Текст книги "Жизнь и творения Зигмунда Фрейда"

Автор книги: Эрнест Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 50 страниц)

Начальным пунктом размышлений Фрейда являлась проблема дуализма души. Во всей психологической работе в результате его обширного опыта им двигала концепция глубокого конфликта, действующего в глубине психики, и, вполне естественно, он хотел понять природу этих противоборствующих сил. В течение первых двадцати или около того лет своей деятельности Фрейд удовлетворялся утверждением о том, что границами душевного конфликта являются эротические импульсы, происходящие из того, что биологи называют инстинктом продолжения рода, с одной стороны, и импульсами Я, заметную роль в которых играет влечение к самосохранению, – с другой. Такая формулировка была в основе своей разрушена в 1914 году, когда убедительные причины вынудили его постулировать концепцию нарциссизма, куда, как он понимал, следует включить инстинкт самосохранения. Поэтому единственным видимым в то время конфликтом был конфликт между нарциссическим и фаллоэротическим импульсами, то есть между двумя формами сексуального влечения. А это абсолютно не удовлетворяло, ибо Фрейд всегда ощущал уверенность, что в психике должно существовать некоторое влечение, предположительно в Я, отличное от сексуального влечения; он временно назвал его «влечением к самосохранению». Это явилось началом концепции нелибидозной части Я, которую можно противопоставить сексуальным влечениям. Примерно в это же время он неоднократно наблюдал какую-то игру, в которую играл его старший внук, а тот снова и снова проделывал действия, которые могли иметь для него лишь неприятное значение, – действия, связанные с отсутствием его матери.

Фрейд начал свое толкование с пересмотра своего мнения относительно важности принципа получения удовольствия-неудовольствия, который, в соответствии с Фехнером, он до этого рассматривал как удовлетворяющий принципу стабильности, разработанному последним. Согласно этому принципу, основная функция психического аппарата состоит в сохранении количества возбуждения, вызываемого либо инстинктивным, либо внешним возбуждением, на возможно низком уровне. Фрейд использовал термин, предложенный Барбарой Лоу, – «принцип нирваны», применяемый в обоих случаях, являлись ли целью ликвидация или просто уменьшение возбуждения. Этот принцип, казалось, хорошо соответствовал известному Фрейду феномену отреагирования и на самом деле всей его теории исполнения желаний, где импульсы искали удовлетворения, а затем успокаивались. Но к описываемому нами времени он пришел к пониманию того, что соотношение между возросшим возбуждением и неудовольствием и между облегчением и удовольствием не может быть настолько большим, как он до этого предполагал; удовольствие, получаемое вследствие возрастания сексуального напряжения, казалось ужасным опровержением этого правила, а полученный теперь опыт «военных сновидений» казался в такой же степени поразительным.

Затем Фрейд рассказал о той игре ребенка, о которой мы говорили выше, и отметил любовь детей к повторению игр, историй и так далее, абсолютно независимо от того, являются ли они приятными или нет. Именно это наблюдение заставило его задуматься, не присутствует ли здесь некоторый принцип, независимый от принципа удовольствия-неудовольствия, и он предположил, что в данном случае присутствует новый принцип, который он назвал принципом «навязчивого повторения». Затем он припомнил некоторые явно схожие явления, которые казались соответствующими этой концепции: повторяющиеся сновидения военных невротиков, в которых первоначальная травма повторяется снова и снова; формы поведения человека, приносящие вред ему самому, которые можно проследить на протяжении жизни определенных лиц; склонность многих пациентов во время психоанализа снова и снова воспроизводить неприятные воспоминания детства. Во всех этих случаях нетрудно обнаружить некоторый другой мотив для таких повторений, и действительно, Фрейд предположил несколько таких мотивов. Так, относительно военных сновидений, где шок прорвался через защитный барьер в отсутствие какой-либо подготовки, он заметил, что повторение первоначальной травмы во время сна, сопровождаемое интенсивным беспокойством, может представлять собой попытку подачи предупреждающего «сигнала опасности», отсутствие которого явилось причиной травматического воздействия этого шока. Тем не менее Фрейд считал, что такие сновидения оказываются исключениями для его общей теории сновидений, которые представляют собой исполнение желаний. Он снова возвратился к сделанному им и Брейером различию между свободной и связанной энергией, которое стало у Фрейда фундаментом его психологии, и теперь сопоставил это различие с попыткой «преодолеть» или «связать» неприятное переживание, что для него представляло смысл тех повторений, о которых мы рассказываем.

