Текст книги "Жизнь и творения Зигмунда Фрейда"

Автор книги: Эрнест Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 50 страниц)

Но эти фактические публикации – далеко не все, над чем работал Фрейд в этом году. Одна важная тема время от времени занимала его мысли на протяжении всего этого года. Это было исследование, проводимое совместно с Ференци по поводу отношения ламаркизма к психоанализу. Абрахам ничего об этом не знал, поэтому Фрейд послал ему следующее резюме: «В наше намерение входит целиком подвести Ламарка под наш базис и показать, что его „потребность“, которая создает и трансформирует органы, есть не что иное, как власть бессознательных мыслей над телом, следы которой мы видим в истерии: короче говоря, „всемогущество мыслей“. Цель и полезность будут тогда объясняться психоаналитически; они будут являться завершением психоанализа. Отсюда появляются два важнейших принципа изменения или прогресса: первый (аутопластический) посредством адаптации собственного тела, а второй (гетеропластический) посредством изменения внешнего мира». Это направление мыслей в значительной степени свойственно более умозрительному периоду в последней части его жизни.

К 1918 году Фрейд, подобно многим австрийцам, явно смирился с мыслью, что Германия тащит Австрию к тяжелому концу. Огромное наступление в марте, которое англичане назвали «рывок Людендорфа», возбудило кратковременную надежду еще на одну победу, но не на мир. «Я полагаю, нам приходится желать германской победы, а это 1) неприятная мысль и 2) еще более невероятная».

Лишения, вызванные войной, продолжали увеличиваться. Кроме серьезных трудностей с питанием и отоплением, было огромное количество мелких затруднений, которые постоянно расстраивали. Семья Фрейда была лучше обеспечена едой, чем большинство венцев, благодаря постоянным усилиям Ференци и фон Фройнда; они использовали или даже злоупотребляли своими военными должностями, доставая Фрейду продовольствие различными хитроумными способами. Мясо всегда являлось основным блюдом Фрейда, и его нехватка раздражала. Он неоднократно выражал свою признательность за получаемую помощь и за удовольствие при мысли о том, что у него есть такие преданные друзья.

В феврале один пациент, которого Фрейд ранее вылечил, оставил ему 10 тысяч крон на его усмотрение, сумму, номинально равную 400 фунтам стерлингов, но реально едва ли составляющую четверть этой суммы. Фрейд «играл роль богатого человека», раздавая эти деньги своим детям и родственникам.

В первую половину этого года настроение Фрейда было весьма переменчивым. Он явно ощущал, что хорошего ожидать нечего. «Нам остается лишь мрачное смирение». Мысль о твердости Абрахама всегда улучшала его настроение. «Чередование у меня храбрости и смирения находит убежище в Вашем ровном темпераменте и неразрушимом ощущении жизнеспособности». Три месяца спустя он писал: «В этом году моей матери исполнится 83 года, и она уже довольно слаба. Иногда мне кажется, что я буду чувствовать себя намного свободнее, когда она умрет, ибо мысль о том, что ей придется выслушать известие о моей смерти, приводит меня в ужас».

После двух событий этого лета настроение Фрейда стало намного более светлым. Антону фон Фройнду удалили саркому яичка, и он, вполне естественно, боялся рецидивов. У него возник невроз, от которого его успешно вылечил Фрейд. Не уверенный в продолжительности своей жизни, Фройнд обратился к филантропическим планам размещения своих обширных средств и решил посвятить их развитию психоанализа. Фрейд направил его к Ференци, и этим летом их планы начали принимать реальную форму. Фрейд испытывал бесконечные затруднения по поводу своих публикаций, как книг, так и журналов. Они возникали не только из-за дефицита бумаги, шрифта, рабочих рук и т. д., но также из-за его издателя, Геллера, который был очень трудным человеком. Поэтому у Фрейда зародилась мысль о создании собственной независимой издательской фирмы, я буду называть ее здесь «Verlag», которая давала бы ему возможность независимого контроля над такими проектами. Именно этим и занимался в то время фон Фройнд, сначала вместе с Ференци, а позднее с Ранком, который оказывал более квалифицированную помощь.

