Текст книги "Жизнь и творения Зигмунда Фрейда"

Автор книги: Эрнест Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 50 страниц)

В 1911 году Артур Кронфельд опубликовал обширный суммарный отчет о психоанализе, рассматривая его как органическое целое. Он очень мало уделял внимания историческим аспектам этого предмета, но представил срез психоанализа на той стадии, которой он достиг к этому времени. Критические аспекты этого отчета были философской и абстрактной природы, а заключения являлись в целом более чем скептическими. Когда Фрейд прочитал этот отчет, он написал: «Кронфельд философски и математически показал, что все те вещи, о которых мы беспокоимся, не существуют, так как они не могут существовать. Так что теперь мы об этом знаем». А вот что он сказал Штарке: «Я также прочел работу Кронфельда. Он применяет обычную философскую технику. Вы знаете, с какой убежденностью философы опровергают друг друга после того, как они достаточно далеко отходят от опыта. Как раз именно это и делает Кронфельд. Он утверждает, что наш опыт не имеет никакого значения, а затем для чего не составляет никакого труда нас опровергнуть».

Год спустя Куно Миттенцвей написал огромнейший обзор всего предмета психоанализа. Части этого обзора с продолжениями были опубликованы во всех томах недолго просуществовавшего журнала Шпехта. Так что у нас есть лишь фрагмент этого произведения на 445 страницах. По всей видимости, это лучший исторический обзор идей Фрейда раннего периода.

Сам Фрейд находился в стороне от всей этой сумятицы и мало уделял внимания этой теме. Единственный ответ, который он когда-либо соблаговолил сделать на этот поток критики, был сделан им в духе Дарвина: он просто опубликовывал новые доказательства в поддержку своих теорий. Он презирал тупость своих оппонентов и порицал их грубые манеры, но мне кажется, не принимал оппозицию близко к сердцу. Однако это не улучшало его мнение о мире вокруг него, особенно о той части этого мира, в которой жили немецкие ученые. Много лет спустя в «Автобиографии» он написал:

Я, конечно, и сейчас не могу знать наверняка, каким будет окончательный приговор потомства о ценности психоанализа для психиатрии, психологии и гуманитарных наук. Но я полагаю, когда фаза, которую мы переживаем, обретет своего историка, тот вынужден будет признать, что поведение тогдашних представителей немецкой науки не принесло ей славы. Я имею при этом в виду не факт отрицания и не безапелляционность, с какой все это говорилось; и то и другое легко понять, этого можно было ожидать, и это, по крайней мере, не должно бросать никакой тени на характер противников. Но для той степени высокомерия и недобросовестного пренебрежения логикой, для грубости и безвкусицы нападок нет извинения. Меня можно упрекнуть, что слишком уж это по-детски: спустя пятнадцать лет давать такую волю своим чувствам; я бы не стал этого делать, если бы не добавилось кое-чего еще. Годы спустя, когда во время мировой войны враждебный хор стал упрекать немецкую нацию в варварстве и в этом упреке соединили все, о чем я говорил, я болезненно почувствовал, что по своему опыту не могу на это возразить.

Фрейду было абсолютно ясно, что бесполезно отвечать на подобную резкую критику, и мысль о том, чтобы это сделать, никогда не приходила ему в голову. Что будет проявлено общее недоверие относительно его поразительных открытий, становилось вполне ясно любому, кто в течение многих лет боролся с сильным сопротивлением своих пациентов, и Фрейд давно уже осознавал тот факт, что в этом отношении его пациенты не отличаются от других людей. Фрейда также не удивляло то, что так называемые аргументы, выдвигаемые оппонентами, являлись идентичными с защитными реакциями его пациентов и могли показывать такое же отсутствие понимания или даже ло^ки. Поэтому вся подобная критика была в обычном порядке вещей и не могла ни поколебать убеждений Фрейда, ни расстроить его.

