Текст книги "Зулус Чака. Возвышение зулусской империи"
Автор книги: Эрнест Риттер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)
Чака задумался, а потом воскликнул:
– Другими словами, вы поворачиваете направо и налево, чтобы обойти препятствия, и, значит, поступаете также, как мы на суше, когда обходим холмы, заросли густого кустарника и скалы.
– Совершенно точно, – ответил лейтенант, довольный том, что его доводы дошли до собеседника.
– Итак, ты «главный следопыт» (штурман) одного из кораблей короля Джоджи и мог бы, выйдя из судового крааля (порта), направиться на восток, а затем вернуться через много лун с запада?
– Йебо, баба.
– Вчера вечером, когда ты вышел со своими моряками из охотничьего лагеря и хотел без проводников‑зулусов достичь Булавайо, вы направились на восток, а к восходу солнца вернулись в свой лагерь с запада. Как это произошло?
Лейтенант Кинг смутился и признал, что они заблудились и ходили по кругу.
– Ты это сказал! – воскликнул торжествующий Чака. – Такой же круг описываете вы на кораблях. Стараясь избежать столкновения с сушей, вы сбиваетесь с пути, как сбились минувшей ночью. Ведь на марше вам тоже приходилось обходить препятствия. Значит, разговоры о том, будто вы плаваете вокруг блюда или разрезанной тыквы, спускаясь сверху вниз, а не просто описываете круг на ее поверхности, – одна глупость. Право же, М'Кинги (так зулусы называли лейтенанта Кинга), если б я не знал тебя лучше, то подумал бы, что в голове у тебя ама‑бунгези (большие черви, которые водятся в мозгу у овец). Придется мне послать Джоджи зулусских проводников. Они‑то уж не собьются с пути, ибо умеют находить дорогу по ветру.
Когда Айзекс объяснил Чаке, «что религия нашего народа учит верить в верховное существо, первопричину, именуемую богом, который создал все», король выслушал его с напряженным вниманием, но явно не представляя себе, что же такое религия. По словам Брайанта, «напряженное внимание» объяснялось удивлением, которое вызвало в нем сильное сходство между «верховным существом» белого человека и его собственным У‑Кулукулваане (Большой‑Большой маленький). «Несомненно он имел некоторое представление о Кулукулваане, ведь это был, между прочим, основатель его рода (и, кстати сказать, гордый обладатель двух плодовитых жен). Это он ,,сделал" первого человека, а затем создал для него весь мир. Ни один зулус никогда не спрашивал, откуда взялся сам Кулукулваане, да ведь и мы не спрашиваем, откуда бог. Он был для них началом вещей, дальше этого их мысль не достигала. Создав человека и запустив наш мир, Кулукулваане любезно удалился. Больше о нем не слыхивали, за исключением одного случая, когда он послал к человеку саламандру с приказом умереть, а потом хамелеона, чтобы отменить этот приказ. Но хамелеон – это воплощение медлительности – прохлаждался в пути, саламандра опередила его, и человек умер. Да, умер, но он оставил на земле другого, который продолжил род. И этот другой стал поклоняться своему родителю, как маленькому кулукулваане».
Чака тоже хорошо знал своих предков‑кулукулваанов, больших и малых. И хотя не страшился никого из живых, сильно побаивался мертвых. Он знал, что они продолжают жить, пусть не во плоти, ибо часто видел их во сне, выслушивал их советы и выговоры. Из всех умерших он особенно чтил Мбийю, хотя тот был совсем даже и не предком, а приемным отцом, который заботился о маленьком изгнаннике в годы его детства и юности, проведенные в стране мтетва.
Чака напряженно и нетерпеливо ждал возвращения своих послов. Поход в страну пондо расширил его географические познания. Оказалось, что сфера влияния англичан ближе к его владениям, чем он предполагал. Такое положение имело свои теневые стороны, но было и одно преимущество: ничто не мешало установить дружественные связи с белыми по суше. Долгое время Чака носился с идеей послать один из самых младших полков за море для изучения грамоты, а также всех ремесел, известных подданным короля Георга, но ему мешало отсутствие судов. Теперь же он узнал, что король Георг обладает солидным форпостом, которого можно достигнуть по суше, а это совершенно меняло дело. Если посольство вернется с благоприятными вестями, он сможет тут же направить на Мыс два полка, которые преодолеют расстояние пешком. Один из них будет состоять из юношей‑воинов полка Изи‑ньоси: Чака и формировал‑то его с этой целью. Закончив обучение, полки вернутся, – возможно, вместе с белыми наставниками – и в свою очередь станут учить остальных зулусов. Так будут приобретены знания, которые делают белых столь могущественными.
Между тем Чака внушал подданным, что ему не нужно телохранителей и что достаточно одного его грозного присутствия, чтобы устрашить любых злоумышленников. Он зашел в этом отношении так далеко, что новому полку даже было приказано построить себе казармы в нескольких милях от Дукузы.
Семнадцатого августа 1828 года зулусское посольство в сопровождении Кинга, Феруэлла и Айзекса высадилось в Порт‑Натале. Лейтенант Кинг чувствовал себя очень плохо – он страдал болезнью печени, от которой и умер 7 сентября. Чака был крайне удручен тяжелым состоянием своего друга и принес в жертву двух быков, чтобы тот выздоровел. Ему очень хотелось как можно скорее увидеть в Дукузе посольство, которое должно было привезти «эликсир жизни».
Из‑за болезни Кинга послы‑зулусы распаковали тяжелый ящик с подарками от «короля Георга» (властей Капской колонии), чтобы облегчить перевозку груза. Тут обнаружилось, что единственный ценный дар – кусок алой ткани двойной ширины. Кроме того, в ящике находилось несколько листов меди, кое‑какие медикаменты, ножи и всякая дребедень. Лейтенант Кинг добавил от себя красивое зеркало, бусы и разные мелочи.
«Сотобе предпринял попытку смягчить гнев своего государя при помощи потока льстивых слов. Пока он исполнял свой хвалебный гимн, перед Чакой выкладывали подарки. Он сделал вид, что не видит их, и спросил: „Где большой ящик, посланный губернатором?" В ответ послышались правдивые, но малоприятные объяснения. „Видите, – загремел Чака, – указывая на Сотобе с товарищами, – эти подлецы не заботились о моих интересах; они обманывали меня. Виноват и Фин, который заставил лейтенанта Кинга открыть мой ящик; он, как обезьяна, всюду сует свой нос!"»
Чака решил отправить к белым более солидного посла и выбрал для этого Джона Кейна, которого должны были сопровождать Мбозамбоза и Номандламби. Впоследствии они были, однако, отозваны и заменены Айзексом. О качестве присланных ему даров Чака имел вполне точное представление. По словам Брайанта, он считал их ничего не стоящей дрянью. Рассматривая их, он с помощью Айзекса стал искать эликсир. Англичанин записал, что, не найдя эликсира, «Чака был чрезвычайно разочарован. Горько вздохнув, он улегся на циновку и заснул».
Седьмого сентября 1828 года Чака счел, что срок траура по его матери истек и наступило время «вернуть ее дух домой», а двору и всей стране – возвратиться к нормальной жизни. Приняв такое решение, он совершил обряд очищения от мрака, в который погрузился после смерти Нанди. «Для этой церемонии каждый скотовладелец доставлял несколько телят: затем поочередно вспарывал телятам брюхо с правой стороны и вырезал желчный пузырь, оставляя животное издыхать в страшных муках. Телят этих не разрешалось есть». Чака хотел, чтобы напоследок даже животные издавали стоны скорби. В связи с обрядом очищения были специально мобилизованы запасные полки. «Каждый из них проходил церемониальным маршем вокруг Чаки. При этом скотовладельцы, державшие в руках желчные пузыри, обрызгивали воинов желчью».
До совершения этого обряда Фин опасался, что Чака завершит траур новыми человеческими жертвами. Поэтому он явился к королю и сказал, что хочет обратиться к нему с просьбой по очень важному делу.
– Чем ты так встревожен, Мбуязи? – спросил Чака. – Если я могу помочь тебе – рассчитывай на меня.
– Я опасаюсь, что опять начнется резня, – отвечал Фин.
– И это все? – с улыбкой сказал Чака. – Тогда не бойся. Обещаю тебе, что никто больше не будет убит.
Фин отметил в своих записках, что Чака сдержал слово.
Подавленное настроение сменилось общей радостью. Зулусы предавались бешеным пляскам, сопровождавшимся веселыми песнями. «Было заколото много быков. А Чака подвергся окончательному омовению особыми составами, которые приготовили туземные врачеватели». Затем «король с большей частью своего народа отправился в дальний лес для совершения национального обряда снятия траура... После этого все пошли купаться в реке, как предписывал обычай. Только тогда Чака разрешил жителям своих владений снять траур».
На прощание премьер‑министр Нгомаан обратился к собравшимся со следующей речью: «Народ, – сказал он, – целый год оплакивал ту, которая стала духом, оберегающим Чаку. Но есть и другие народы, населяющие иные страны. Они не явились сюда оплакивать смерть Великой матери земли и кукурузы. Очевидно, они воображают, что, если до сих пор не покорены, это не случится с ними и в будущем. Ничем иным нельзя объяснить их поведение. Раз из глаз этих народов нельзя выжать слезы, надо начать против них войну. Захваченный скот станет слезами, пролитыми на могиле Нанди».
После этого запасные полки были демобилизованы и распущены по домам, чтобы Чака мог жить в «блестящей изоляции» от воинов и стражей. Он уверял, что в охране нуждаются только робкие, слабые или заурядные властители.
Чака продолжал хранить гордое одиночество, а тем временем в песочных часах его жизни одно отделение пустело, а другое заполнялось, показывая приближение конца. Он совершил почти невозможное: прошло ведь всего двенадцать лет с тех пор, как он стал вождем небольшого клана зулусов и главой маленького государства, из центра которого за час ходьбы можно было достигнуть любого рубежа. В то время подвластная ему территория составляла всего сто квадратных миль, теперь же она достигала двухсот тысяч квадратных миль; племена, отколовшиеся от его империи, распространяли свою экспансию все дальше и дальше, постепенно подчинив себе еще миллион квадратных миль. Он довел свое войско, представлявшее собой сначала беспорядочную толпу в пятьсот человек, до пятидесяти тысяч человек. Дисциплина в его армии стояла выше, чем в римских легионах в лучшие для них времена. Одно лишь имя Чаки заставляло трепетать все племена от реки Грейт‑Кей до Замбези и от Индийского океана до самых отдаленных уголков Бечуаналенда.
Сидя на скале у Дукузы, как орел в гнезде, Чака устремлял свой взор в глубину материка. Слева от себя он мог видеть полоску океана. Чака думал о том, чтобы заселить пустующие земли Натала народом свази с севера, а страну свази – коса, тембу и бац'а с юга. Все они говорили по‑зулусски или по крайней мере на родственных диалектах. Чака намеревался посвятить следующие двенадцать лет своей жизни делу колонизации и укрепления своих владений, но главной своей задачей он считал овладение знаниями белого человека; через эту школу должны были в будущем пройти все его подданные.
Итак, через двенадцать лет он одолеет невежество с той же энергией, какую проявил при создании зулусской нации. «И тогда, – думал он, – зулусы смогут померяться силами с величайшими народами земли». К этому времени он будет располагать также «эликсиром», который продлит его жизнь за нормальные пределы, а это даст ему достаточно времени для осуществления всех его честолюбивых планов. Чака принял твердое решение никогда не вступать во вражду с англичанами. Напротив, он хотел связать оба народа самыми тесными узами, так как считал, что борьба между ними может только причинить вред обеим сторонам.
Таковы были мечты Чаки, которыми он поделился с Мбопой и Пампатой. Между тем Мкабайи не давала покоя Дингаану и Мхлангане. Используя весь свой яд, она неустанно призывала их собраться с духом и убить сводного брата. Оба они не раз отправлялись в Дукузу, чтобы действовать. Но, увидев атлетически сложенного колосса, с его сверлящим взором, они всякий раз чувствовали, что кровь их превращается в воду, а мужество замерзает. «Он грозен!», – шептали они и возвращались домой. Один, без стражи, без оружия, Чака продолжал внушать им ужас, хотя под кароссами у них были спрятаны укороченные ассегаи.
Снова и снова Пампата выговаривала Чаке за то, что он отказался от стражи. Премьер‑министр Нгомаан умело поддерживал ее.
– Безумие превращать себя в мишень для врагов, – говорил он.
– А кто мои враги? – спрашивал Чака.
– Кто знает? – говорила Пампата. – Всякий, кто затаил обиду, честолюбец, стремящийся занять твое место, или человек, который боится тебя. Любой из них может стать твоим убийцей.
Чака смеялся.
– Мои братья не честолюбивы. Дингаан – тряпка и ни о чем, кроме женщин, не думает, а Мхлангана – слишком честный воин, чтобы замышлять что‑либо против меня. К тому же я хорошо отношусь к ним – зачем же им меня убивать?
– А Мбопа?
– Он слишком напуган, чтобы действовать. Да и к чему ему вредить мне, когда я столько для него сделал?
– Возможно, кто‑нибудь подстрекает твоих братьев и Мбопу. Говорит им, что вслед за другими ты убьешь и их. А страх придает отчаяние, как ничто другое.
– Кто же может подстрекать их?
– Сердце Мкабайи полно ненависти.
– Это ядовитая старая жаба, но весь яд у нее в языке, а сердце чистое. Вспомни, как она поносила беднягу Мгобози, но когда в день великого «вынюхивания» ей показалось, что он обречен, по лицу ее потекли слезы.
– И все‑таки она ненавидит тебя. За убийства после смерти «нашей матери», когда ты погрузился во мрак.
– Но я уже вышел из «мрака». И ты это знаешь, Пампата.
– Верно. Но раз зажженный огонь не гаснет, пока есть топливо. А страх – топливо легко воспламеняющееся.
– Откуда ты все это знаешь, Пампата? Ну, вот насчет Мкабайи?
– Есть вещи, которые мы, женщины, узнаем сердцем, и слова тут не нужны.
– Хорошо, так что же я должен по‑твоему сделать?
– Убей Мкабайи и Мбопу, а Дингаана и Мхлангану отправь в изгнание.
– Что! Убить сестру отца и моего личного слугу! Никогда я не наложу руку на родных или слуг.
Мхлангана, Дингаан, Мбопа! Последнее время они что‑то слишком часто бывали вместе, и Чака стал задумываться над этим. Но он все еще не замечал никакой вины за своими братьями. В ночь на 21 сентября 1828 года он видел страшные сны. Снилось ему, что он мертв, а Мбопа служит другому королю! Проснувшись, он рассказал сон гаремной болтушке, с которой провел ночь. Она же час спустя поведала обо всем Мбопе. На него это подействовало как набат. Мбопа принялся точить оружие.
Чака явно становился подозрителен, но все еще не хотел принимать никаких мер. Мысль о том, что братья с Мбопой могут обратиться против него, не укладывалась в голове Чаки.
На следующий день после обеда к нему привели бывшего капитана стражи, обвиненного в преступлении, которое зулусский закон карал смертью. Отставной капитан, потерявший в боях руку, был признан виновным, и Чака приговорил его к смерти, но спросил, не имеет ли он что сказать до того, как приговор будет приведен в исполнение.
– Ничего, Могучий Слон. Хочу только поблагодарить своего короля за то, что он разрешил мне потерять руку, служа ему, и попросить о милости: перед смертью я хотел бы повидать своего ребенка.
– Где твой ребенок? – спросил Чака.
– На расстоянии броска копья отсюда.
– Тогда принеси ребенка сюда и убей в моем присутствии, прежде чем тебя уведут на казнь.
– Байете! – воскликнул капитан и ушел за ребенком.
Когда пораженный горем отец подвел ребенка к королю, глаза Чаки увлажнились.
– Нет, воин, я только испытывал тебя. Ты отдал за меня свою руку, и это смывает с тебя клеймо преступления. А за верность награждаю тебя тремя коровами. Ступай с миром.
В конце дня небо обложили густые тучи, предвещавшие первую в этом сезоне грозу. Свет солнца стал желтовато‑зеленым, облака на западе заалели.
Незадолго до захода солнца в этот день, 22 сентября 1828 года[139], к Чаке прибыло несколько жителей Натала. Он посылал их в страну пондо и пограничные земли за журавлиными перьями, а также за шкурами обезьян, виверр и других животных для королевского гардероба.
Из крааля Дукуза Чака отправился в другой, меньший крааль Ква‑Ньякамуби, расположенный поблизости. Там он присутствовал при возвращении скота из вельда и принял рапорт воинов, посланных в страну пондо.
Туда же явились Дингаан и Мхлангана, чтобы засвидетельствовать свое почтение Чаке. Теперь они были готовы действовать, но зрелище короля, окруженного воинами, обескуражило их. Они отошли в сторону, чтобы посоветоваться с Мбопой. Он порекомендовал им встать за тростниковой изгородью, а оружие спрятать под плащиками. Дворецкий, перед которым уже маячили богатство и власть, проявил больше решимости, чем убийцы. Он проложил путь своим сообщникам. Чака бранил своих посланцев за медлительность, и Мбопа воспользовался этим.
«Мбопа ринулся на собравшихся с грозным ассегаем в одной руке и толстой палкой в другой. С напускной заботой о благе своего царственного хозяина он бросился на посланцев и принялся избивать их палкой, крича: „Как смеете вы докучать его величеству своими ложными россказнями?"
Посланцы немедленно пустились наутек. Двое пожилых приближенных поднялись, чтобы сделать замечание чересчур рьяному слуге. Ошеломленный Чака замолчал было, но затем издал пронзительный крик, и двоих приближенных вмиг не стало. Выбрав психологический момент, Мхлангана бросился на короля сзади и воткнул свой ассегай, как ему казалось, в левый бок Чаки. Однако благодаря плащику клинок пронзил только руку. Дингаан пришел брату на помощь, нанеся еще удар. Вскочив и обернувшись, Чака оказался лицом к лицу с убийцами.
– Это вы, дети моего отца, убиваете меня, – обратился он к ним с высоты своего огромного роста. Грозное величие брата заставило убийц испуганно попятиться. Разве может смертный перенести два таких удара? – Что я сделал, Дингаан? – продолжал Чака скорее с грустью, чем с гневом. – Что я сделал, Мхлангана, почему вы убиваете меня? Думаете, что станете править этой страной, но я уже вижу прилет „ласточек"[140]. Вы не будете править после моей смерти. Белые люди уже здесь[141].
Изо рта у Чаки пошла кровь, плащик сполз с его плеч. Затем он повернулся спиной к братьям и с царственным величием направился к воротам крааля. Но Мбопа догнал его и нанес королю удар в спину. Чака еще раз повернулся и воскликнул:
– Как! И ты, Мбопа, сын Ситайи, тоже убиваешь меня! Кровь хлынула у него изо рта.
– Я... я...
Но запас жизненных сил истощился; подобно срубленному дереву, он стал медленно клониться назад и, не сгибаясь, упал навзничь. Даже смертью своей он вселил страх в сердца трех убийц, ибо кто и когда видел, чтобы человек умирал таким образом?»
Долгое время убийцы простояли в полной растерянности, сохраняя мертвое молчание. Они пристально глядели на огромное тело, лежавшее на спине и даже после смерти сохранявшее ореол величия. Только когда широко раскрытые глаза подернулись поволокой, они уверились в том, что Чака действительно мертв, и потихоньку ушли – братья короля отправились в свои краали, расположенные в трех‑четырех милях отсюда, а Мбопа – на поиски двух пожилых приближенных, чтобы убить свидетелей преступления. Это ему удалось, и он распространил слух о том, что убийство совершили посланцы, доставившие перья и шкуры.
Услышав эту весть, все население Дукузы бежало в леса, провозглашая: «Гора обрушилась. Властитель мира мертв». Они боялись, что небо упадет на землю или произойдет иная катастрофа.
Даже Мбопа покинул столицу и провел ночь в краале Дингаана. Его и без того напряженные нервы не выдержали зловещей пустоты двух тысяч хижин и ужасающего воя и хохота гиен.
Только один человек оставался в покинутой всеми столице – Пампата. Как и все, она узнала страшную новость, когда уже наступили сумерки. Пампата ничего не смогла разузнать: никто ничего не знал, все были охвачены паникой и думали лишь об одном – как бы скорее выбраться из Дукузы. Как только Пампата бросилась искать тело Чаки, вспышка молнии словно расколола небосвод; вслед за тем раздался удар грома, потрясший землю.
Но это не остановило Пампату, хотя молния сверкала все ярче, а гром гремел с чудовищной силой. Дождь, однако, еще не начался, потому‑то молнии и были такими яркими.
Когда Пампата приблизилась к маленькому краалю Ньякамуби, новая ослепительная вспышка осветила местность, и женщина увидела в нескольких ярдах от себя тело короля.
Зарыдав, Пампата бросилась на землю рядом с останками любимого и принялась гладить его лицо. Она не могла, не хотела верить, что ее возлюбленный – этот титан ее мира – мертв. Но тут молния осветила его лицо. Пампата увидела остекленевшие глаза и, не в силах больше бороться с неумолимой истиной, издала пронзительный вопль отчаяния, а потом надолго застыла, как бы погрузившись в транс.
Наконец полил дождь. Это словно раскрыло шлюзы в ее глазах, которые до того оставались сухими. Дань ее сердца смешивалась с данью небес и смывала безобразные следы убийства с окровавленных уст и огромного тела.
Наконец буря улеглась. Появились гиены, которым инстинкт подсказал, что город пуст. Тонкий нюх скоро привел их к мертвому телу. Они относились без всякого почтения к знатности и даже королевскому достоинству, но после гибели Чаки родилась легенда о том, что гиены не касаются умерших вождей, так как всю эту страшную ночь Пампата стерегла труп вождя.
Трусливые гиены не приближались ближе чем на десять ярдов – они боятся живых так же, как не страшатся мертвых, умирающих и вообще беспомощных людей, даже спящих. Не в силах овладеть добычей, звери образовали круг, в центре которого находилась Пампата, и подняли отвратительный вой, так сильно смахивающий на безумный хохот. Время от времени Пампата отгоняла их жердью, которую вырвала из ворот. То, что у нее в руках была увесистая палка, удерживало гиен на почтительном расстоянии. Прогнав хищников, она снова становилась на колени подле тела своего короля, покинутого всеми, кроме нее.
Наконец наступил рассвет, и гиены ушли в свои лесные убежища. Но они оставили за собой множество следов, располагавшихся по кругу, а это не могло не вселить страх в сердца тех, кто явился позднее. Пампата уже стерла следы своего пребывания и, попрощавшись с Чакой, укрылась в ближайшей хижине.
Сначала она хотела убить себя на теле возлюбленного, но подумала о том, что его могут лишить приличествующего ему погребения. К тому же она знала, что должна предупредить о гибели Чаки премьер‑министра Нгомаана, находившегося в своем краале Нокоти, и Нгвади (любимого единоутробного брата Чаки, рожденного Нанди от незнатного Гендеяны) – это соответствовало бы желаниям Чаки, если бы он мог высказать их перед смертью. Нгвади жил со своим войском как полунезависимый властитель на территории, в свое время унаследованной Чакой. Интуиция подсказала Пампате, что Дингаан, Мхлангана и Мбопа, – она была уверена, что именно они совершили гнусное преступление, – обязательно попытаются уничтожить Нгомаана и Нгвади. Поэтому она считала своим долгом приложить все усилия, чтобы предупредить друзей, а затем уже – и только тогда – она будет иметь право покончить с собой.