Радостным событием в этом году стало решение о проведении летом конгресса. Душой его организации в военное время, несомненно, являлся энергичный Абрахам. Конгресс был проведен в Будапеште, который Фрейд теперь объявил «центром психоаналитического движения».

Пятый Международный психоаналитический конгресс проходил в здании Венгерской академии наук 28 и 29 сентября 1918 года. Это был первый конгресс, на котором присутствовали официальные представители правительств, в данном случае – австрийского, немецкого и венгерского. Причина их присутствия заключалась в возрастающей оценке той роли, которую играли «военные неврозы» в военной статистике. Написанная в начале этого года книга Зиммеля вместе с великолепной практической работой, выполненной Абрахамом, Эйтингоном и Ференци, произвели благоприятное впечатление, если не на медицинскую публику, то, по крайней мере, на занимающих высокое положение военных офицеров-медиков. Велись разговоры о создании психоаналитических клиник в различных центрах для лечения военных неврозов.

Мэр и магистрат Будапешта превзошли себя в демонстрации гостеприимства. Для участников конгресса были забронированы лучшие отели, специальный пароход на Дунае находился в их распоряжении, были даны различные приемы и званые обеды. В целом атмосфера была в высшей степени стимулирующей и ободряющей. Ференци избрали следующим президентом Международного объединения. В следующем месяце более тысячи студентов подали ректору университета прошение, чтобы Ференци пригласили прочесть курс лекций по психоанализу в их университете.

В работе конгресса принимали участие 42 человека, включая аналитиков и сторонников психоанализа. Фрейд прочитал работу «Пути психоаналитической терапии». По какой-то причине Фрейд действительно прочитал эту работу, отойдя, таким образом, от своего неизменного правила вести лекцию или произносить речь без каких-либо записей. Этим он вызвал сильное неодобрение со стороны присутствовавших на конгрессе членов своей семьи; они утверждали, что он опозорил их, нарушив эту семейную традицию.

Хотя Фрейд продолжал держаться, насколько это было возможно, в стороне от формальных церемоний, его не могли не тронуть блестящие перспективы, неожиданно открывающиеся для расширения его работы. Он писал Ференци: «Я полон радостного удовлетворения, и на сердце у меня легко, так как я знаю, что мое „беспокойное дитя“, работа моей жизни, защищена твоим сотрудничеством, а также помощью других, которые заботятся о ее будущем. Я буду наблюдать приближение лучших времен, даже если стану делать это издалека». Ференци ответил, что он уже слышал о наблюдении издалека десять лет тому назад, когда Фрейд посторонился, чтобы дать место Юнгу.

Во время войны Фрейд мало что слышал о Пфистере, но в октябре этого года их переписка возобновилась по случаю публикации новой книги Пфистера. Похвалив книгу, Фрейд, однако, выразил несогласие по двум пунктам: с критикой его взглядов по вопросу детской сексуальности и по вопросу этики.

Этот последний пункт я уступаю Вам; эта тема находится вдалеке от моих интересов, а Вам приходится заботиться о душах. Я не забиваю сильно свою голову проблемой добра и зла, но в целом я не нашел много «добра» в людях. Большинство из них, согласно моему опыту, являются никчемными людьми, безотносительно того, провозглашают ли они себя приверженцами той или иной этической доктрины или вообще не придерживаются никакой доктрины. Вы не можете так сказать, вероятно, Вы не можете даже так думать, хотя Ваш жизненный опыт вряд ли отличается от моего. Если при этом подразумевается какой-либо вопрос этики, я признаю, что имею высокие жизненные идеалы, от которых, к сожалению, отошло большинство людей, которых я знал… С терапевтической точки зрения я могу лишь позавидовать Вашей возможности сублимации, которую предоставляет религия. Но красота религии определенно не принадлежит к сфере психоанализа. Естественно, наши пути расходятся в этом пункте терапии, а это допустимо. Между прочим, как так получилось, что никто из набожных людей не открыл психоанализ: отчего им пришлось ожидать для этого абсолютно безбожного еврея?