Теперь Фрейд обнаружил второй принцип, который он искал. Этим принципом являлась необходимость связывания или преодоления примитивных впечатлений, для того чтобы перевести их из «первичной системы» во «вторичную систему», – применяя характерный для него язык. Этот принцип он считал теперь более фундаментальным, чем принцип удовольствия; действительно, это был необходимый предварительный принцип перед тем, как будет позволено действовать принципу удовольствия.

Три идеи одинаковой важности, присутствующие в способе рассуждения Фрейда, теперь одновременно пришли ему в голову. Первичные процессы, которые должны были быть связаны, прежде чем сможет действовать принцип удовольствия, проистекали из внутренней стимуляции и поэтому принадлежали к влечениям. Тенденция к повторению, довольно очевидно, также являлась тенденцией инстинктивной природы. Эта тенденция также была более фундаментальной, чем принцип удовольствия, и контрастировала с этим принципом своим «демоническим» характером; принцип удовольствия часто усовершенствовался в «принцип реальности». Тенденция к стабильности, называемая также «принципом постоянства», является фундаментальным атрибутом психики. Из только что упомянутых нами здесь трех представлений в веренице мыслей Фрейда начали возникать два дополнительных представления, и они образовали его окончательную теорию психики.

Мысли Фрейда больше всего были заняты тенденцией к повторению. Он правильно осознал, что эта наклонность является типичной чертой жизни влечений, которая поэтому по своей природе, по существу, консервативна. Действительно, человеческие влечения отличаются удивительной пластичностью, но чем более мы спускаемся к животному уровню, тем более стереотипным предстает перед нами инстинктивное поведение. Следовательно, мы до сих пор находимся в пределах биологического круга, но творческое воображение Фрейда начало придавать тенденции навязчивого повторения более трансцендентальное значение. Мы можем даже задаться вопросом, насколько сильно на него подействовали воспоминание о законе периодичности Флисса, который должен был объяснить все события жизни, и доктрина Ницше о «вечном повторении того же самого» – фраза, которую Фрейд действительно процитировал в этой работе. Во всяком случае, в его рассуждении в данном месте есть один момент, смысл которого нелегко уловить и который дал повод к большим сомнениям.

Этим моментом являлось приравнивание тенденции к повторению тенденции к восстановлению прежнего состояния, приравнивание, которое далеко не является очевидным. Так это или не так, однако Фрейд пришел к заключению, что фундаментальной целью всех влечений является возвращение к более раннему состоянию, регрессия. А если влечения стремятся к прошлому, то почему они должны останавливаться перед превращением живого организма в преджизненное состояние, то есть в состояние неорганического вещества? Поэтому конечной целью жизни должна быть смерть. Таким образом возникла в голове Фрейда знаменитая концепция влечения к смерти.

