Текст книги "Жизнь и творения Зигмунда Фрейда"
Автор книги: Эрнест Джонс
Жанры:
Психология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 50 страниц)
Глава 3
Выбор профессии (1873)
По окончании гимназии Фрейд оказался во власти сомнений относительно будущей профессии. Он долго не мог прийти к какому-либо решению, но отец его не торопил, предоставив полную свободу выбора в этом вопросе. Реальность давно уже развеяла детские фантазии о блестящей военной или политической карьере. В Вене того времени для еврея из семьи со средним достатком выбор будущей профессии был невелик. Коммерция, промышленность, юриспруденция и медицина – вот, пожалуй* все области, в которых Фрейд мог чего-то добиться. Первые две сразу же были отвергнуты им по интеллектуальным причинам, хотя впоследствии, в очередной раз сталкиваясь с материальными проблемами, он иногда сожалел об этом. Испытанное им временное колебание относительно изучения юриспруденции (знание которой, по его мнению, было необходимо для будущего общественного деятеля) явилось лишь отголоском его более ранних политических амбиций. Фрейда влекло в иную область. Довольно любопытно, что единственным экзаменом, который он провалил в своей жизни, был экзамен по судебной медицине.
Итак, выбор Фрейда остановился на медицине, к которой он не питал особого пристрастия. В более поздние годы он не скрывал, что никогда не чувствовал себя в практической медицине «как в своей тарелке» и никогда не считал себя настоящим врачом. Я могу припомнить, как однажды, уже в 1910 году, он со вздохом сожаления признался в своем желании бросить медицинскую практику и посвятить себя целиком изучению культурных и исторических проблем, а в конечном счете великого вопроса о том, как человек стал тем, кто он есть. И все же, несмотря на сделанное признание, мир благодарен ему за его врачебную деятельность.
Хотя мы жили в очень стесненных обстоятельствах, мой отец настоял, чтобы в выборе профессии я следовал своим собственным склонностям. Особого пристрастия к карьере и деятельности врача я в те юные годы не питал, а впрочем – не питал и в дальнейшем. Скорее, мною двигала своего рода любознательность, направленная, однако, больше на человеческие отношения, чем на объекты природы, и которая к тому же не признавала ценности наблюдения как главного способа удовлетворения. Мое раннее знакомство с библейской историей в ту пору, когда я еще почти не владел искусством чтения, надолго определило (как я осознал много позже) направление моего интереса. Под сильным влиянием дружбы с мальчиком несколько старше меня, который впоследствии стал широко известным политиком, я также проникся желанием изучать, подобно ему, юриспруденцию и заниматься общественной деятельностью. Тем временем меня захватило актуальное тогда учение Дарвина, ибо оно порождало надежды на колоссальное продвижение в нашем понимании мира; и я знаю, что именно цитирование чудесного сочинения Гёте «Природа» на популярной лекции профессора Карла Брюля, прочитанной незадолго до выпускного экзамена, повлияло на мое решение пойти в медицину.[15]15
Упомянутая лекция была прочитана по теме: «Сравнительная анатомия». – Прим. перев.
[Закрыть]
А вот другая версия:
После 41 года врачебной деятельности мое знание себя говорит мне, что я никогда, собственно, не был настоящим врачом. Я стал врачом, будучи принужден отклониться от своей первоначальной цели, и триумф моей жизни заключается в том, что после долгой окольной дороги я снова вернулся на прежний путь. Я не помню, чтобы в ранние годы я проявлял какое-либо стремление помочь страдающему человечеству. У меня не было ярко выраженных садистских наклонностей, так что я вовсе не стремился развивать их. Я также никогда не играл в «доктора»: мое инфантильное любопытство выбирало, по-видимому, иные пути. В своей юности я испытывал неодолимую потребность понять некоторые из загадок мира, в котором мы живем, и, возможно, даже содействовать в чем-то их разрешению. Самым лучшим средством достижения подобной цели мне казалось поступление на медицинский факультет, однако затем я экспериментировал – и неудачно – с зоологией и химией, пока, наконец, под влиянием Брюкке[16]16
Брюкке Эрнст Вильгельм Риттер, фон – представитель физико-химической школы в физиологии, один из учителей Фрейда. – Прим. перев.