В эти годы у Фрейда были причины опасаться, что его финансовые затруднения кончатся банкротством. Его шурин, Эли Бернайс, подозревая, что финансовое положение Фрейда не может быть хорошим, послал ему из Нью-Йорка значительную сумму денег до того, как Америка вступила в войну в 1917 году; это была щедрая компенсация за ту помощь, которую оказал ему Фрейд при его отъезде в Америку более чем четверть века тому назад. Однако эта сумма давно уже была израсходована.

Затем пришло поражение с распадом Австро-Венгерской империи. Фрейд говорил, что не мог сдержать своего удовлетворения таким исходом. Пару недель спустя он писал: «Времена страшно напряженные. Хорошо, что старое должно умереть, но новое пока не создано. Мы ожидаем известий из Берлина, которые знаменуют собой начало нового. Но я не пролью ни единой слезы сожаления о судьбе Австрии или Германии». Не то чтобы он ожидал чего-либо хорошего от Вильсона. Мне известно, что впоследствии он очень сильно негодовал, что тот ввел Европу в заблуждение, дав столь много обещаний, которые оказался не в состоянии выполнить.

Фрейд писал Ференци:

Я ожидаю страшных вещей в Германии– намного более страшных, чем те, что произошли с Вами или с нами. Только подумайте о страшном напряжении этих лет и о том громаднейшем разочаровании, которое царит сейчас, когда такое напряжение внезапно ослабло. В Германии возникнет сопротивление этому, кровавое сопротивление. Этот Вильсон неизлечимый романтик; он недооценивает революцию, так же как он недооценил войну. Он не знает, что век рыцарства окончился вместе с Дон Кихотом. Не позволяйте себе быть слишком озабоченным судьбой Венгрии; возможно, события приведут эту талантливую и мужественную нацию к рецидиву. Что касается падения старой Австрии, я могу ощущать лишь глубокое удовлетворение по этому поводу. К сожалению, я не считаю себя ни немецким австрийцем, ни пангерманцем… Нашему психоанализу также не повезло. Не успел он как следует заинтересовать мир из-за военных неврозов, как война закончилась, и когда, единственный раз, мы случайно натолкнулись на источник благосостояния, он немедленно иссяк. Но неудача является постоянным аккомпанементом жизни. Наше королевство явно не от мира сего.

Война принесла личную тревогу, и довольно значительную. В течение многих недель не было каких-либо известий о старшем сыне, Мартине, так что были возможны любые предположения. В конце концов, их дома достигли слухи, что весь его эскадрон оказался захвачен итальянцами в плен, но лишь 3 декабря в Вену пришла почтовая открытка, сообщающая о нахождении Мартина в одном итальянском госпитале. Однако он был освобожден лишь к концу августа следующего года.

Несмотря на острую нехватку бумаги и шрифта, Фрейду удалось в 1918 году опубликовать четвертый том своего «Sammlung Kleiner Schriften» («Собрания небольших произведений»), по объему – 717 страниц – этот том равнялся трем предыдущим томам, вместе взятым.

Мир не был заключен до начала следующего лета, а тем временем условия жизни продолжали ухудшаться в Германии и особенно в Австрии, вернее, в том, что от нее теперь осталось. Фрейд печально жаловался, что «все четыре года войны были шуткой по сравнению со страшной суровостью этих и, несомненно, также грядущих месяцев».

К этому времени возобновилась практика Фрейда, и он принимал теперь до десяти пациентов в день. Но та тысяча крон, которую приносили ему эти пациенты, составляла только десятую часть их прежней цены. В первый день нового года он писал Ференци: «Мы часто говорили об альтернативе переделки себя вместо изменения внешнего мира. Сейчас моя способность к адаптации находится под угрозой, а что касается внешнего мира, то тут я беспомощен. Я продолжаю пребывать в плохом настроении и не должен заражать других людей, пока они молоды и сильны».

