Текст книги "Зулус Чака. Возвышение зулусской империи"
Автор книги: Эрнест Риттер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
– Я слышу тебя, о король! – ответила Нобела. – Но в тот день, когда у тебя на глазах с клинка маленького копья с красной ручкой, что ты держишь сейчас закапает кровь, в ушах твоих снова зазвучат мои слова, о король! И ты горько раскаешься в том, что не прислушался к ним вовремя. Ибо тогда будет уже слишком поздно. Я все сказала, а теперь уступлю место другим прорицателям.
Гордо выпрямившись, Нобела во главе своей свиты отправилась к месту, указанному Чакой: каждая группа прорицателей усаживалась напротив тех, кого она осудила.
Когда очередные две группы приблизились к толпе, собравшиеся почти умолкли, и среди этого молчания прозвучала страшная песня остальных прорицателей, еще ожидавших своего часа. «Сегодня ночью гиены заснут с полным брюхом, а завтра нажрутся стервятники. Плачьте кожей, плачьте глазами, вы, злодеи, правосудие приближается к вам. Хоть вы, быть может, и считаете себя невиновными, все вы служите невольными орудиями зла, которое через вас может погубить весь народ. Смейтесь с нами, о вы, праведники, смейтесь над участью грешников, ибо вскоре они познают вкус колышков. Смейтесь, смейтесь, смейтесь!» Кровь застыла в жилах у всех, кто видел, как, издавая ужасный демонический хохот, приближаются две извивающиеся линии, которые несут смерть: за ними следовали палачи.
Удары хвостами гну следовали один за другим. К тому времени, когда обе группы встретились у дуги подковы, палачи отвели на сборный пункт обреченных не менее двадцати несчастных и вернулись за новыми жертвами.
Печальный день тянулся нестерпимо долго, жара и напряжение усиливались, так что наиболее чувствительные или слабые нередко падали в обморок. Знахари считали это несомненным доказательством вины: они утверждали, что обмороки происходят под влиянием злых чар. Поэтому несчастных без каких‑либо формальностей уносили палачи.
Солнце «прошло немного больше половины пути от зенита к горизонту», прежде чем последние группы прорицателей завершили свое безжалостное дело и присоединились к довольной толпе своих собратьев. С нескрываемым наслаждением рассматривали они собранный «урожай»; более трехсот невинных молча переносили муки ожидания: мукой для них было не только приближение страшной казни, но и горькие мысли об участи их беспомощных родных. На основании закона и древнего обычая все они тоже были обречены с того самого момента, как прорицатели «вынюхали» главу крааля. Большинство осужденных почти обезумели от мысли о том, что оказались невольными, а значит, особенно опасными источниками заражения и гибели своих соседей, источниками вреда вождю и всему государству. Если бы Мгобози попытался поднять осужденных против знахарей, он все равно ничего бы не достиг, ибо, за редким исключением, все они чувствовали себя раздавленными и безнадежно нечистыми. Только другой знахарь или глава государства мог теперь отменить страшный приговор.
Оставалось всего два знахаря, которые еще не сделали своего дола: Сонг'оза и Нгиваан. Весь этот день они просидели в стороне от остальных прорицателей.
Теперь они направились к королевскому трону поступью воинов, без присущих знахарям ужимок, и приветствовали короля, что также было необычно.
Чака смотрел на них, суровый, как смерть, и, видя, что они сохраняют молчание, отрывисто приказал им начинать.
– Хочет ли король услышать правду? – спросил Сонг'оза.
– А для чего еще призвал я вас всех? Говори, и говори быстро.
– О король! Я вижу небо (изулу). Оно, и только оно, сделало это.
Сонг'оза мог иметь в виду только самого Чаку, клан которого назывался Зулу. Наступило зловещее молчание. Заметив, однако, одобрительную улыбку Чаки, Нгиваан, не желая отставать от Сонг'озы, вмешался в разговор:
– Изулу немпела (Небо, и никто другой), – произнес он.
