Текст книги "Избранное"

Автор книги: Эрвин Штритматтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)

– Возьмем, к примеру, товарища Оле Ханзена, по прозванию Бинкоп. Разве в прошлом за ним не числятся большие заслуги? Никто не вправе отрицать, что он активно поддерживал нашего покойного секретаря Антона Дюрра. Бинкоп был образцовым председателем «Крестьянской помощи»…

Оле кажется, что речь произносят над его могилой. Заметив дырку в своем резиновом сапоге, он не сводит с нее глаз.

– Бинкоп много сделал в качестве депутата районного собрания. Он всегда готов был прийти на помощь каждому из нас, конечно, в рамках крестьянских возможностей. Ну, а теперь, товарищи? Теперь он вышел из этих рамок. Вы знаете, что я имею в виду: Бинкоп удумал одну штуковину за спиной партии, так вот куда, спрашивается, это нас заведет?..

Хозяин Готгельф Мишер, потупя глаза, проходит по комнате и принимает заказы от многочисленных клиентов. Он притворяется человеком с другой планеты, не понимающим ни единого слова. Ему заказывают пиво, сигареты и водку. Теперь можно включить еще две лампы в люстре.

В комнате для приезжающих все глаза устремляются на Мишера.

– Ну как там? Зажмут они Бинкопа между колен да накостыляют ему как следует?

– Они ему уже уши нарвали! – Мишер тут же прикусил язык. Как бы не повредить своему предприятию!

Его слова дают повод лесопильщику для небольшой речуги. Речуги с заигрываньем и подмигиваньем.

– Колхозы? Это не было предусмотрено, и так далее. – Он подмигивает слушателям. – Я ничего не хочу сказать против наших друзей, но Россия – это Россия, много земли и мало прилежных людей. А Германия – это Германия! Sorry, но немцы не сторонники машинного производства зерна и картошки. Мы стоим за разумный сельскохозяйственный труд.

Тутен-Шульце глотками пива ополаскивает свои одобрительные кивки. Готгельф Мишер такого вида одобрения себе не позволяет, но душа его пламенеет, присоединяясь к мнению оратора, и бородавка на подбородке наливается кровью.

Но вот начинает разглагольствовать Серно. Его жирный голос, кажется, идет из закупоренной граммофонной трубы.

– Господь наслал кару на Блюменау, потому что люди не хотят покорствовать ему, как прежде. Не успел господь прибрать к себе Дюрра, одержимого духом беспокойства, – так ведь? – как он уже наказует безумием почтенного человека Оле и натравливает на нашу общину, так ведь?

В другом помещении Ян Буллерт уж вовсе распоясался. Он говорит что на ум придет, он бранится, и такая форма речи, надо сказать, удается ему наилучшим образом.

– Всем известно, что товарища Бинкопа в свое время – уж не знаю, из ревности или еще по каким-либо причинам, – треснула по голове реакция, и довольно основательно треснула! К сожалению, Бинкоп, несмотря на настояния товарищей притянуть к ответу обидчика, этого не сделал, надо думать – из мужского самолюбия. Но удар, полученный им, не остался без последствий. Товарищ Бинкоп болен. Своими безумными затеями он поверг в смятение всю деревню. А началось все зимним вечером от удара палкой. Пусть теперь выступят те, кого это касается, в первую очередь, конечно, Бинкоп. Переходим к прениям!

Пауза, как и положено. Никто не хочет говорить первым. Адам Нитнагель боится замолвить доброе слово за Оле. Они сразу ткнут его носом в старый социал-демократизм.

Фрида Симсон, бледная от честолюбивых замыслов, лихорадочно подыскивает подходящую к случаю цитату из классиков. Кроме того, товарищ Вуншгетрей тоже еще ничего не сказал. Вон он сидит, слушает и будто бы высокомерно улыбается. Положение неясное и крайне щекотливое. Фриде кажется, что она балансирует на проволоке.

Вильм Хольтен за Оле и его колхоз, но сказать об этом не смеет. Человек, обесчестивший девушку, уже не полноценен. К тому же Фрида ему пригрозила: «В деле Бинкопа придерживайся средней линии, не то тебя потащат в контрольную комиссию!»

Товарищ Данке соблюдает нейтралитет. Как бы там ни обрабатывалась земля – сообща или единолично, – крестьяне все равно будут покупать в кооперативной лавке. И на плане торгового оборота это не отразится.