Вначале у него не было каких-либо новых идей, но вскоре возникло несколько хороших мыслей на тему мазохизма. Он с восторгом отозвался о работе Ференци о технике психоанализа, которую охарактеризовал как «чистое аналитическое золото». Он был счастлив услышать о женитьбе Ференци в начале марта; теперь он будет свободен от беспокойства за него. С другой стороны, пришли плохие известия о другом его венгерском друге, фон Фройнде, чьи дни были теперь сочтены вследствие рецидива саркомы.

В марте Фрейд сообщил, что внезапно ощутил прилив работоспособности. Семь лет тому назад он сказал Ференци, что периоды его творческой активности наступают каждые семь лет. Теперь настал период, который в некоторых отношениях является самым поразительным из всех предыдущих.

Глава 24
Образ жизни и деятельности

Следует коротко рассказать о том образе жизни, который был присущ Фрейду. Мы можем начать с описания окружающей его обстановки. Берггассе[149]149
  Berg – гора; Gasse – переулок, улочка (нем.). – Прим. перев.


[Закрыть], называемая так, потому что круто спускалась вниз относительно главной улицы, состояла из массивных типично венских домов XVIII века. На цокольном этаже дома под номером 19 располагался мясной магазин. Фамилия мясника была Зигмунд, и табличка с его именем, висящая на одной стороне огромных входных дверей, немного забавно контрастировала с другой табличкой, висящей на противоположной стороне входной двери, – проф. д-р Зигм. Фрейд. Вход на территорию главного здания был очень широким, так что через него могла проехать лошадь с коляской прямо в сад и остановиться там. Налево от входа жили консьержки. В то время мне казалось странным, что, подобно другим венским бюргерам, Фрейд не имел входного ключа от своего дома, и, если он возвращался позднее десяти часов, ему приходилось будить консьержку. Направо находился ряд ступеней, примерно полдюжины, ведущих в рабочую квартиру из трех комнат, которую Фрейд занимал с 1892 по 1908 год. Окна этих комнат выходили в сад внутри двора; величественный ряд низких каменных ступеней вел на следующий этаж, называемый мезонином, именно здесь жил Фрейд со своей семьей.

В 1954 году Всемирная федерация психического здоровья установила на этом доме табличку в память о проживании здесь Фрейда в течение столь многих лет.

В 1930 году городской совет предложил переименовать Берггассе в «Sigmund Freudgasse», следуя, таким образом, приятной венской традиции увековечения памяти знаменитых врачей. Фрейд назвал эту идею «бессмысленной». Выполнению этого предложения помешали политические конфликты, и оно было снято. Однако 15 февраля 1949 года городской совет решил назвать жилищный массив в девятом районе Вены «Sigmund Freudhof».

Весной 1907 года[150]150
  Очевидно, ошибка автора. В главе 18 автор пишет о том, что это произошло примерно в период проведения первого конгресса (т. е. весной 1908 года), а сестра Фрейда Роза освободила квартиру в конце 1907 года. – Прим. перев.


[Закрыть] Фрейд преобразовал свои домашние апартаменты. Отказавшись от своей небольшой квартиры из трех комнат на цокольном этаже, в которой располагался его личный кабинет, он занял бывшую квартиру своей сестры Розы, находящуюся на первом этаже, примыкающую к его собственной жилой квартире, так что теперь он занимал весь этаж. Вход в нее был сделан так, что он мог пройти из своей новой квартиры в старую, не открывая входную дверь, и он постоянно пользовался этой возможностью в немногие минуты отдыха. Еще одно изменение Фрейд сделал для того, чтобы позволить своему очередному пациенту уходить, минуя приемную, так что пациенты редко сталкивались друг с другом. В нужный момент горничная приносила шляпу и пальто и подавала их уходившему пациенту.