– Нитшило! (Вы сказали это!) – проревел Чака, поднявшись во весь свой исполинский рост. – Вы, и только вы, сказали правду. Слушай, народ мой, все это сделал я сам. Своими руками забрызгал кровью стены собственной хижины и двор вокруг нее. А сделал я это для того, чтобы узнать, кто истинные прорицатели, а кто ложные.
Смотрите все и убедитесь в том, что во всей стране есть только два настоящих знахаря – эти вот молодые люди, все же остальные – обманщики. Глядите, вон они сидят, эта стая нечистых. Только что они радовались горю невинных, которых обрекли на мучительную и постыдную казнь. Теперь они уже не радуются, знают, что их вот‑вот поразит гнев неба. Глядите, как они дрожат, чувствуя, что скоро свершится истинное правосудие. Я спрашиваю вас, люди, как должно поступить с этими клеветниками?
Могильная тишина нависла над собравшимися. Она напоминала покои, который воцаряется в природе перед тропическим ураганом и служит прелюдией к первому оглушительному удару грома, раскрывающему шлюзовые ворота небес.
Внезапно толпа заревела – чувства, которые так долго подавляли в себе тридцать тысяч человек, вырвались наружу.
– Убить их! Убить! Пусть погибнут от колышков, которые приготовили для нас.
– Да будет так! – прогремел Чака. – И пусть их умертвят невинные, которых они осудили.
Лжепрорицатели сначала онемели – настолько ужасным и неожиданным был катастрофический удар, который обрушился на них, затем в их толпе послышались жалобные вопли и громкий плач. Они знали, на какую страшную участь обрекут их намеченные жертвы, знали, что жертвы эти с безжалостным рвением поступят с ними именно так, как с радостью собирались они сами поступить с осужденными.
Палачи стали передавать связки колышков освобожденным из‑под стражи и обезумевшим от гнева людям. Внезапный поворот событий превратил их в жаждущих крови хищников, охваченных одним стремлением – терзать тех, кто подверг их столь жестокой пытке. Мбопа взял на себя руководство разъяренной толпой.
Нобела сохраняла удивительное спокойствие и достоинство. Убедившись, что надежды на спасение нет, она незаметно высыпала в руки содержимое небольшой тыквочки, похожей на табакерку, и проглотила добрую половину горсти. Она знала, какое действие оказывают размолотые зерна Datura stramonium,– принятая ею доза содержала столько атропина, что могла умертвить несколько человек. Однако требовалось некоторое время, чтобы желудок ее успел впитать достаточно смертельного яда и она оказалась за пределами человеческого мщения.
Между тем Мбопа и другие осужденные шныряли между вопящими прорицателями. Каждый искал знахаря, который его «вынюхал». Мбопа, советник, занимавший важное положение, имел право распоряжаться палачами и приказал им окружить всю группу Нобелы. Мгобози и Нг'обока, не щадившие врагов на поле брани, не желали участвовать в расправе и оставались наблюдателями. Когда Мбопа приказал палачам заняться Нобелой в последнюю очередь, чтобы она успела посмотреть на пытки, которые ее ждут, в глазах колдуньи вспыхнула искра торжества. Зрачки ее, как всегда на ранней стадии отравления атропином, уже начали расширяться и приобрели яркий блеск. И когда осужденные принялись убивать прорицателей ужасным способом, который диктовался обычаем, она повернулась к наслаждавшемуся этим зрелищем Мбопе и сказала так, чтобы слышали Мгобози и Нг'обока:
– Отныне ты будешь жить в страхе и в страхе же умрешь. Правда, ты будешь одним из тех, кто убьет Могучего Слона, но помни, что ты только освободишь место для другого Слона. А эта порода не любит тех, кто охотится за ней.
Мбопа ответил проклятием и пообещал, что очень скоро заставит Нобелу отказаться от каждого из этих лживых слов. Порукой тому – особые пытки, которые он придумает специально для нее.