Предположение о существовании такого всепроникающего «влечения» привело теперь Фрейда к опасности признания монистического взгляда на жизнь, к той опасности, которой он едва избежал в 1914 году, когда его концепция нарциссизма расширила сферу действия сексуального влечения до чрезмерно большой области деятельности. По его мнению, сексуальное влечение является самым консервативным, в то время как влечение к самосохранению, которое, как можно было бы ожидать, будет противостоять влечению к смерти, оказывается слугой последнего; его единственной функцией является как можно дольше обеспечивать, чтобы организм умер своим естественным путем, согласно своему внутреннему закону и в предназначенное время, а не от какого-либо несчастного случая и болезни, которых можно избежать. Даже его знаменитый принцип удовольствия, который сослужил такую хорошую службу, теперь излагался как подручный влечения к смерти. В этот раз такое безвыходное положение представлялось абсолютным, и Фрейд, казалось, пришел к позиции Шопенгауэра, который учил, что «смерть является целью жизни». Между прочим, Гёте также в одной из своих бесед высказал очень похожую мысль. Но Фрейд снова искусно выпутался из этого положения, указав на то, что, хотя сексуальные влечения являются консервативными и подчиняются как принципу навязчивого повторения, так и принципу постоянства-нирваны, они делают это очень характерным для них способом. Справедливо, что они имеют тенденцию восстанавливать более ранние формы бытия и должны поэтому составлять часть влечения к смерти, но их способ действия имеет, по крайней мере, то достоинство, что они на неопределенно долгое время откладывают конечную цель влечения к смерти. Можно даже сказать, что, делая это, они посредством постоянного создания новой жизни препятствуют цели влечения к смерти, и поэтому их можно рассматривать в противопоставлении влечению к смерти. Так что в конце концов Фрейду удалось установить в психике две препятствующие одна другой силы: он назвал их соответственно влечениями к жизни и влечениями к смерти, эти жизненные инстинкты называются еще эрос и танатос. Они обладают равной законностью и статусом и находятся в постоянной борьбе друг с другом, хотя в конце неизбежно побеждает влечение к смерти.

Затем возникает дополнительная проблема. Проблема о безмолвной силе, действующей как в психике, так и в каждой клетке тела, склонной к разрушению в конечном счете живого организма, которая незаметно совершает свою работу. Существует ли какой-либо способ обнаружения признаков ее существования? Фрейд считал, что может обнаружить два таких признака, или, по крайней мере, симптома, которые могут проистекать от гипотетического влечения к смерти. Ключ к разгадке этой силы давала жестокость жизни; великая война сама по себе совсем недавно представляла внушительное зрелище агрессии, грубости и жестокости. Незадолго до этого Фрейд признал существование первичного агрессивного, или деструктивного, влечения, которое в сочетании с сексуальными импульсами становится известным извращением, называемым садизмом. Когда он впервые сделал это (в 1915 году), он считал это влечение частью влечений Я, но позднее дал ему более фундаментальный статус, независимый от Я и предшествующий его образованию. До этого он всегда считал мазохизм вторичным по отношению к садизму, а именно садистским импульсом, направленным вовнутрь против себя. Теперь он изменил этот порядок и предположил, что из этих двух влечений основным может быть мазохизм, тенденция нанесения себе вреда, которая будет являться проявлением влечения к смерти. Деструктивный и садистский импульсы проистекают из мазохистского влечения и не являются поэтому его источниками. Мысль Фрейда состояла в том, что сексуальные или жизненные влечения – ответственные за жизненную «борьбу» – в борьбе против своего противника стараются чуть дольше продлить жизнь путем отвода саморазрушительной наклонности во внешний мир против других людей, что в значительной мере напоминает правителя, который может отвести гневные или революционные импульсы, направленные против него, на чужеземные народы путем провоцирования войны – именно этот мотив осуществляла его страна, Австрия, во время великой мировой войны. Это была в высшей степени интересная концепция, и с ее помощью Фрейд, к своему удовлетворению, закончил свои динамические концепции умственной деятельности.

Хотя Фрейд вначале объявил те идеи, которые мы только что рассматривали, исключительно пробными размышлениями, характерными для него, которые забавляли его, но в законности которых он далеко не уверен, но в течение пары лет в своей книге «Я и Оно» он пришел к полному принятию этих идей, все больше убеждаясь в них в дальнейшем. Как Фрейд однажды сказал мне, он не понимает своего образа действия без этих идей, они стали для него необходимыми.

Эти новые теории, однако, встретили очень неоднозначный прием среди аналитиков, и это несмотря на огромный престиж Фрейда. Немногие аналитики, включая Александера[162]162
  * Александер позднее изменил свое мнение.