А вот как выглядели комнаты Фрейда. Сначала шла небольшая приемная с окном, выходящим в сад. Она была достаточно просторной, чтобы в ней проводить собрания Венского общества по средам в течение нескольких лет, пока число его членов не стало слишком большим. Посередине располагался продолговатый стол внушительных размеров, а сама комната была украшена различными антикварными вещами из коллекции Фрейда. Между этой комнатой и соседним кабинетом для приема пациентов находились двойные двери, обитые сукном, по обеим сторонам которых висели тяжелые шторы; все это обеспечивало полнейшее уединение. В этом кабинете, с кушеткой для аналитических приемов в углу, Фрейд сидел, выпрямившись, на не очень удобном стуле, глядя в окно, которое выходило в маленький сад; в более поздние годы он пользовался высоким стулом как подставкой для ног. В этом кабинете также находилось много антикварных вещей, включая рельефное изображение знаменитой «Градивы». Эта комната вела во внутреннее святилище, личный кабинет Фрейда. Он был наполнен книгами и шкафами с большим количеством антикварных вещей. Стол, за которым он писал, был не очень больших размеров и всегда содержался в чистоте. Протирать его, должно быть, было мучением, так как на нем стояло множество небольших статуэток, по большей части египетских, которые Фрейд имел обыкновение заменять время от времени.

Мы уже касались той важной роли, которую в его эмоциональной жизни играла любовь к собиранию греческих, ассирийских и египетских древних вещей.

К счастью, ему удалось в целости перевезти всю коллекцию в свой дом в Лондоне, где она, к нашей большой пользе, представлена для обозрения. Для Фрейда было величайшим наслаждением дарить различные предметы из своей коллекции, и некоторые из нас хранят эти драгоценности. Его сын Эрнст, который обладает несколькими ценными подборками из его коллекции, естественно, отбирал их в соответствии с их художественной ценностью; для Фрейда это всегда имело вторичное значение по сравнению с их историческим или мифологическим значением.

Квартира, в которой они жили, состояла из трех гостиных комнат и спален. В целом в ней насчитывалось не менее двенадцати старомодных изящных венских печек, и дети гордились тем, что никто в их кругу не имел в доме одиннадцать рабочих столов.

В Вене жизнь Фрейда заполняла в основном работа. Она начиналась с первым пациентом в восемь часов утра, а это означало, что Фрейд вставал около семи. Разбудить его столь рано всегда было трудно, так как ложился он поздно, а работал много, в результате чего ему требовался более длительный отдых. Холодный душ, однако, освежал его. Каждое утро приходил цирюльник, чтобы привести в порядок его бороду и, в случае необходимости, также волосы. В Америке на него произвела впечатление необычность собственной заросшей внешности, и, вернувшись в Европу, он начал выбривать свои щеки, но через несколько месяцев решил бросить эту привычку; однако вскоре после этой поездки он пожертвовал пышностью своих усов и бороды, которые в более поздние годы сделал значительно короче. После туалета следовали завтрак на скорую руку и просмотр «Neue Freie Presse». Каждому пациенту уделялось ровно 45 минут, между пациентами имелся интервал в пять минут, во время которого Фрейд мог подготовиться для восприятия новых впечатлений либо подняться наверх и узнать о последних домашних новостях. Однако он взял себе за правило быть пунктуальным со своими пациентами.

Второй завтрак в семье проходил в час дня. Это было единственное время, когда вся семья обычно собиралась вместе; вечерняя трапеза часто бывала настолько поздно, что юные члены семьи к этому времени уже ложились спать. Это была самая существенная трапеза за весь день, состоявшая из супа, мяса, сыра и т. д. и сладкого. Фрейд наслаждался едой и сосредоточивался на ней. Он очень мало разговаривал во время еды, что иногда служило источником смущения для гостей, которым приходилось вести разговор с его семьей. Фрейд, однако, никогда не пропускал ни слова из разговора членов семьи и из семейных новостей. Если за едой отсутствовал кто-либо из детей, Фрейд безмолвно показывал ножом или вилкой на пустующий стул и вопросительно глядел на жену, сидевшую на другом конце стола. Она объясняла, почему этот ребенок не должен выходить к столу, или называла причину, которая его задержала. Фрейд, чье любопытство было удовлетворено, кивал и молчаливо продолжал есть. Все, чего он хотел, – это держать в поле зрения все семейные события.

