Текст книги "Любовь на коротком поводке"

Автор книги: Эрика Риттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Часть третья
Бегущие собаки

Глава первая

– Извини! – Карл явно запыхался, прибыв на час позже объявленного срока. Как будто он всю дорогу сюда бежал, а не ехал. – Я должен был тебя предупредить, что опаздываю.

– Без проблем, – уверяю я. Наверное, это и в самом деле так. Поскольку то, что он рекламировал как «спокойная поездка за город», действительно не требует хронометража. – Что-то случилось на работе?

– Все уже утряслось. А где Мерфи? Ты же хочешь взять этот блошиный мотель с собой? Пусть от души побегает на природе, мы же можем найти что-нибудь посимпатичнее, чем обочина дороги.

Я пристегиваю поводок к ошейнику и вывожу пса из дома вслед за Карлом. Тут я замираю с открытым ртом при виде большого, довольно потрепанного фургона, который стоит напротив моего дома.

– Где твоя машина?

– Я отогнал ее. Потому и задержался. – Карл открывает пассажирскую дверь, жестом приглашает меня садиться и открывает заднюю дверцу для Мерфи.

– И откуда взялся этот бегемот? – спрашиваю я, с сомнением оглядывая изрядно потрепанное нутро фургона.

– Взял на время.

– Да уж, так я и поверила! Угнал от какого-нибудь магазина в предместье?

– Ничего подобного. – Он трясет ключами передо мной, дабы устыдить меня за подозрительность. – По сути, он мой. Или был моим. Вив оставила его себе, чтобы возить детей.

– Вот как. – Я ерзаю на сиденье, вдруг чувствуя себя значительно ближе к жене Карла, чем я когда-либо ожидала или хотела оказаться. Значит, это машина из мира балетных классов, футбольных тренировок и закупок продуктов на неделю в больших магазинах. Мир, который, как божится Карл, он оставил позади, совсем чужой для меня мир. И, тем не менее, мы сидим здесь, Карл и я, направляясь на прогулку в самом что ни на есть семейном транспортном средстве. Я уж не смею спросить, получил ли он разрешение жены или нет.

– Мы договорились, что я могу его брать, когда моя машина отказывает или находится в ремонте.

Своим мысленным взором я вижу Карла Харта, частного детектива, преследующего зловещего вида подозреваемого в темном переулке на этом большом автомобиле, на котором большими буквами написано «Семья» и где только не хватает игрушки на присоске на заднем стекле.

– Вау, – отзываюсь я, – вы действительно расстались цивилизованно.

Карл пожимает плечами, заводит мотор и отъезжает от тротуара.

– Мы с Вив договорились, насчет машины, во всяком случае. Слушай, я понятия не имею, куда мы с тобой едем. Так что если ты не возражаешь, давай съедем с основного шоссе при первой же возможности и посмотрим, куда нас эта дорога приведет. Согласна?

Я еще раз оглядываю салон фургона бывшей жены Карла, затем принимаю решение на остаток дня игнорировать происхождение машины.

– Я полагаю, что смотреть, куда нас приведет боковая дорога, – приятная основа для создания жизненной философии.

Он одобрительно кивает.

– Молодец.

И Карл тоже молодец. Из всех мужчин, которых мне довелось знать, только Карл водит машину так, как хотела бы водить я, разумеется, будь у меня машина и водительские права. Он вроде бы позволяет фургону самому выбирать путь, поворачивать туда, куда ему захочется. Как будто он и машина заключили соглашение: какой бы путь они ни выбрали, он в конечном итоге приведет их домой или в местечко получше.

Я виновато вспоминаю о Джерри. Приверженце четырехрядных шоссе и кратчайшего расстояния между двумя точками. Еще есть О’Райан, который всегда борется с машиной, стремясь подчинить ее себе. И, разумеется, Дерек и даже Марк – любители ездить, разложив на коленях карту дорог. Как будто определение их точного местонахождения важнее прибытия в пункт назначения целым и невредимым.

Я протягиваю руку и пристраиваю ее между подголовником и теплой ямкой на шее Карла. Не отводя глаз от дороги, он просовывает руку между моими коленками и сжимает мне бедро.

– Значит, счастлива? – спрашивает он, уставившись на дорогу впереди.

– Счастлива, – подтверждаю я, изучая его скульптурный профиль и на мгновение веря, что я действительно счастлива.

Сегодня стоит один из тех матовых, слабо освещенных солнцем дней, на которые иногда расщедривается осень.

Я наблюдаю за проносящимися мимо полями, которые уже прихватил морозец, и полностью отдаюсь простоте сегодняшнего приключения. Как объявил Карл, у нас нет никакого маршрута, никакой повестки дня, никакого пункта назначения. Только кусок дороги, который в каждый конкретный момент можно видеть впереди через лобовое стекло.

Он пытается обогнать подпрыгивающий грузовик, который едет по какой-то странной траектории, напоминающей кривую борозду, проложенную между двумя полями стерни. Грузовик внезапно виляет, и Карлу ничего не остается, как остановиться.

– Что же, – совершенно спокойно произносит он, – теперь мы знаем: проезд на восток закрыт.

– Ты совсем заблудился, Карл. Почему бы тебе это не признать?

Он поворачивается и смотрит мне прямо в глаза.

– Точно, заблудился. Совсем, безнадежно, полностью. А ты?

Мы занимаемся любовью прямо там, где сидим, на переднем сиденье фургона, под громкое пыхтение Мерфи на заднем сиденье. В этом есть что-то странно дикое, даже нелепое. Но и что-то возбуждающее. Заниматься тем, чем мы занимаемся в центре фермерского поля, где мы не имеем права находиться. В машине, выпрошенной для этого случая у жены Карла, под внимательным взглядом навязанной мне собаки.

– Я тебя люблю.

Эти слова, почти неслышные, долетают до моего уха вместе с шумным выдохом. И когда они до меня доходят, их эффект равносилен взрыву гранаты, разрывающей на мелкие кусочки все иллюзии насчет моей способности отстраниться. Причем я ощущаю только собственные руки, обнимающие его за шею, его слова, застрявшие у меня в ухе, и запах свежевыжженной земли, который мне, вероятно, мерещится. Итак, Карл говорит, что любит меня. Что теперь? Что вообще может произойти теперь? В моем плане этого нет. Во всяком случае, такой ситуации не было бы в плане, если бы он существовал. Сейчас же, не зная ни маршрута, ни пункта назначения, меня так и подмывает сказать ему, что я тоже его люблю. Но почему-то я не могу заставить себя это произнести, во всяком случае, вслух. И изо всех сил надеюсь, что он не спросит об этом. Не спрашивать, ничего не говорить, ни на чем не настаивать. Наверняка именно такой политике и нужно следовать.

Тут с заднего сиденья доносится поскуливание. Мерфи тактично напоминает, что любой аппетит к подсматриванию, даже его, имеет свои границы. Карл тянет руку, чтобы открыть дверцу.

– Пойди побегай, приятель.

– Нет! – Я сажусь и хватаю Карла за руку прежде, чем он успевает открыть дверцу. – Не делай этого!

– Почему? Мы свое удовольствие получили, почему же бедняге тоже не развлечься?

– Потому что я пообещала не спускать его с поводка.

– Пообещала? Впервые за время нашего короткого знакомства Карл, похоже, начинает раздражаться. – Кому пообещала?

– Моему другу. Хозяину Мерфи.

– Вот как. Так ведь твоего друга здесь нет? Или подруги?

– Нет. – И слава богу. Я на секунду представила себе Джерри, запихнутого на заднее сиденье вместе с Мерфи и наблюдающего, как мы с Карлом трахаемся. – Карл, я не имею права пустить его бегать.

– Господи, да ведь мы в средине неизвестно чего. На мили вокруг ни одной машины, и я сомневаюсь, что в последние сто лет здесь хоть единожды видели медведя. Чего, черт возьми, ты боишься?

Я чувствую, как краснею до корней волос, попав в ситуацию, более абсурдную, чем Карл способен себе представить. Вот я тут сижу и цепляюсь за свое обещание не спускать Мерфи с поводка, как будто это какой-то жалкий обрывок чести, плавающий в море моего вероломства. Ведь еще совсем недавно я считала, что люблю Джерри. Разумеется, без всяких обязательств. И, конечно, никаких клятв, о которых Джерри мог бы мне напомнить. И все же, вот здесь, в середине неизвестно чего, как выразился Карл, в глубинке и по уши в любви, я ощущаю потребность придерживаться того, что осталось от моей честности, даже на самом низшем уровне. Хотя, возможно, на более высоком уровне мое слова ничего не значат.

Я начинаю приводить в порядок свою одежду.

– Послушай, я выйду и немного погуляю с Мерфи. Раз уж, как ты говоришь, он тоже имеет право на прогулку. – Избегая взгляда Карла, я наклоняюсь назад, чтобы прицепить поводок к ошейнику. – Просто подожди меня в машине. Я недолго.

Когда через несколько минут мы с Мерфи возвращаемся, я застаю Карла, повалившегося на руль в припадке хохота.

– Что такого смешного?

– Ничего. Ты. Твоя одежда наполовину расстегнута, а ты топаешь по стерне с собакой на поводке в виде украшения.

Я сажусь рядом с Карлом и тоже начинаю смеяться. Первый маленький ухаб на дороге любви вроде бы преодолен. В машине стоит явный запах секса, пряный и солоноватый, и я прикидываю, примет ли Карл какие-нибудь меры, чтобы избавиться от него, прежде чем вернет машину жене.

Затем я наклоняюсь назад, чтобы отстегнуть поводок. И мне в глаза бросается нечто, чего я раньше не заметила: детская коляска, сложенная и засунутая в угол багажника, как какое-то дохлое насекомое. Ее вид действует мне на нервы. Как будто я повернулась и увидела одного из отпрысков Карла, уставившегося на меня с заднего сидения.

– Карл… там сзади детская коляска.

Ничуть не удивившись, он оборачивается.

– Черт, ведь я же говорил Вив, чтобы она спрятала эту проклятую штуку в погребе или отдала кому-нибудь. Тоби все равно уже слишком для нее большой.

– Тоби?

Карл укоризненно качает головой, хотя ко мне это никакого отношения не имеет.

– Ему иногда все еще нравится, чтобы его повозили. И Вивьен не может отказать. Он же самый младший.

Младший? Я понятия не имела, просто ли я повторила это слово или задала вопрос. Ответ совершенно очевиден. Тоби – еще один ребенок Карла. Насчет существования которого я до последнего момента находилась в счастливом неведении.

– И сколько лет сейчас Тоби?

– Дай подумать… около четырех? Неужели столько? Да, скоро четыре года будет. Ну и ну!

Действительно – ну и ну! Мимоходом я отмечаю, как сильнее проступает британская «принадлежность» Карла каждый раз, стоит нам коснуться темы, которая представляется ему опасной. Спокойнее, не надо волноваться.

– Карл, ты хочешь сказать мне, что у тебя трехлетний ребенок?

– Да, как я уже сказал, ему скоро будет четыре. – Кажется, Карл вовсе не смущен тем, что его поймали, когда он попытался тайком протащить еще одного отпрыска на корабль наших взаимоотношений.

– Но ведь когда ты впервые говорил о детях, ты сказал, что у тебя две дочери. Двенадцати и девяти лет от роду.

– Так оно и есть. В смысле, две девочки. Тоби… я тогда о нем как-то не подумал.

Как-то!

– Карл, дело в том… что ты мне не сказал.

Он разыграл полное неверие.

– Не может быть, чтобы я тебе не говорил про Тоби. Зачем мне это? – Он взял меня за руку. – Ты помнишь то утро после первой ночи, проведенной вместе?

– Конечно, помню. – Господи, разве могла я забыть? Любовь, которой мы занимались в ту ночь, самый первый раз, когда мы… – Ты сказал, что у тебя двое детей. У одной в тот день было в школе представление. – Я не отдернула руки, но она была безжизненной, как чья-то выброшенная перчатка.

– Две дочери, я сказал. Солнышко, если ты забыла про маленького Тоби, или я забыл, так это вполне естественно. Мы ведь только узнавали друг друга. И вообще, совершенно не из-за чего расстраиваться, верно?

Верно то, что, когда пальцы Карла ласкают мою ладонь, мне трудно точно вспомнить, что такое говорил он мне о своих детях бессчетное количество веков назад, после нашей горячей совместной ночи, когда он сидел в моей столовой с видом человека, который находится у себя дома, и никакого другого дома у него нет. Верно и то, что говорить о своей семье Карл не любит. Да я его на это и не толкаю. Как ветеран многочисленных отношений с Женатиками, я уяснила одно: всегда напоминай им проверить перед уходом, на месте ли семейные фотографии.

С другой стороны, Карл стремится изобразить из себя кого угодно, но только не Женатика. Как могло воспоминание о трехлетием ребенке вылететь из его памяти, да и из моей тоже?

– Карл, скажи мне, когда вы с Вивьен разошлись?

Коротенькая пауза, или мне показалось?

– Я же говорил. Довольно давно.

– Но если Тоби всего три года…

– Мы с Вивьен разбежались как раз незадолго до того, как он появился. Бедняжка. Не его вина, что он родился так не вовремя. Но ведь он все равно родился. И теперь я делаю для него, что могу. Кроме того, что развалилось несколько лет назад. Этого я сделать не в состоянии.

Разумеется, нет. И все же, как это все далеко от двух жизнерадостных, цивилизованных взрослых, каковыми мне представлялись Карл и его бывшая жена, якобы распростившиеся со своим браком без малейшего сожаления.

Наступила тишина, как будто свинцовый груз каждого неудачного брака опустился на меня и Карла. Потому что вот он здесь, как раз отпускает мою руку. И я здесь, тупо смотрю в окно фургона. Мерфи, который стал причиной более раннего и более мелкого спора, давно забыт и спокойно спит, положив морду на неподвижное колесо коляски, положившей начало новому противостоянию.

Я чувствую себя опустошенной, никак не могу себе представить, что всего полчаса назад я лежала на сиденье машины в объятиях Карла и его губы шептали мне в ухо, что он меня любит. С того момента все между нами пошло наперекосяк. Хуже всего, что даже сейчас я не в состоянии объяснить себе, что конкретно он сделал, что оказалось настолько безнадежно неправильным. В смысле, в чем я его обвиняю? В том, что он приставал ко мне в машине, где полно вещей, повествующих о его тайной жизни? Разумеется, если бы Карл меня обманывал, он бы сумел вести себя значительно умнее.

– Дана… – На это раз, когда он снова берет мою руку, я позволяю себе сжать в ответ его пальцы. Если ты хочешь меня о чем-то спросить, валяй, спрашивай, договорились? Потому что мне представляется, что каким-то чудом нам с тобой удалось наткнуться на нечто совершенно великолепное. И я не хочу этого терять. По крайней мере, не узнав сначала, в чем дело.

За окном, как раз с моей стороны, взлетает вверх вспугнутая стайка птиц – без всякого предупреждения, без видимой причины, просто поднимается резко вверх из стерни. Как дробь из дула ружья.

– Ты заметил этих птиц? Правда, они похожи на дробь…

– Дана, ответь мне.

Когда я, наконец, поворачиваюсь к нему, я с удивлением вижу в его глазах слезы, настоящие слезы, отчего глаза кажутся скорее зелеными, чем светло-коричневыми.

– Я тоже тебя люблю, – говорю я и наклоняюсь, чтобы поцеловать его.

Разумеется, я вовсе не собиралась этого делать в данную минуту. И говорить ему эти слова в ближайшем будущем я тоже не собиралась. И все же… почему я должна скрывать, что люблю его? Как будто это с самого начала – тайна для нас обоих.

– В самом деле? Должен признаться, тебе потребовалось много времени, чтобы решиться это сказать.

Уже темнеет, внезапно в машине становится прохладно, и я обнимаю себя руками, чтобы согреться.

– Что ты хотел сделать? Держать меня здесь, в середине неизвестно чего, пока я не замерзну до смерти, сломаюсь и признаюсь, что люблю тебя? В этом смысл нашей сегодняшней экскурсии?

– Это все сопутствующие обстоятельства. На самом деле я затеял эту экскурсию, чтобы научить тебя водить.

– Шутить изволишь? – Это выражение я не употребляла, наверное, лет тридцать. Но это показатель того, насколько я удивилась, что не нашла лучшего ответа, чем полузабытое выражение из далекой молодости.

– Научить. Тебя. Водить машину. Разве ты мне не говорила, что никогда не пыталась научиться?

– Возможно, но я также не припоминаю, чтобы я выражала желание научиться. У меня есть велосипед, в городе мне больше ничего и не нужно. Наверняка я тебе это говорила.

– Я просто счел само собой разумеющимся, что этот твой тяни-толкай всего лишь… забота об охране природы. И вот мы сегодня здесь, вокруг никого, условия оптимальные, по крайней мере, пока не стемнеет. Именно поэтому мне пришло в голову…

– Пришло ему в голову! Ты только что сказал мне, что урок вождения является настоящей целью этой поездки, а вовсе не секс на переднем сиденье, это все притворство.

Карл ухмыляется.

– Совершенно точно. Мне все это дико поперек. Но согласись, я здорово сыграл, сжал зубы, еле дождался, когда все закончится, так ведь? Теперь же мы можем перейти к приятной части поездки. – Несмотря на его ерничанье, я видела, что он вполне серьезен.

– Карл, но почему все помешались на машинах? У тебя, что, акции «Дженерал Моторз»?

– Нет, солнышко. У меня твои акции. Ты будешь в большей безопасности за рулем, чем на велосипеде.

С одной стороны, меня трогает его забота о моем благополучии. С другой стороны, в его тоне есть отзвук ответственности, который мне не нравится. Как будто я еще одна иждивенка, о которой он забыл упомянуть.

– Послушай, если бы я в самом деле захотела научиться водить машину… А, чего там, я выросла в прериях, не стоит об этом забывать. Кстати, там все получают права в шестнадцать лет.

То есть все, кроме меня. Если говорить правду, то это небритое фермерское поле, тянущееся во всех направлениях, слишком ярко напомнило мне плоский кусок пастбища, растрескавшийся, как старая тарелка, где отец по очереди учил своих детей водить машину. Сначала мою старшую сестру. Затем моего брата-близнеца Пола и меня. Ну нет, не меня! Потому что я нарушила семейный распорядок, отказавшись учиться. Что-то в этом деле отталкивало меня. Возможно, я подозревала, что та свобода, которую дает машина на больших пространствах, на самом деле дутая, потому что там везде пусто. Или же я просто искала еще один, новый способ позлить нашу семейку.

– Вот что я тебе скажу, – продолжал настаивать Карл. – От тебя всего-то и требуется скользнуть сюда, за руль, и позволить мне вкратце объяснить, что мне нужно. Все невероятно просто, можешь мне поверить.

Даже странно, что он никак не может отказаться от своей идеи. Для него это так же трудно, как и мне не сопротивляться и позволить относиться к себе так, будто я в какой-то мере от него завишу.

– Послушай, что скажу тебе я: когда мы сюда приедем в следующий раз, займись со мной любовью так, как ты это делал сегодня, и обещаю тебе, я скользну на водительское сидение. Ну, как?

Карл, похоже, начинает сдаваться.

– Ты ставишь довольно жесткие условия.

– Хоть что-то я могу поставить?

– Ладно. – Он вздохнул. – В следующий раз. Держи слово.

– Нет, это я держу тебя. Прямо сейчас. Прямо здесь. Ты… не заметил?

– Не могу сказать, что это не привлекло мое внимание. – Он подвинулся ближе и прижался губами к моей шее. – Ты готова на все, лишь бы сменить тему, так?

– Для меня это главная тема.

Когда мы наконец отпустили друг друга, то увидели, что на окружающий пейзаж уже опустилась тьма, легкая, как вздох.

– Черт, – пробормотал Карл, – здорово бы было просто нажать на педаль газа и поехать вперед, к горизонту, раз и навсегда?

Такое меланхоличное настроение для него совершенно нехарактерно. И именно поэтому я не хочу, чтобы он сразу забыл об этой своей мысли.

– Тогда чего же ты ждешь? Давай, жми на газ, и вытри эту слезу.

Но он качает головой, и становится ясно, что минутный порыв прошел.

– Вот что я тебе скажу: мы с этим планом подождем. Пока твоя нога не окажется на педали газа.

– И тогда?.. Мы уедем вместе? Ты действительно так поступишь, честно?

– Честно. – Он поднимает правую руку. – Нет больше никого, с кем бы я с такой радостью уехал в закат.

Неужели он может это сделать? Пока фургон выезжает с поля на гравийную дорогу, а затем сворачивает на шоссе, которое приведет нас в город, я держу руку на колене Карла и всматриваюсь в фары встречных машин. Пытаюсь представить себе, как это будет выглядеть – убежать с ним. Прямо сейчас. Взять и убежать. Потому что я нутром чувствую, что это может произойти сейчас – или никогда. В фургоне его бывшей жены, с коляской его сына в багажнике и с моим временным псом. Без всякой определенной цели, без всякого багажа, за исключением того немногого, что мы к этому моменту уже знаем друг о друге.

Глава вторая

Я могу сравнить это ощущение только со слабым звоночком в голове, предупреждающим об опасности. Берегись, говорит звоночек. Берегись мужчин, которые способны уйти из семьи с такой же легкостью, как из парикмахерской: быстро, не обернувшись, лишь на секунду задержавшись в дверях, чтобы стряхнуть с воротничка волоски, прилипшие после стрижки.

Должен же быть кто-нибудь, с кем бы я могла обсудить свои сомнения насчет Карла. Должен быть, но… давайте посмотрим, что мы имеем. О’Райан? Замечательный парень, но… Карен? Ну уж нет! Даже если мои дикие сны с ее участием – всего лишь сны… Короче, то, что Карен не знает о Карле, не может повредить ни ей, ни ему.

Когда-то проще всего было поплакаться в жилетку Марку. Я до сих пор живо помню, как в давние времена, когда мой текущий мужчина меня как-то огорчал, я обливала слезами любимый смокинг Марка и слушала его абстрактные утешительные слова. Но то, как я уже отметила, был старый Марк. Сегодня, когда его стало настолько меньше, мне совсем не хочется грузить его информацией о моей жизни. Даже если я действительно влюблена в Карла и перепугана до смерти… Что это может значить для Марка, который до смерти перепуган самой смертью?

Я вдруг почувствовала, что очень хочу, каким бы абсурдным это ни казалось, дотянуться через слои времени до своей старой подруги Грейс Голдберг. Грейс выделяется из всех знакомых мне людей своей уникальной способностью заглянуть мне в сердце, мне, своему двойнику, которую она когда-то бросила.

Я легко могу себе ее представить – вечно двадцатидвухлетнюю: длинные болтающиеся серьги, узкая юбка длиною «по причинное место» и белые сапоги. Она развалилась передо мной в кресле-качалке, перекинув длинные ноги в сетчатых чулках через подлокотник кресла, от чего ее юбчонка бесстыдно задралась почти до талии.

– Твоя проблема в том… – Вот так она начнет. Как будто продолжит разговор, начатый четверть века назад, без всякой скидки на прошедшее время. – Твоя проблема в том, что ты все время ведешь себя так, будто боишься, что тебя вот-вот поймают. Черт, как будто ты хочешь, чтобы тебя поймали.

Да, это похоже на Грейс – те же особые гласные, грассирующее «р» и вымученные дифтонги в стиле Лонг Айленда, которые я когда-то умела так блестяще имитировать.

– Неправда, – отвечаю я на чистом канадском, готовая бросить ей вызов, что не часто случалось раньше. Она не только не изменилась за двадцать с лишним лет, она, похоже, не замечает, что некоторые из нас не остались стоять на месте. – Это уже не детские забавы, Грейс. Меняться одеждой и изображать друг друга, чтобы дурачить мальчишек. Не знаю, как яснее выразиться, но с Карлом я уже перешла тот рубеж, когда я могу относиться к нему, как к какому-то случайному ухажеру.

Грейс широко улыбается.

– Да ну? Не мне тебе напоминать, но ты никогда не была особо легкомысленной даже со случайными ухажерами. Даже в те давние времена.

– Помолчала бы! – Я чувствую себя уязвленной, как будто Грейс и в самом деле здесь, в моем кабинете, и позволяет себе говорить такие вещи мне в лицо. – Не я ведь влюбилась в того французского мальчика Жюля. И затем исчезла с ним непонятно куда.

– Сама помолчала бы! – Я могу представить себе, как она ухмыляется и качает головой, звеня сережками. – Ты была куда сильнее влюблена в Жюля, чем я, если уж говорить правду. Нет, ты была не легкомысленной. Только не ты, ни тогда, ни сейчас. Просто у тебя штаны полны от страха, что тебя могут обидеть.

Господи, подумать только, я прождала более двадцати лет, чтобы эта несносная всезнайка снова вернулась в мою жизнь!

– Ты даже ни разу не написала мне, Грейс, – напомнила я. – А ведь клялась, что будешь писать.

– Я собиралась, и, кроме того, я думала, что сегодня мы говорим об этом Карле. Если меня спросить – это горячая тема.

– Да кто тебя спрашивает? Ты его даже ни разу не видела.

– А мне и не нужно. – Грейс похотливо облизывает губы и напоминает мне Карен, от чего мне делается неуютно. – Я видела мужика. Боже, но до чего же аппетитный! Особенно утром, когда спит.

Я поражена, даже взбешена.

– Где это ты видела его спящим?

– Где же еще? В твоей постели, детка. Когда ты ходишь в парк гулять со своим псом, как последняя дурочка. А тем временем забавный маленький Карлуша уютно свернулся в калачик в твоей постели, волосы взлохмачены, ресницы… черт, что я могу сказать про эти ресницы? Они такие длинные, что тоже почти спутываются, и…

– Хватит, Грейс. Я видела его ресницы. И видела, как Карл спит.

– Ага, и ты его там оставила. Вот этого я понять не могу.

Господи, неужели никто из моих мужчин не в безопасности?

– Грейс, зачем ты все это говоришь?

– Зачем? – Грейс наклоняется вперед и внезапно понижает голос, начинает говорить почти ласково: – Затем, что ты разбазариваешь отведенное тебе прайм-тайм с Карлом, а задумываешься над ерундой. Хотя я должна сказать, что это было всегда тебе свойственно. Упускать все, пытаясь казаться не тем, что ты есть на самом деле. Господи, насколько я помню, даже в ту ночь, когда ты встретила этого парня, ты не смогла позволить себе быть самой собой и ухватиться за него. Нет, только не ты! «Меня зовут Грейс», – сказала ты ему. – Она отбрасывает прочь ласковость, как тактический прием, и в голосе ее снова звучит презрение. – Грейс! Это надо же! Тебе должно сильно повезти, чтобы ты могла быть мною.

– Ну, теперь с Карлом я есть я. Даже, наверное, чересчур «я». Рискуя пустить все под откос…

– Послушай… – Грейс снова возвращается к ласковому тону, – не надо говорить об этом, как о работе. Разве ты не можешь с этим парнем просто развлекаться?

– Я с этим парнем развлекаюсь.

– Да? Это когда же?

– В постели. Когда я возвращаюсь из парка.

– В самом деле? – Грейс паскудно хихикает, как, собственно, я и ожидала.

– В самом деле. – Мой язык распух от похотливых воспоминаний. – В постели… я просто как-то умудряюсь пустить все на самотек.

– Молодец. Так и нужно – и в постели, и в любом другом месте. – Затем резко, как будто выполнив свою задачу, Грейс скидывает свои длинные ноги с подлокотника кресла и встает, лениво потягиваясь. – Нет никакого повода думать, что все не закончится благополучно. Карл уж слишком аппетитен, чтобы вдруг измениться. Разве только ты все испоганишь.

– Ну, я постараюсь. В смысле, не делать этого. И пока мы говорим на эту тему… – Мне приходит в голову, что есть вопрос, который ждет ответа в сторонке уже четверть века. – Что приключилось с Жюлем?

Но кресло-качалка в моем кабинете уже пуста, какой и была все это время. Только слегка покачивается взад-вперед – во всяком случае, мне так кажется – как будто в ней кто-то только что сидел. Разумеется, никаких следов Грейс. Даже звук ее рокочущих «р» замирает в моих ушах, испаряется в воздухе, как улыбка чеширского кота.

Я сижу за столом, уставившись в широкое пространство столешницы, тянущейся передо мной подобно арктическому пейзажу, на который смотришь сверху. Интересно, что это будет значить, если упадешь с огромной высоты на этот широкий, нетронутый простор, растянувшийся так маняще? Почувствую ли я хрупкость костей человека среднего возраста при резком контакте с твердой землей? И ничего, ничего, абсолютно ничего на пути, чтобы задержать мое падение! И ни единого звука в голове, за исключением бесконечного эха от моего удара о землю.

Всегда есть дно – встреча с твердой землей. Рано или поздно. Но что может об этом знать Грейс Голдберг? Воображаемая Грейс, невесомое привидение, каким и должно быть воспоминание, которому уже четверть века. Которая если и сможет упасть, наверняка отскочит при ударе с беспечной гибкостью героя мультфильма.

Я же, с другой стороны, не отскачу. Во всяком случае, не на этот раз. Легкомысленная? Ни тогда, ни сейчас. И не стоило Грейс Голдберг забираться так далеко, чтобы сказать мне то, что я уже знаю.

Глава третья

Не сомневаюсь, вам до смерти хочется услышать, что я думаю о Карле. Дело в том, что он мне нравится. От него пахнет правдой, в которой еще не исповедывались. Говорите что хотите по поводу этого «аромата», но он завораживает.

У Карла есть еще один плюс: он не из тех визитеров на одну ночь, которые ни с того ни с сего начинают свистеть в душе или изъясняться на ломаном французском. С другой стороны, он не Джерри. Наверное, будь я особо преданным псом, я бы выразил свое возмущение по поводу того, что Дана впустила Карла в свое сердце и разрешила чувствовать себя как дома в ее квартире.

Возьмите, к примеру, прошлое утро, когда она решила дать ему свой ключ. Как она нарочито безразлично шла за ним к входной двери, чтобы проводить на работу. И сделала вид, что вдруг заметила запасной ключ, лежащий на столике в холл, там, где он и лежал испокон веку.

– Ой! – Было довольно забавно смотреть, как она импровизирует. Она даже сделала вид, что зевает. – Ой, взгляни, что тут. Запасной ключ. Думаю, ты можешь его взять, если хочешь.

– Что это? – Учтите, Карл сам готовый актер. Видели бы вы, как он посмотрел на предмет, который она вложила ему в руку – как будто на самом деле он не догадывался, что это такое.

– Только не заставляй меня говорить «Ключ от моего сердца», – говорит она. – Послушай, Карл, ты совсем не обязан его брать, наверное… я поторопилась.

– Я его возьму в качестве комплимента, которые я так редко от тебя получаю.

– Это правда. Вообще-то у меня нет такой привычки – раздавать ключи. Поверь мне.

– Да? Я рад. – Карл протягивает руку и касается ее щеки. – Рад – это еще очень слабо сказано.

Это был знаменательный момент в их отношениях. Но одновременно и комичный. Уж очень оба они старались сделать вид, что не происходит ничего особенного.

– Таким образом, – продолжает Дана все еще как бы между прочим, – со своим ключом ты можешь заехать без предупреждения и застать меня на месте преступления.

– Готов ловить тебя на месте преступления в любой момент, только скажи. – С этими словами Карл подбрасывает ключи, как монетку – на счастье, затем сует их в карман. Потом выходит за дверь и спускается с крыльца, как обычно, перепрыгивая через ступеньку.

Теперь о более серьезных событиях. После его ухода Дана просто стоит, слабо улыбаясь и глядя на закрывшуюся дверь. Затем улыбка исчезает, она падает в ближайшее кресло и закрывает лицо руками.

– Господи, – бормочет она сквозь пальцы, – Боже милостивый, что я такое творю?

Что такое она творит? Полностью теряет чувство юмора вместе со своим сердцем. Разом. А лично я здесь – единственный, кто хорошо проводит время.

Чувство юмора ведь такой хрупкий цветок, он полностью зависит от того, в чей глаз попала струя из фальшивой бутоньерки. Я вот что хочу сказать: мне встречались люди, которые считали забавным дать мне резинового почтальона пожевать. А настоящие почтальоны, с которыми мне приходилось встречаться, всегда были добрыми ребятами, вроде Дуга, почтальона Даны. Он ходит в парике, запахом напоминающим мускусную крысу, и всегда носит в кармане печенье для собак на его участке.