Рано утром явились Дингаан, Мхлангана и Мбопа в сопровождении нескольких жителей крааля Ньякамуби, который, по сути дела, был частью столицы Дукузы. Они хотели увидеть, осталось ли что‑нибудь от трупа после ухода гиен. И остановились, словно пораженные ударом грома, когда убедились, что тело Чаки цело и невредимо, хотя вся земля в краале испещрена следами гиен.
Чтобы выкопать могилу, достойную вождя, не хватало людей, но в краале Ньякамуби было много пустых зернохранилищ. Мхлангана стоял за то, чтобы без церемоний втиснуть труп в одно из них, но Дингаан заупрямился, считая, что поступить так с сыном их отца – кощунство. В конце концов закололи черного быка, тело Чаки завернули в его шкуру и связали веревками. Rigor mortis уже наступил, а потому не удалось придать ему сидячее положение, как это делают с трупом любого зулуса.
Тело Чаки в стоячем положении поместили в зернохранилище, а его завалили каменной крышкой, которую замаскировали колючим кустарником. Мясо заколотого быка опустили в соседнюю яму и запечатали тем же способом, чтобы она служила столовой духу Чаки Столь же тщательно закрыли все окружающие ямы: убийцы опасались, как бы дух Чаки не вырвался наружу и не стал мстить им.
Как только Пампата убедилась, что Чаку пристойно похоронили, она спрятала под одеждой маленькое игрушечное копье Чаки с красной деревянной ручкой и поспешила на север. Сначала она отправилась в крааль Нгомаана, находившийся на реке Ноноти, в десяти милях от Ньякамуби, и сообщила о происшедшем премьер‑министру. Хотя новости распространяются среди африканцев с удивительной быстротой, смерть Чаки настолько всех ошеломила, что стала «делом, о котором не говорят». К тому же все посвященные либо попрятались, либо, связав свою судьбу с убийцами, поддерживали заговор молчания.
Обычно, когда король умирал, подданным сообщали, что он «занемог» или «никого не принимает». Миф этот поддерживали до тех пор, пока преемник не укреплял свою власть. Поэтому Пампата была первой, кто принес Нгомаану страшную весть, потрясшую его. Он полюбил Чаку с того дня, как впервые увидел его – тогда семнадцатилетнего пастушонка. За эту симпатию и покровительство Чака, став королем, осыпал стареющего добряка всевозможными милостями.
Нгомаан решил, что все потеряно, и скрылся со своей семьей в зарослях. Но предварительно он велел одному юноше сопровождать Пампату к Нгвади, так как женщине не полагалось совершать дальние переходы одной. Достигнув берегов Тугелы, путники, к своему удивлению, увидели, что она уже разлилась, – они не знали, что в Драконовых горах прошли сильные ливни. Это задержало их на несколько дней, хотя тревога грызла сердце Пампаты: она понимала, что Мбопа не станет терять времени и, собравшись с силами, уничтожит Нгвади со всеми жителями его крааля.
Так и случилось. В качестве королевского дворецкого Мбопа являлся фактически главой государства в период междуцарствия, который продолжался до возвращения войска Мдлаки со всеми сопровождающими его представителями знати. Мбопа сразу понял, что он ничего не сможет сделать, пока не сколотит вооруженный отряд. Мобилизовать запасные полки он не мог – они не подчинились бы его приказу. Поэтому он собрал несколько сот туземцев Натала. Эти люди составляли обслуживающий персонал и охрану скота в многочисленных королевских краалях, разбросанных по Наталу. Из них был сформирован полк У‑Хломендини (Внутренней охраны).
Отряды этого полка были посланы, чтобы захватить и пригнать весь королевский скот, находившийся в южном Натале до самой реки Умзимкулу, иначе, услышав о смерти Чаки, который при жизни один стоил большой армии, пондо, бац'а и другие южные племена попытались бы вернуть свою собственность.
Из остальных частей полка Внутренней охраны и полка новобранцев (Изиньоси) Мбопа создал внушительную ударную силу. Воинам объявили, что они должны отомстить за убийство Могучего Слона, подготовленное злобным родичем. Во главе войска Мбопа поспешил на север, чтобы уничтожить Нгвади.
Как только Пампата и ее юный спутник дождались, что вода спала, и переправились через реку, они увидели вдали за собой блеск многочисленных копий. Худшие опасения Пампаты подтвердились. Вместе с юношей она на крыльях тревоги понеслась вперед.
Мбопа знал, что Нгвади располагает небольшим, но дисциплинированным войском, которое даже по численности превосходит его отряд. На него не распространялся приказ о всеобщей мобилизации, изданный в период кампании против Сошангаана, а потому оно несло гарнизонную службу в родных местах и не готовилось к боям. Таким образом, Мбопе следовало двигаться как можно быстрее, чтобы достигнуть цели прежде, чем Нгвади успеет отмобилизовать свою армию.
Вначале отряд Мбопы отставал от Пампаты на десять миль, но до крааля Нгвади было еще сто миль. Пампата хорошо знала, на что способны зулусские воины, но она, слабая женщина, решила во что бы то ни стало опередить их. Весь этот день она почти бежала, останавливаясь только для того, чтобы глотнуть немного воды из речки. На вопросы встречных, удивленных зрелищем бегущей женщины, Пампата отвечала, что торопится к умирающей матери.
Пампата и юноша шли всю ночь, нередко сбиваясь с пути и всякий раз делая крюк, чтобы снова отыскать дорогу. Когда рассвело, оба они совершенно выбились из сил и более всего походили на беглецов. Вскоре их остановила группа почтенных пожилых мужчин с головными кольцами. Тогда Пампата решила пустить в ход свой главный козырь – показать маленькое игрушечное копье, которое, как знали все, принадлежало Могучему Слону. Это немедленно расчистило ей путь. Так повторялось не раз. Пампата неизменно предупреждала встречных, чтобы они под страхом смерти никому не говорили о копье.
С трудом взобравшись на Мелмотские высоты, она снова заметила вдалеке за рекой Умлатузи зловещий блеск копий. Однако к этому времени расстояние между ею и отрядом Мбопы значительно увеличилось. Только сила воли не давала упасть Пампате, хотя она находилась в самом плачевном состоянии: пальцы ног ее были изранены, ноги опухли. Она боялась остановиться для отдыха, ибо чувствовала, что не сможет уже подняться с земли. Юноша тоже совсем выдохся, хотя ноги его не так пострадали. Время от времени он проглатывал немного кота из неприкосновенного запаса и заставлял Пампату съесть горсть или две.
На плато Мелмот они попали в густой туман. Они часто сбивались с пути, и тогда им приходилось возвращаться назад, а тут еще Пампата сильно захромала. Она почти потеряла надежду. Юноша не выдержал и упал. Идти дальше было свыше сил человеческих, а он не обладал почти сверхъестественной силой воли, которая поддерживала Пампату.
Спустившись с гор, она оказалась ниже полосы тумана и, хотя ночь была темной, смогла найти дорогу в крааль Нгвади. Глубокой ночью, шатаясь, Пампата вошла в ворота крааля, крайне удивив охранявшего их воина. Ее немедленно провели в хижину Нгвади, которого пришлось разбудить. Вид Пампаты поразил его не меньше, чем часового. Нгвади тут же понял, что произошло нечто ужасное, хотя Пампата не сразу смогла заговорить. Когда она наконец сообщила ему страшную весть, Нгвади сначала не понял ее. Великий сводный брат, которого он боготворил, казался ему бессмертным. Нгвади призвал всех жителей крааля к оружию – это составило около пятидесяти копий. Одновременно он послал гонцов в другие краали и воинские части, чтобы собрать свое маленькое войско. К этому времени послышался первый петушиный крик.