Кроме тех случаев, когда Фрейд бывал чрезмерно занят, с часу до трех он делал перерыв, поэтому после нескольких минут отдыха он отправлялся на прогулку по окрестным улицам. В это время он имел возможность сделать незначительные покупки. Ходил он очень быстро, поэтому за время, имеющееся в его распоряжении, преодолевал значительное расстояние. Часто ему приходилось передавать корректуру своим издателям, Дойтике и позднее Геллеру, он также посещал табачный магазин около церкви Св. Михаила, чтобы пополнить запас сигар. С трех часов начинались консультации, для этой цели Фрейд надевал сюртук. После этого следовала непрерывная терапевтическая работа до девяти вечера, времени его ужина. Когда Фрейд бывал чрезмерно занят, он работал со своими пациентами до десяти вечера, что означало двенадцать-тринадцать часов аналитической работы в день.

Промежуток без еды с часу дня до девяти часов вечера кажется очень большим, но лишь после 65 лет Фрейд позволил себе роскошь выпивать чашку кофе в пять часов вечера.

Отдых в кругу семьи во время вечерней трапезы доставлял ему больше удовольствия, чем в середине дня, когда он был крайне занят. После ужина он совершал еще одну прогулку, на этот раз с женой, свояченицей или позднее с дочерью. Иногда в таких случаях они шли в кафе: летом – в кафе Ландманна, зимой – в кафе «Центральное». Когда его дочери шли в театр, Фрейд встречал их около театра и сопровождал домой.

Его старшая дочь рассказывает следующую историю о почтительности Фрейда к членам своей семьи. Когда ей исполнилось четырнадцать лет, ей было разрешено идти по правую руку от отца во время совместных прогулок. Одна ее школьная подруга, заметив это, сказала, что отец всегда должен быть по правую сторону. На что его дочь гордо ответила: «С моим отцом это не так. С ним я всегда чувствую себя леди».

По возвращении домой Фрейд сразу же удалялся в кабинет, чтобы заняться сначала своей корреспонденцией, на которую неизменно отвечал собственноручно, а затем той работой, которую он писал в данное время. Кроме этого, его ожидал кропотливый труд по подготовке новых публикаций и внесения поправок в корректуру, не только собственных работ, но также работ, печатающихся в тех журналах, редактором которых он являлся. Он ложился в постель не раньше часа ночи, а часто и намного позднее.

В только что описанный распорядок его жизни изредка вносились изменения. По средам в его доме проводилось регулярное собрание венского общества, на котором он всегда зачитывал какую-либо свою работу либо принимал участие в обсуждении других. Каждый второй вторник он посещал собрания еврейского объединения «Бнай Брит», где время от времени также зачитывал свои работы. Субботний вечер был для Фрейда очень дорог, так как он крайне редко пропускал приятное времяпрепровождение, играя в свою любимую карточную игру тарок. Вечер, проведенный в театре, был редким событием. Чтобы он оторвался от работы, должно было идти нечто, представлявшее для него особый интерес, например пьеса Шекспира или опера Моцарта.