[Закрыть], величайшего авторитета, который повлиял на меня больше, чем кто-либо другой в моей жизни, я занялся физиологией, хотя тогда она и была чересчур ограничена гистологией. К тому времени я уже сдал все экзамены по медицине, однако не чувствовал интереса к какой-либо врачебной деятельности, пока со стороны моего глубокоуважаемого учителя не прозвучало предупреждение, что ввиду моих стесненных материальных обстоятельств мне следовало бы оставить теоретическое поприще. Так я перешел от гистологии нервной системы к невропатологии и затем, побуждаемый свежими веяниями, начал интересоваться неврозами. Однако мне кажется, что отсутствие у меня истинного призвания к врачебной деятельности вряд ли нанесло большой ущерб моим пациентам. Ибо больному мало проку от того, если терапевтический интерес врача имеет ярко выраженную эмоциональную окраску. Для него лучше всего, когда врач выполняет свою работу холодно и, насколько возможно, корректно.
Такая фаустовская жажда знаний может фокусироваться на загадках человеческого бытия и происхождения или простираться до сущности всего мироздания. В случае с Фрейдом явно имело место первое. И опять же любопытство подобного рода может искать удовлетворения двумя различными способами: посредством философского рассуждения или посредством научного исследования. Мы знаем, какого способа придерживался Фрейд, но Витгельс высказывает остроумное предположение, что Фрейд, возможно, принадлежал к той породе людей, чья склонность к мысленным абстракциям настолько могущественна, что они опасаются, как бы она не взяла верх над ними, и пытаются чинить ей препятствия путем изучения конкретных научных фактов[17]17
См.: Виттельс Ф. Фрейд, его личность, учение и школа. Л. «Это», 1991. С. 40. – Прим. перев.
[Закрыть]. Подтверждением этому может служить ответ Фрейда на заданный мной однажды вопрос, как много философских трудов он уже изучил. Ответ звучал: «Очень мало. Будучи молодым человеком, я имел чрезмерное пристрастие к размышлению и безжалостно подавлял его».
В гётевском гимне Природа предстает как прекрасная, добрая Мать, которая щедро одаривает своих любимцев привилегией постигать ее тайны. Подобные романтические сравнения обладали в глазах юного Фрейда значительно большей притягательной силой, чем прозаическая перспектива женитьбы на родственнице из Манчестера. Материалистическим его мировоззрение не назовешь никак. Он выбрал свою профессию в соответствии со своими идеалами, невзирая на бедность или богатство, отказывая себе в житейском комфорте.
Виттельс считает, что в гимне Гёте Фрейда привлекло не только ощущение красоты природы, но и восхищение ее смыслом и целью. Будучи убежденным атеистом, Фрейд вряд ли когда-нибудь ломал себе голову относительно устройства Вселенной, однако идея, что в основе человеческих поступков лежат различные мотивы, побудительные причины и цели, многие из которых сокрыты, занимала его всегда – задолго до того, как он ее столь блестяще развил, разгадывая загадку Сфинкс. Можно предположить, что толчком к этому неутомимому поиску смысла человеческого бытия и человеческих отношений послужили те сложные вопросы, которые ставили перед ним в раннем детстве взаимоотношения в семье. Сказанное явилось бы наилучшей иллюстрацией его собственного суждения о том, что первые два иди три года жизни играют решающую роль в формировании характера и личности.
