Текст книги "Избранное"

Автор книги: Эрвин Штритматтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 43 страниц)

Но Герман упрямится. Сначала он должен переговорить с пастором. Случалось, что черт, прикинувшись простым крестьянином, искушал добрых людей.

Оле осточертела эта благочестивая болтовня. Он предпочитает отругиваться, изрыгая проклятия не хуже самого сатаны, и в сердцах выбегает из каморки Германа.

Герман улыбается не без лукавства, как библейский победитель, надевает свои очки и поет псалом дальше:

 
…Здесь в суете земной
Грозят грехи душе святой…
 

На дворе собака лает вслед уходящему Оле. Затем, заслышав пение Германа, снова начинает выть.

45

Голубая машина лесопильщика стоит перед «Коммерческой гостиницей» в Майберге. А почему бы ей и не стоять там? Разве Рамш не имеет права пригласить жену будущего друга на чашечку кофе с советским коньяком? И кто может ему запретить в углу за вешалкой немного побеседовать с этой дамой, слегка пошутить и отпустить парочку невинных комплиментов?

– Представьте себе, сударыня, что какая-нибудь коза рогами вышибет вам один из ваших прелестных глаз. What a danger! [52]52
  Какая опасность! (англ.)


[Закрыть]

Вздрогнув, лесничиха быстро выпивает третью рюмку коньяку. Она умеет так очаровательно смущаться.

В это мгновение Рамш чувствует на себе чей-то злобный взгляд; он доходит до него окольным путем, из зеркала. Фрау Аннгрет сидит в другом углу кафе и в свою очередь пьет коньяк. Двойной коньяк.

Забыты правила хорошего тона! Рамш смущен, в присутствии дамы насвистывает песенку:

 
Ах, красотки с Гаити
Не ждут в томлении долгом,
Как страстны они, взгляните,
Едва лишь заблещет доллар…
 

Фрау Штамм трет себе глаза: кто это там? Женщина, которую она видела в то воскресенье, санная королева, или просто она слишком много вылила и у нее галлюцинация? Лучше, пожалуй, уйти. Да и коз уже пора доить.

Она откидывается на спинку стула, вздыхает, словно девочка в приступе морской болезни, затем наклоняется к Рамшу, тянет его за рукав.

– Мне уже надо… разрешите… разрешите… я уйду!

– Never! Beg your pardon! [53]53
  Ни за что! Простите! (англ.)


[Закрыть] – Рамш хватает с пианолы иллюстрированный журнал и подает его лесничихе. – Moment, please. [54]54
  Одну минуту (англ.).


[Закрыть]

Он сейчас, сию минуту, и так далее, закажет еще два мокко, два двойных мокко.

Фрау Штамм углубляется в журнал, не замечая, что держит его вверх ногами. До чего же шикарные туалеты у кинозвезд!

По пути к буфетной стойке Рамш отвешивает поклон Аннгрет. Аннгрет в черном костюме и белой блузке. Настоящая дама!

– So sorry in the spring-time? [55]55
  Вы так грустны в весенние дни? (англ.)


[Закрыть]

– Говори по-нашему. Сейчас не время ломаться.

Лесопильщик открывает шлюзы своего красноречия.

– A bad error! [56]56
  Роковая ошибка! (англ.)


[Закрыть]Если бы ты могла смягчиться, понять, и так далее, Аннгрет! – Молодая дама с ним за столиком? Конечно, вызывает подозрения, однако это чисто деловое свидание, и разговор между ними тоже был чисто деловой.

Аннгрет пьяна не хуже лесничихи, но она сидит неподвижно и прямо, как женщина на картине «Дама в черном». Каждый сантиметр в ней – это Аннгрет Анкен молодых лет, Аннгрет Анкен с бичующим взором.

Пианола начинает издавать жестяно-сахаринные звуки.

Лесничиха скучающе подпевает:

 
Маленький домик в лесу.
Завтра к тебе я приду…
 

Пробегающего мимо кельнера она хватает за полу пиджака, как своего одноклассника. Она ищет деньги, роется в сумочке и выкладывает на стол носовой платок, пудреницу, губную помаду и еще разные интимные мелочи.

– Хо-хо! Ха-ха! – хохочет гордая рыбацкая дочь Аннгрет.

Рамш вскакивает и торопливо целует ей руку.