Эмма Дюрр напыжилась, словно курочка, перед тем как занестись по весне:

– Оле, говорят, ты сумасшедший, слышал?

Ян Буллерт:

– Я этого не утверждал.

Все смотрят на Оле. Он бледен как смерть. Мускулы на его лице подергиваются. Кажется, что он откусывает слова от огромной глыбы и выплевывает их.

– Я не болен. И я не сумасшедший. Возьмем хорошего крестьянина, – говорит Оле. – Он хозяйствует и работает как черт. Не полагается ни на случай, ни на погоду. И добывает из своей земли все, что она в состоянии дать. Государство хорошо платит за продукты. Крестьянин богатеет. Возьмем плохого крестьянина. Он хозяйствует спустя рукава и в основном уповает на счастливый случай. Его земля дает половинный урожай. У него мало что остается для продажи государству, поэтому он непроизвольно вредит ему и сам не вылезает из бедности. Способности у людей не одинаковые. Недавняя крестьянка Аннгрет по воскресеньям разъезжает в шарабане. Крестьянка Софи поскорей улепетывает домой, потому что у нее нет праздничного платья, не говоря уж о шарабане. Крестьянин Серно велит за свой счет покрасить церковь; крестьянина Барташа лентяем не назовешь, но у него не хватает денег обнести забором свой палисадник. Я день и ночь думал над тем, как сгладить эту разницу. Я делаю опыт. Наседка три недели сидит на яйцах. Потом она вдруг чувствует: что-то под ней изменилось, что-то новое возникло под ее грудкой. Это цыплята. Вы поймите, они не хотят тихо сидеть, они хотят выбраться из гнезда в мир, искать червей, клевать, хлопать крылышками, радоваться. Наседка себя не обманывает. Она выходит из гнезда и ждет – что будет. Она идет следом за тем новым, что выкарабкивается из-под ее крыла. Она это новое стережет и защищает. Попробуйте-ка изловить цыпленка. Я бы вам этого не советовал. Руки у вас будут все в крови, и клевать она будет вас так, что вы взвоете, и вам, ей-богу, будет не до смеха. Мы, как наседка, сидим в гнезде, в нашем тепленьком сегодня. Застоялый воздух в теплой комнате начинает вонять. Будущее представляется нам сквозняком. Неужто же нам быть глупее обыкновенной наседки? Неужто же нашим внукам, указывая на наши могилы, говорить: «Здесь лежит мой дед»? Не лучше ли, если они скажут: «Вон пасется стадо – эту породу вывел мой дед. Взгляните на этот парк, мой дед с товарищами его насадил, а они не были ни помещиками, ни рабами»? От вас зависит то, как о вас будут говорить! Новая дорога ведет через дремучий лес. Что подстерегает тебя впотьмах? Что бросается с дерева тебе на плечи? И все же мы будем валить деревья, расчищать лес, создавать цветущие луга. Звери будут резвиться на них с утра и до вечера. Рука человеческая прикоснется к дикой яблоне. Мелкие и кислые яблоки нальются золотым соком, станут большими и тяжелыми!

Суровая Эмма вытирает глаза. Как бы Антон порадовался этой речи! Кооперативной барышне Данке в этот момент уже не безразлично, как обрабатывается земля.

Земля кружится в мировом пространстве. Оле Бинкоп приволок кусок мирового пространства на душное собрание.

Районный секретарь поражен. Что-то чертовски правдивое кроется за словами этого крестьянина. Своеобразные взгляды. Вуншгетрей ничего против них не имеет, но, если протрубить о них на весь свет, не посеют ли они смятение? Сомнения одолевают его. Тем увереннее чувствуют себя Буллерт и Фрида Симсон. Фрида упивается великой минутой своего выступления.

– Товарищи, если мы, как партия, ничего не хотим знать о колхозах, с чем же мы, как партия, сталкиваемся, товарищи? Очевидно, мы сталкиваемся с национальными особенностями. Я спрашиваю товарища Бинкопа: разве не терпим мы мелкой розничной торговли? И разве мы терпели бы ее, будь это ошибкой? Отвечай!

Оле Бинкоп Фриде не отвечает. Слово берет Буллерт. Беда в том, что Бинкоп стремится и других товарищей завербовать в свою секту. Общая земля? Фогт и управляющий, как у господина барона? Партия не должна попасть в смешное положение; неужто же Буллерту, например, поставить на карту свое образцовое хозяйство и продуть его в одночасье? Ну какой урожай снимет эта секта с пресловутого пустыря? Банкротство – вот что вырастет на ихней земле. Бинкоп нас доведет до голодухи.

