороны выдвигает условие:

– Ты вот получаешь премии. Сделай, чтобы и я их получал. – Другими словами, пусть Бойхлер подействует на председателя и заставит того приступить наконец к сооружению открытого коровника.

Для Бойхлера Оле – капитан, а Тимпе разве что лейтенант и командир взвода. Командир взвода ему ближе, чем капитан. Потому что у капитана своя голова на плечах.

Бойхлер сидит у себя в бухгалтерии – ждет председателя. Придет же он, рано или поздно. Оле является, пробегает через правление, так что все справки и сводки разлетаются в разные стороны, и снова исчезает.

В конце концов Бойхлеру удается его поймать.

– Ты бегаешь неизвестно где, а ведь именно здесь, в правлении, бьется сердце кооператива.

– Есть такая болезнь – ожирение сердца.

– Ты на меня намекаешь?

– Нет, на все правления, вместе взятые.

Председатель мельком просматривает заготовленный Бойхлером проект:

– Короче надо, намного короче, без красивых слов, без пыли в глаза.

– Короче так короче, а что все же будет с открытым коровником?

– Я его не заказывал и залезать в долги не собираюсь! – Сказал – и поминай как звали.

Бойхлер выслушал приказ капитана, хотя и предпочел бы, чтобы этот чертов председатель, этот дрессировщик уток и заготовитель камыша, убрался куда-нибудь подальше. Попробуй теперь застраховать Тимпе!

В конце года кооператив «Цветущее поле» продает окрестным садоводствам партию камышовых матов. Совершенно нечаянная прибыль в самом конце года, от чего увеличивается доля каждого из членов.

Заприходованные суммы вызывают нервический зуд у Бойхлера. Он сидит и чешется, не жалея сил.

Секретарь парторганизации Крюгер во второй раз снимает шляпу перед председателем:

– Чисто сработано.

– Перестань дурачиться! – отвечает Оле.

14

Ох уж этот открытый коровник! Не принес ли его сюда ковер-самолет, чтобы расколоть на два лагеря «Цветущее поле»? Ничего подобного. Все происходило естественно и просто.

Строить открытые коровники – это решение, спущенное сверху. С неба? Нет, скорей всего из министерства. Решения от скуки не принимаются! Молоко делает погоду! Увеличивать поголовье! Строить дешевые коровники!

Дешевы ли открытые коровники? Они деревянные, легкие, без труда транспортируются. Это не требует доказательств.

Но доказано ли, что коровы, очутившись в хлеву, смахивающем на театральную сцену, будут хорошо себя чувствовать и доиться не хуже, чем в теплом хлеву капитальной кладки? Ответа нет.

Может, наверху только порекомендовали строить открытые коровники, но, покуда рекомендации дошли до деревни, они превратились в приказы?

Деятели районного управления называют деревенских бургомистров своей правой рукой в деревне. По тому, как строятся открытые коровники, можно судить, достаточно ли оперативно и в духе времени действует эта рука.

На заседаниях бургомистры спрашивают друг у дружки:

– Ну, как у тебя с коровником-то?

– Стоит.

– А коровы в нем как?

– Я же сказал, что стоит коровник.

Благодать: коровник стоит, и районные статистики могут его учесть, охватить и доложить о нем начальству.

Сегодня годовое собрание членов кооператива. На нем присутствует даже Фрида Симсон. Обсуждается план на следующий год, вносятся поправки. План должен быть утвержден.

– Ну, так как же будет с открытым коровником? – выкрикивает Тимпе.

Оле излагает свои соображения. Нельзя галопом увеличивать поголовье, не располагая достаточным количеством кормов. Это рискованно.

Вопрос ставится на голосование. За открытый коровник голосуют Тео Тимпе, его жена, Мампе Горемыка и бухгалтер Бойхлер. Четыре голоса против двадцати одного. Фрида Симсон скрежещет зубами. Без этого коровника у нее будет бледный вид. Она лихорадочно изыскивает способ воздействовать на меднолобого Оле.

15

Весна высылает первых гонцов: пять солнечных дней подряд в конце февраля. Тает ледок, затянувший лужи. Мошкара пляшет над водой.

Из просторного курятника доносится кудахтанье несушек, похожее на рокот полевых машин. Нитнагельша, которая прежде вязала коврики, штопала чулки, заведовала деревенской библиотекой и готовила мужу обед, заделалась теперь куриной владычицей районного масштаба. Получать в феврале ежедневно по два ведра яиц – такого не упомнят даже верноподданные из Блюменау, те, что не устают вздыхать.