[Закрыть], Эйтингона и Ференци, согласились с этими теориями. Например, насколько мне известно, только они сразу же приняли их. Мелани Кляйн, Карл Меннингер и Герман Нунберг применяли термин «влечение к смерти» в чисто клиническом смысле, который очень далек от собственной теории Фрейда. Все клинические применения, которые он вывел из этой теории, были постулированы после ее создания, а не ранее. Так, мы располагаем чисто психологическими наблюдениями об агрессивных и каннибальских фантазиях младенца, за которыми следуют убийственные фантазии, но из них нельзя заключить каким-либо образом об активном желании со стороны клеток тела, которые ведут это тело к смерти. Сама эта фраза «желания смерти», то есть убийственные желания, которая неизбежна в психоаналитической работе, по всей видимости, произвела здесь большую путаницу посредством простого обыгрывания слова «смерть». Тот факт, что в редких случаях меланхолии такие желания могут, посредством сложных механизмов идентификации и т. д., вызвать в результате самоубийство, не является доказательством, что они возникают из основного желания к саморазрушению со стороны тела; клинический опыт ясно ведет в противоположном направлении.

Очень важно различать гипотетические аспекты влечения к смерти и клинические наблюдения, которые связаны с этой теорией вторично. Эдвард Бибринг хорошо указал на этот момент в следующем высказывании: «Влечения к жизни и смерти не являются психологически познаваемыми как таковые; они являются биологическими инстинктами, существование которых требуется одними гипотезами. А коль скоро это так, то из этого следует, что, строго говоря, эта теория первичных влечений является концепцией, которую можно приводить в качестве доказательства только в теоретическом контексте, а не при обсуждении какой-либо клинической или эмпирической сущности. В этих областях идея об агрессивном и деструктивном влечениях окажется достаточной для объяснения всех фактов, которые находятся перед нами».

Огромная умственная работа, присутствующая в рассматриваемой нами сейчас книге, никоим образом не делает вереницу мыслей в ней легкой для улавливания ее смысла, и несколько аналитиков, включая меня, пытались изложить эту книгу более простым языком, и взгляды Фрейда на эту тему часто истолковывались довольно неверно.

Вторая книга, относящаяся к этому периоду, – «Психология масс и анализ Я» – была задумана во время того же самого взрыва продуктивности, который породил «По ту сторону принципа удовольствия». Фрейд начал писать эту книгу зимой 1919/20 годов и закончил весной 1921 года.

Таким образом, мы видим, что в течение первых двух лет после войны Фрейд восстановил свою активную жизнь, был полон новых продуктивных идей и практических планов широкого распространения знаний, содержащихся в его трудах, в мир. Никогда больше дела не шли у него так хорошо. Его мужеству предстояло подвергнуться тягостному испытанию разочарованием в друзьях и страшному физическому страданию.

Глава 27
Разлад (1921–1926)

В отношении Фрейда к Комитету в целом было нечто такое, что превосходило его сердечность по отношению к каждому члену Комитета в отдельности, и это важно иметь в виду, обсуждая дальнейшие события. Более, чем личную дружбу, Фрейд начал высоко ценить важность своих открытий и все, что из них вытекало. Его главнейшей задачей стало сохранение и развитие этих знаний, что можно сравнить с чувствами добросовестного наследственного землевладельца к своему имению. Теперь Фрейд больше не рассчитывал жить долго, так что он был глубоко озабочен передачей основного дела своей жизни – заботы о психоанализе – тем, кого можно было назвать его наследниками. Во время поездки в Америку в 1909 году Фрейд имел обыкновение рассказывать свои сновидения попутчикам Юнгу и Ференци, а они рассказывали ему о своих сновидениях. Они говорили мне впоследствии, что главной темой его сновидений являлось беспокойство о будущем его детей и судьбе психоанализа.

Было бы ошибкой полагать, что Фрейд ощущал какую-либо личную зависимость от кого-нибудь из членов Комитета, даже от самого близкого ему – Ференци. Его отношение к нам было скорее отцовским, нежели отношением коллеги. Он интересовался нашим благополучием и нашей семейной жизнью, особенно жизнью наших детей, но у него не было причин вдаваться в интимные стороны нашей жизни, кроме как в случае с Ференци, который сам постоянно требовал его помощи в своих личных затруднениях.