Вуншгетрей улыбается.

– Разреши мне один вопрос, товарищ Бинкоп: разве партия не протрубила бы давно сигнал «в поход», если бы считала желательным то, что ты делаешь?

Эмма Дюрр хочет сказать несколько слов:

– Заботы Оле не с неба свалились. Он их получил в наследство от Антона, моего мужа. До сих пор видел кто-нибудь вред от Оле?

Ян Буллерт:

– Цыплят по осени считают!

Эмма:

– Разве партия – это страховая компания? Коммунизм – величайший эксперимент со времен Адама. Так Антон говорил.

Фрида Симсон:

– Иди ты со своим Антоном!

Эмма живо:

– Ты вот попробуй найди себе такого!

Каменщик Келле, двухметровый верзила, стучит кулаком но столу:

– Новый капитализм не пройдет! Я за Антона и Оле Бинкопа!

– Да здравствует колхоз! – Это крикнул Вильм Хольтен. Фриде не удалось сдержать его пыл. – Да здравствует Оле Бинкоп!

Оле с виду спокоен, хотя дрожь пронизывает его до кончиков пальцев на ногах.

– Я все обдумал. Мне сдается, я ищу дорогу вперед, а не назад!

Вуншгетрей:

– Что значит вперед и что назад, пока еще устанавливает партия. Ты, может, ее учить собрался?

Оле, весь дрожа:

– В моем представлении партия скромнее и больше выказывает готовности прислушиваться к тому, чего люди хотят и чего боятся. Партия – не самодовольное божество. Я тоже партия!

Многие лица передергиваются, головы втягиваются в плечи. Оле губит себя!

Симсон, пожелтев от злости:

– Он уж слишком далеко заходит!

Вуншгетрей:

– Это еще можно исправить. Хуже, что Бинкоп дает пищу врагу. Враг не дремлет. Он поливает нас грязью по радио! А какой вид мы имеем перед районным управлением?

Оле шарит в кармане. Вытаскивает свой партбилет и дрожащей рукою кладет его на стол перед Вуншгетреем.

– Если ты считаешь, что я помогаю врагу… – Вуншгетрей вскакивает и хватает Оле за рукав. Оле вырывается: «Нехорошо ты говоришь. Нет, партия не такая!» – Он идет к двери.

Несмотря на то, что на Оле резиновые сапоги, товарищам слышен каждый его шаг. Дверь хлопает. Все сидят оцепенев.

Оле проходит через комнату для приезжающих, не глядя на красные от выпитого вина лица. При его появлении разговоры умолкают. Ему кажется, что Антон, как прежде, схватил его плечо: самое трудное – это переход!

Он уже собрался закрыть дверь, когда до него донесся ненавистный голос его врага:

Наконец-то они решились слегка его проучить, и так далее…

Оле задрожал весь – с головы до пят. Теперь ему уже все равно: он прыгает на лесопильщика и швыряет его наземь. Звон, стук. От ярости Оле ослеп и оглох. Он таскает его за бороду и лупит так, что кулаки свистят. Лесопильщик орет:

– Help! Help! [69]69
  Помогите! (англ.)


[Закрыть]

Никто не двигается с места, чтобы ему помочь. Подальше от этого болтуна! Здесь дело идет о женщинах и о политике!

73

На деревенской улице ни души. Сквозь светлую ночь Оле бредет к Коровьему озеру. Лес шумит. Дикие утки прорезают освещенное луною небо.

За последние теплые дни высоко поднялась трава на лугах. Оле погружает руку во влажную от росы зеленую стихию. На одной из лужаек он останавливается. Это земля его отца Пауля Ханзена, владельца карликового хозяйства.

Оле видит себя мальчиком, мальчик слушает, открыв рот. Отец посвящает его в тайну этого луга.

– Судьба бросает человека то туда, то сюда. Все ты можешь отдать, если надо будет – даже свою постель, но этот луг смотри зазря не отдавай!

Отец открыл ему тайну луга. Молодой Оле вырос за те минуты на три сантиметра. Он был наследником, он заслужил доверие отца. Он знал тайну.