Все то, что я только что сказал об отношении Фрейда к критике, достаточно справедливо, но это никоим образом не является всей правдой. Мы бы ввели читателя в заблуждение, изображая Фрейда образцом олимпийского спокойствия. Большей частью он оставался достаточно спокоен перед лицом критики и отмахивался от нее какой-либо хорошей шуткой или ироническим замечанием. Но при всем своем железном самоконтроле он был более эмоционален, чем большинство людей, и определенные аспекты критики достаточно глубоко его задевали. Он воспринимал таким образом враждебную критику от тех людей, которых он любил или высоко ценил. Фрейд был очень огорчен отступничеством Стэнли Холла. И его явно шокировали отдельные случаи негативных проявлений в Америке, где он надеялся встретить понимание. 4 апреля 1912 года известный американский невролог Аллен Старр назвал Фрейда типичным «венским распутником» перед неврологической секцией медицинской академии в Нью-Йорке. Согласно отчету, появившемуся на следующий день в «Нью-Йорк таймс» Старр сказал, что работал вместе с Фрейдом в одной лаборатории в течение целой зимы и поэтому хорошо его знает. Это было неправдой. Затем Старр начал приписывать теории Фрейда той аморальной жизни, которую Фрейд якобы тогда вел.

Фрейд оказался довольно чувствительным к той мысли, что он вывел все свои заключения из своего Собственного бессознательного. В письме к Пфистеру он писал: «Если бы мы только смогли вдолбить в головы нашим оппонентам, что все наши заключения проистекают из опытов – опытов, которые другие ученые, работающие в этой области, могут пытаться интерпретировать другим образом, – а не высасываются из пальца или компонуются за письменным столом. А они на самом деле думают именно так, и это бросает особый свет, путем проекции, на их собственную манеру работы». Можно предположить, что такого рода критика задевала Фрейда из-за его глубокого страха или вины по отношению к образной, и даже спекулятивной[132]132
  Спекулятивное (от хат. speculir – созерцаю) – тип теоретического знания, которое выводится без обращения к опыту и направлено на осмысление оснований науки и культуры. – Прим. перев.


[Закрыть], стороне его натуры, которую он так сильно стремился подавить или, по крайней мере, контролировать.

Другой чувствительной сферой являлся тот остракизм, который ему приходилось терпеть в своем собственном городе, Вене. К этому он никогда в действительности не привык. Но что на самом деле могло привести его в ярость, так это лицемерное приписывание себе некоторыми из его оппонентов высокого этического стандарта. Отвечая на письмо, в котором Пфистер приводил доказательства своей правоты в ответ на сделанный Фёрстером выпад против него, Фрейд писал:

Меня восхищает то, как Вы можете писать, так кротко, так человечно, так тактично, столь объективно, настолько больше для читателя, чем против своего врага. Это, несомненно, правильно выбранный путь для того, чтобы вызвать просветительский эффект… Но я не смог бы написать таким образом; я предпочел бы вообще ничего не писать, то есть я вообще ничего не пишу на подобные выпады. Я смог бы писать, только чтобы облегчить свою душу, устранить свои аффекты, а так как это было бы не особенно поучительным, то доставило бы огромное удовольствие оппонентам, которые были бы счастливы увидеть меня сердитым, – поэтому я и не отвечаю им. Только подумайте! Кто-то разыгрывает роль этического и благородного создания, борющегося против низостей, и таким образом приобретает право болтать полнейшую чепуху, выставлять свое невежество и поверхностность, изливать свою желчь, искажать все подряд и высказывать всевозможные подозрения. И все это во имя самой высокой морали. Я не могу сохранять спокойствие перед лицом всего этого. Но так как я не могу искусственно смягчать свое глубокое возмущение или преподносить его приятно возбуждающим образом, то я храню молчание.

Фрейд мог позволить себе так поступать, но это было значительно труднее для тех из нас, кого профессиональная работа приводила в неизбежный личный контакт с оппонентами. Совет Фрейда насчет таких случаев может быть проиллюстрирован отрывком из его письма к Штарке, показывающим, кроме того, абсолютную целостность его характера.

Ваша задача на конгрессе в Дании будет нелегкой. Позвольте мне выразить свое мнение, что эта задача может быть выполнена лучшим образом, чем тот, который Вы предлагаете. Ваша мысль об убеждении общества, или об убеждении общества посредством внушения, имеет две слабые стороны. Во-первых, Вы предполагаете нечто невозможное, а во-вторых, Ваша идея отклоняется от прототипа психоаналитического лечения. В действительности приходится обращаться с врачами так же, как мы обращаемся с нашими пациентами, то есть не внушая им, а вызывая их на сопротивление и конфликт. Кроме того, никогда ничего другого и не достигается. Кто преодолевает первое «нет» своих вытеснений, а затем второе и третье, тот достигает правильного отношения к вопросам психоанализа; остальные останутся погрязшими в своих сопротивлениях, пока не изменят свои взгляды из-за косвенного давления на них растущего общественного мнения. Мне кажется поэтому, что следует ограничиться высказыванием своей точки зрения и рассказывать о собственных опытах как можно более ясно и решительно, не слишком сильно беспокоясь насчет реакции аудитории.