Особой заботой Фрейда было сохранение гармонии в Комитете. Долго ли сможет продолжаться такая гармония в группе, состоящей из мужчин очень различных темпераментов, представляющих пять национальностей, которые редко имели возможность собираться вместе для обмена своими взглядами и укрепления дружбы? Кроме этой дружбы нас, конечно, крепко связывала преданность совместному делу, делу развития психоаналитических знаний. Источником разногласий, наиболее вероятно, могло стать какое-либо отступление от следования этой цели, как оно и случилось.

Так гармония, которая преобладала в течение примерно десяти лет, теперь была серьезно нарушена. Возник пагубный дух разногласия, и к 1923 году Комитет, столь важный для спокойствия духа Фрейда, казался доживающим последние дни. И действительно, он прекратил функционировать в течение нескольких месяцев. Неудивительно, что такой печальный поворот событий глубоко огорчил Фрейда, в особенности потому, что это совпало с возникновением у него ракового поражения и он об этом знал. Его сила духа, философская покорность судьбе уже в который раз помогли ему вынести всю тяжесть этого удара с присущим ему мужеством. Но он не был бы самим собой, если бы не укорял тех, кого считал ответственными за происшедшее. Его гнев пал на Абрахама и в меньшей степени на меня. И только через несколько лет стал очевиден подлинный источник этих неприятных событий, а именно потеря духовной целостности со стороны Ранка и Ференци.

Первым признаком какого-то неблагополучия явилось постепенное возрастание напряженности между мной и Ранком по поводу публикаций. Виной тому были обстоятельства того времени и определенная несовместимость наших темпераментов. Я всегда очень любил Ранка и продолжал питать к нему самые дружеские чувства вплоть до момента разрыва. Мы всегда приходили с ним к абсолютному согласию, когда встречались для обсуждения работы. Однако работа на расстоянии друг от друга оказалась совсем другим делом, и это привело к трудностям, которые, возможно, были бы улажены, если бы мы жили в одном городе. В нашем совместном плане организации английской прессы в 1919 году, которая должна была поддерживать «Verlag», мы сделали фатальные финансовые просчеты. Более того, общий механизм жизни настолько разладился в Австрии после войны, что для того, чтобы что-либо в ней сделать, надо было преодолеть неописуемые трудности. Бумагу и шрифт приходилось выпрашивать во всевозможных местах, рабочие часто выражали свое недовольство условиями жизни, а средства сообщения были чрезвычайно медленными. Ранк героически сражался с бесконечными проблемами и прилагал сверхчеловеческие усилия, справляясь с трудностями чуть ли не в одиночку; ему, например, пришлось самому купить веревку для перевязки посылок с книгами и лично носить их на почту. Такое напряжение сказалось на его чувствительной натуре.

В личном плане наши отношения были осложнены одной моей наклонностью, которая часто становилась причиной моих затруднений в жизни, – довольно навязчивой потребностью действовать как я считал нужным, рискуя при этом своей нетерпимостью к любой небрежности оскорбить чувствительность сотрудничающих со мной людей. Ранк, со своей стороны, работал почти с маниакальной яростью, стремясь довести издательский процесс до конца и издавать книги любой ценой, поэтому мои периодические протесты раздражали его сверх всякой меры. Он отвечал (а может быть, начинал он?) повелительным и грозным тоном, который я находил очень странным со стороны своего старого друга. Я не мог понять, что пробудило эту грубую, диктаторскую и до этой поры незаметную черту в натуре Ранка; потребовалась пара лет, прежде чем стало очевидно, что маниакальная фаза его депрессивной циклотимии[163]163
  Циклотимия – колебания настроения, не доходящие до маниакально-депрессивного психоза. – Прим. перев.


[Закрыть] постепенно усиливается.

Я знал, что в детстве Ранк много страдал от глубоко вытесненной враждебности к своему брату, за чем обычно скрывается такое же отношение к отцу. Теперь это стало для меня ясно, и моей главной заботой стало защитить Фрейда от последствий. Я понимал, как много для Фрейда значила гармония в Комитете, и поэтому стремился скрывать от него затруднения между мной и Ранком, который, однако, имел свою точку зрения и не был столь же щепетилен. Он постоянно рассказывал Фрейду о том, каким невыносимым коллегой я оказывался, а природный скептицизм Фрейда обычно изменял ему в таких личностных ситуациях. Я продолжал уверять Фрейда, что ему не стоит беспокоиться на наш счет, что мы с Ранком наверняка сможем привести в порядок наши дела, но его мнение обо мне ухудшилось.