Что надо Оле в ночное время на этом лугу? Может, и вправду у него больная голова, как утверждает Буллерт? Может, от лесопильщикова кнута у него мозг повредился? Оле снимает кожаную фуражку и хлопает себя по черепу. Да, если бы кто-нибудь сейчас его увидел!..

Отец толстого Серно по воскресеньям набивал себе карманы землей со своего поля. Во время богослужения он вытаскивал горсть высохшей земли и подставлял ее под благословение.

– Чем это у тебя карманы набиты, Готхольд?

– Кровью и почвой!

Потом со старым Серно стало уж совсем неладно. Он пересыпал землей страницы своего молитвенника. Полоумный! Ему попытались было запретить подносить землю под благословение. Он возмутился. По его понятиям, полоумным был тот, кто иначе относился к земле.

Предшественник нынешнего ночного сторожа, выходя вечером на работу, натягивал себе на голову одеяло. Для глаз он прорезал в нем две дырки. «Я вплотную подойду к любому грабителю, а он меня и не увидит», – говаривал он. Деревенские жители, прежде всего женщины и дети, боялись этого привидения больше, чем воров и грабителей. Умалишенные ведь не знают, что лишились ума.

В полном разногласии с самим собой, Оле уже под утро добирается до своей кровати и ложится возле блаженно храпящего Германа. Он чувствует себя больным, настолько больным, что должен лежать в постели. Будь что будет. Видно, он человек второго сорта.

Деревенский аппарат новостей работает без проводов и электричества. Были бы длинные языки да ушки на макушке – вот он уже и заработал. Настоящее perpetuum mobile, время от времени, конечно, нуждающееся в смазке, как любая машина.

У деревенской службы связи имеются два агентства: пивная Георга Шабера и кооперативная лавка. Лавка к тому же обычно заменяет кафе для здешних женщин. Они грызут печенье или конфеты и оживленно болтают в ожидании, когда приедет кооперативная машина с продуктами.

Аппарат сообщает: Оле Бинкоп вышел из партии.

Опровержение: не вышел, а его исключили.

Комментарий: выходить из партии не разрешается. Из партии всегда исключают, даже если ты сам выходишь.

Информационный аппарат сообщает: бургомистра Нитнагеля сняли с должности.

Опровержение: Нитнагеля уволили в отпуск за то, что он легкомысленно обошелся с общинной землей.

Комментарий: социал-демократы народ мягкотелый и неустойчивый. Обязанности бургомистра исполняет Фрида Симсон.

Информационный аппарат сообщает: Оле Бинкоп избил лесопильщика.

Опровержение не воспоследовало.

Комментарий: чаша переполнилась.

В Блюменау, как и всюду, самоновейшие сообщения через четверть часа становятся историей. Женщины ведут регистр беременностей в деревне.

Молодая лесничиха Штамм входит в лавку. Вежливо здоровается. Покупает булочки, четвертинку водки и бутылочку кармоля.

– Кармоль – это полезно, – говорят женщины. Они рассматривают летнее пальто лесничихи и вглядываются в ее лицо. – Поздравляем, фрау Штамм. Давно пора. Видно, долго гнездышко вили.

Лесничиха краснеет.

– Это ошибка! Это совершеннейшая ошибка! – А с животом это у нее от парного молока.

Подъезжает новехонькая машина. Ей-богу, волшебная шкатулка этот грузовичок! Он привозит плоды широко разветвленной внутренней торговли: кипу теплых носков на лето, зимние шерстяные перчатки для сбора урожая, прехорошенькие ванночки для купанья и целый ящик маникюрных ножниц вместо ожидаемых зажимов для белья.

Фрау Штамм бредет по деревне. Она еще так мало успела осмотреть здесь. В каком стиле построена эта церковь? Нет, это не готика. Лесничиха приглядывается и к другим достопримечательностям: вот, например, пожарное депо, вон старая школа и гостиница «Кривая сосна». Из гостиницы выходит – подумать только, какое совпадение! – господин Мампе, приводивший ей корову. Лесничиха с удовольствием вспоминает, как это было. Прелесть, а не корову он привел ей. «Нанетт!» – звала лесничиха, а та отвечала: «Му-у!»

– Ах, да ведь это же господин Мампе! Скажите, господин Мампе, вам не предстоит в ближайшее время встреча с господином Рамшем?

– По доброй воле не предстоит.