– Excuse me! Мы встретимся! – Тем не менее, обернувшись к стойке, он кричит: – Два мокко двойных, поживей, и так далее! – И опять подсаживается к лесничихе.

Аннгрет стучит по стакану и встает, словно готовясь к торжественному тосту.

– Господин обер, нож поострее, прошу вас!

46

Под зонтиками сосен первые острия травинок уже пробиваются сквозь землю. Зяблики любовной песней обольщают своих самочек. Аннгрет не видит молодой травы, не слышит песни зябликов.

Неподалеку от лесничества она слезает с велосипеда и идет вдоль сада.

Лесничий Штамм торопливо выводит из ворот свой мотоцикл и удивленно смотрит на Аннгрет.

– Умеете вы коз доить? Но сначала, конечно, здравствуйте!

Аннгрет умеет доить коз.

– Слава тебе, господи!

– Ваша жена, наверно, заболела?

– Да, нездорова, а по правде говоря, она дома не ночевала. Надеюсь, с ней ничего не случилось.

Аннгрет успокаивает лесничего. Помнится, она встретила его жену в городе. Пусть не волнуется, молодая дама в хороших руках. Что может с нею случиться? Скоро она прикатит домой на машине, веселая, счастливая, как солнечный день. Все будет хорошо!

В серо-зеленых глазах лесничего мелькает отчаянный страх. Он стремительно вскакивает на мотоцикл, мгновение – его и след простыл. Ни «спасибо», ни «до свиданья» – только облако пыли.

Аннгрет доит коз и ставит ведро с молоком на пороге. Рядом стоят деревянные башмаки фрау Штамм.

Аннгрет плюет в маленький башмачок, плюет трижды. Ничего другого она сейчас сделать не может.

Голубая машина Рамша мчится по шоссе. Головка молодой лесничихи покоится на его правом плече. Лесничиха спит.

На повороте возле лесной чащи, прозванной кафедральным собором, встречаются два вихря, зеленый и голубой. Лесничий на своем мотоцикле мчится в город.

Рамш что есть силы нажимает на акселератор, но видит в зеркало, что теперь лесничий едет за ним. Лесопильщик рулит в сторону, уступая дорогу, и одновременно прибавляет газ. Начинается гонка.

Некоторое время исход ее неясен, затем лесничий отважно вырывается вперед. Молодая женщина просыпается от шума моторов.

– Мой муж!

– Keep silent, sweet blue-hair! [57]57
  Тише, тише, синеволосая моя девочка! (англ.)


[Закрыть] – Рамш тормозит, выходит из машины, направляется к молодому лесничему и кланяется еще издали. – Прошу прощения, покорнейше прошу, never mind, [58]58
  Не взыщите (англ.).


[Закрыть]и так далее! – Речевой поток лесопильщика, кажется, вот-вот захлестнет лесничего. Не волнуйтесь, пожалуйста! С молодой дамой ничего не случилось. Она жива и здорова. Она опоздала на автобус. Рамш хотел ее подвезти. Но надо же, такое неудачное стечение обстоятельств! Шутка судьбы! Он уже собрался ехать и вдруг увидел нож. Да, да, нож, воткнутый в покрышку заднего колеса! Запаски у него не было. А все автомастерские по вечерам закрыты в этом злосчастном чиновничьем городишке. Молодая женщина была взволнована, утомлена, и так далее. В целости и сохранности она переночевала в гостинице… What’s the matter? Excuse me! [59]59
  Что случилось? Извините! (англ.)


[Закрыть]

К ним подходит лесничиха. Вид у нее усталый и бледный, но она жива, и улыбка ее все так же прелестна.

Молчание. Оцепенение. Возможно, лесничий что-то подозревает. Нет, он предпочитает не подозревать. Он упрямый малый и раз навсегда начертал для себя образ любимой: нагая девушка сохраняет невозмутимое спокойствие в когтях берберского льва.

Он кивает Рамшу, кивает жене и дрожащей рукой указывает ей на заднее сиденье своего мотоцикла.

Она молча усаживается. Для Рамша у нее не находится даже взгляда.

Мотор ревет. Синие клубы… Рамш видит широкую зеленую и узенькую голубую спины вдали, уже сливающиеся в одну бесцветную точку. Ничего не попишешь, надо будет распорядиться, чтобы привели корову лесничему – на пробу хотя бы, и, раз уж так вышло, задаром.