Воскресенье, конечно, было особым днем. В этот день он не принимал ни одного пациента. Утром Фрейд, сопровождаемый одним или двумя членами семьи, всегда наносил визит своей матери. В это время у нее могли находиться кто-то из его сестер, и сообщалось много семейных новостей. Семейные узы для Фрейда всегда были очень важны, он вникал во все затруднения и, несомненно, давал мудрые советы. Во время этих визитов он больше слушал, чем говорил, и, когда возникала какая-либо серьезная проблема, например финансовая, он предпочитал спокойно обсудить ее дома со своим братом Александром. Время от времени он навещал какого-либо из своих друзей, или к нему домой мог прийти какой-либо гость, но такое случалось всего несколько раз в году. В более поздние годы воскресенье стало любимым днем Фрейда для встреч со своими друзьями из-за границы, которым он мог посвящать многие часы. Несколько раз я разговаривал с ним до трех часов утра, но, несмотря на мои угрызения совести по поводу того, что я столь укорачиваю его ночной отдых, ему было трудно прерывать наши интересные беседы. В воскресенье вечером мать Фрейда и его сестры собирались на семейную трапезу, но, как только она подходила к концу, Фрейд уходил в свою комнату. Если какая-либо из сестер хотела с ним побеседовать с глазу на глаз или получить совет по какому-нибудь вопросу, ей приходилось следовать за ним. В воскресенье, по подсчетам Фрейда, он писал больше, чем в любой другой день.

Общеизвестно, что Фрейд являлся заядлым курильщиком. В среднем он выкуривал двадцать сигар в день. Скорее это может быть названо пагубным пристрастием, нежели привычкой, поскольку он крайне страдал, когда был лишен возможности курить. А такое случалось в последние годы войны, в более поздние годы по причине болезни. Когда ему пришлось смириться с табаком, лишенным никотина, у него был очень мрачный вид. С другой стороны, у него никогда не было склонности к чрезмерному употреблению спиртного. Как он однажды написал своей невесте, у него «нет предрасположенности к питью». В молодости он любил вино, но никогда не пил пиво или крепкие напитки. Во время своих путешествий по Италии Фрейд взял себе за правило отведывать местное вино. В Вене, однако, он никогда ничего не пил, и в доме хранилось очень мало вина. Он вполне мог придерживаться этого правила не из-за какого-либо принципа, а, скорее, из-за отвращения даже к небольшому помутнению сознания, которое вызывается даже слабым спиртным напитком: Фрейд всегда хотел иметь ясную голову.

Одежда Фрейда была неизменно чистой и опрятной, хотя и не изящной или модной. Перед войной он носил темную пиджачную пару с коротким жестким белым воротником и черным галстуком-бантом, сюртук надевал только по особым случаям. Он носил широкую черную шляпу, обычную тогда для Вены; шелковые шляпы надевались им для очень редких церемониальных событий, которых Фрейд по большей части успешно избегал.

Хотелось бы сказать несколько слов о супружеской жизни Фрейда, так как различные странные легенды об этой стороне его жизни, по-видимому, вошли в моду. Его жена, несомненно, являлась единственной женщиной в любовной жизни Фрейда, и он всегда отдавал ей предпочтение перед всеми другими людьми. Вполне вероятно, что страсть в супружеских отношениях утихла в нем быстрее, чем это обычно случается с многими мужчинами, однако, и мы знаем об этом со столь многих слов, она сменилась непоколебимой привязанностью и совершенной гармонией взаимного понимания. И конечно, все было абсолютно не так, как сказал один писатель, будто «Марта Фрейд – это воплощение чистящей, протирающей, моющей домохозяйки, которая ни на минуту не помыслит о чем-либо другом, пока есть хоть одна соринка в доме». Она, несомненно, была прекрасной хозяйкой, но намного справедливее то, что для нее на первом месте была душевная жизнь семьи, а не домашняя работа. И она отнюдь не являлась разновидностью гувернантки, она была очень образованной леди, для которой много значило все многообразие жизни. Вечер она посвящала чтению и интересовалась современной литературой до конца своей долгой жизни. Она получала особое удовольствие, когда великий Томас Манн, один из ее любимых писателей, бывал у них в гостях, а он являлся одной из многих видных фигур в литературе в те дни, которые посещали дом Фрейда. У нее имелось мало возможности или, может быть, желания предаваться чисто интеллектуальным занятиям, и она едва ли была знакома с деталями профессиональной работы своего мужа. Но в его письмах ей встречаются косвенные намеки на его труды о «Градиве», Леонардо, Моисее и т. д., которые явно предполагают знание ею этих работ.