Собирать статистику, как Вы предлагаете, в настоящее время невозможно. Вы и сами, несомненно, об этом знаете. Начнем с того, что мы работаем с меньшим количеством людей, чем другие врачи, которые уделяют значительно меньше времени пациентам. Затем, отсутствует необходимое единообразие, которое одно лишь может составлять основу любой статистики. Нужно ли нам в действительности сваливать в одну кучу яблоки, жемчужины и орехи? Что мы называем тяжелым случаем? Кроме того, я не могу считать свои собственные результаты, достигнутые в последние двадцать лет, сравнимыми, так как моя техника лечения фундаментально изменилась за это время. А что нам делать с теми многочисленными случаями, которые лишь частично анализируются, или с теми, где лечение пришлось прервать из-за внешних причин?

Однако терапевтическая точка зрения не является единственной, на которую психоанализ имеет право, она также не является самой важной Так что на эту тему может быть сказано очень многое даже без выдвижения терапии на передний план.

Глава 21
Разногласия

Эту тему трудно излагать. Во-первых, из-за того огорчения, которое вызвали эти разногласия в то время, и из-за тех неприятных последствий, которые затем продолжались в течение многих лет; во-вторых, потому, что не так просто передать их внутренний смысл внешнему миру, и из-за того, что личные мотивы оппонентов все еще не могут быть полностью раскрыты. Внешний мир вполне справедливо пытается на основании различий между теориями Фрейда и теориями тех его последователей, которые от него отделились, судить об объективных достоинствах соответствующих теорий, хотя и не всегда достигает успеха в такой похвальной попытке. Вполне естественно, однако, что внешний мир склонен не заметить или недооценить какой-либо существенный элемент в этой ситуации.

Исследование бессознательного, что является верным определением психоанализа, может быть выполнено лишь путем преодоления «сопротивлений», которые, как показал обширный опыт, направлены против такой процедуры. Действительно, как заметил Фрейд, психоанализ в основном состоит из исследования этих сопротивлений и тех «феноменов переноса», которые их сопровождают. Когда преодолеваются сопротивления, человек приходит к пониманию тех аспектов своей личности, которые до этого были от него скрыты.

Можно высказать предположение, что достигается такое понимание однажды и навсегда, так первоначально и считал Фрейд. Было неприятно обнаружить, что это не так. Силы, действующие в разуме, являются не статическими, а динамическими. Они могут изменяться и смещаться неожиданным образом. Поэтому может так случиться, что вначале достигнутое понимание не обязательно окажется постоянным и может снова быть потеряно; оно может являться лишь частичным пониманием. Только когда тщательно проработаны разнообразные сопротивления, понимание сохраняется долго.

Все это в равной степени справедливо для аналитика в такой же мере, как и для пациента, так как для него ясное и постоянное понимание является даже более важным. Это соображение иногда ускользает от внимания публики, которая часто предполагает, что тот, кто практикует анализ и прочел необходимые книги на эту тему, не склонен к каким-либо колебаниям в своих личных эмоциях и понимании. Да и сами аналитики не скоро поняли это и осознали потребность в предварительном учебном анализе с целью освобождения от препятствий, имеющихся в душе каждого. Я оказался первым аналитиком, прошедшим учебный анализ, хотя он был менее тщательным, чем требуется в наши дни. Фрейд сумел совершить такой подвиг путем глубокого самоанализа, но ни один из других пионеров психоанализа не обладал подобным знанием собственного бессознательного. Теоретически было возможно предположить вероятность рецидивов среди аналитиков, которые стали известны нам по нашим пациентам, но тем не менее первые переживания такого рода явились неожиданными и вызвали потрясение. В наши дни мы меньше удивляемся.

Когда аналитик теряет понимание, которым он ранее обладал, возвратившаяся волна сопротивления, вызвавшая потерю понимания, склонна проявлять себя в форме псевдонаучных объяснений находящихся перед ним данных, а затем такие объяснения удостаивают звания «новой теории». Так как ее источник находится в бессознательном, полемика на чисто сознательном уровне заранее обречена на неудачу.

Все те «отклонения» от психоанализа, которые произошли за последние сорок лет, характеризовались двумя чертами: отказом от тех важных открытий, которые были сделаны с помощью психоанализа, и изложением еще одной теории психики. О достоинствах таких теорий в целом, несомненно, должны судить психологи и философы; первая же из этих двух черт касается непосредственно психоаналитиков.

Так как эта книга в большей мере является биографией, чем обсуждением научных разногласий, необходимо объяснить некоторые личные соображения. Рассматриваемые сейчас научные разногласия не всегда ограничивались объективными проблемами. Временами различия в мнении и интерпретации связывались с личной конфронтацией аналитиков с Фрейдом. Затем говорилось, что та или иная личность оставила Фрейда и его окружение не просто из-за различия в мнении, но из-за деспотичного характера самого Фрейда и его догматического требования разделять его взгляды безоговорочно. Что такие обвинения смехотворно несправедливы, видно из его переписки, из его трудов и, самое главное, из воспоминаний тех людей, кто с ним работал. Я могу процитировать отрывок из письма, написанного им много лет назад Бинсвангеру: «В отличие от многих других Вы не допустили, чтобы Ваше интеллектуальное развитие, которое все больше освобождалось от моего влияния, разрушило бы также и наши личные отношения, и Вы сами не знаете, как благотворно действует на людей подобная деликатность».

Особое внимание публики привлекли разрывы с Адлером и Юнгом. Произошло ли это из-за того, что они оказались первыми, или из-за некоторых присущих им качеств, трудно сказать. Во всяком случае, этим расхождениям быстро навесили ярлык «различные школы психоанализа», и их существование широко использовалось всеми оппонентами, любителями и профессионалами, как основание для того, чтобы не принимать психоанализ всерьез. Для скептиков и активных оппонентов таким основанием явился отказ от открытий и теорий Фрейда, который составил существенную черту «новых теорий», и действительно, в этом своем суждении они были не так уж и не правы.

Следует надеяться, что эти предварительные замечания подготовили читателя к тому, что разногласия, возникающие в психоанализе, разрешить труднее, чем в других областях науки, где не так легко продолжать интерпретировать факты в терминах некоторого личного предубеждения.

Альфред Адлер (1870–1937)

Фрейд очень не любил занимать какую-либо видную должность, особенно если это было связано с руководством другими людьми. Мне трудно представить себе кого-либо менее подходящего по темпераменту на роль диктатора, как это иногда ему приписывалось. Но в качестве основателя новых методов и теорий, обладающего огромным опытом и знаниями, его положение в маленьком кружке его венских последователей не могло не быть исключительно доминирующим. Это тем более справедливо, поскольку прошли годы, прежде чем кто-либо посчитал себя равным ему настолько, чтобы восстать против такой явной фигуры родоначальника. Любые несдерживаемые детские комплексы могли находить выражение в соперничестве и ревности за его благосклонность. Требование быть «любимым ребенком» имело также важный материальный мотив, так как экономическое положение молодых аналитиков большей частью зависело от тех пациентов, которых Фрейд мог к ним направить. Таким образом, с течением времени атмосфера все более и более накалялась. Имели место оговоры за глаза, язвительные замечания, ссоры насчет приоритета в мелких вопросах и так далее. Больше всего беспокойства в этом отношении причиняли Адлер, Штекель, Задгер и Тауск.

Ситуация крайне обострилась после первых двух конгрессов, на которых бесспорное и, возможно, недальновидное предпочтение Фрейдом чужеземца Юнга стало очевидным. На некоторое время это привело к объединению расходящихся в мнениях венцев в их общей претензии к Фрейду. Это, вероятно, стало поворотным моментом, когда их прежние взаимные распри начали перерастать в бунт против него. Самым видным мятежником, несомненно, являлся Адлер, и именно он спровоцировал первый раскол в психоаналитическом движении.

Попытка Фрейда умиротворить рассерженных венцев, вверяя Адлеру и Штекелю, своим самым первым последователям, основанный «Zentralblatt» и одновременно передавая президентство в венском обществе Адлеру, принесла лишь временный и частичный успех.

Со времени Нюрнбергского конгресса в 1910 году Фрейд начал ощущать тяжесть перебранок и встречных обвинений, чему он являлся причиной, сам того не желая. Он высказывал то, что накапливалось у него в душе, особенно Ференци. Касаясь напряжения между Веной и Цюрихом, он писал: «Бестактность и неприятное поведение Адлера и Штекеля делают очень затруднительной возможность ладить друг с другом. Я хронически сердит на них обоих. Юнг также со своей стороны, поскольку теперь он является президентом, мог бы отбросить свою чувствительность относительно инцидентов, имевших место ранее». Жалуясь на то, что эти раздоры мешают ему посвятить себя работе, он продолжал: «Мои отношения с Адлером и Штекелем крайне обострились. Я уже давно продолжаю питать надежду, что это приведет к чистому отделению, но все это тянется, и, несмотря на мое мнение, что с ними ничего нельзя сделать, мне приходится продолжать их терпеть. Когда я работал один, это часто было намного приятнее». Ференци предположил, что Фрейд снова переживает неприятное впечатление от разрыва с Флиссом десять лет тому назад, и Фрейд подтвердил это: «Я полностью пережил случай с Флиссом. Адлер является маленьким Флиссом, вновь возродившимся к жизни. А его „подголоска“ Штекеля, кроме всего, зовут Вильгельмом». После продолжительной полемики Адлера следующей весной Фрейд жаловался: «Меня постоянно раздражают эти двое – Макс и Мориц[133]133
  * Двое непослушных мальчишек, героев книги Вильгельма Буша.


[Закрыть], – которые быстро развивают движение в обратном направлении и вскоре кончат отрицанием существования бессознательного».

У меня создалось об Адлере впечатление как о мрачном и придирчивом человеке, поведение которого колеблется между сварливостью и угрюмостью. Он явно был крайне честолюбивым и постоянно ссорился с другими относительно приоритета своих идей. Однако, когда я встретил его много лет спустя, я заметил, что успех вызвал у него определенную доброту, которую едва ли можно было заметить в прежние годы. В эти первые годы совместной работы Фрейд, по-видимому, был довольно высокого мнения об Адлере, который, несомненно, являлся самым одаренным членом этой маленькой группы. Фрейд высоко ценил его книгу о неполноценности органов, а также считал, что Адлер сделал несколько хороших наблюдений в отношении формирования характера. Однако Адлер рассматривал неврозы исключительно с точки зрения Я и его позиция может быть описана как, в сущности, неверно истолкованная картина вторичных защит, борющихся против вытесненных и бессознательных импульсов. Поэтому вся его теория имела очень узкий и односторонний базис, а именно агрессии, возникающей из-за «мужского протеста». Сексуальные факторы, особенно те, которые присутствуют в детстве, были сокращены до минимума: инцестуозное желание мальчиком близости со своей матерью интерпретировалось как желание мужчины завоевать женщину, выдающее себя за сексуальное желание. Концепции вытеснения, детской сексуальности и даже самого бессознательного оказались выброшены за ненадобностью, так что от психоанализа мало что осталось.

Научные разногласия Адлера с Фрейдом являлись настолько фундаментальными, что я могу лишь удивляться, как и в случае с Флиссом, на то терпение Фрейда, с которым он ухитрялся так долго работать с Адлером. У Адлера были две хорошие идеи, в терминах которых, однако, он интерпретировал все остальные явления: тенденция компенсировать чувства неполноценности (sentiment d'incompletitude Жане), при этом побуждение поступать подобным образом подкреплялось врожденной агрессивностью. Вначале Адлер связывал их с женским началом в людях, обозначая последующую компенсацию своим знаменитым «мужским протестом». Однако вскоре он впал в другую крайность и интерпретировал все вещи в терминах воли к власти Ницше. Даже сам половой акт побуждался не столько сексуальным желанием, как чистой агрессивностью.

Фрейд очень серьезно воспринял идеи Адлера и подробно обсуждал их правомочность. Даже десять лет спустя, когда он получил некоторый совершенно противоречащий им клинический материал, на котором он подверг их испытанию, он опубликовал объективную и обстоятельную критику этих идей. Однако другие члены общества были более горячими в своей критике, или даже осуждении, этих идей, и Хичманн предложил провести прения по этой важной теме. Первые два вечера, 4 января и 1 февраля 1911 года, были посвящены пространному изложению идей Адлера. Два других вечера, 8 и 22 февраля 1911 года, были отданы довольно откровенным дискуссиям. Фрейд тоже оказался беспощаден в своей критике. Штекель сказал, что, по его мнению, между теориями Фрейда и Адлера нет противоречия. Однако Фрейд ответил, что, к несчастью, они с Адлером считают, что такие противоречия есть. Убеждение Адлера в том, что эдипов комплекс является фабрикацией, – достаточное свидетельство таких разногласий. Отвергая взгляды Адлера, Фрейд сказал: «Я считаю, что взгляды Адлера являются некорректными, а потому опасными для будущего развития психоанализа. Они являются научными ошибками, обусловленными ошибочными методами; однако это почтенные ошибки. Хотя и отвергая содержание взглядов Адлера, можно признать их логичность и важность».

После последнего из этих собраний, 22 февраля, состоялось собрание Комитета, на котором Адлер и Штекель отказались от своих должностей президента и вице-президента соответственно. На последующем собрании была единогласно принята резолюция, в которой Адлеру и Штекелю выражалась благодарность за их прежнюю службу и надежда, что они останутся в обществе.

Адлер оставался в обществе в течение еще некоторого времени; последний раз он присутствовал на собрании 24 мая этого года. Однако затем Фрейд предложил ему отказаться от поста соредактора «Zentralblatt» и написать об этом Бергманну, издателю этого журнала. Вначале Адлер отверг это и поручил своему адвокату выдвинуть условия, которые Фрейд назвал «смехотворными претензиями совершенно неприемлемой природы». Он и его друзья требовали также провести обсуждение на внеочередном собрании.

Адлер воспользовался этой ситуацией для образования группы под довольно безвкусным названием «Общество свободного психоанализа», утверждая, что он борется за свободу науки. Это его утверждение явно заслуживает внимания. Предположительно оно означает свободу проводить какое угодно исследование любыми способами, формулировать любые заключения относительно полученных результатов и опубликовывать их для внешнего мира. Однако мало какие научные организации, если вообще хотя бы одна, были властны препятствовать такой свободе, а меньше всего такой властью по отношению к нему обладало маленькое «Психологическое общество по средам» в Вене. Единственным пунктом для обсуждения было, имеет ли смысл проводить дискуссии сообща, когда нет согласия по основным принципам предмета обсуждения. Вряд ли каждый путешественник имеет право являться членом Королевского географического общества и отнимать у этого общества все время, высказывая свои соображения. Адлер сделал правильный вывод, выйдя из общества. Обвинение Фрейда в деспотизме и нетерпимости за то, что случилось, имело слишком ясный мотив, чтобы восприниматься серьезно.

Внеочередное собрание, о котором мы упоминали, состоялось 11 октября, и Фрейд объявил о выходе из общества Адлера, Баха, Мэдэя и барона Гие. Комитет предложил членам общества принять решение, к какому из этих двух обществ они станут принадлежать, при этом подразумевалось, что никто не может быть одновременно членом двух обществ. Эта резолюция была принята 11 голосами против 5, после чего остальные приверженцы Адлера – Фуртмюллер, Франц Грюнер, Густав Грюнер, фрау д-р Гильфердинг, Пауль Клемперер и Оппенгейм – вышли из общества.

Уместно заметить, что большинство сторонников Адлера, подобно ему, являлись пылкими социалистами. Жена Адлера, русская, была близким другом русских революционеров; Троцкий и Иоффе, например, часто посещали ее дом. Фуртмюллер сделал стремительную политическую карьеру. Этот факт делает более понятным, почему Адлер в большей мере сосредоточился на социологических аспектах сознания, нежели на вытеснении бессознательного.

Пару лет спустя Фрейд узнал, что Стэнли Холл пригласил Адлера читать лекции в Америке, и заметил: «Наверное, цель этого – спасти мир от сексуальности и построить его на агрессии».