К этому времени зрачки Нобелы настолько расширились, что заполнили собой радужную оболочку глаз. Это придало ей действительно устрашающий вид. Только четыре из ее помощниц еще не вкусили колышков. Нобела всей своей тяжестью оперлась на двух из них. Затем, сделав над собой величайшее усилие, закричала повелительным голосом.
– Дурачье! Вы воображаете, будто можете убить нас этими колышками, а того не ведаете, что мы можем извлечь их силой волшебства и потом вернуться сюда, чтобы мучить вас хуже прежнего.
Нобела насмешливо расхохоталась. Тут из толпы раздался таинственный голос: «Раскроите им черепа и кончайте с ними!» С другого конца двора, словно эхо, послышались те же слова. Подхватив этот клич, толпа бросилась на корчившихся в муках прорицателей, размахивая дубинами, которые предназначались для того, чтобы забивать в тела жертв острые колышки. Подчиняясь слепому стадному чувству, люди продались оргии убийства. Черепа раскроили даже тем прорицателям, в которых колышки еще не были забиты. Мбопа пытался остановить толпу, по с трудом смог оградить только группу Нобелы, да и то с помощью стороживших ее палачей.
Нобела сидела на земле, уронив голову на колени. Раскрытая пасть мертвого питона над ее головой все еще внушала ужас. Палачи стали забивать колышки в тела еще двух помощниц Нобелы, жертвы дико кричали: Мбопа был беспощаден. Наконец, схватили последних двух знахарок. Мбопа нарочно затянул пытку, пока они не потеряли сознание.
Затем Мбопа приблизился к неподвижной Нобеле и со всей иронией, на какую был способен, сказал ей сладчайшим голосом:
– Теперь твоя очередь. Нобела не ответила.
– Ты слышишь меня, о матерь зла? Может, пощекотать тебя одной из этих палочек – они ведь доставляют столько удовольствия.
Ответа снова не последовало.
– Дадевету! Старый питон крепко спит, но я живо разбужу его. Дай‑ка мне колышек! – приказал Мбопа одному из палачей. Он с силой толкнул Нобелу ногой в бок, и она повалилась на землю без жеста, без звука. Нобела была мертва.
Глава 20
Англичане. Малый умкоси. Затмение
Примерно, в то время, когда умерла Нобела, то есть в марте 1824 года, лейтенант королевского военно‑морского флота Ф. Г. Феруэлл зафрахтовал в Столовой бухте два брига – «Джулия» и «Энн», чтобы доставить около сорока человек в Порт‑Натал (Дурбан). Ту часть торговой экспедиции, которая находилась на борту «Джулии», возглавил Генри Фрэнсис Фин. Судно совершило быстрый переход и уже в конце марта прибыло в Порт‑Натал. Фин, собиравшийся вести торговлю, отправил вперед туземных гонцов, чтобы испросить аудиенцию у короля зулусов. Но Чака, которому никогда еще не доводилось видеть такое чудище, как белый человек, отказал им «до того времени, когда можно будет устроить подобающий прием», и послал европейцам в подарок скот и слоновую кость.
Айзекс так описывает Фина, впоследствии ставшего его компаньоном:
«Роста он был довольно высокого, наружность имел внушительную. Но лицо портила густая борода, потому что он долгое время не мог бриться. Голову его покрывала соломенная шляпа без верха, а тело – рваное одеяло, завязанное вокруг шеи полосками кожи. Он поддерживал одеяло руками, чтобы не обнажить "нижнюю часть". Обувь он выбросил уже несколько месяцев назад, одежда его постепенно пришла в негодность, так что на нем не было ни одной целой вещи. Его очень любили туземцы, они питали к нему нечто большее, чем просто уважение, ибо не раз он спасал им жизнь, облегчал боль, излечивал от недугов. Около ста туземцев присоединились к Фину (в 1825 году, спустя год после его прибытия в Натал) и стали с ним неразлучны».
Фин вместе с другими участниками экспедиции предпринял вторую попытку повидаться с Чакой. Все они для этого случая принарядились, Феруэлл надел треуголку и нацепил эполеты. Ехали они на лошадях с самодельной сбруей. За продвижением их по Наталу следил Мхлопе – шпион Чаки. Он построил себе крааль на возвышенности Береа, прямо над лагерем белых, и часто к ним спускался. Мхлопе донес королю, что эти люди дружелюбны и миролюбивы, имеют огромное множество самых необыкновенных вещей и угощали его напитком, достойным королей.
Чака отреагировал без промедления. Он вызвал наиболее тактичного и солидного из зулусских дипломатов – друга своей ранней молодости Мбикваана (нового вождя мтетва) и отправил его в качестве полномочного представителя в лагерь белых людей. Мбикваан должен был передать им приглашение Чаки. Вождь мтетва был добрый малый, пользовавшийся любовью своих подданных. Он тотчас же заслужил доверие одиноких и беспомощных белых людей и всю свою жизнь оставался их другом и покровителем.
Англичане – Мбикваан показывал им теперь путь – поскакали вдоль побережья. Через реки они переправлялись в самом устье или поблизости от него. Перейдя через реку Тугелу, они попали в страну зулусов. Тут они оставили за собой реку Аматикулу, пересекли широкую равнину Иньезаан и достигли военного крааля Энтонтелени на северном склоне гряды Обанджени.
Здесь они впервые убедились в могуществе зулусского короля, когда увидели полк его воинов в полном вооружении. Командир полка принял их с царственным достоинством, действуя от имени Мавы – незамужней тетки короля, которая стояла во главе крааля. Пришельцам предоставили пищу, пиво и кров, но воины и все лица, не имевшие особых полномочий, держались от них на почтительном расстоянии.
Фин пишет о путешествии по стране зулусов: «Мы были поражены порядком и дисциплиной, которые поддерживались во всей стране. Полковые краали, а также краали вождей сверкали чистотой, очевидно обычной. Порядок царил не только внутри хижин, но и снаружи. На больших участках не было ни грязи, ни золы».
На следующий день после прибытия в Энтонтелени кавалькада двинулась дальше, переправилась через реку Млалази в ее среднем течении, а затем поднялась на возвышенность Нгойе и очутилась как бы в горной стране с прозрачным, живительным воздухом. Южные и восточные склоны возвышенности были покрыты первобытными лесами. Некоторые деревья достигали в высоту ста футов. Эти густые заросли резко отличались от поросшей акациями саванны, по которой белые двигались раньше. Достигнув северного края возвышенности, путешественники увидели раскинувшуюся внизу широкую панораму долины реки Умлатузи с холмами и долами, поросшими мимозой. В центре долины лежал крааль Булавайо – королевская ставка.
«Когда до резиденции короля осталась одна миля, – пишет Фин, – нам предложили остановиться под большим деревом и подождать прибытия гонцов, которые призовут к королю меня с мистером Феруэллом и остальных участников экспедиции.
У внутренних ворот крааля выстроилось двенадцать тысяч человек в полной военной форме. Нас с Феруэллом попросили несколько раз обскакать галопом королевский крааль и вернуться за товарищами. Когда мы это сделали, нам предложили повторить маневр четыре раза, а затем остановиться в двадцати ярдах от дерева, росшего в верхней части крааля. Мбикваан, который доставил нас, обратился к королю с длинной речью. Властелина настолько плотно обступили его подчиненные, что мы не смогли разглядеть короля. Один из вождей, стоявший напротив Мбикваана, произнес ответную речь. Закончив ее, он принес слоновый бивень и преподнес его м‑ру Феруэллу. Мбикваан заговорил снова, попросив нас почаще восклицать йебо, что означает «да», хотя мы не знали, с чем соглашаемся. Тут Чака вдруг вскочил на ноги и ударил по щитам вождей, стоявших рядом. Свита бросилась в нижний конец крааля, только один человек остался на месте».
Каково же было удивление Феруэлла, когда с этом фаворите зулусского короля он узнал своего бывшего переводчика Джекоба Мсиимбитти, в прошлом – скотокрада, сосланного на остров Роббен, где содержались преступники из Капской колонии. Он происходил из коса, а потому владел языком, очень близким к зулусскому, и, кроме того, немного научился голландскому и английскому. Власти Капской колонии передали его капитану королевского военно‑морского флота У. Оуэну с том, что, если Джекоб будет вести себя хорошо, его освободят. В 1823 году, когда Феруэлл предпринял в исследовательских целях плавание вдоль восточного побережья, капитан Оуэн предоставил ему Джекоба.
В бухте Сент‑Люсия Феруэлл и его товарищи пытались высадиться на сушу, но шлюпка перевернулась в полосе прибоя, и четверо из находившихся в ней утонули. Из белых путешественников только Томпсону и Феруэллу удалось достигнуть берега, причем Феруэлл спасся лишь благодаря крепким рукам Джекоба, оказавшегося искусным пловцом. Однако раздосадованный Томпсон тут же отблагодарил туземца, отвесив ему увесистую затрещину. Смертельно оскорбленный Джекоб немедленно покинул белых, направился в глубь материка и достиг двора Чаки. Король сначала принял незнакомца с некоторым подозрением. Однако позднее, убедившись в его способностях, он осыпал Джекоба милостями и присвоил ему почетное звание «Пловец». Теперь он назначил его королевским толмачом и посредником в переговорах с белыми.
У Джекоба осталось далеко не лучшее впечатление о белых, и он, естественно, изобразил их Чаке в невыгодном свете. В этом ему умело помогал португальский торговец‑мулат, который прибыл в Булавайо вскоре после Джекоба. К чести Чаки – и в этом свидетельство его объективности, – он не придал значения россказням людей, имевших личные счеты с англичанами. До конца дней своих он оставался верным другом англичан и всегда стремился к союзу с британским королем.
Феруэлл быстро оправился от удивления, но не мог отделаться от мысли, что, поскольку Джекоб придворный толмач, он и Фин попадут в неблагоприятное положение. Джекоб, однако, вел честную игру, для этого у него имелась самая серьезная причина: Чака предупредил его, что любая попытка переводить неправильно будет рассматриваться как сигнал палачам.
Благодаря Чаке, которому обычное его достоинство не помешало проявить радушие, гости вскоре почувствовали себя непринужденно. После нескольких вопросов относительно цели их приезда Чака пригласил гостей приблизиться к большой смоковнице. Сам он уселся в тени ее на связке тростниковых циновок, а затем жестами показал англичанам, чтобы и они присели на корточки. В качестве знака особого уважения к белым для них тоже были заранее расстелены тростниковые циновки – напротив того моста, где расположился король. Феруэлл и Фин, как руководители экспедиции, заняли две передние циновки. Их товарищи уселись или же присели на корточки сзади. Слуги Фина – готтентоты и другие туземцы – расположились еще дальше, вне проделов слышимости. Джекоб присел на корточки на голой земле, чуть впереди Чаки, по правую руку от него. Такова была обстановка первой королевской аудиенции. На расстоянии ста ярдов не было ни советников, ни стражи, ни палачей. Чака в силу своего характера никогда не заботился о собственной безопасности и не видел ничего особенного в том, чтобы остаться без охраны с таинственными пришельцами. Он сгорал от любопытства, стремясь как можно больше узнать от них, и не желал, чтобы разговор его был услышан советниками или кем‑либо из его подданных, за исключением необходимого ему толмача.
Хотя дело происходило в июле, утреннее солнце припекало довольно сильно, и тень, отбрасываемая деревом, была весьма желанной. Чака почти сразу же сделал одному из пажей, стоявших поодаль, знак, чтобы гостям принесли пива. Затем он осведомился о здоровье путешественников, спросил, как они доехали. Джекоб медленно, запинаясь повторял его слова по‑английски, ответы же переводил на зулусский быстрее. Словом, с переводом не все шло гладко, особенно вначале.
Вскоре прибыло пиво. Его принесла в горшке вместимостью в галлон[115] Пампата. Встав на колени перед королем, она пригубила пиво, а затем передала горшок Чаке. Король сделал глоток и вернул сосуд Пампате, она в свою очередь передала его Феруэллу. После этого горшок пошел по кругу.
Король рассказал гостям о славе своего царства: о его огромных богатствах, заключающихся в скоте, который они увидят завтра и в последующие дни; о полках, внушающих ужас его врагам; о великолепии столицы Булавайо. Затем он очень к месту спросил Феруэлла и его товарища, видели ли они когда‑нибудь государство, в котором господствует такой порядок, как в стране зулусов, подданные так благонравны и столь чтут закон. В его королевстве каждый может оставить свое имущество где угодно, не опасаясь кражи, и мужчины избавлены от страха, что жены и дочери их будут обесчещены. В ответ гости часто восклицали «Йебо!» («Да!») или «Йебо, баба!» («Да, отец!»).
Чака задал много вопросов о короле Георге, численности его армии, характере его страны, системе управления, размерах столицы, количестве скота и королевских жен... Весьма одобрительно отозвался о мудрости своего «брата» – короля, – имеющего всего одну жену. «Благодаря этому он дожил до такого преклонного возраста. Но он поступил бы еще мудрее, если бы не имел ни одной, подобно мне». Тут Чака громко захохотал. Затем он сообщил гостям, что приказал построить для них особый крааль на окраине своей столицы и что их сейчас проводят туда и накормят. Но сначала он созовет советников и отдаст приказ о том, чтобы ко всем белым относились как к наследственным вождям и никто не смел считать себя равным им.
Тут он на время распрощался с гостями, и Мбикваан проводил англичан в приготовленную для них резиденцию. Там их уже ожидало королевское угощение: говяжье мясо, козлятина, корзины молотой кукурузы, сладкий картофель, земляные орехи, мед. Время было зимнее, а потому овощи отсутствовали. Кроме того, гости получили много горшков лучшего пива вместимостью в три галлона каждый. Англичане были чрезвычайно обрадованы не столько даже угощением, сколько очень дружелюбным приемом. Поэтому они послали королю бус и иных безделушек и произвели салют из восьми ружей. Чака внимательно, но без страха вслушивался в гром такого большого количества огнестрельного оружия. В ту же ночь белые запустили четыре ракеты. Их привезли специально для того, чтобы произвести впечатление на короля и его подданных, и эта цель несомненно была достигнута.
На следующее утро, получив приглашение через специального гонца, гости оседлали коней и поспешили ко двору короля. Они прибыли туда в тот момент, когда Чака совершал омовение. При этом он весело болтал с окружающими, но вдруг резко повернулся и небрежно приказал казнить тут же одного из приближенных... «За что именно, мы не смогли узнать», – пишет Фин. Осужденному свернули шею на глазах у белых, которых эта внезапная расправа сильно потрясла.
Фин сообщает, что Чаке в то время было тридцать восемь лет от роду и он находился в расцвете своих сил. Рост его превышал шесть футов, он был строен, но в то же время отличался крепким телосложением. Он не был женат и не носил головного кольца и, как могли видеть англичане, не подвергался обрезанию.
«,,Дикий" властелин принимал своих почетных гостей с пышностью и великолепием, считающимися обычно привилегией цивилизованного монарха. Им была предоставлена возможность любоваться могуществом и богатством зулусской нации. Один полк за другим проходили мимо них церемониальным маршем. У воинов каждого полка были особые щиты и плюмажи. Придворные восхвалители выкрикивали названия частей и сообщали об их подвигах в бою. Всего англичане насчитали пятнадцать полков. После парада начались военные пляски, от которых содрогалась земля.
Фин записал: «Это была волнующая сцена, которая поразила нас, ибо мы не могли представить себе, что в нации, считающейся ,,дикой", могут поддерживаться такой порядок и дисциплина».
Затем пригнали стада. Каждое стадо состояло из пяти тысяч животных одной масти. Перед белыми прошло около шестидесяти тысяч коров и быков.
Но самое изысканное зрелище было припасено на конец. «Полки девушек, которыми командовали девушки же, вступили на центральную часть арены (крааля). Общая численность их достигала восьми или десяти тысяч, причем каждая девушка держала в руке легкий жезл. Они включились в пляску, которая продолжалась около двух часов».
Торжество закончилось танцами молодых женщин нз царствующей семьи, за которыми последовало пятьсот девушек Большого дома – этих лилий гарема, или, как называл их Чака, его «сестер». Король принял участие в плясках. Его примеру последовали многие советники. Каждая пляска заканчивалась обычной краткой речью Чаки. «Он, – пишет Фин, – призывал своих подданных поглядеть на нас, познакомиться с чудесами белого человека и убедиться, сколь силен он, Чака. Его предки, да и их тоже, были трусами и не осмелились бы допустить к себе белого человека... Он надеется, что его народ станет относиться к гостям с таким же уважением, как к королям, и не будет считать себя равным им». Затем Чака повторил во всеуслышание некоторые вопросы, которые задал англичанам накануне, беседуя с ними без свидетелей, например: «Он интересовался, видели ли мы в каком‑нибудь государстве такой порядок... Он заверил нас в том, что является величайшим из королей; что подданные его многочисленны, как звезды, а скот невозможно пересчитать».
Фин записал беседы, которые имел с Чакой.
«Он сказал, что наши предки наделили нас великими дарами, научив ремеслам. Затем спросил, что делают в нашей стране из кожи заколотых быков. Когда я ответил, что из них изготовляют обувь и другие предметы, назначение которых я не смогу в точности объяснить, он воскликнул, что в этом сказалась немилость наших предков, которые заставили нас защищать свои ноги шкурами, хотя в этом нет никакой нужды: Чака доказал туземцам, что из шкуры надо выделывать более красивую и полезную вещь, а именно щиты.
Затем он перевел разговор на превосходство их оружия, которое, по его словам, намного лучше наших мушкетов. Если, доказывал он, щит обмакнуть перед атакой в воду, он станет непроницаемым для пуль, а пока мы перезаряжаем ружья, его воины успеют схватиться с нами врукопашную. Тогда, не имея щитов, мы побросаем свое оружие и попытаемся бежать. Но бежать так быстро, как его солдаты, мы не сможем и, значит, неизбежно попадем к ним в руки. Я не сумел опровергнуть его доводы, ибо не знал языка, переводчик же, от которого я зависел, не осмелился бы решительно возражать королю. Поэтому мне пришлось с ним согласиться. В присутствии подданных Чака невыгодно истолковывал все, что я говорил, высмеивал наши манеры и обычаи, хотя делал это вполне добродушно.
Если при разговоре никто из его людей не присутствовал, Чака слушал очень внимательно и в таких случаях не мог не признать наше превосходство. Однако он неизменно высказывал отвращение к тому, что у нас некоторые преступления караются тюремным заключением. Он считал, что такое наказание причиняет человеку невыносимые страдания. Если он виновен, то почему не наказать его смертью? Если же он находится лишь под подозрением, то не лучше ли отпустить его? Арест послужит ему предостережением на будущее. Поводом к этим спорам явилось тюремное заключение его толмача на острове Роббен. Разумеется, я не мог объяснить ему через того же толмача, как велико наше стремление оберегать невиновных и сколь редки случаи, когда человек перестает дорожить жизнью. Как и прежде, мне пришлось уступить... Наше толкование законов родной страны вызывало с его стороны замечания самого неприятного свойства».
Когда торжества, устроенные в их честь, закончились, Форуэлл и его спутники вернулись в Порт‑Натал. Только Фин остался у зулусов еще на месяц и впоследствии рассказал об одном удивительном случае.
«Всю вторую половину дня я читал, и вечером мне захотелось еще раз взглянуть на пляски. К тому времени, когда я появился на площади, уже стемнело, и король приказал кое‑кому из своих подданных зажечь пучки тростника и держать их над головой, чтобы было светло. Не прошло и нескольких минут, как я услышал крик. Факелы мгновенно погасли. Поднялась суматоха, послышались крики... Наконец, я узнал, что кто‑то пытался зарезать Чаку, когда он танцевал. Я стал звать Майкла (один из готтентотов, находившихся в услужении у Фина). Он оказался совсем неподалеку и громко кричал «ура», приняв общее смятение за очередное увеселение. Я тут же повторил ему то, что слышал, и послал за лампой и ромашкой, – единственным лекарством, которым располагал... Между тем у Джекоба (переводчика) начался припадок, так что я не мог больше задавать вопросы или узнать, где Чака. Я попытался проникнуть в его хижину, но ее окружала плотная толпа. Мою лампу погасили. Женщины из сераля тащили меня кто в одну сторону, кто в другую, они были как безумные. Давка все увеличивалась, а крики и шум невероятно усилились, так что положение мое стало чрезвычайно затруднительным. Я в очередной раз попытался войти в хижину, где предполагал найти короля, но тут какой‑то человек, державший в руке зажженный факел из тростника, стал тащить меня в сторону. Я вырвался, но он снова схватил меня за руку, причем на помощь ему пришел другой мужчина. Я почел за благо установить, что им нужно, и в случае, если они замыслили что‑нибудь против меня, действовать в зависимости от обстоятельств. Минут пять мы шли молча, после чего мои страхи и подозрения рассеялись, ибо я увидел в близлежащем краале короля. Я тут же промыл его рану отваром ромашки и перевязал ее. Кто‑то проткнул ему ассегаем левую руку, и клинок прошел между ребрами под левой частью груди. Вероятно, удар только по чистой случайности не затронул легкие, но король тем не менее харкал кровью. Собственный его врачеватель, который, видимо, неплохо разбирался в ранах, несколько раз дал ему рвотного и все время промывал рану охлаждающими травяными отварами. Кроме того, он попробовал кровь из раны, чтобы проверить, не был ли ассегай отравлен. Чака всю ночь произносил речи с большим пафосом: он был уверен, что умрет. Толпа настолько увеличилась, что шум от ее криков стал просто невыносимым.
Когда рассвело, глазам моим представилось ужасное зрелище. У меня не хватит слов для того, чтобы достаточно ярко описать его читателю. Все время прибывали огромные толпы людей; завидев еще издалека крааль, они принимались изо всех сил вопить, бегом вступали в него и продолжали истошно кричать. Они толкали друг друга, бросались на землю, не глядя куда, многие от напряжения и жары теряли сознание.
Все это время я был настолько занят, что не видел самых отвратительных подробностей трагической сцены. Дело в том, что люди начали убивать друг друга. Одни провинились тем, что не плакали, другие натирали глаза слюной, третьи, плача, усаживались на землю. Между тем при таком длительном напряжении у людей иссякали и силы и слезы.
Насколько мы тогда поняли, еще шесть человек были ранены убийцами, покушавшимися на Чаку. Судя по направлению, в котором они бежали, присутствующие заподозрили, что их послал Зуэди (Звиде), король эндвандво (ндвандве), единственный сильный противник Чаки[116]. Два полка были тотчас же посланы на поиски нападавших.