В течение трех лет я жил, опасаясь, как бы «враждебность к брату» у Ранка не регрессировала в более глубокую «враждебность к отцу», и безосновательно надеялся, что это не случится при жизни Фрейда.[164]164
  * Этот антигерманский предрассудок, конечно, являлся лишь частью общей оппозиции психоанализу, а 1921–1922 годы, которые сейчас описываются, оказались особенно трудными для нас в Лондоне, где было множество «диких психоаналитиков» и все их проступки приписывались вредным качествам психоанализа в целом. Английская психоаналитическая издательская компания опубликовала следующее объявление: «Не хотите ли зарабатывать тысячу фунтов стерлингов в год, работая психоаналитиком? Мы можем показать вам, как это делается. Возьмите у нас восемь уроков по почте – четыре гинеи за весь курс обучения!» Пресса наслаждалась баснями об изнасилованных пациентах, которых затем шантажировали, и так далее. Когда одного американского учителя посадили в тюрьму, а затем выслали из страны за неприличное поведение с «пациентами», это снова явилось примером нашего вероломства, и «Таймс» отказалась опубликовать письмо, которое мы послали в эту газету с опровержением какой-либо связи с этим американцем. Газетные заголовки трубили о подобных новостях и вопили о предполагаемых опасностях психоанализа, а «Дэйли грэфик» назначила комитет, состоящий из адвокатов и врачей, для расследования нашей деятельности и публиковала ежедневные отчеты о ходе этого расследования. Архиепископ Кентерберийский назначил комитет для изучения моральных аспектов мастурбации в ответ на одну небольшую книжку на эту тему, написанную моим бывшим пациентом, клерикалом, и мне пришлось занятно проводить время, давая показания этому комитету.
  Было много шумных требований, чтобы какой-либо, официальный орган, в особенности Общий медицинский совет, занялся расследованием нашей деятельности. Обращались к Королевскому медицинскому колледжу, который отказался заниматься этим; однако чуть позднее это сделала Британская ассоциации медиков, результаты ее расследования оказались для нас чрезвычайно благоприятными.


[Закрыть] К сожалению, мои опасения оправдались, так как в конце этого периода Ранк открыто выразил свою неконтролируемую враждебность к Фрейду.

Подоплекой для разногласий между Ранком и мной явилась яростная оппозиция психоанализу, с которой мне пришлось бороться в Англии. После первой мировой войны наши оппоненты в полной мере использовали антигерманское настроение англичан, и психоанализ с его направленностью на непристойные аспекты человеческой натуры поносился как типичный продукт немецкого упадка и общего скотства. Мои протесты по поводу того, что Фрейд является в большей мере евреем, нежели немцем, дали небольшой эффект – достаточно было того, что он писал по-немецки, – но, понятно, я стремился не подчеркивать немецкие связи в нашей работе. Достаточно плохо было уже то, что неизбежно приходилось печатать «Международный журнал» явно иностранным шрифтом, – в Австрии не было пригодного английского шрифта. Иностранные печатники, не знающие английского, наполняли текст германизмами, которые мне приходилось с большим трудом устранять. Затем Ранк, который в то время очень плохо знал английский, взялся за корректуру гранок, не сообщив об этом мне. Так что нам пришлось командировать кого-либо в Вену, кто мог корректировать гранки там, сберегая, таким образом, время от посылки подобных исправлений почтой из Лондона. Эрик Хиллер был послан в Вену в декабре 1920 года, и это значительно улучшило дело. Неоценимую помощь оказало нам содействие Анны Фрейд в работе английского отделения в Вене. Хотя в то время эта помощь была эпизодической, работа здесь привела ее ближе к психоанализу, чем она была когда-либо ранее, и предзнаменовала ее будущую карьеру.