В рассматриваемый нами критический для Фрейда период начались серьезные перемены, в ходе которых произошло признание превосходства за интеллектом. Он постиг тот факт, что главным секретом власти является не сила, а понимание, красноречивым свидетельством чего служат великие научные достижения трех последних столетий. До того как попробовать приложить эту истину к человеческому поведению, необходимо, думалось ему, узнать кое-что о физическом строении человека, о том месте, которое он занимает в природе. Здесь путь был указан Дарвином, труд которого вызвал необычайный интерес в 70-е годы во всей Европе.
Однажды в разговоре со мной на тему об уравновешенности греческого идеала, его духовном и физическом совершенстве Фрейд заметил: «Да, комбинация такого рода, несомненно, предпочтительнее. Евреи в силу различных причин получили одностороннее развитие и придают большее значение разуму, чем телу. Но если бы мне самому пришлось выбирать между тем и другим, я бы также поставил на первое место ум».
Это обращение от силы к осознанию и в конечном счете от тела к духу было чрезвычайно глубоким и имело далеко идущие последствия. Несмотря на резкие нападки, Фрейд редко принимал участие в спорах, поскольку это глубоко противоречило его натуре. Подобно Дарвину и в отличие от большинства ученых он старался не обращать внимания на критику, какой бы чувствительной она ни была, продолжая свои дальнейшие исследования и добывая все новые и новые доказательства своей правоты. Он не навязывал своих идей. Он ненавидел споры или публичные обсуждения спорных научных вопросов. Поэтому на психоаналитических конгрессах после его докладов никогда не устраивались дискуссии.
С одной стороны, Фрейд отличался большой методичностью как своего мышления, так и своих привычек и обладал поистине замечательной способностью систематизировать колоссальный фактический материал. Но, с другой стороны, он довольно презрительно относился к педантичному использованию терминологии, находя подобную деятельность скучной; он никогда бы не смог сделаться математиком или физиком или хорошим шахматистом. Он легко, быстро и спонтанно писал, никогда тщательно не редактируя написанное, так как считал это пустым и утомительным занятием. Отдельные неясности и двусмысленности его текстов не раз заставляли переводчиков поломать себе голову. Однажды я попросил Фрейда объяснить, почему он использует фразу, значение которой остается неясным. С гримасой на лице он мне ответил: «Pure Schlamperei»[18]18
* Чистая небрежность.
[Закрыть]. Здесь мы сталкиваемся с проявлением одной из его главных характерных черт – неприязнью к помехам и ограничениям. Он давал волю своим мыслям, не задумываясь об упрощении их изложения на бумаге.
Мы уже отмечали раннюю склонность Фрейда к умозрительным размышлениям, которую он жестоко подавлял. Мотивом такого подавления частично являлась боязнь ухода от реальной действительности, но в основном – опасность высвобождения потока бессознательных мыслей, для которых он был еще недостаточно зрел. (Фрейду потребовались определенное время и мужество, чтобы осуществить – в возрасте 40 лет – свой самоанализ.)
Фрейд стремился к интеллектуальной дисциплине, так как наука того времени (как, впрочем, для некоторых людей еще и сейчас) ассоциировалась не только с такими понятиями, как объективность, но и с такими, как точность, измерение, строгость, – всем тем, к чему, как мы знаем, у Фрейда душа не лежала. Более того, в XIX столетии вера в естественные науки как панацею от всех мировых бед – вера, которую Фрейд сохранил до конца своих дней, – начинала вытеснять бытовавшие прежде надежды, связывавшиеся по очередности с религией, политикой и, наконец, философией. Такое почтительное отношение к науке пришло в Вену со значительным опозданием с Запада, и прежде всего, из Германии и достигло своей кульминации как раз в 70-е годы. Фрейд, несомненно проникнутый всеобщим настроем, должен был ощущать, что строгость и тщательность занимают важное место – особенно в «точных науках».
Конфликт между искушением отдаться во власть своих мыслей – и, разумеется, игры фантазии – и потребностью обуздать их с помощью научной дисциплины закончился решительной победой последней. Пользуясь более поздней терминологией, этот антагонизм можно выразить как противопоставление принципа удовольствия принципу реальности, хотя второй принцип вскоре тоже оказался наделен огромным удовольствием. Возможно, этот конфликт соответствует также противоречию между верой в свободу и верой в детерминизм – древней антиномии, которую Фрейду предстояло столь блестяще разрешить четверть века спустя. Как часто случается в подобных ситуациях, сила подавления оказалась не просто достаточной, но и, вероятно, чрезмерной. Ибо, как мы позднее увидим, если бы Фрейд не так усердно подавлял свое воображение и не воздерживался бы от напрашивавшихся, но казавшихся несвоевременными выводов, его путь к славе не был бы таким непростым.
То, что Фрейд был честолюбив в своей погоне за знанием, относясь к нему как к скрытому средству достижения успеха и власти, явствует из одного отрывка его письма к Эмилю Флюсу[19]19
Один из братьев Гизелы Флюс – первого романтического увлечения Фрейда. – Прим. перев.
[Закрыть], где он жалуется на свое отвращение к посредственности и отказывается от любых разуверений со стороны друга. На протяжении всей своей жизни он отличался скромностью в оценке собственных достижений и прибегал к суровой самокритике, встречающейся у людей, ставящих перед собой высокие цели и наделенных блестящим дарованием. Однажды я рассказал ему историю о хирурге, который намеревался предстать перед Господом, держа в руках кость, пораженную раком, и спросить Всемогущего, что Он может сказать по этому поводу. Фрейд возразил: «В подобной ситуации мой главный упрек Всемогущему заключался бы в том, что Он не дал мне лучших мозгов». Это было замечание человека, который никогда не довольствуется малым.
Глава 4
Студент-медик (1873–1881)
Неудивительно, что медицинские занятия, начатые столь необычным образом, проходили и в дальнейшем столь же необычно. Впоследствии Фрейд рассказывал, как друзья насмехались над его медлительностью, считая его просто бездельником. Однако для такого промедления были очень веские основания, поскольку не все предметы увлекали его в равной степени.
Фрейд поступил в Венский университет осенью 1873 года в возрасте 17 лет. По его собственному признанию, занимался он «весьма небрежно», так как многие из предметов его мало интересовали, зато с «юношеским рвением» набрасывался на то, что ему было любопытно, но часто не имело прямого отношения к будущей специальности. Именно из-за этого он закончил университет на три года позже положенного срока.
В первом семестре (с октября 1873 по март 1874 года) Фрейд активно занимается (23 часа в неделю) изучением анатомии и химии. Недельный цикл по этим предметам состоял из 12 лекций по анатомии и 6 по химии, а также практических занятий по обоим предметам. Во время второго, летнего, семестра (с конца апреля до конца июля) Фрейд познакомился со знаменитым Брюкке, который позднее сыграл большую роль в его становлении как ученого. Помимо 28 часов в неделю, отводимых им на изучение анатомии, ботаники, химии, микроскопии и минералогии, Фрейд с присущим ему всепоглощающим интересом прослушивает курс «Биология и дарвинизм» у зоолога Клауса, а также и курс Брюкке «Физиология голоса и речи». Так прошел первый год обучения в университете.
Третий, зимний, семестр (1874–1875) характерен новой погоней Фрейда за знаниями, мало относящимися к его будущей специальности. Занимаясь по 28 часов в неделю анатомией, физикой, физиологией (у Брюкке) и зоологией для студентов-медиков (у Клауса), Фрейд находит время, чтобы раз в неделю выбраться на семинар по философии, который вел Брентано[20]20
Франц Брентано (1838–1917) – немецкий философ, непосредственный предшественник феноменологии Э.Гуссерля, развивший учение об интенциональности (предметности сознания) как родовом признаке психических феноменов. – Прим. перев.
[Закрыть] (трехгодичный курс философии для студентов-медиков Венского университета был обязательным начиная с 1804 года, но лишь до 1872-го).
Первые попытки Фрейда, предпринятые им ранее относительно свободного выбора изучаемых предметов и часов, отводимых на их посещение, в четвертом семестре (лето 1875 года) приводят его к мысли о независимой линии в обучении. Он посещает полный курс лекций по зоологии (15 часов еженедельно), а не сокращенный – «Зоология для студентов-медиков». Он проходит два курса физики вместо одного, предписанного учебным планом, и продолжает посещать семинары по философии, добавив к ним еще один брентановский курс – по Аристотелевой логике. 11 часов в неделю отводились им на посещение лекций по физиологии, читаемых Брюкке.
В следующем семестре у Фрейда появляется особый интерес к биологии. Он по 10 часов в неделю проводит в лаборатории профессора Клауса, отодвинув на второй план занятия анатомией и физиологией. Кроме этого он все еще раз в неделю посещает брентановский семинар.
В марте 1876 года, после 2,5 лет обучения в университете, Фрейд приступает к первому своему самостоятельному исследованию, тема которого была предложена ему профессором Клаусом. Карл Клаус, директор Института сравнительной анатомии, был приглашен двумя годами ранее в Вену из Гёттингена для проведения реорганизации на отделении зоологии. Он особенно интересовался морскими животными, и в 1875 году ему было разрешено основать в Триесте Зоологическую опытную станцию, одну из первых такого типа в мире. Ему были выделены значительные средства, позволявшие не только вести научную работу, но и дважды в год на несколько недель посылать нескольких студентов на стажировку в Триест. Одним из первых студентов, которым была предоставлена такая возможность в марте 1876 года, был молодой Фрейд. Из этого следует, что профессор Клаус крайне высоко ценил его способности. Поездка в Триест стала первым знакомством Фрейда с южной культурой, так же как и его первой попыткой самостоятельной научной работы.
Во время летнего семестра между двумя поездками в Триест Фрейд сконцентрировал свое внимание на изучении биологии. Он посещает 15 лекций в неделю по зоологии и лишь 11 – по другим предметам (правда, кроме того, были три еженедельные лекции Брентано, посвященные Аристотелю). При изучении физиологии он впервые соприкоснулся с ассистентами Э.Брюкке, Экснером и Фляйшлем, важными для него впоследствии фигурами, а также прослушал несколько лекций по спектральному анализу и физиологии растений.
Поставленная перед ним задача имела отношение к проблеме, которая продолжала оставаться запутанной еще со времен Аристотеля. Никогда прежде не удавалось выявить гонадическую систему угря. Фрейд писал: «Никто еще не обнаруживал ни одного зрелого самца угря – никто еще не видел яичек угря, несмотря на бесчисленные попытки, предпринимаемые столетиями». Трудность такого выяснения связывалась, как правило, с необычной миграцией угря перед брачным периодом. В 1874 году доктор Сирский описал маленький дольчатый орган угря и предположил, что он представляет собой недостающие яички. Это было открытие, которое явно требовало проверки, и именно это и поручили сделать Фрейду. Фрейд проанатомировал около 400 угрей, обнаружив у многих из них орган Сирского. Микроскопические исследования гистологической структуры данного органа подтвердили вероятность, но не абсолютную достоверность того, что найденный орган является незрелым семенником. Тем не менее работа Фрейда была первой в серии подобных исследований, которые подтвердили предположение Сирского.
От только начинающего свой путь в науке человека трудно было ожидать больших результатов. Его учитель был вполне удовлетворен работой Фрейда, чего нельзя было сказать о нем самом. Честолюбивый юноша надеялся на то, что ему будет предложено продолжить исследование, в ходе которого ему удастся сделать поразительное и необычайное открытие[21]21
* Появляется искушение сделать не относящееся, возможно, к делу замечание о том, что будущий открыватель кастрационного комплекса испытал разочарование, не найдя яичек угря.
[Закрыть].
Позднее Фрейд написал по поводу первых лет обучения в университете[22]22
В 1925 году. – Прим. перев.
[Закрыть] следующее: «После трех лет обучения в университете я наконец понял, что своеобразие и ограниченность моих дарований лишают меня возможности достичь какого-либо успеха во многих областях науки, на которые я набрасывался с юношеским рвением. Так я познал истинность предостережения Мефистофеля:
В физиологической лаборатории Эрнста Брюкке я наконец обрел покой и удовлетворение, а также людей, которых я мог уважать и с которых мог брать пример», – великого Брюкке и его ассистентов – Зигмунда Экснера и Эрнста фон Фляйшля-Марксоу.
На протяжении всей жизни Фрейд говорил о своем уважении и восхищении неоспоримым авторитетом Брюкке и даже о благоговении перед ним. Много лет спустя Фрейд по-прежнему вспоминал замечание Брюкке, сделанное ему однажды по поводу его непунктуальности, причем «ужасающим» данное замечание было главным образом из-за «ужасных голубых глаз» Брюкке. Эти стальные голубые глаза Фрейду суждено будет видеть перед собой каждый раз на протяжении всей жизни, когда его будет одолевать искушение пренебречь собственным долгом.
До конца своих дней Фрейд сохранял несокрушимую верность представлению о науке как об идеале интеллектуальной безупречности – служении истине. Так он ее понимал. С соблюдением другого требования науки – педантичной точности – дела обстояли не столь хорошо. Ощущать себя связанным аккуратностью и точными измерениями было не в его натуре. Напротив, это находилось в противоречии с присущими ему определенными революционными наклонностями, которые угрожали разорвать в будущем цепи условностей и принятых ограничений, – что и случилось в один прекрасный день. Однако в течение последующих десяти лет Фрейд при помощи «научной дисциплины» старался держать в узде те порывы, которые он в себе подспудно ощущал. Он прилежно учился, проводил необходимые научные исследования; однако в течение нескольких лет он приносил в жертву дисциплине свою природную смелость и воображение.
Сам Брюкке являлся идеальным примером дисциплинированного ученого, с которого, как считал Фрейд, ему следовало брать пример. Начнем с того, что Брюкке был немцем, а не австрийцем, и его аккуратность была прямо противоположной чертой венской Schlamperei[24]24
Небрежности (нем.). – Прим. перев.
[Закрыть], с которой Фрейд уже давно был хорошо знаком и на которую он взирал с добродушным презрением, возможно, смешанным с легкой, тайной симпатией.
Институт Брюкке действительно принадлежал к выдающемуся движению в науке, лучше всего известному под названием «школы Гельмгольца в медицине». Поразительная история этого научного движения началась на заре 40-х годов с дружбы Эмиля Дюбуа-Реймона (1818–1896) и Эрнста Брюкке (1819–1892), к которым вскоре присоединились Герман Гельмгольц (1821–1894) и Карл Людвиг (1816–1895). С самого начала деятельность этой группы была пронизана истинным духом борьбы со всем устарелым. В 1842 году Дюбуа писал: «Брюкке и я торжественно поклялись доказать истинность того положения, что в организме не действуют никакие иные силы, кроме обычных физико-химических; что там, где объяснение с их помощью является пока недостаточным, необходимо либо посредством физико-химического метода искать их специфический способ действия, либо предположить наличие новых сил, которые, будучи сходны по значимости с физико-химическими, присущи материи и всегда сводимы только к двум силам – притяжения и отталкивания».
В течение 25–30 лет эта школа оказывала решающее воздействие на образ мышления немецких физиологов и преподавателей медицины, стимулировала дальнейшее развитие естественных наук в других странах и находила окончательное решение целого ряда давнишних проблем науки.
Брюкке, которого в Берлине шутливо называли «наш посланник на Дальнем Востоке», опубликовал в 1874 году свои «Лекции по физиологии». (Приведенные ниже рассуждения о физической физиологии, пленившие студента Фрейда, резюмированы из предисловия к книге.)
«Физиология есть учение об организмах. Организмы отличаются от неживых материальных единиц, находящихся в деятельности, – машин – наличием способности к ассимиляции. Но все они суть явления физического мира: системы атомов, приводимые в движение силами в соответствии с законом сохранения энергии, который был открыт Робертом Майером в 1842 году, затем в течение 20 лет не признавался и наконец стал всеобщим достоянием благодаря Гельмгольцу. Совокупность сил в каждой отдельной системе остается константной. Чем меньше нам известно об этих силах, тем большее число различных их видов мы должны выделять: механическую, электрическую, магнитную, свет, теплоту. Прогресс в науке свел их к двум силам – притяжения и отталкивания. Все это в равной степени относится к организму человека»[25]25
См. в рус. переводе: Брюкке Э. Учебник физиологии. СПб, Изд. И.И. Билибина, 1876. С. 1 – 12. – Прим. перев.
[Закрыть].
Затем в двух томах Брюкке дает подробное описание того, что в его времена было известно о трансформации и взаимосвязи физических сил в живом организме. Дух и содержание этих лекций достаточно тесно перекликаются со словами Фрейда, которые он использовал в 1926 году для характеристики динамической стороны психоанализа: «Прежде всего она сводит все психические процессы… к игре сил, которые помогают или препятствуют одна другой, друг с другом соединяются, вступают в компромиссы и т. д.»
Эволюционистская ориентация Брюкке находится в тесной взаимосвязи с этой динамической стороной его физиологии. Не только организм является частью физического мира, но и сам мир организмов представляет собой единую семью. Его видимое разнообразие есть результат дивергентного развития, которое началось с микроскопических одноклеточных – «элементарных организмов». Эта семья включает в себя растения, низших и высших животных, а также человека – от антропоида до его высшей точки развития в современной западной цивилизации. В этой эволюции жизни совершенно ни при чем никакие духи, сущности или энтелехии, никакие высшие планы или конечные цели. Воздействия осуществляются исключительно – каким-то образом – посредством физических энергий. Дарвин показал, что в недалеком будущем можно будет надеяться постигнуть то, «как» именно все происходило в процессе эволюции. Оптимисты были убеждены: Дарвин сделал нечто большее – то есть в действительности представил уже готовый ответ. Пока скептики и оптимисты спорили друг с другом, исследователи занимались тем, что составляли генеалогию организмов, заполняли пробелы, заново классифицировали таксономические системы растений и животных согласно их генетическому родству, открывали стадии превращения и за мнимым многообразием находили гомологические соответствия.
Личность Брюкке как нельзя лучше подходила к бескомпромиссным идеалистическим и почти аскетическим воззрениям, характерным для школы Гельмгольца. Он был невысоким человеком с большой и интересной головой, ровной осанкой и со спокойными, сдержанными движениями, с тонкими губами и знаменитыми «ужасными голубыми глазами». Он был застенчив, угрюм и в высшей степени замкнут. Протестант, со своим прусским произношением, он должен был казаться чужеродным телом в беззаботной католической Вене, посланцем из другого и более серьезного мира – каким он и был на самом деле. Добросовестный и неутомимый труженик науки, он предъявлял те же требования к своим ассистентам и ученикам. Приведенная ниже история вполне для него характерна. В одной из своих работ студент написал: «Поверхностные наблюдения показывают…» Брюкке перечеркнул это предложение и, написав на полях: «Нельзя наблюдать поверхностно», вернул работу. Он был одним из самых строгих экзаменаторов. Если студент не мог ответить на первый вопрос, молчаливый и непреклонный Брюкке безучастно сидел последние 10 или 12 минут предписанного экзаменационного времени, оставаясь глухим к мольбам студента и декана, который также должен был при сем присутствовать. В общественном мнении он слыл человеком холодным и предельно рассудочным. Даже потеряв в 1873 году любимого сына, он совершает неимоверное усилие над собой и своими чувствами, чтобы сохранить привычный облик. Он запретил своей семье и друзьям упоминать имя умершего сына, убрал все его фотографии и работал еще напряженнее, чем прежде. Этот человек был крайне далек от тщеславия, интриг и стремления к власти. Для способного студента он оказывался самым благосклонным отцом, помогая словом и делом, причем не только в научных делах. Он с уважением относился к оригинальным идеям своих студентов, побуждал их к самостоятельной работе и покровительствовал талантам, даже если их суждения не совпадали с его собственным мнением. Говорят, что его никогда не предал ни один из его учеников или друзей.
Нередко утверждается, что психологические теории Фрейда восходят ко времени его совместной работы с Шарко или Брейером. Напротив, можно доказать, что те принципы, на которых он строил свои теории, были им выработаны в студенческие годы под влиянием Брюкке. Освобождение от этого влияния заключалось не в отречении от самих принципов, а в достижении способности применять их эмпирически к психическим процессам, отказываясь в то же самое время от какой-либо анатомической основы. Это стоило ему тяжелой борьбы, но его истинный гений проявил себя именно в том, что на всем протяжении жизни из подобной борьбы он всегда выходил победителем.
Однако Брюкке был бы, мягко говоря, изумлен, если бы ему довелось узнать, что один из его любимейших учеников, явно обращенный в строгую веру, позднее в своей знаменитой теории исполнения желаний снова возвратил в науку понятия «стремления», «намерения» и «цели», которые незадолго до этого были повсеместно устранены. Мы знаем, однако, что когда Фрейд на самом деле вернул эти понятия в науку, он оказался способен примирить их с теми принципами, на которых его воспитали; он никогда не отказывался от детерминизма в угоду телеологии.
Осенью 1876 года, после своего второго пребывания в Триесте, когда его все еще интересовали зоологические исследования, он получает должность стипендиата-исследователя в Институте физиологии. Помещение, в котором располагался этот знаменитый институт, ни в коей мере не соответствовало ни его высоким целям, ни великолепным научным достижениям. Институт располагался на первом этаже и в темном, пропахшем плесенью, подвале бывшей оружейной фабрики. Больших комнат было всего три: лекционный зал, служивший одновременно и хранилищем для микроскопов, и две комнаты поменьше, одна из которых являлась кабинетом Брюкке. Помимо трех больших комнат было несколько маленьких комнатушек, частью без окон, переоборудованных в химические, электрофизиологические и оптические лаборатории. Там не было водопровода, газа и, конечно, электричества. Для подогрева использовали спиртовую горелку, а воду приходилось носить из колодца. Во дворе института находился маленький сарайчик, где в ужасной тесноте располагались подопытные животные. Тем не менее этот институт, посещаемый огромным количеством известных ученых и студентов со всего мира, являлся гордостью медицинского факультета.
Брюкке поощрял самостоятельную исследовательскую работу своих студентов, для тех же, кто, в силу своей неопытности или недостаточного кругозора, не мог самостоятельно выбрать тему исследования, Брюкке определял ее сам. Именно по причине неопытности Фрейда он сам посоветовал ему выполнить работу по гистологии нервных клеток.
В это время многие ученые умы, в том числе и коллеги Брюкке, ломали себе головы над вопросом о сходстве и различии элементов, являющихся «строительным материалом» для нервной системы у высших и низших животных. Данный вопрос был крайне спорным. Вероятность его воздействия на философскую и религиозную сферы сильно волновала ученых. Не заключаются ли различия в разуме низших и высших животных лишь в степени сложности? А тогда, быть может, человеческий мозг отличается от мозга какого-либо моллюска не по сути, а по количеству нервных клеток и сложности их волокон? Ученые искали ответы на подобные вопросы в надежде получить достоверные сведения о природе человека, существовании Бога и смысле жизни.