Молодая лесничиха не скряга. И случайно у нее в сумке оказывается бутылочка водки. Может быть, господин Мампе хочет немного освежиться? Пожалуйста, прошу вас!

Господин Мампе снисходит к ее просьбе, его адамово яблоко так и прыгает. Он берет письмецо для Рамша, подносит его к самому носу: все понятно!

– Вот чертов сын этот Рамш!

– Как вы говорите?

– Говорю, что он в две дуды свистит.

Лесничиха не понимает. Мампе Горемыка сует письмо под шапку. Он передаст его Рамшу через кухарку.

– Пойдет так?

– Хорошо, очень хорошо, господин Мампе.

Деревенский аппарат новостей обслуживает и Аннгрет. Подкармливает ее тщеславие: Рамш и Оле подрались из-за нее. Правда, сомнения все-таки грызут ее: почему Рамш не подает о себе весточки? Она ведь не каменная.

Вечером Аннгрет ищет утешения в мятной настойке. В праздничном своем костюме она горделиво прохаживается перед зеркалом: разве парадный ужин откладывается, фрау Рамш?

Одному богу известно!

Осторожный стук в окно. Аннгрет в мгновение ока молодеет. Под окном стоит Мампе Горемыка.

– Go in, [70]70
  Входи (англ.).


[Закрыть]небесный вестник! – Аннгрет жаждет весточки.

В прошлой жизни Мампе, наверно, был насекомым. Он чует спиртное через стены.

– Дай глоточек, Аннгрет!

Аннгрет ему наливает. Мампе для нее все равно что земляк, а их общая родина – лесопильня. Они чокаются.

– За то, что мы любим!

Мампе против этого тоста не возражает. Он любит водку.

– Что слышно на лесопильне?

– Особенно ничего. Письма приходят не так уж редко, а вот штакета и горбыля маловато. – Впрочем, Мампе с лесопильней теперь ничего общего не имеет.

Они выпивают еще по стаканчику. Почему Мампе покинул лесопильщика в беде?

Лесопильщик пригрозил ему судом и полицией. Мало того, он его лишил работы у Серно.

– Подумаешь, какой владетельный князь нашелся! Мы что, живем при феодалистическом целибате,что ли?

Аннгрет:

– Говори толком, а не неси чепухи! Что там было со стомарковой бумажкой?

Мампе:

– Заткнись и не приставай!

– Говори толком!

– Сто марок, сто марок, затвердила, как сорока! – Мампе за эти сто марок немало поработал.

Значит, он грузил налево длинномерный лес для Рамша, если Аннгрет его правильно поняла?

– Длинномерный лес? – Мампе один за другим торопливо опрокидывает в рот два стаканчика мятной настойки. – Дерево падает на человека. Как, спрашивается, он под него угодил? Об этом надо молчать. Молчание – тяжелый труд. Понятно тебе наконец?

Аннгрет берет в руки наполовину опустевшую бутылку и замахивается на Мампе:

– Перестань!

– Ты тоже хочешь мне рот заткнуть? Пока что ты еще не фрау Рамш.

– Я Аннгрет Анкен!

– Обыкновеннейшая шлюха! – Мампе пятится к двери и исчезает. Бутылку он прихватил с собой. В порядке самозащиты.

У Аннгрет дрожат губы. Она видит себя, подвыпившую пожилую женщину, в большом зеркале. Аннгрет ногой ударяет в зеркало. Звон стекла. Осколки, хихикая, сыплются на пол.

Аннгрет бежит на лесопильню. Она должна предостеречь возлюбленного. Рамша нет дома.

74

Вечер темно-синий и звездный. Лесопильщик пешком, а не на автомобиле – словом, без всякой помпы – отправляется в лесничество. Лесничий уже два дня как повышает свою квалификацию в районном городе. Молодая лесничиха, видимо, не ждет гостей, потому что Рамша она встречает – pardon mille fois [71]71
  Тысяча извинений (франц.).


[Закрыть]– в халате.

Они пьют рислинг из запасов лесничего, исчисляющихся в пять бутылок. Лесопильщик чувствует себя неуютно в комнате с оленьими рогами. Рога, точно вилы, уставились на него со стены. Он явился сюда, потому что в письме лесничихи настойчиво говорилось о важных новостях. Что-нибудь касательно древесины?

Разговор теплеет.

– Что, собственно, произошло с коровой?

Корова была хорошая, но лесничиха не выносила, хоть что хочешь делай, не выносила запаха молока.

– В моем нынешнем положении…

Лесопильщик поднимает свой бокал:

– Be happy all the days! [72]72
  Будь счастлива всегда! (англ.)


[Закрыть]

Они чокаются. После третьего стакана рислинга корова перестает фигурировать в их разговоре. Лесничиха мечтательно смотрит в воображаемую даль.

– Насколько мне помнится, в последний раз мы вели себя не так официально…

– Благодарю тебя. The same opinion. [73]73
  Я того же мнения (англ.).


[Закрыть] – Но эти… эти рога кругом! Камера пыток!

– О, можно уйти в другую комнату. – Рамш, надо надеяться, будет не против, если она проведет его в спальню?

Нет, на это Рамш не согласен. Что-то не слишком уверенно он себя чувствует, этот джентльмен.

Лесничиха выпивает четвертый стаканчик рислинга. Она склоняет головку, ищет нужное слово. Выпивает еще немножко и находит слово, но не произносит его. Наверно, Рамшу тяжело жить всегда в одиночестве, без детей?

– Без детей? – Ничего себе шуточка! Лесопильщик теребит свой синий галстук. – Жарко здесь.

Зачем же ему мучиться? Пусть снимет пиджак, жилетку – словом, устраивается, как ему приятнее.

Рамш снимает пиджак. Жилет – ни в коем случае. Он носит подтяжки. Его спортивный живот не терпит ремня. Всему свое время!

Лесопильщик ходит из угла в угол, потом вдруг останавливается и прислушивается:

– Там кто-то прошел под окном?

Собака бегает вокруг дома.

Сабельные шрамы на лице лесопильщика побледнели. Не лучше ли закрыть ставни? Лесничиха от возбуждения вконец одурела.

– Не тревожься. Сюда ни одна живая душа не заходит. – Она зарывается носом в пиджак лесопильщика, висящий на спинке стула. Виргиния– вот оно, это слово. Save our souls! Нет, Рамшу не спастись!

Лесничиха ласкается к Рамшу.

– Виргиния!

– What means that? [74]74
  Что ты хочешь сказать? (англ.)


[Закрыть]

– У меня будет ребенок.

– Что? – Вот так штука! Дети – это то, чего Рамш в нынешнее ненадежное время, при шатком положении своего дела никак не может себе позволить. Джентльменам круто приходится. Лесничиха в подробностях узнает, до какой степени крупный лес и горбыль, равно как и распределение пиломатериалов, влияют на деловое благополучие Рамша. Дело? А что такое дело в наши дни? Мученичество, Голгофа. Контролеры, как пиявки, сосут кровь из коммерсанта.

Лесничиха его жалеет, так жалеет… Она пыталась кое-что сделать для него. Крупномерный лесоматериал. Даже с мужем из-за этого поссорилась.

В глазах лесопильщика блестят слезы. Возможно, даже неподдельные.

Романтический герой, о котором грезила лесничиха, тает на ее глазах, как снежная баба под мартовским солнцем. Она сделает все от нее зависящее, чтобы никто ничего не узнал об отце будущего ребенка.

– Я буду петь тебе славу на небе и на земле! – Лесопильщик плачет настоящими слезами. – Помни: я до гроба верен и предан тебе!

–  Виргиния, – шепчет лесничиха, и Рамш мало-помалу перестает существовать для нее. Слезливая мелодрама расцветает на кучах грязи и сора.

Рамш вытаскивает бумажник. Лесничиха морщит свой мадоннистый носик.

– Что это значит?

– Детская колясочка. С тентом от солнца и фартуком от дождя. Хотя бы это!

Лесничихе кажется, что с Рамшем что-то неладно. Может, у него давление слишком высокое?

75

Аннгрет выслеживает возлюбленного. Следы ведут в лесничество. И вот она уже стоит там под окнами, среди невинных цветов лета. Окна высокие. Заглянуть в них Аннгрет не может, но она слышит, как Юлиан болтает с лесничихой, смеется, о чем-то договаривается.

Тучи заволакивают небо. В квартире лесничего воцаряется тишина. Окно едва-едва освещено ночником. Шепот. Аннгрет, одинокая волчица, готова завыть.

Полночи стоит она на улице под старым буком. Пошел дождь. Капли – холодные удары. Они мочат волосы Аннгрет.

Занимается день. Улица оживает. Женщины идут в лес на работу. Аннгрет бредет к Коровьему озеру. Вода – отображение дождливого неба. Дождь шуршит в камышах. Тысячи мышей грызут нить жизни. Нет! Нет! Биение сердца Аннгрет заглушает шепот смерти.

Тоска и отчаяние! Оле все еще лежит в постели. Герман, его сосед по комнате, давно поднялся и задает корм скотине. Вейхельт преисполнен божественного спокойствия. Господь сделал его неуязвимым к взлетам и падениям человеческой жизни.

Дверь отворяется. Курочка Эмма, юркнув в полутемную комнату, сразу же заквохтала:

– И что тебе на ум взбрело? Лицо как у мученика, ночная рубашка – разве так выглядит борец? Что же нашему-то брату о тебе думать прикажешь? Будь рад, что хоть Антон тебя не видит!

Оле вяло отмахивается: зачем ему вставать? Не исключено ведь, что он сумасшедший, а может быть, враг, во всяком случае – человек без партбилета.

Эмма отодвигает занавески, открывает окно, в комнату врываются воздух и утреннее солнце.

– Антон тоже был сумасшедший, да?

– Нет.

– А врагом был?

– Нет.

Значит, и Оле не сумасшедший и не враг. А насчет партбилета, так в Советском Союзе есть и беспартийные коммунисты. Антон частенько это говорил. Господь видит, что у человека в сердце!

Эмма ушла с работы в лесу. С сегодняшнего дня она в полном распоряжении нового крестьянского содружества. Фрида Симсон небось не пойдет полоть общинную землю. Ни в коем случае! А дело ведь известное, замесил тесто – сажай его в печь!

Оле вскакивает с постели.

– Ох ты господи, до чего же ноги волосатые! – Эмма сплевывает. – Антон не такой волосатый был! – И курочка спешит к двери.

Оле кряхтя натягивает сапоги, ищет рабочую куртку, когда вдруг тихонько приоткрывается дверь: Аннгрет. Она не валится ему в ноги. Не покрывает поцелуями его руки. Просто стоит в дверях, подыскивая нужные слова. Трудное положение для обоих.

– Дует, – говорит Оле, весь дрожа.

Ответа нет. Мертвая тишина. Наконец Аннгрет говорит:

– Должна я просить у тебя прощения?

– Нет, не должна. И не смеешь. Что значат слова? Ветер…

– Но ты в свое время спас мне жизнь.

– Да. В свое время.

– Будет у нас с тобой все, как было?

Оле смотрит в утомленное лицо своего прошлого: сеть морщинок под глазами! Его знобит. «Что мне делать…»

– Никогда, никогда не будет, как было!

– Благодарю! – Аннгрет высоко вскидывает голову. И идет, идет горделиво, не сгибаясь, Аннгрет Анкен прежних времен, чтобы за дверью комнаты с розами заплакать, как плачут все обманутые женщины на свете. Оле дрожит, но не двигается с места.

Фрау Аннгрет ходит взад и вперед по комнате, взад и вперед. Ходит по битому льду. Осколки разбитого зеркала все еще валяются под ногами. Звенят и потрескивают. Аннгрет последнее время курит. Где-то она слыхала, что курение успокаивает. Она пьет мятную настойку и ходит взад и вперед; что ж, сказать лесопильщику «прощай»? Все получится печально и слащаво, как она читала в каком-то романе: «Прощай, все было сном…»

Я больше не Аннгрет. Он больше не Юлиан. Прошла юность. Прошла пора вереска. Последние мои слова будут горьки: чем ты лучше своего отца? Дела, только дела! Ты шагаешь по трупам. Поэтому прощай, прощай!

Но мятная настойка оказывает свое действие. Вольнолюбивая рыбацкая дочь просыпается в ней. Урожденная Анкен не поступится тем, что она любит!

Аннгрет вспоминает сумасбродные мечты поры вересковых холмов. Одна из них не оставляет ее и сейчас – мечта об острове.

Поздно ночью Аннгрет садится писать письмо – клеем, сваренным из ржаной муки, газетой и ножницами. Разрезав фразы, она добывает слова, рвет их в клочья и пожинает буквы, которые образуют новые слова. Так, например, из слова «социалистическая» у нее получается «ситоация». К утру после долгих трудов и большой порции клейстера письмо готово.

«Дорогой господин Рамш!

Некоторым людям не безразлична ваша судьба. Из достоверных источников нам известно, что сейчас снова начато расследование несчастного случая с Антоном Дюрром. Кто-то, видно, сболтнул, что это вы пододвинули его обед под то дерево. Если вам дорога ваша свобода, сделайте выводы из этой ситоации. Еще не поздно. С приветом от тех, кому все это до́лжно знать».

76

Рабочие лесопильни, принадлежащей фирме Рамша «Штакет, ящики и т. п.», сидят на дворе в тени большого орешника. Они завтракают. Из вод Ласточкиного ручья выползает змея. Чернявый Шульц швыряет жестянкой из-под консервов в испуганную змею. Змея живо прячется в досках.

Завтрак окончен. Аппетит пропал. Рабочие разбрасывают сложенные штабелем доски. Змея притаилась под нижними и шипит. Спасения ей нет. Ее железы источают едкую вонь пресмыкающегося. Она шевелит и шевелит языком. Мужчины стоят наготове с палками и камнями.

– Видишь ядовитый зуб?

– Я слышу запах яда!

Три камня, удар палкой. Змея мертва. Они прибивают ее к шесту. Шест прислоняют к стене сарая.

Кухарка, припадая на ногу, ковыляет к ним через двор. Судорога пробегает по телу змеи. Она вдруг круто распрямляется в воздухе – бич, нацеленный прямо на дом Рамшей. Кухарка причитает. В дверях появляется старая хозяйка.

– Вы загубили змею, доброго нашего домового!

Женщины зарывают в землю невинного кольчатого ужа под окнами комнаты с желтыми розами. Спаси господи от беды! Старая хозяйка ставит миску с парным молоком на змеиную могилку. Это должно умилостивить дух ужа.

Но беда уже засела в доме. Молодому хозяину пришло письмо. Толстое письмо, пахнущее кислым тестом. Оно заставило трепетать самые потаенные нервы лесопильщика. Проклятые лесовики опять пустились по его следам. Черт бы подрал эту бражку!

По деревенской улице проезжает машина. Лесопильщик прячется в погреб. Немного погодя он вылезает оттуда. Оказывается, это грузовик привез пиво хозяину гостиницы Мишеру. Минуту спустя лесопильщик, согнувшись в три погибели, уже опять сидит в погребе. Теперь он точно знает, сколько машин за день проезжает по деревне отсталой Восточной зоны.Ему бы быть министром автомобильного транспорта. И чего, спрашивается, понадобилось всем этим машинам в деревне? Сумасшедший поток мысли при столь щекотливом положении!

Лесопильщнку, видно, остается только нарушить слово, которое он дал умирающему отцу. Но разве он проиграл родные поля? Разве же нет никакого выхода? Разве отказал ему его изворотливый ум?

Он посылает кухарку за Мампе Горемыкой. Смеркается. Наконец-то приходит Мампе; он пьян. Рамш прикидывается дружелюбным:

– Ты уже ел, пил? И вообще, как ты живешь?

Мампе живет хорошо. Ест у Эммы Дюрр. Зарабатывает марку в час в новом крестьянском содружестве Оле Бинкопа.

Разговор затихает. Рамш что-то подсчитывает. Мампе выжидает и пьет. В окно веет запахом древесины. На лесной опушке кричит олень.

– Кто-то о нас наболтал лишнего, – говорит лесопильщик. – Признавайся, это ты?

Мампе его не понимает.

– Я не говорю о зажуленной сотне. Можешь считать ее моим подарком.

Мампе денег не зажуливал. Он их заработал.

– Кое-кто хочет очень уж дешево отделаться.

– Сколько тебе нужно?

– Пять тысяч.

– I kill you.

Мампе пьет.

Лесопильщик пробует торговаться. Предлагает тысячу.

Мампе глух как пень.

Лесопильщик пробует просить. Мампе приятно – хоть раз в жизни кто-то ему сапоги лижет. Он пьет.

– My dear, [75]75
  Дорогой мой (англ.).


[Закрыть] – ноет лесопильщик, – вспомни о старом хозяине!

– Я что, по-твоему, дурак, что ли? – Бес алкоголя, засевший в Мампе, рвется наружу. – Ха-ха, старый хозяин! Сынок-то – халтурная работа. И половины старика не стоит. Зачат в венерической болезни, картонный паяц, дерьмо!

Лесопильщик вскакивает, опрокидывая стул, хватает большие ножницы, нацеливается и бросает ему вслед…