Хотя в действительности это не имело к нему непосредственного отношения, Ранк продолжал резко критиковать мою редакторскую деятельность в «Журнале». Он даже отказывался печатать ту или иную статью, которую я ему присылал, если его не удовлетворяло ее содержание. Особенно резко он возражал против того, что называл «трансатлантической чепухой», и это стало первым признаком конфликта между Веной и Нью-Йорком, под знаком которого мне пришлось провести следующие двадцать лет. Я хотел, чтобы «Журнал» был не просто дубликатом немецкого «Zeitschrift» но предоставлял также возможность публикации начинающим аналитикам в Англии и Америке, даже если их первые попытки оказывались не на уровне классических произведений. Фрейд также выражал недовольство содержанием «Журнала» в первые два года его функционирования.

Однако эти беспокойства по поводу «Журнала» оказались мелочью по сравнению с теми трудностями, которые возникли в связи с переводом работ Фрейда. В течение долгого времени он был удивительно безразличен к этому вопросу и противился, насколько мог, «потере моего времени» даже по поводу проверки и исправлений тех переводов, которые печатались в Англии. Затем, когда он вник в те честолюбивые планы, которые я строил в этой связи, его отношение переменилось. Всегда преследуемый мыслью о том, что ему недолго осталось жить, он страстно захотел увидеть некоторые из обещанных томов при своей жизни и стал все более критически относиться к любым проволочкам. Фрейд полностью принял взгляды Ранка, что я единственный виноват в этих проволочках, так же как и в задержках с выходом «Журнала».

В течение четырнадцати лет моего знакомства с Фрейдом наши личные отношения всегда были превосходными и никогда не портились каким-либо несогласием; он награждал меня самыми лестными комплиментами, как в личном плане, так и в отношении моей работы. Поэтому я был поражен и, конечно, огорчен, получив в начале 1922 года следующее письмо:

Дорогой Джонс,

Сожалею, что Вы все еще продолжаете страдать, и так как я чувствую себя довольно плохо последние две недели, то полон к Вам сочувствия.

Этот год принес разочарование, которое нелегко переносить. Я обнаружил, что Вы обладаете меньшим контролем над своими настроениями и страстями, являетесь менее последовательным, искренним и надежным, чем я имел право ожидать и к чему обязывает Вас занимаемое видное положение. И хотя Вы сами предложили образование Комитета, Вы не воздерживаетесь от того, чтобы не подвергать опасности разногласий близость его членов путем несправедливых укоров. Вы знаете, что не в моей привычке скрывать свое справедливое суждение в отношениях дружбы и я всегда готов подвергнуться риску, связанному с таким поведением.

Вы абсолютно правы в требовании, чтобы друзья обращались друг с другом столь же безжалостно, как это делает судьба, но просто представьте себе, насколько более удовлетворительным для друга является вознаграждение, или похвала, или восхищение со стороны другого человека, нежели прощение его грехов…

Надеюсь на полнейшее восстановление доверия и дружбы в 1923 году (sic).

Любящий Вас Фрейд.

Я должен оставить другим решать, законны ли претензии Фрейда, представленные туг, или они являются примером его внушаемости. Намек на мои «страсти», который едва ли мог исходить от Ранка, особенно когда в дальнейших письмах последовали загадочные намеки на «приключения» в эротическом смысле, отвлекающие от работы, особенно озадачил меня. Объяснение всему этому нашлось много месяцев спустя. Среди моих пациентов, которых я посылал к Фрейду в те годы, была одна женщина, которую я частично анализировал сам, поэтому я послал ему краткий обзор ее случая. Она приняла пару любезностей, которые я ей оказал, за доказательство непосредственной любви с моей стороны, и, как я написал в своем письме, «это вылилось в признание в любви» с ее стороны. Фрейд ошибочно понял эти строки, решив, что признание в любви исходило от меня, и даже предположил, что я имел с ней сексуальные отношения; когда она пришла к нему для анализа, он был обрадован, обнаружив свою ошибку.

Вскоре Фрейд перешел к более конкретной критике моего поведения, на что было намного легче реагировать. Одной из главных проблем здесь был источник чрезмерной задержки в публикации его книг на английском. Фрейд выказывал все большее нетерпение и сомневался, доживет ли он до того времени, когда сможет увидеть хотя бы часть своих книг на английском.