С ними жила около сорока двух лет ее сестра, «тетя Минна». Она определенно знала больше о работе Фрейда, и он однажды заметил, что в годы одиночества последнего десятилетия прошлого века Флисс и она являлись единственными людьми в мире, с симпатией относящимися к его работе. Ее колкий язык породил множество эпиграмм, которые цитировались в семье. Фрейд, несомненно, ценил общение с ней, но сказать, что она каким-либо образом заменяла свою сестру в его любовных чувствах, – значит сказать сущий вздор.

Его дети были поражены, прочитав в одной книге американского автора о двух предполагаемых характерных чертах в их взаимоотношениях с отцом. Сначала они, к своему удивлению, узнали, что не в обычае Фрейда проявлять по отношению к своим детям непосредственно выраженную любовь и что он держал свое естественное чувство к ним «наглухо замурованным». Я вспоминаю одну его дочь, которая тогда была старшеклассницей, прижавшейся к его колену таким образом, что не оставалось никаких сомнений как в его любви, так и в его готовности проявить ее. Находиться со своими детьми и разделять их развлечения было для него величайшим счастьем, и он посвящал свое свободное время, когда они вместе находились на отдыхе, детям. Еще более удивительным для них было узнать, какого строгого отца они, должно быть, имели. Рисовались картины той патриархальной жестокости, при которой благоговейный страх перед отцом и удовлетворение его малейшей прихоти составляли основу его воспитания. Наоборот, единственно, в чем можно было бы упрекнуть Фрейда, – он был необычно мягким по отношению к детям. Позволять личности ребенка свободно развиваться при минимуме ограничений или замечаний было в то время редким явлением, и Фрейд, возможно, дошел даже до крайностей в этом отношении – однако с самыми счастливыми результатами для будущего развития своих детей. И это справедливо как для его сыновей, так и для его дочерей.

Семейная жизнь Фрейда на Берггассе отличалась замечательной атмосферой и гармонией. У детей, подобно их родителям, присутствовало высокоразвитое чувство юмора, так что их жизнь была наполнена шутками, не исключающими элементов колкостей и поддразнивания. Но в семье никогда не было чего-либо дурного. Никто из его детей не может вспомнить чего-либо похожего на ссору между ними и в еще меньшей степени на ссору с кем-либо из родителей. У них никогда не наблюдалось чего-либо похожего на «сцену». Атмосфера в семье была свободной, дружеской и хорошо сбалансированной. Фрейд сам по себе был сдержанным человеком, он, например, никогда не проявлял своих чувств по отношению к жене перед незнакомыми людьми, но любовь, которая исходила от него, вдохновляла всю семью.

Лишь в одном Фрейд был убежден в вопросах воспитания своих детей, а именно в том, что, поскольку это в его возможности, они не должны испытывать какого-либо затруднения относительно денег, которое наложило столь тяжелый отпечаток на его юность. Согласно его плану, они должны иметь все, что пожелают, как для своего удовольствия, так и для своего образования, до тех пор, пока не смогут зарабатывать себе на жизнь сами; после этого они не должны были больше рассчитывать на какую-либо его помощь. Все деньги, которые он мог оставить, предназначались для многих зависевших от него людей. Перед тем как навсегда покинуть Вену, он дал деньги своим сестрам и оставил те немногие средства, что у него были, в семейном фонде, из которого при желании могла брать деньги его жена. Тем временем его дети не только не должны были испытывать какого-либо беспокойства относительно денег, но им следовало даже знать о них как можно меньше – на деле ничего, кроме мелких расходов. В этом он скорее дошел до противоположной крайности, и для них, вероятно, было бы легче, если бы они знали кое-что о той роли, которую деньги волей-неволей играют в жизни. Но плохих последствий такого воспитания детей не было.