– Да, вот были времена так времена, селедка по шести пфеннигов штука.

«В наступающем году мы вырастим три тысячи цыплят», – записано в годовом плане кооператива.

Кто это мы? На данном этапе Грета Нитнагель. Она приносит разогретый песок в загон для цыплят и сверху посыпает его торфяным перегноем. Оле Бинкоп, видно, позабыл, что ей обещана молодая помощница.

Ничего он не позабыл. И не раз уже просил бухгалтера Бойхлера дать объявление в газету. Ему и самому позарез нужна рабсила попроворнее, потому что дни становятся длинней, а у него полно всяких планов насчет уток и Коровьего озера. Солнце набирает силу. На озерах тает лед. Утки снова вылетают на волю. Корм они находят на воде и до позднего вечера не возвращаются назад. Ужин, который ждет их перед птичником, для них теперь невеликое лакомство. И каждый вечер Оле волнуется: вернутся утки или снесут яйца на берегу?

А весна еще подсыпает забот. Не может Оле сидеть каждый вечер и поджидать уток. Нет, без подмоги им не обойтись.

Но бухгалтер Бойхлер решил хоть немного да отомстить председателю. Тот не пожелал строить открытый коровник, Тимпе не пожелал застраховаться, и поэтому Бойхлер со дня на день откладывает подачу объявления.

И вот как-то вечером Оле сам набрасывает текст: «Срочно требуется молодая птичница в лесную и озерную местность к прекрасному весеннему сезону…» Оле и сам мечтает о весне. И мысленно уже видит, как девяносто почти ручных уток, каждая со своим выводком, шествуют поутру к Коровьему озеру. Девяносто на десять – это будет девятьсот, девятьсот утят, которые кормятся на воде, а вечером прилетают домой. Девятьсот птиц на службе у человека. Малые издержки, большие доходы для «Цветущего поля». Великий шум от двух тысяч крыльев, безграничные возможности. «Разведение водоплавающих птиц, полная свобода действий и перспективы дальнейшего роста» – так кончает Оле свое объявление.

16

Лесоруб Эвальд Трампель – человек сухощавый, с вечным кашлем. Жена его Хульда – разбитная пышнотелая бабенка, ей куда больше пристала роль главы семейства.

В нулевом году Эвальд Трампель получил двадцать моргенов и по мере сил их обработал, но ковыряться в земле ему не по вкусу. Он предпочел вернуться в лес. Дома всем распоряжалась жена, а он чувствовал себя батраком.

– Эвальд!

– Чего тебе?

– Наколи дров!

– Кха-кха, наколю.

– Эвальд!

– Чего тебе?

– К воскресенью зарежешь гуся!

– Кха-кха, зарежу.

Хульда Трампель держала двух свиноматок, которые приносили ей отличных поросят.

Однажды к Трампелям постучал вербовщик всех и вся с уговорами вступать в «Цветущее поле» – другими словами, Оле Бинкоп, председатель, холостяк и славный парень. Хульда чувствовала себя несколько одинокой и покинутой не только из-за того, что ей приходилось тащить на себе маленькое хозяйство. Предложение Оле польстило ей и смутило ее душу.

– Эвальд! – сказала она мужу вечером того же дня.

– Чего тебе?

– Я вступаю в «Цветущее поле»!

– Кха-кха, вступай.

Хульда и вступила. Оле, великий дипломат во всем, что касается кооператива, поручил ее заботам свинарник.

Хульда пристально глядит на его ввалившиеся щеки.

– Эх, был бы ты мой муж…

– Но я не твой муж.

– Жаль.

– Чего тебе еще надо?

Хульде надо электрическую печь для молодняка.

– Скажи Бойхлеру, чтоб выписал тебе печь!

Хульда обнимает Оле.

– Когда ты снова женишься?

Оле шепнул что-то на ухо Хульде.

– Вот увалень, наплевал мне полное ухо!..

Женщины из «Цветущего поля» не устают изощряться в остроумии по адресу соломенного вдовца.

– А кровать у тебя не похожа на пустыню, когда в нее ложишься? А простыни не промерзают?

– Зато просторно. Никто не мешает.

Соленые шутки.

В районной газете напечатано объявление. В Обердорфе, дом номер двадцать два, продается телега на резиновом ходу. Оле едет туда. Хочет по дешевке купить телегу для кооператива. В доме номер двадцать два проживает Розекатрин Зенф. Но Оле уясняет себе это лишь тогда, когда уже стоит в комнате. Розекатрин пускает в ход все свои чары. Сгорая от волнения, она взбивает локончики перед зеркалом и поет:

 
Как ни капризно счастье,
Оно придет к тебе…
 

Розекатрин достает пиво из подпола. Чтобы Оле чувствовал себя совершенно как дома. Словом, пей да гуляй. Без объявления в газете к такому деятелю, как Оле, не подступишься.

Брови Оле ползут вверх, и каждая из них – опрокинутый знак вопроса.

– Ты чего вылупился?

Оказывается, Розекатрин сдала в районную газету целых два объявления.

«Кто способен утолить сердечную тоску женщины за сорок? Будут охотно выслушаны предложения солидных, представительных мужчин с серьезными намерениями…»

Оле, ничего не подозревавший Оле, хотел посмотреть телегу – только и всего, но Розекатрин не дала ему даже рта раскрыть.

– Вот сколько у меня предложений! – Оле отнюдь не первый. Она выбрасывает на стол кучу писем. – Ты взгляни только на эту фотографию. Не мужик, а пивная бочка! Да он меня в лепешку раздавит! А этот! Уши-то как оттопырены! Из-за одних ушей придется дверь расширять. – Словом, все претенденты, по мнению Розекатрин, недостаточно хороши, зато Оле… Оле вполне бы ее устроил. Интересно, а почему он раньше не обращал на нее никакого внимания?

Бедный Оле, застигнутый врасплох сеятель будущего, пытается связать чулок из этих обрывков шерсти. Пусть-де Розекатрин вступает в кооператив, и одиночество ее растает, как масло на сковороде.

– Ни под каким видом! – Розекатрин не намерена безвозмездно отдавать кому-то свое хозяйство. Уж если она куда-нибудь вступит, можно будет считать, что она этим уплатила Оле за обручальное кольцо.

Оле поспешно допивает свое пиво и кладет на стол десять марок.

– За что? Ведь между нами ничего не было.

– За объявление. – Оле не хочет, чтобы Розекатрин зря тратилась на него. Сказав это, он уходит.

Розекатрин разочарована. Так ли уж не права была Аннгрет, когда утверждала, что у ее мужа не все дома?

Весенние полевые работы не дают Оле ни отдыху, ни сроку. По улице он носится как угорелый. Фрау Штамм, жена лесничего, хозяйничает теперь в библиотеке и присматривает за ребятишками в летнем детском саду. Она расторопная, подвижная женщина и, как видно, не зря кончала школу. Сынишке ее скоро минет шесть лет, но уже и сейчас ясно, что матери не будет стыдно за него, когда он пойдет в школу. Собственно, его должны были звать Виргилием,но он носит имя Петер. В душе у фрау Штамм бродило шесть лет назад иноземное название, бродило и звенело, словно колокольчик прерий: Виргиния! Виргиния!Но лесничий даже слышать не захотел ни про каких Виргилиев. А в древние времена был такой Виргилий, который писал о сельском и лесном хозяйстве, настаивала фрау Штамм.

Лесничий вышел из себя:

– Мальчика будут звать Петер, и точка.

Фрау Штамм пасет детей на деревенской лужайке под мартовским солнцем. Дети углядели торопливо шагающего Оле.

– Дядя Оле идет! Дядя Оле! – И помчались ему наперерез. – Дядя Оле, ты кто будешь сегодня, лошадь или верблюд?

Сегодня дядя Оле – слон. Он очень спешит. А на слона могут сразу взгромоздиться трое, если не четверо ребятишек.

Фрау Штамм не без удовольствия глядит на Оле. Но Оле отводит глаза, когда замечает ее пристальный взгляд. Прическа ли мадонны смущает его? Или пугают черные глаза?

Фрау Штамм помогает детям взобраться на Оле. И при этом, хочешь не хочешь, касается его волосатых рук. Она вздрагивает, как от удара током.

– Скажите, господин председатель, вы очень одиноки, если мне позволено будет спросить?

Какое счастье, что Оле приходит в голову удачный ответ: не может ли фрау Штамм взять на себя культуру в «Цветущем поле»?

– С удовольствием!

Детей разбирает нетерпение.

– Но-но, дядя Оле! Н-но, поехали!

Председатель кооператива «Цветущее поле», самый удивительный в мире слон, на четвереньках шествует по лугу.