Еще одно колесо в механизме представляется мне негодным, и, как мне кажется, ответственны за это Ваше положение и те формальности, которые предписывают Ваше личное вмешательство в каждый шаг этого процесса. Поэтому я узнаю, что всю корректуру приходится отправлять Вам, а так как ею занимаются от трех до пяти человек, я понимаю, почему получаю один лист «Психологии масс…» в две недели, и не вижу ни малейшего шанса дожить до окончания перевода этих двух несчастных брошюр[165]165
  * «По ту сторону принципа удовольствия» и «Психология масс и анализ Я».


[Закрыть] не говоря уже о более крупных изданиях, таких, как «Собрание сочинений». Я не могу понять, почему Вам хочется делать все это одному и позволять себе быть раздавленным ежедневной рутинной работой…

Извините мое вмешательство в Ваши дела, но они также являются нашими общими делами, и моими тоже, а Ранк слишком робок, чтобы противостоять Вам в этих вопросах. Мои широкие плечи, как Вы сказали, лучше подходят для того, чтобы выдержать эту тяжесть…

Эта невинная ссылка на Ранка, которая вызвала, что называется, смех сквозь слезы, показала мне, что Фрейд никогда не видел тех повелительных писем, которые я постоянно получал от Ранка. В своем ответе я написал:

…Как Вы пишете, мы должны также посмотреть, что может быть сделано для ускорения дел в Лондоне, и здесь я буду очень благодарен за любые ясные предложения. Единственное предложение, которое Вы высказали об оставлении корректур гранок, кроме окончательных, в Вене, я уже осуществил около полутора лет тому назад…

У меня вовсе нет какой-либо особой любви к тщательной работе такого рода, наоборот, я опасался, что чрезмерно много жаловался, выражая свое сильное желание избавиться от рутинной работы, когда только это было возможно… То, что я залез в эти трудности, объясняется признанием мною огромной важности этой работы (переводов для «Журнала»)… Так что, как видите, моя озабоченность совпадает с Вашим советом освободиться от этих обязанностей, а вовсе не заключается, как ошибочно полагает Ранк, в желании держать под контролем детали. По-видимому, мне было бы лучше описать ему в письме полную процедуру того, что происходит от получения работы до ее появления в печати, и попросить его предложить свои изменения, чему я был бы лишь очень рад.

…Вы знаете, как тревожит меня то, что переводы Ваших работ идут столь медленно, но они представляют собой хороший пример для выяснения сути. Вы справедливо жалуетесь на медлительность в переводе этих двух брошюр– «По ту сторону принципа удовольствия» и «Психология масс и анализ Я». Хорошо, давайте разбираться на их примере. Я исправил перевод первой из них год тому назад и послал его в Вену, где его должны были напечатать в прошлом мае. С тех пор я не имел никакого отношения к его существованию, за исключением того, что в декабре прошлого года получил два первых листа этого перевода и делал неоднократные запросы о судьбе рукописи. Однако довольно говорить о моем вмешательстве в детали… Аналогично обстоит дело и с «Психологией масс». Я закончил ее исправление в прошлый август, и Стрейчи взял ее с собой в Вену. На прошлой неделе я получил первые гранки.

Я сожалею, что так долго служил причиной Вашего беспокойства, но этот вопрос касается всех нас, и я хотел показать истинное положение дел, так как Вы были настолько любезны, что глубоко заинтересовались всем этим делом. Вы знаете, что все мы работаем в основном для Вас, именно поэтому Ваше воодушевление и одобрение так много для всех нас значат. Если мне на протяжении своей жизни удастся выпустить полное собрание Ваших сочинений и оставить после себя «Журнал» на хорошо организованной основе, я буду считать, что прожил жизнь не зря, хотя надеюсь сделать для психоанализа даже больше, чем это.

На мой прозаический ответ пришла почтовая открытка: «Очень благодарен Вам за любезное письмо. Боюсь, что я старею и легко поддаюсь переменам настроения. Вы избавили меня от дальнейшей критики». В следующем письме Фрейд писал: