Текст книги "Любовь на коротком поводке"

Автор книги: Эрика Риттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Когда Карен выходит на улицу, выглядит она, на мой взгляд, значительно лучше, чем в своем сценическом одеянии и под лучом прожектора. На самом деле Карен – очень привлекательная женщина. Я уже подзабыла, насколько хорошо она может выглядеть в черной кожаной куртке, с распушенными по плечам очень светлыми волосами, а не забранными назад в дурацкий высокий хвостик. И с длинной лебединой шеей, не изуродованной привязанной половинкой апельсина.

Бесспорно, Карен, которая выходит ко мне в переулок, чтобы направиться в кафешку поблизости, неизмеримо привлекательнее, чем тощая, нелепая Конни Запеканка в светящихся гольфах. Но когда я рискую высказаться по этому поводу за чашкой капуччино, причем запинаясь и смущаясь, как и подобает литературному негру, обращающемуся к творческой личности, Карен только отмахивается.

– Ты СОВЕРШЕННО не права, – заявляет она без тени сомнения. – Отчуждение – как раз часть mein Effekt – так учил еще Брехт. Я что хочу сказать: мы ведь обсуждаем ИСКУССТВО выступления, Кэти. А не эту банальную, слезливую программу Эллен Ди-Дженерис, которую показывают в самое лучшее время.

«Кэти» – прозвище, которое до сих пор действует мне на нервы даже по прошествии… Господи, четверти века.

– Ладно, – послушно соглашаюсь я, – пусть ты знаешь, что делаешь там с этим своим, как бы это сказать, черным юмором. Все соответствует твоему взгляду на комедию, или, уж прости меня, твоему Entfremdungseffekt по Брехту. В этом случае зачем вообще нужно было приглашать меня в «Канадского гуся», чтобы я посмотрела твое выступление?

– Потому что, – заявляет Карен, обращая на меня всю силу своих немигающих глаз, таких неестественно синих, что невольно вспоминаешь «химический» взгляд героев комиксов, – я тебе ДОВЕРЯЮ, Кэти. Где-то глубоко внутри тебя живет автор, который до смерти хочет выбраться наружу и который может помочь МНЕ выбраться. Возможно, тебе захочется вложить остатки своих мозгов в это дело. Вместо того чтобы печатать «гав-гав-гав» на компьютерном экране и считать ЭТО серьезной работой.

Уф! Сказать, что я жалею о том, что рассказала ей, что сейчас пишу сценарий для «Удивительной Грейс», значит не сказать ничего. О чем я в самом деле сожалею, так это о собственном признании, сделанном много лет назад, по поводу того, что мне хотелось бы стать более серьезной писательницей.

– Я не считаю это серьезной работой. Я рассматриваю это как серьезный заработок. Тут большая разница.

– Да перестань, – настаивает Карен. – Ты должна мечтать о жизни вне телевизионных собак и подсчетов заработка.

– Сама перестань. Это у тебя творческие задачи, не у меня.

И все же насчет одного она права, хотя я скорее сдохну, чем признаюсь. Я на полном серьезе собираюсь подвести черту и не скатиться окончательно в «собачье» телевидение, а не переходить эту линию в тайне от себя самой.

– Кэти, – говорит она, – я лучше тебя знаю. В глубине души ты прирожденная возмутительница спокойствия, agente provocateuse, одна из последних яйцедробительниц, такая же, как и я.

– Чушь собачья. – И так оно и есть. Я не могу припомнить, когда я в последний раз устраивала скандал или хоть сколько-нибудь приближалась к членовредительству. – Говорю тебе, миссионера из меня не выйдет. Скажу больше. Я согласна с Самуэлем Джексоном, который сказал: «Проповедующая женщина – все равно что собака, ходящая на задних лапах. И дело не в том, как это делается. Вас удивляет, что это делается вообще».

На эти слова Карен улыбается – белозубой сверкающей улыбкой, как в детстве в рекламе зубной пасты «Крест», в которой она наверняка принимала участие.

– Только не говори МНЕ, что хождение на задних лапах не входит в те трюки, которые ты придумываешь в своих собачьих сценариях.

– Карен, давай прекратим. Я серьезно. Я для тебя писать не стану, во всяком случае, в этой вселенной.

На самом деле программа Карен, как она сама прекрасно понимает, только бы выиграла от постороннего вмешательства. Разумеется, не моего. Тут нужен писатель моложе нас обеих, который сможет привести ее в форму. Какой-нибудь аппетитный бездельник, умеющий подсуетиться, из нынешнего поколения, с проникновенными глазами, который сможет убедить Карен отказаться от своего зоба и вообще спрыгнуть с той сцены, где в ее возрасте ей не место.

– Кэти, Кэти… – Карен больше не улыбается, она качает головой. – Я ведь не о своем НОМЕРЕ беспокоюсь. Я о ТЕБЕ!

– Черта с два.

– Я серьезно. Ты слишком УМНА для этого удивительного песика, а при том темпе, с которым ты движешься в этом направлении, твой жирный мозг ЗАРЖАВЕЕТ, прежде чем ИЗНОСИТСЯ. Как и все остальное в этом клятом климате.

Снова уф! Если подумать, возможно, больше всего я сожалею, что вообще когда-то встретилась с Карен. Разрешив ей, таким образом, вцепиться в мое сознание, похоже, навечно, что напоминает мне рыболовный крючок, вонзившийся в мою нежную плоть.

Не то чтобы я могла представить, даже задним числом, как можно было избежать той случайной встречи с ней в «Макгилле» столько лет назад. Это было в начале первого курса. Мы тогда обе с беспечным видом стояли на ступеньках женского общежития под пристальным взором статуи королевы Виктории. Мы ждали парней, которым назначили свидание. Ждали, когда они спустятся с холма из мужского общежития напротив и умчат нас развлекаться на весь субботний вечер.

Насколько я помню, дело было в сентябре. Сыро, туманно, душно, как летом. По Шербук-стрит со скрежетом и гудками проносятся машины, радуясь свободе субботнего вечера. На самом деле на ступеньках нас было трое – я, Карен и еще одна первокурсница, но я забыла, откуда она была и как ее звали. Но я помню, насколько болезненно полной была эта девушка и как она, так же как и мы, решила использовать свою увольнительную до полуночи на мистера Возможно Подходящего, надеясь, что он окажется достойным такой жертвы.

Ни Карен, ни я, ни толстая девушка почти ничего не знали о парнях, с которым каждая из нас по отдельности согласилась встретиться в одну и ту же субботу. Если я правильно помню, каждая из нас видела своего «избранника» только мельком на каком-то сборище на этой же неделе. И вот теперь мы стояли в этот душный сентябрьский вечер, притворяясь друг перед другом, что нам глубоко безразлично, как закончится сегодняшний вечер.

– Я из Скоки, Иллинойс, – сообщила Карен, чтобы убить время. – Возможно, это у черта на куличках в смысле вселенной, но пока что мне представляется, что в сравнении эта Канада далеко внизу по степени изысканности. Разумеется, никто из моего семейства не хотел, чтобы я ехала в этот колледж, и должна признаться, папаша меня ПРЕДУПРЕЖДАЛ. Папаше Ларкину сейчас шестьдесят три года, он задолго до Перл-Харбора пошел добровольцем на войну. Что объясняет, почему ему здорово досталось в Канаде по пути за море в регулярную армию. Так, папаша Ларкин сказал мне, что канадцы едят ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО свеклу и капусту. На «Честерфилде», сказал он, они сидят, а не курят его. Кроме этого, если верить моему папочке, ни черта другого и знать о канадцах не стоит. И пока я с ним вполне согласна. И в этом нет НИЧЕГО удивительного, потому что старина Ларкин, можно сказать, самый умный старик в МИРЕ, даже несмотря на то, что на жизнь он зарабатывает с помощью магазинчика спиртных напитков в забытом Богом Скоки. Не менее забытом, чем страна, где мы сейчас находимся.

Мне кажется, я не обиделась лишь потому, что меня отвлекали мысли о предстоящем свидании. Скорее всего, я бы даже не запомнила эту первую встречу с Карен, если бы ей, мне и третьей девушке, чье имя я забыла, не довелось снова оказаться на тех же самых ступеньках еще раз через пару часов. Как будто сговорились! До двенадцати, то есть до срока, когда мы все с юношеским оптимизмом собирались вернуться, оставалось еще много времени. Толстая девушка, чье имя я забыла, призналась со слезами, что ей пришлось прервать свидание, потому что ее парень весьма негалантно обмолвился по дороге, что его скутер провисает под ее тяжестью. Мой же рыцарь в блестящих доспехах превратился в деревенщину, когда отозвался о волосах на моих руках как о «генетическом отступлении».

– Слишком толстая? Слишком волосатая? – усмехнулась Карен. – Ха! Это ПУСТЯКИ! Урод, на которого я потратила СВОЮ увольнительную, захотел узнать, не является ли моя «худоба» следствием «НАРУШЕНИЯ», о котором его предупреждал его отец-психиатр и которое, по словам папочки, широко распространено между студентками. Этот козел даже написал мне название болезни – на случай, если я захочу полечиться. Это называется… темно, трудно разобрать… anorexia nervosa. Кто-нибудь из вас об этом слышал?

– Разумеется, – отозвалась я. – Если будешь поливать дважды в неделю и не выставлять на солнце, оно будет цвести круглый год.

На эту вялую шутку Карен отреагировала белозубой улыбкой, к которой я вскоре прочно привыкла. Не помню, что стало с опечаленной толстой девушкой. Но помню, как мы с Карен отметили нашу найденную дружбу и потерю дружков, просидев далеко за полночь за бутылкой сладкого вина, которую она стащила из чемодана ее отсутствующей соседки по комнате. Наконец дело дошло до того, что мы представились друг другу.

– Тебя зовут ДАНА? Да будет тебе! – немедленно завелась Карен. – Не говори мне, что ты ВСЕРЬЕЗ готова провести остаток жизни, отзываясь на замороженное и слащавое КАНАДСКОЕ имя Дана. Вот что я тебе скажу. В качестве личного одолжения я над чашей этого вина Моген Дэвида нарекаю тебя Кэти. НАСТОЯЩИМ именем, которое тебе подходит. АМЕРИКАНСКИМ именем.

Она даже не поинтересовалась, что я думаю по поводу «Кэти», что было вполне для нее типично. Я не стала возражать, что было типично для меня. Более того, мне даже льстило, что я завела первую подругу в колледже, которая так ко мне хорошо относилась, что взялась переделать мое имя. Как потом выяснилось, на манер своего – Карен. И дала мне новую национальность, такую же, как у нее.

– Кэти Ягер? – Я хихикнула. – Из Омахи? – Это все случилось еще на первом курсе, когда Карен принялась представлять меня другим под избранным ею для меня именем. – Ты просто так взяла и решила, кто я и откуда?

– Конечно, лапочка, – пожала плечами Карен. – Уверена, что Омаха звучит КУДА симпатичнее, чем Гофер Прери или откуда ты НА САМОМ ДЕЛЕ.

Кто бы сомневался. Но шло время, и я начала иногда слабо жаловаться.

– Знаешь, ты не должна считать, что сделала мне комплимент, превратив в почетную американку. Особенно если вспомнить о событиях в Юго-Восточной Азии.

Но только в последний год, когда мы уже стали аспирантками, я возмутилась.

– Карен, пожалуйста, перестань представлять меня как Кэти, слышишь?

Но она не слышала. Почему-то в тот последний год отношения между нами изменились. У меня был друг, с которым я не познакомила Карен и который знал меня как Дану. И когда Карен в первый раз выступила с номером, основанном на материале покойного Ленни Брюса, она умышленно приняла мои поздравления за кулисами со сдержанной прохладцей.

После окончания колледжа мы разъехались в разные стороны. И только много лет спустя случайно встретились, и не в Монреале, а здесь. В фойе небольшого экспериментального театра, где Карен выступала с материалом, больше смахивающем на Сандру Бернхард, чем на Ленни Брюса.

– Ты стала ПИСАТЕЛЬНИЦЕЙ! – взвизгнула она, после того как я пробормотала что-то насчет работы над сценарием. – Это только доказывает, какая мы с тобой ИДЕАЛЬНАЯ пара, милая Кэти. Ты можешь написать что-нибудь для МЕНЯ, например, насчет тех мудаков, которые нам назначили свидание в день нашей первой встречи. Если это не блестящий пример догмы, догоняющей карму, то тогда что это?

Чем бы это ни было, я вдруг так обрадовалась нашей встрече, что забыла возразить против того, чтобы еще раз превратиться в Кэти. И не удосужилась пояснить, что именно я пишу в качестве литературного негра, чья настоящая карма и не пытается догнать никакой догмы.

– Знаешь, – говорю я ей сейчас спокойно, – я совсем не то, что ты думаешь. И никогда такой не была.

Она смотрит на меня своими васильковыми глазами.

– Ты ИМЕННО то, что я думаю, а я НИКОГДА не ошибаюсь.

Что это, симпатия или упрямство, которое подпитывает ее чувства ко мне? До сегодняшнего дня я так и не могу решить. Ее светлые волосы в сочетании с черной кожаной курткой производят впечатление, которое усиливает ощущение парадокса, каким она вечно является.

Пока я это обдумываю, появляется официант в белой рубашке и нависает над нами, пытаясь помочь.

– Тут написано «цыпленок на свободной плите»? – Я показала ему меню. – Что это значит?

Он пожал плечами.

– Может, они жарят его… сверху, на плите?

– Да нет, здесь про свободную плиту. А, черт, забудьте. Дайте мне яичный салат, хорошо? И я обещаю не спрашивать, где эти яйца провели дни своего формирования.

– Кэти!! Одумайся, милая. Какое тебе ДЕЛО? С какой поры ты превратилась в бывшего ВЕГЕТАРИАНЦА, который мухлюет с цыплятами?

– Да нет, это ты мухлюешь с цыплятами. Вспомни всех маленьких мальчиков, которых ты сбила с пути истинного.

Это не совсем правда, но, с другой стороны, доля истины здесь есть. Из того, что я знаю о ее личной жизни, можно сделать вывод, что Карен никогда не встречалась с мужчинами старше тридцати. И, несмотря на свой возраст, все еще умудрялась разорять семейные гнезда. Хотя все ее романы были непродолжительными. Насколько я знаю, она просто пожирала своего возлюбленного в конце вечера, подобно какому-то насекомому, самка которого немедленно выводит самца из обращения, поедая его сразу после спаривания.

Карен улыбается хищной улыбкой.

– Забудь про МЕНЯ. Мы ведь говорим о твоих приятелях в перьях.

– Ну, я не знаю. Если я не буду их есть, то смогу думать, что жизни, которых они лишились, были стоящими.

– Лапочка, тут ты перегнула. – Она снова качает головой, как будто я привела ее в искреннее отчаяние. – Ты что же, думаешь, что весь смысл этих «цыплят на свободной плите» в том, чтобы ОНИ лучше провели время? Цель – сделать их ВКУСНЕЕ. А не в том, что гуманнее прибивать птичку к насесту, прежде чем отрубить ей ГОЛОВУ.

Смешно, но я готова поклясться, что она на меня злится. Видит бог, ее собственные идиосинкразии так же запутаны, как и мои. Даже больше. Возьмите, к примеру, этот ее дом – идеально вымыт-вычищен, как приемная популярного хирурга-отоларинголога. Посуда и столовые приборы убираются в посудомоечную машину сразу же после еды, иногда – даже во время еды.

Насколько мне известно, Карен стирает каждый день, загружая в свою стиральную машину все предметы одежды и постельного белья, которые вступали в контакт с ее телом за последние сутки. Более того, я точно знаю, что, расставшись со мной, она немедленно рванет домой в своем тщательно вычищенным пылесосом «фольксвагене», чтобы зашвырнуть шмотки, которые были на ней, в стиральную машину. Вместе с посудным полотенцем, которым она, возможно, пользовалась для вытирания стакана еще до ухода из дома, и уже выстиранной ночной рубашкой, которую ей захотелось для пущей надежности простирнуть еще раз, прежде чем лечь в ней спать.

– Мы не могли бы не обсуждать цыплят, прибитых гвоздями к насесту? – взмолилась я. – Во всяком случае, не в тот момент, когда я собираюсь съесть бутерброд с яйцом.

– Я хочу сказать, – продолжает Карен, как будто не слыша моих слов, – что это может быть результат написания текста для какой-то тупой шавки. Например, начать относиться к ним так, будто они ЛЮДИ?

– Ты про что, черт побери? И вообще, не пишу я никакого текста для собак! Если бы ты хоть раз посмотрела передачу, то заметила бы, что удивительная Грейс слишком занята, чтобы пускаться в пустую болтовню.

Хотя теперь, когда я об этом думаю, мне смешно, что личная жизнь цыплят в последнее время начала меня беспокоить. Может, Карен и права и все происходит от указаний, которые я вставляю в свои сценарии. Например: «Грейс чувствует, что Томми в опасности». Или: «Грейс первым делом думает о безопасности детей в школьном автобусе».

К моменту нашего расставания Карен, похоже, забывает о моей неусыпной заботе о цыплятах и моей несостоятельности в качестве творческой личности. Она снова в легкомысленном настроении, чмокает меня в щеку, произносит: «Счастливого пути домой, детка!» – и в последний раз ослепляет меня своей белозубой улыбкой. Все признаки ее раздражения испарились, не оставив никакого следа. Я опять есть то, чем меня считает Карен, и опять же – она никогда не ошибается.

Я поражаюсь: что есть во мне такого, что вызывает подобные предположения? Когда я была ребенком, мой брат Пол, совсем как Карен, постоянно менял свое ко мне отношение. То он на меня безумно злился, то яростно защищал. Он был из тех братьев, кто мог поотрывать головы моим куклам, но на которого можно было рассчитывать, что он отвезет меня домой в коляске во время грозы, тогда как другие дети смеялись надо мной из-за того, что я ее боялась. Как с Полом, так и с Карен я никак не могла понять, что же такое во мне вызывало эти перемены.

Мы близнецы, но почему-то Пол всегда выглядел старше. Надо сказать, что, когда нам исполнилось по одиннадцать лет, я еще не покинула мира фантазий, а Пол уже привык болтаться на углу с приятелями и строить из себя крутого. Что означало, что каждый день по дороге из школы домой я вынуждена была скакать мимо него верхом на воображаемой лошади.

Сначала Пол пытался защитить меня от презрительного свиста своих дружков. Но когда я не высказала ни малейшего намерения отказаться от лошади, он страшно рассвирепел и пожаловался матери. От нее он помощи не дождался, потому что всегда можно было рассчитывать, что она примет сторону воображения и творчества, а не тупой и скучной обыденности.

Наконец приятели достали Пола своими издевательствами над его полоумной сестрой, и он решил взять закон в свои руки. Однажды, вместо того чтобы просто стоять с ребятами и сгорать со стыда, когда я промчалась мимо на своей лошади Хайтейл, он последовал за мной домой. И подступил ко мне в гараже, который служил стойлом для моей воображаемой лошади.

– Где она? – решительно спросил он. – Где эта проклятая лошадь?

Меня слишком напутало слово «проклятая», и я послушно показала в том направлении, где стояла Хайтейл, спокойно жуя невидимый овес.

– Вон там.

Из-за спины брат вытащил духовое ружье, которое подарили ему на Рождество, строжайше предупредив, чтобы он никогда не направлял его в сторону живого существа. Но теперь он не просто направил его на мою лошадь, он нажал на курок. Раздался громкий хлопок, и в следующую секунду моя воображаемая лошадь лежала на цементном полу семейного гаража совсем мертвая, как будто была сделана из плоти и крови.

Даже Пол замер на мгновение, не сводя взгляда с места, в которое выстрелил, как будто и он тоже мог видеть, что натворил. Возможно, то был самый темный, но впечатляющий час фантазии.

Брат отбросил в сторону ружье и выбежал из гаража. К чести его нужно сказать, что он искренне раскаивался. Вплоть до следующего дня, когда я проскакала мимо него и его друзей – на этот раз на новом жеребце, которого я назвала Черная Магия. Бедный Пол! По выражению его лица можно было увидеть, что он понял то, что я знала давно – даже духовое ружье в качестве оружия не идет ни в какое сравнение с необузданной фантазией.

Мое родство с Полом было чисто биологическим. Мы ни тогда, ни сейчас даже отдаленно не похожи друг на друга. Нам нужны разные вещи. Так было всегда. Доказательство – убийство Полом моей лошади.

С другой стороны, родство с Карен – это то, что она мне навязывала. Но в основе своей мы с ней не одинаковые. Не больше похожи друг на друга, чем мы с братом. Наверное, Карен тоже это понимает. Но она не берет примера с Пола и упрямо отказывается с этим согласиться.

Хайтейл мертва, да здравствует Черная Магия! Это примерно все, что я знаю на земле, все, что мне требуется знать. Несмотря на то, что некоторые иногда считают, что во мне кроется нечто большее.

Глава пятая

Я не слишком хорошо помню, какая из девушек Джерри вытащила меня из приюта и затем поселилась со мной у Джерри. Если вы сочтете меня неблагодарной свиньей, потому что я не запомнил ее имени, вы должны понять, что ее пребывание в доме Джерри было не слишком продолжительным. Джерри – один из тех парней, у которых отношения просто случаются. А затем так же быстро кончаются. Наверное, это забавно, что из всех его случайных связей я оказался единственным, который до сих пор задержался. Несмотря на то, что эта наша связь – единственная, которую Джерри выбирал не сам.

Да еще как не выбирал. Мое самое яркое впечатление от того дня, когда я впервые появился в его доме – полное ужаса выражение на его лице, когда он открыл дверь квартиры и увидел меня, стоящего на коврике с обрывком веревки вокруг шеи. Не то чтобы я долго простоял на коврике. Прежде чем девушка успела снять веревку, я вырвал ее у нее из рук, проехался по паркету и, не раздумывая, задрал ногу у первого вертикального предмета.

Это оказалась одна из драгоценных музыкальных колонок Джерри. Сначала раздалось приглушенное шипение, затем громкий звук, за которым последовал вопль Джерри и торопливое извинение девушки, которая явно рассчитывала, что я окажусь приятным сюрпризом.

Тот еще сюрприз получился. Вскоре после этого девушка исчезла. Временно. Она со слезами на глазах пообещала, что как только устроится у сестры, вернется за мной и своим барахлом. Не стоит и говорить, что только мы ее и видели. А когда Джерри позвонил по оставленному ею телефону, ему сказали, что телефон отсоединен. Временно.

Все это было довольно давно. Барахло той девушки все еще в квартире, равно как и я. Получилось, что Джерри поручили прибирать за мной, причем уже не временно.

С той поры, как я уже говорил, перебывало у нас много разных девушек. Очевидно, в случае со мной в организме Джерри произошел какой-то сбой, потому что, когда дело касалось других взаимоотношений, он мог похвастать немалым талантом связываться с таким типом женщин, с которыми так же легко было развязываться. И, в общем, его можно понять, разве нет?

Или «девушек», так было бы вернее. За исключением Марты, женщины в жизни Джерри должны были отвечать следующим требованиям: во-первых, выглядеть так молодо, что у них спрашивают удостоверение личности; во-вторых, интересоваться карьерой в области современного танца, истории искусств или переводами с французского, и, в третьих, быть исключительно временными.

Вот только что девушка стоит на кухне, опускает пакетик в зеленым чаем в чашку Джерри и мажет тост обезжиренным маслом. И тут же – бам! Джерри тихонько отводит ее в сторонку, что-то шепчет, и она почему-то вдруг начинает рыдать и складывать свои трико для танцев, большие книги по искусству или магнитофонные ленты в помощь изучающим язык в свои туристские чемоданы. В то время Джерри, которого при стрессе всегда достает аллергия, одной рукой тянется за вентолином, а другой набирает номер службы такси.

– Я тебе сегодня позвоню, – обещает он девице, помогая ей вытащить из квартиры свои чемоданы и донести их до лифта. И он сдерживает обещание, звонит ей в тот же вечер. Растянувшись на кровати с трубкой в одной руке и телевизионным пультом в другой.

Не прерывая потока успокоительных слов, он непрерывно переключает каналы, вызывая на экране череду различных образов. Новехонькая машина на вращающейся платформе под лучом прожектора; два боксера, осторожно обходящие друг друга. Затем, нажав кнопку, Джерри может превратить их в двух маленьких человечков на маленькой лодочке в прибое на краю огромного унитаза.

Из уважения к девушке на другом конце провода он приглушает звук. Но один вид картинок, сменяющих друг друга на экране, по-видимому, вдохновляет его и подсказывает, что говорить, чтобы облегчить страдания девицы, с которой он разговаривает низким полушепотом. Я никогда не могу разобрать, что такое он говорит, но так или иначе, он своего добивается.

Когда на следующий день девушка появляется в квартире, чтобы забрать оставшиеся вещи, не влезшие в ее чемоданы, она всегда храбро улыбается. И если она и испытывает обиду на Джерри, ей удается это скрыть, по крайней мере, до того момента, как она наклоняется надо мной и показательно целует меня на прощание.

– Мерфи, дуралей, – скорее всего шепнет она мне в ухо – значительно громче, чем хотелось бы. – Сам знаешь, что я больше всего буду скучать по тебе.

Если Джерри это и слышит, он не подает вида. Он просто стоит, массируя виски, чтобы избавиться от головной боли, и вежливо ждет, когда девушка уйдет.

И она уходит, на этот раз навсегда. Освободив палубу для той, которая появится следующей с надеждой в сердце, пакетом термобигудей подмышкой и спрятанным в сумочке бандажным поясом. Через пару дней за ней обязательно последуют ее туристские чемоданы. И через короткий период, так же обязательно, эти чемоданы последуют за ней из квартиры.

Среди всего этого единственная константа – я. Хотя сильно подозреваю, что, будь у меня саквояж и место, куда уехать, Джерри давно бы меня туда отправил. Мигом. Поверьте мне, что все мои иллюзии относительно священных уз между мною и человечеством остались в приюте. Я вовсе не хочу бросить тень на Джерри, сами понимаете, он не из тех, кто будет меня бить или морить голодом. Но одно знаю наверняка: если он когда-нибудь решит навсегда от меня избавиться, он сделает это так, что никто не сможет призвать его к ответу. И если вы живете так, как живу я, то есть в постоянной зависимости от того, кто изначально не хотел с тобой жить, вы невольно держите все эти факты в памяти.

Пока все в порядке, Джерри делает для меня все, что требуется, почти всегда. В ответ я стараюсь по мере моих возможностей вести себя прилично. Разумеется, тут трудно говорить о союзе, заключенном на небесах. Но мы придерживаемся такого распорядка день за днем.

Например, по вечерам, когда Джерри возвращается домой, мы идем с ним гулять в парк. Каждый раз я пытаюсь оживить прогулку, делая попытку за попыткой выдернуть его руку из сустава, прежде чем он умудрится удержать меня.

– Мерфи, пожалуйста, – каждый раз жалуется он, как будто у него есть занятие поинтереснее. – У тебя есть пять минут на все дела, так что поторопись.

Все дела, которые он имеет в виду – это найти место поср…, хотя Джерри никогда не опустится до такой лексики. Вместо этого он говорит «делать все дела», от чего мероприятие больше напоминает выбор карьеры, а не физическое отправление.

Затем, когда я, наконец, делаю свои дела, он критически осматривает результаты моих трудов, прежде чем набросить на них пакет и выбросить все вместе в ближайший мусорный ящик.

Что бы я ни наложил, мне всегда кажется, что ожидал он чего-то другого. Но, как я уже говорил, жизнь со мной никогда не была пределом мечтаний Джерри.

Глава шестая

Дзинь!

Это телефон, но ничего страшного, пусть этим займется автоответчик. Иначе зачем вообще его заводить, если работаешь дома? Чтобы держать внешний мир на привязи, где ему и место.

Дзинь!

Во всяком случае, я уверяла в этом ребят из налоговой инспекции, когда включала автоответчик в список деловых покупок. Мое время – деньги, и все такое. Потому что мой дом – это мой офис, и я ненавижу, когда меня прерывают.

Дзинь!

Ну, «ненавижу», пожалуй, слишком сильно сказано. Если честно, то я обожаю, когда меня прерывают, особенно если я работаю. И я подозреваю, что милые люди из налоговой инспекции тоже не против время от времени оторваться от дел на несколько минут.

Дз…

А, пусть все идет к черту. Кому я пудрю мозги? Девушки обожают получать удовольствие с налоговой скидкой.

– Алло?

– И тебе алло, – послышался знакомый рокочущий бас.

Это Дерек Мэттьюз, который представляет собой именно такую помеху в работе, ради предотвращения которой я и купила автоответчик.

– Дерек! Как я рада тебя слышать. – И это так, черт побери. До такой степени, что я не сдерживаю улыбки и не позволяю этой улыбке отразиться в моем тоне.

– Я только что приехал. Так когда, черт возьми, ты заскочишь?

– Заскочу? Обычно ты звонишь мне с ближайшего угла, чтобы спросить, можно ли ко мне зайти.

– Не будь дурочкой, Ягершницель. Я в «Арлингтоне».

– Не называй меня Ягершницелем.

– А дурочкой можно?

– Против этого не возражаю. Это такое ласковое выражение, для которого я делаю исключение.

– Слушай, дело в том, что у меня угловой номер. Мой издатель платит.

– А, понятно. И предполагается, что я все бросаю и мчусь к тебе?

– Нет. Предполагается, что ты мчишься сюда и уже потом все сбрасываешь.

– Ну надо же! Когда мне прийти? И если ты скажешь: «Десять минут назад», – я швырну трубку.

Печально, но вот так мы с Дереком обычно разговариваем. Немного Трейси, немного Хепберн и навалом дружеских шуток. И все же, если бы мне пришлось выбирать среди своих Женатиков, я бы выбрала Дерека. Особенно сегодня, когда он может предложить мне номер в гостинице вместо перспективы еще одного гостя мужского пола, за которым придется потом убирать и ощущать одиночество, когда он снова пустится в путь.

– Послушай, – продолжал рокотать Дерек мне прямо в ухо, – я звоню тебе из бара гостиницы. Давай подгребай сюда, мы выпьем, а дальше посмотрим.

Я точно знаю, на что Дерек намеревается смотреть. Хотя, с другой стороны, если я четко дам ему понять, что выпивка – это все, на что он может рассчитывать, он не станет из-за этого скандалить. Из всех женатых гулен, с которыми сводила меня судьба, Дерек больше всех и искренне любил женщин ради них самих, вне зависимости от того, обломится ему что-нибудь или нет. Особенно если с самого начала ясно, что он предпочитает, чтобы ему все же обламывалось.

– Ладно, давай встретимся в шесть. Ты можешь задействовать каких-нибудь еще крошек на более позднее время, если я вдруг решу покинуть тебя рано.

– Ягершницель! Не надо так плохо обо мне думать!

– Ты прав. Тебе и на секунду не придет в голову, что имеется хоть какой-то шанс, что я тебя кину. Кстати, разве недавно я тебе не говорила, что я терпеть не могу, когда меня называют всякими идиотскими прозвищами?

Ладно, теперь я вешаю трубку, и у меня останется время, чтобы решить, оставаться мне в «Арлингтоне» или нет. Хотя зачем я себя обманываю – разве я в этом хоть на минуту сомневалась? В постели с Дереком всегда было приятно, причем вне зависимости от месторасположения этой постели. Как говорится, Дерек знает все правильные движения, от невинной возни до продолжительных поцелуев, от более интересных поз до явного неприличия. Еще он умеет сделать так, чтобы эти движения не казались искусственными. Кроме того, он щедр на комплементы.