Вильгельм Штекель (1868–1940)

Трудности, которые доставил Фрейду Штекель, были совершенно иной природы, чем те, которые причинил ему Адлер. У Штекеля и в помине не было той мрачности, которой обладал Адлер, и он далеко не был поглощен только одной теорией, он очень мало ею интересовался. Он являлся прежде всего человеком практичным и эмпирическим, но главное, что отличало его от Адлера, – это доступность бессознательного, тогда как Адлер настолько был от него далек, что вскоре перестал верить в его существование. Штекель был одаренным психологом с редким чутьем к обнаружению вытесненного материала, и его вклады в знание символизма, область, в которой он обладал большей интуицией, чем Фрейд, представляли значительную ценность на ранних этапах развития психоанализа. Фрейд охотно признавал это. Он говорил, что часто оспаривал интерпретацию Штекелем данного символа только ради того, чтобы при дальнейшем изучении убедиться, что Штекель оказался прав с самого начала. К сожалению, такие дарования соседствовали с его редкой неспособностью к суждению. Штекель вообще не обладал какими-либо критическими способностями; его интуиция порой дегенерировала в фантастическое угадывание, в котором ни на что нельзя было полагаться. Весной 1911 года он опубликовал большую книгу о сновидениях. В ней содержалось много хороших и ярких идей, но также много мыслей, приводящих в замешательство. Фрейд нашел эту книгу «унижающей нас, несмотря на сделанные ею новые вклады». Правда заключалась в том, что Штекель, который писал очень бегло, однако небрежно, являлся прирожденным журналистом грубого пошиба, для которого производимый эффект был намного важнее, чем истинность сообщаемых фактов. И действительно, он частично зарабатывал себе на жизнь, постоянно поставляя фельетоны в местную прессу.

По признанию Фрейда, Штекель был хорошим парнем и, насколько я могу судить, приятным компаньоном. В противоположность Адлеру его отличали жизнерадостность, беспечность и веселость. Фрейд однажды сказал о нем Хичманну: «Он всего лишь звонарь, но все же мне нравится».

У Штекеля, однако, имелся один серьезный недостаток в характере, который делал его непригодным для работы в академической области: у него полностью отсутствовала научная совесть. Поэтому сообщаемые им факты ни у кого не вызывали большого доверия. Например, у него была привычка открывать дискуссию на любую тему замечанием: «Только этим утром я столкнулся со случаем такого рода», так что «пациент в среду» Штекеля стал нарицательным. Когда его однажды спросили, как он может доказать справедливость некоторого поразительного утверждения, он ответил: «Я нахожусь здесь для того, чтобы делать открытия; другие люди могут их доказывать, если им это заблагорассудится».

В своей работе о психологическом значении для людей их фамилий, в том числе в выборе карьеры и других интересов, он перечислил большое количество пациентов, чьи фамилии оказали заметное влияние на их жизни. Когда Фрейд спросил его, как он мог решиться на публикацию, указав фамилии своих пациентов, Штекель с успокаивающей улыбкой ответил: «Все эти имена вымышленные». Этот факт до некоторой степени уменьшал ценность данного материала. Фрейд отказался разрешить публикацию этой работы в «Zentralblatt» и Штекелю пришлось опубликовывать ее где-то в другом месте.

Возможно, Фрейда очень раздражала привычка Штекеля рассказывать на собраниях общества эпизоды из своей собственной жизни, которые, как Фрейд знал по опыту, являлись целиком вымышленными, а затем с вызовом пристально глядеть на Фрейда, как бы провоцируя его на нарушение профессионального такта опровержением его слов. Однажды я спросил Фрейда, считает ли он «Я-идеал» универсальным атрибутом, и Фрейд с озадаченным видом ответил: «Вы думаете, Штекель обладает „Я-идеалом“?»

Но повод для разрыва был в определенной степени косвенным. По некоторой причине Штекель и Тауск ненавидели друг друга, и на последнем собрании 30 мая 1912 года между ними произошла очень некрасивая сцена. К этому времени у Фрейда, хотя он однажды и назвал Тауска «хищником», сложилось о его способностях очень высокое мнение, и Фрейд хотел поручить ему заведование отделом обзоров «Zentralblatt» которым ранее несправедливо пренебрегали. Штекель сразу же вскочил со своего места и заявил, что не позволит ни одной строчке, написанной Тауском, появиться в его «Zentralblatt». Фрейд напомнил Штекелю, что это официальный орган Международного объединения и что подобные личные притязания неуместны. Но Штекель заупрямился и не хотел уступать. Его успех в области символизма позволил ему считать, что он превзошел Фрейда. Он любил с видимой скромностью давать себе такую оценку: карлик на плече гиганта может видеть дальше, чем сам гигант. Когда Фрейд услышал об этом, он едко заметил: «Может, это и верно, но это не относится ко вши в волосах астронома».