47

Там, где лес с северной стороны вдается в деревню, стоит одинокий новый дом, он и доныне еще выглядит недостроенным. Забор не отделяет его от леса. На дворе растут сосны. К одной искривленной сосне прислонилась конура, сбитая из ящиков. «Ешьте больше рыбы, и вы всегда будете здоровы», – выжжено на досках. Собаку это изречение не очень-то заботит. Борзая, некогда принадлежавшая барону фон Ведельштедту, жрет что ни попадя. Любовь барона к животным иссякла, когда в конце войны он удрал в безопасное место. Может быть, с ним собирались сделать что-то плохое? Ничуть не бывало, но ему пришлось бы, как простому крестьянину, обрабатывать двадцать моргенов земли в пятидесяти километрах от Блюменау. Эта перспектива обратила его в бегство.

Возле сарая ветер шуршит в крапивнике. Прохудившаяся бочка валяется у дома. На кучу навоза брошена сломанная тачка.

Только чисто вымытое окно конюшни блестит, как окно дома, в лучах вечернего солнца, хотя ни одной лошади в конюшне нет.

Это усадьба новосела Франца Буммеля, в свое время бывшего личным кучером барона фон Ведельштедта. Чаще всего Франц возил старого господина барона. Молодой барон, собственноручно крутя баранку, катался со своей супругой в автомобиле. Он давно утратил аристократические манеры, и его отец сокрушался, замечая в характере сына плебейские черты.

Молодой барон со своей стороны страдал из-за нелепых воззрений отца. Старик, например, утверждал, что горизонт имеет углы, и брался доказать это. Более того, он видел смысл жизни в том, чтобы собственными руками пощупать эти углы и таким образом спасти мир от великого заблуждения – круглого горизонта.

Назначение Франца Буммеля состояло в том, чтобы приближать старого барона к осуществлению его жизненной задачи.

– Поехали, Буммель, поехали! – говаривал барон, и Франц Буммель ехал навстречу горизонту. Ехал час, второй, но к цели не приближался. – Дальше, Буммель, дальше! В двадцать три ноль-ноль мы должны туда прибыть.

Франц гнал лошадей к горизонту, покуда барон не засыпал, тогда он поворачивал обратно. Лакеи выносили спящего старика из экипажа. Горизонт оставался круглым.

При дележе земли после большой войны Францу Буммелю тоже достался надел: пахотная земля и лес, хотя своими нелепыми поездками к горизонту он вряд ли это заслужил. Но не будем мелочны, товарищи! Он был жертвой обстоятельств, в которых родился. Лейб-кучер не может не перенять некоторых страстишек своего господина. Хоть они ему и не пристали.

Франц Буммель тайком травит зайцев борзыми, поигрывает в картишки, не останавливаясь, покуда не проиграется в пух и прах. Его курносый нос, как утверждают солидные люди, задрался кверху во время карточной игры, потому что Буммель вечно вынюхивает, где козыри. Но самая большая страсть Франца Буммеля – это лошади, не рабочие крестьянские коняги, а породистые рысаки. Франц считает себя им сродни. Ежели я снова рожусь на свет божий, то уж обязательно жеребцом, говорит он.

Франц Буммель, которому снится арабский скакун, внезапно просыпается: кто-то его окликнул со двора. Франц прислушивается: синицы щебечут в сосновых ветвях. Корова мычит в хлеву. Жена Буммеля давно уже поднялась и ушла из дому. За прокорм и несколько пфеннигов наличными она ходит на поденщину к толстому Серно.

Тот же голос, что разбудил Франца, слышится вновь:

– Буммель, у тебя корова голодна!

Франц быстро натягивает штаны, надевает свой старый кучерский камзол.

Какая-то фигура, светлая, как ангел, появляется на пороге.

– Это ты, Оле, или твоя тень?

Перед ним стоит Оле, а не его бесплотный дух! Не беда, что куртка на нем болтается, как на вешалке, и штаны тоже; под развевающейся одеждой все те же знакомые кости, голос охрип. Оле не может перекричать мычание коровы.

Буммель выгоняет корову в лес. Он терпеть не может коров – ну их к черту с их жидкими лепешками! Дурацкая привычка в этих краях – держать рогатый скот взаперти. В стране, где Франц побывал вместе со старым бароном, коров ни зимой, ни летом не загоняют в помещение, они даже по улицам разгуливают. Сущая мука для шоферов. Город там зовется Бомбей, а вся страна – Индия.

Корова с неохотой тащится в лес. Видно, все еще надеется, что кто-то наполнит ее привычную кормушку.

Франц растапливает печку сырыми дровами. Оле стоит в дыму и кашляет. Дело вот в чем: надо организовать новое крестьянское содружество.

– А что, «Крестьянской помощи» недостаточно?

Куда там! Все эти ферейны и объединения изнашиваются не хуже насосов. Вот и начинается: то нужна новая стойка, то новый черпак. Поэтому он, Оле, и стал подумывать о крестьянском содружестве нового типа – никто ни на минуту не остается наедине со своей бедой, никто не обивает порогов с просьбами о помощи!

– Это же сущее царствие небесное! – Франц Буммель завтракает: кусочек жевательного табака и полухолодный ячменный кофе. – Ну и какой же взнос надо платить для вступления в это райское содружество?

– Никаких взносов, только вступить со всем своим добром, с женой и детьми и с открытым сердцем. На завтрак каждый день молоко. И хлеб с колбасой.

Франц готов поверить обещаниям ангела Оле, только вот можно ли будет в его царствии небесном играть в скат да барышничать помаленьку? В конце-то концов там ведь все равно глаза замутят и заставят молиться какому-нибудь пророку, политическому, конечно. Нет, без лошадей и карт жизнь для Франца все равно что пустыня.

Оле многозначительно заявляет:

– Там чего хочешь, то и дозволено. – По правде говоря, он еще не успел подумать о значении карточной игры и любви к лошадям для своего нового крестьянского содружества.

Борзая скребется у двери.

– Входи, делегат собачьего рая!

Собака кладет на пол убитого зайца. Франц на нее не нахвалится.

– Вот, пожалуйста, и мясо к обеду, жаль только, что жир по полям не бегает.

Оле жертвует Францу две марки на маргарин. Франц подбрасывает монетку высоко в воздух. Исчезла! Этот фокус называется «поповский мешок». Впрочем, Оле это становится ясно и без комментария. Франц неутомимо изобретателен, стоит ему только учуять деньги.

– Может, перекинемся в картишки, а?

У Оле нет ни малейшей охоты играть в карты. Лучше он подарит Францу три марки.

Теперь уж Франц не может остаться в стороне от нового крестьянского содружества. Задаток получен. Дело будет. На манер барышников они ударяют по рукам, скрепляя сделку.

– Вступил я, вступил со всеми потрохами, – говорит Франц.

Оле облегченно вздыхает и, закашлявшись, уходит: довольный собою пророк, пусть слегка согбенный, но зато преуспевший.

Буммель свежует зайца. В молодые годы ему довелось прочитать в Библии: ангелы в крестьянском платье бродят среди людей. Может, и здесь происходит нечто подобное? Есть же такое речение: «Не прогляди ангела в платье брата твоего». Очень подходящее.

48

В Аннгрет все бушует от ревности. Она то ждет вести от Рамша, то мучит себя упреками. Какая неосмотрительность! Разрезала покрышку на колесе Юлиановой машины и, можно сказать, собственными руками устроила ему ночь с этой не по-здешнему чернявой бабенкой.

Аннгрет решает поехать в лесничество. Слушайте, вы, новый лесничий, произошло то-то и то-то, и не воображайте, пожалуйста, что ваша черная кошка чиста как ангел. С ангелами и рядом не сидела! Но на этот раз Аннгрет не пришлось ехать в лесничество. Мампе Горемыка приносит ей письмо от лесопильщика.

– Благодарю!

Мампе Горемыка стоит у дверей и ждет.

– Спасибо, большое спасибо!

Мампе Горемыка шаркает дырявыми резиновыми сапогами по голубому велюровому ковру.

– Вот написали мы это письмо, а у тебя, видно, и глотка водочки не припасено для человека, которого мучит жажда?

Аннгрет растерялась. Ищет в буфете хоть остатков тминной или мятной настойки. Ничего. Мампе Горемыка ухмыляется.

– Мужчина без жены – еще куда ни шло. Женщина без мужа – это уж из рук вон. Даже водки в доме нет. Ледниковый период.

Аннгрет достает пятимарковую бумажку. Мампе, теперь уже удовлетворенно, топочет по ковру.

– Пусть будет тебе радость от этого письма!

Аннгрет вскрывает конверт: слова на лиловатой шелковой бумаге, комплименты, извинения, изящные обороты речи. «…Прошу тебя, пойми причину того, что я не сразу подошел к тебе там, в ресторане. Умный делец не станет дразнить своих врагов и конкурентов… Но теперь твое письмо – в моих руках, и я, нижеподписавшийся, жду тебя…»

Прямая и неприступная идет Аннгрет в сумерках по деревенской улице. Даже вечерний ветер не чувствует себя в силах растрепать ее белокурые волосы. Только одна Аннгрет знает, что ее ледяная гордость слегка подтаивает на ходу.

Перед домом лесопильщика Аннгрет встречает машинистку, работающую у Юлиана, та в испуге и удивлении пялится на грешную фрау Аннгрет.

Рамш с гиацинтом в руках любезно и приветливо встречает Аннгрет. Он ведет ее в комнату с желтыми розами. Там пахнет сливянкой и резедой. Противный возбуждающий запах.

– Present for you. [60]60
  Подарок для вас! (англ.)


[Закрыть] – Рамш перебрасывает гиацинт из руки в руку. – Ваш покорный слуга! – Он целует Аннгрет, пылкий, как в молодые годы. Теперь она узнает в нем прежнего Юлиана. Горячая волна захлестывает ее. Она не обманулась. Вот он, рядом с ней, он не сводит глаз с ее губ, страстный и сумасбродный, а посветлевшие волосы в его бородке – это же всего-навсего бледный отблеск зимнего закатного солнца.

Рамш тоже сам не свой, до такой степени захватили его молодые чувства. Все, что он говорит, все, что делает с Аннгрет и собирается сделать, исполнено честнейших намерений. Сегодня великий день!

Но великий день длится недолго. Ревность вспугивает Аннгрет, как козленок пригревшуюся на солнце птичью стайку. Слезы вдруг выступают у нее на глазах. Эта черноволосая бабенка! Чем, спрашивается, они занимались всю ночь напролет?

– Ничего между нами не было. Любовной интрижкой и не пахло. Это называется деловые издержки, не облагаемые налогом, и так далее. – Разве Аннгрет не понимает, что лесопильщик нуждается в благоволении лесничего, от которого многое зависит, в благоволении его жены, его работников, прислуги, его скотины – короче, всего, что его окружает?

Нет, Аннгрет себе такого даже представить не может. Рамш – это Рамш, а Юлиан – это Юлиан. Ползать на брюхе из-за деловых соображений – ей даже думать об этом противно.

Лесопильщик притих. Возможно, ему вспомнились юношеские мечты о честном ведении своего предприятия. Аннгрет тихонько гладит волосы, окаймляющие его проплешину.

– Ты обиделся на меня, да?

Юлиан не обиделся. Аннгрет права: если вдуматься, то с лесничим и его женой можно установить нормальные отношения с помощью одной-единственной коровы.

– Подари ей эту корову!

– Легко сказать! Старая хозяйка от злости на стенку полезет.

– Ну и бог с ней! – Разве Юлиан позабыл, что у него теперь есть некая Аннгрет Анкен? Корова уже стоит наготове, с цепью, разбухшим выменем и четырьмя сосками.

Лесопильщик осыпает Аннгрет благодарностями и добрыми словами. Вот диван! И подушки! Садись, Аннгрет! Теперь можешь показать язык всем неприятностям, ха-ха! Теперь мы оба спасены от всех любовных напастей, от всех кораблекрушений, и так далее.

49

Аннгрет уходит от лесопильщика посреди ночи. Уходит через заднюю калитку, которая ведет в поле. Ночь темная и безлунная. Пробужденная земля источает аромат. Сытая ночь.

Пес в конуре возле лесопильни лает и лает. Прошло уже четверть часа, а он все не успокаивается.

Рамш надевает брюки, берет палку и направляется к неистовствующей собаке, но вдруг из-за угла лесопильни до него доносится:

– Юлиан, послушай, дело спешное! – Мампе Горемыка возникает в свете дворового фонаря.

Слухи о неестественной смерти Антона Дюрра сгущались день ото дня. Товарищ из уголовной полиции на этот раз прибыл в деревню без своего кожаного пальто. Сейчас весна. Он даже воротник рубахи расстегнул, и принимали его за инструктора отдела лесоводства.

Людей из бригады Антона вызвали на допрос. Они в один голос говорили, что в момент несчастья лесопильщика среди них уже не было. Оле тоже ничего другого сказать не мог.

Рамш проводит Мампе Горемыку в комнату с желтыми розами.

– Бабами пахнет, Юлиан.

– Тебе-то какое дело? Что ты от меня хочешь?

Прежде всего Мампе Горемыка хочет стаканчик сливянки. Это уж наверняка. Затем неплохо было бы получить пару поношенных резиновых сапог, а то в эту весеннюю грязищу и в мокрый снег у него пальцы торчат наружу. Это уже аморальная просьба; а что еще угодно Мампе Горемыке?

– Они интересуются смертью Антона и роют вовсю, Юлиан.

Лесопильщик делается более гостеприимным и наливает Мампе сливянки. Мампе пьет и весь дрожит от восторга. Да, завтра этот уголовно-лесоводческий инструктор уж обязательно будет его выспрашивать и допрашивать; сегодня удалось от него спрятаться.

Рамш вздрагивает.

– А разве что-нибудь еще неясно? Ты отставил подальше обед Дюрра, когда я к вам подсел. Неужто эти идиоты собираются приписать тебе покушение на убийство?

– Мне, Юлиан? Тебе! – Мампе Горемыка сам доливает свой стаканчик. – Не волнуйся, Юлиан! Никто тебе ничего в вину не поставит. Ты отодвинул подальше Антонов обед, вот и все. Это ведь не запрещено.

Рука лесопильщика дрожит, когда он наливает сливянку.

– Ты что-то говорил насчет сапог?

Мампе Горемыка пьет и выставляет ногу с сине-красными пальцами, торчащими из сапога.

Лесопильщик приносит из передней сапоги на меху и ставит их возле Мампе.

– Одиннадцатая заповедь гласит: не мерзни!

Лесопильщику требуется немало времени, чтобы втолковать Мампе Горемыке, что́ он должен говорить на допросе. Опасные минуты, ибо дух противоречия возрастает в Мампе по мере того, как возрастает его опьянение.

– Итак, что ты скажешь, если тебя спросят?

– Я спрошу… я скажу… сапоги, скажу я…

– Надень же их наконец!

Мампе пытается стащить с ноги резиновый сапог. У него ничего не получается. Надо, чтобы Рамш помог. Он и помогает. Мампе ухмыляется, как сытый младенец.

– Эх, Юлиан, Юлиан, не часто мне такая радость выпадала! – Рамш выбрасывает его резиновые сапоги в окно. Мампе влезает в меховые и удовлетворенно сопит: – Как в постели, ей-богу! Теперь еще сверху согреться, «плис» или «плейс», и так далее, как ты говоришь.

Мампе Горемыка обнаруживает, что его стаканчик стоит на пятидесятимарковой купюре! «Ишь ты, черт! Дорогая подставочка! Такую не выбросишь!» Он пьет, прячет в карман пятьдесят марок, встает, шатается из стороны в сторону и идет к двери.

– Что ты скажешь, если тебя спросят?

– Что я скажу, Юлиан? Скажу – катись к чертовой матери, спокойной ночи!

Рамш хватает его за плечи и поворачивает к себе.

– Ты отодвинул подальше обед Антона, когда я собрался подсесть к вам. И больше ты ни слова не скажешь!

– Больше ни слова? Но ты-то ведь оттащил его чуток подальше, Юлиан, старина!

– Нет, нет!

– Вспомни-ка, сынок!

Нелегкая жизнь для Рамша. Малоподходящий климат для обновления благородной студенческой любви. Не много поводов показывать язык всем напастям и неприятностям.

50

Ян Буллерт хром. Новорожденным младенцем ему пришлось довольствоваться квашней вместо колыбели. Люлька в халупе господского скотника Буллерта еще не освободилась. «Квашня была коротковата для девятифунтового мальца. Моя левая нога забастовала и отказалась расти». Этой шуткой он обходит все разговоры о своем физическом недостатке.

Короткая нога имеет свои преимущества – особенно в военное время. Большую часть последней войны Ян провел в баронском коровнике. Но когда война вползла обратно на родную землю, Яна призвали в фольксштурм. Это случилось в то самое время, когда барон вынужден был предпринять поездку к родне на запад.

Прежде чем явиться по последней повестке на призывной пункт, Ян водворил свое семейство в крытый дерном шалаш на одном из островков Коровьего озера. Затем он посетил баронский дворец. Там теперь располагался штаб полка, регулировавший планомерное отступление великогерманских войск.

Часовые остановили Буллерта.

– Кто такой?

Буллерт щелкнул каблуками, насколько это было возможно при его короткой ноге.

– Связной барона фон Ведельштедта.

– А где сам барон?

– В фольксштурме. Прошу для него бинокль.

Буллерт получил бинокль. Ночной. Таким образом он сам себя произвел в связные. Он хромал от окопа к окопу, рассказывал разную ерунду и повергал в смятение рыхлые ряды фольксштурмистов.

Так, одну роту во главе с ее командиром, владельцем продуктового магазина в Майберге, он заставил маршировать в тыл к сараю, стоявшему в чистом поле. Ян объявил, что там находятся неприкосновенные государственные запасы, и прежде всего кофе в зернах, которые надо охранять. Продуктовый капитан с великой радостью бросился выполнять этот приказ. Рота двинулась в тыл – спасать кофе.

Вскоре Буллерт вынырнул на другом отрезке позиции фольксштурма; на сей раз он был связным только что прибывшего на передовую полкового командира фон Хиншторфа. Капитан подразделения, истинно немецкий лесничий, несколько оглох от пальбы по зайцам.

– Как вы говорите?

Ян Буллерт, стоя навытяжку:

– Приказ нового полкового командира фон Хиншторфа: «Немедленно закопать оружие! Переодеться в штатское платье! Пропустить пехоту и танки противника! Оружие выкопать! Вервольфы!»

Лесничий ракушкой приложил руки к обоим ушам.

– Прошу повторить приказ.

Ян Буллерт повторил.

Командир роты:

– Связиста ко мне! Дайте соединение со штабом полка!

Связист, почтмейстер из Майберга, стоял бледный от служебного рвения.

– Связь нарушена, но ремонтная команда уже в пути!

Ян Буллерт потрогал кусачки для перерезания проволоки у себя в кармане и удалился.

Старый лесничий ругался на чем свет стоит. Он не хотел быть вервольфом, а хотел стрелять волков. Но он подчинился «руководству отечеством» и послал своих людей по домам – переодеваться.

В это самое время Ян, «руководитель отечества», уже залег в мокрую яму, которую, словно гнездышко, заранее выложил камышовой мякотью. В ночной бинокль барона он наблюдал за передвижениями на советском фронте.

Ночью Ян переполз на сторону противника. Отряд лесничего позади себя он обезопасил, но впереди могли оказаться мины. Он полз по грязным, вязким бороздам вспаханного поля и, когда ракета освещала ничейную землю, хотел бы сделаться червяком.

С лесничим Буллерт встретился на следующий день в отхожем месте у русских. У лесничего все приостановилось. Он немедленно прикрыл свой задний лик и, не пожелав сидеть на одном бревне с этим подлюгой фольксштурмистом, отправился искать другое укромное местечко.

– Бумагу дают в штабе полка налево! – крикнул ему вслед Ян Буллерт, оставшись сидеть на бревне.

51

Весело живется на этом свете!

Но всего веселей живется Буллертам!

У Буллертов зимой звучит музыка. Папаша Ян, этот великий шутник, еще в юности пиликал на скрипке, иной раз заменял скрипача в деревенском оркестре и подрабатывал, играя на танцах. Но это все отошло в прошлое. Теперь Буллерт уважаемая персона, а не какой-то там музыкантишка. Музыкой он балуется разве что дома и только в кругу семьи.

Ян, краснощекий папаша, играет первую скрипку; Клаус, сын, ведет аккомпанемент на второй; одна из дочек наяривает на гармони, другая тремолирует на мандолине. Мать на рождество получила в подарок маленький барабан. «Чертова скрипка» со струнами из конского волоса давно ей осточертела.

Домашний оркестр Буллертов играет народные песни, танцы, разные пьески, но также и модные песенки:

 
Маис! Все знают на земле:
Маис – колбаска на стебле.
 

Те, что слышат буллертовский оркестр, даже и не подозревают о вкравшихся в него диссонансах. Семнадцатилетний Клаус, например, рвется в город, чтобы по-настоящему изучать музыку. Но Ян Буллерт не желает лишаться надежнейшей опоры своего образцового хозяйства.

– Ты и здесь можешь играть первую скрипку, я уж, так и быть, отступлюсь, – говорит папаша Ян.

Некоторое время Клаус и вправду играет первую скрипку в семейном оркестре, но потом его тянет к саксофону: он хочет воспроизводить веселые звуки смеха.

– Саксофон – это же негритянский инструмент, – брюзжит папаша Ян, боящийся лишних расходов. – У негров ничего лучшего и нету.

Клаус дуется и работает спустя рукава, покуда папаша Ян ему не уступает.

Ни готовности услужить, ни особой благодарности. Разве он, Клаус, не вправе претендовать на оплату своего труда? Будущий саксофонист ночи напролет скрипит на своей жестяной табачной трубке.

– Хуже, чем выводок голодных поросят, – сокрушается папаша Ян.

Утром Клаус подымается, не выспавшись, и нехотя доит коров. Папаша Ян строго заявляет:

– Сначала коровы, потом поросячья дудка! Где нет молока, нет и музыки!

Клаус дожидается дня своего рождения. Ему стукнет восемнадцать, не надо будет и спрашивать у отца позволения заниматься музыкой.

Папаша Ян негодует на неразумие нового времени. Разве восемнадцатилетний малец знает, чего он хочет? «Временами партия собственноручно роет себе яму».

На дворе март, и оркестр Буллертов исполнением «Петербургского катанья на санях» прощается с зимой. Вот-вот начнутся полевые работы. Как годовалый птенец в весеннем птичьем концерте, подсвистывает Клаус на своем саксофоне. Мать изо всей силы гремит колокольчиками, стараясь, чтобы папаша Ян не разобрал, как фальшивит сын.

В этой музыкальной сутолоке они не слышат, что кто-то стучит в дверь. Оле в неуклюжих фетровых сапогах появляется среди бешено мчащихся на санях Буллертов.

Папаша Ян выжимает из своей скрипки туш, Грета – громкий аккорд из своей гармошки. В это же мгновение из поросячьей дудки Клауса вырывается лошадиное ржание. Все переглядываются с таким видом, словно произошло что-то неприличное. Первым приходит в себя папаша Ян.

– Приветствуем тебя, Оле, среди живых! – Он играет песенку о бузине и в то же самое время смычком показывает на стул. Девочки поют:

 
Бузинный куст, бузинный куст,
Расцвел он в мае вновь.
На ветке славит соловей
Верность мою и любовь.
 

Мать стучит барабанными палочками. Ей кажется, что петь эту песенку при Оле в высшей степени неуместно. Остальные не замечают ее сигналов. Они с головой ушли в работу.

 
Вернись скорей,
Вернись скорей,
Любимый мой, любимый…
 

С досады мать как хватит по большому барабану! Все разом к ней оборачиваются. Это же песня, а не марш!

 
Давно умолк мой соловей,
Увял мой куст бузинный…
 

Оле раскуривает трубку, кашляет, пытается слушать. Особенно печалиться нечего, но у матушки Буллерт слезы капают на барабан.

Потом друзья сидят у печки, пьют земляничное вино, рассказывают друг другу всякую всячину, избегая произносить даже имя Аннгрет. Перебродивший земляничный сок ударяет в голову Яну, он хвастается без удержу:

– Еще двух телок вырастили! В хлеву теперь не протолкаться! Ей-богу, кажется, стены лопнут. Без пристройки нам нынче не обойтись.

Оле внимательно его слушает, принуждая себя к сдержанности.

– Двадцать моргенов так двадцатью моргенами и останутся. – Откуда Ян возьмет столько корму для крупного скота?

Ян под хмельком и не помнит об осторожности.

– Разве мало у нас ничейной земли? Бургомистр Нитнагель только рад будет списать пустырь за деревней.

Оле что-то обдумывает.

– А рабочая сила? – Не может же Ян довеку рассчитывать на детей!

Это почему же? Его дети, слава богу, привержены родителям и воспитаны хорошо. Сокровище, а не семья!

Оле с хитрой ухмылкой:

– Да ведь не у всех поселенцев такие большие семьи.

Конечно, нет, вот у Оле так даже жены больше нет, уж если об этом заговорил, ну да за этим дело не станет, верно ведь?

Оле не огорчен и не обижен. Земляничное вино подхлестывает его фантазию. Новое крестьянское содружество блистательно расширяется: одна птицеферма – сплошь куры, другая – утки, цветоводство с продажей цветов на рынке. Совместная работа! Совместное владение землей! Вокруг всегда радостные лица. Ян Буллерт тоже не сумеет противостоять тяге к благосостоянию.