Текст книги "Любовь на коротком поводке"

Автор книги: Эрика Риттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Зачастую, когда звонит Карл, я выключаю машину на середине его предложения – пусть говорит в пустоту. Дело не в том, что мне хочется быть особо вредной, но ведь всему же есть предел – даже в моем случае, как есть предел тому количеству боли, которое я могу взвалить на себя во имя Карла. Однако время идет, и теперь я снова включаю машину из чистого любопытства, чтобы узнать, кто еще может мне позвонить.

Дзинь!

– Привет. Вы дозвонились до «Дома посланий» Даны. Пожалуйста, оставьте ваше послание после сигнала. – Биип.

Дана, это Мел Арлен, друг Джерри. Послушай, Гласс убьет меня, если узнает, что я звоню, но… Давай все по порядку. Если бы я изначально не позвонил тебе и не навязал тебе этого песа… Из-за которого, как я понимаю, все и произошло. Но несмотря на это… Если бы я тебе тогда не позвонил… Послушай, Дана, я что хочу сказать: это просто позор, черт побери, что происходит между тобой и Глассом! Потому что, судя по всему, вы с Глассом даже больше не друзья.

Пауза.

Если ты меня спросишь, я скажу, что это стыд и позор. Хотя я понимаю, спрашивать ты не собираешься. То есть меня. Зачем тебе спрашивать? Что я могу обо всем знать? Но если подумать… может быть, самую малость. Потому что даже если ты думаешь, что тебе легче стало после того, как ты одним махом избавилась и от Гласса, и от песа, так знаешь, что я тебе скажу? Почему-то я думаю, что нет. Не стало тебе легче!

Снова небольшая пауза.

– Также я не верю, что Гласс «в порядке» и всем доволен. Лично я считаю, что он по тебе скучает. И псина тоже, насколько мне известно. Хотя, если честно, то о Мерфи трудно сказать, что там с ним происходит. – Сопение. – Вообще-то, никто ничего точно сказать не может, верно? Короче, я все же надеюсь, что вы с Глассом разберетесь. А пока могу сказать, что было приятно поболтать с твоим автоответчиком. Я иссякаю, а то кончится пленка или тема для разговора – что раньше? Пока, Дана. Я просто… ну, что я могу сказать? Мне чертовски жаль.

И что я, Мел, могу сказать? Мне тоже жаль.

Дзинь!

– Привет. Вы дозвонились до «Дома посланий» Даны. Пожалуйста, оставьте ваше послание после сигнала. – Биип.

– О, салют, Кейт. Слушай, если я услышу еще РАЗ это ДУРАЦКОЕ «послание» от «Дома Даны», я… сколько раз я должна ЗВОНИТЬ, чтобы ты сняла трубку? Мы ведь с тобой не ССОРИЛИСЬ, верно? Разве что из-за твоего старого приятеля О’Райана, который наверняка прибежал ПЛАКАТЬСЯ к ТЕБЕ в жилетку, стоило мне его кинуть.

Пауза.

– Ну, я ДОЛЖНА была его кинуть, Кэти. Он не оставил мне выбора. Надо было либо связываться всерьез, либо исчезнуть в темноте.

Молчание.

– Ничего, он это переживет. О’Райан – большой мальчик. На САМОМ ДЕЛЕ большой там, где это имеет значение. Уверена, ТЫ еще помнишь эту деталь из своего туманного прошлого. Только вот что мне скажи: он и в семидесятые был таким же невероятным ПРИДУРКОМ?

Сдавленное хихиканье.

– Хотя – какая РАЗНИЦА? Мужики – они мужики и есть, верно? Тогда как наша с тобой дружба нерушима, причем с давних пор. Так ПОЗВОНИ мне, хорошо? Потому что я ВСЕРЬЕЗ собираюсь рвануть на побережье. На этот раз НАВЕРНЯКА. Ты позвони мне, Кэти, пока можно воспользоваться МЕСТНОЙ линией.

Значит, О’Райан прислушался к моему совету, причем с большим рвением, чем я это сделала сама. По-видимому, он напрямую поговорил с Карен и в процессе разговора потерял и то малое, что имел. Но кто может сказать, что ему, так же как и мне, стало лучше? А что касается Карен… пожалуй, я ей позвоню и пожелаю счастливого пути. Если я поверю хоть на секунду, что она более серьезна насчет Калифорнии, чем насчет О’Райана.

Дзинь!

– Привет. Вы дозвонились до «Дома посланий» Даны. Пожалуйста, оставьте ваше послание после сигнала. – Биип.

– Дана, привет. Это Лайл. Лайл Трумбо, это на случай, если я действительно очень уж давно тебе не звонил. Похоже, я буду в городе, в твоем городе, который, надеюсь, станет нашим, когда я туда приеду. Это будет примерно в следующий четверг. Слушай, я понятия не имею, какое у тебя расписание, но не могла бы ты мне позвонить в офис? Мы бы сверили наши календари и другие вопросы – какие встанут, ха-ха! Извини, плохая шутка, хотя я, собственно, и собирался сказать пошлость. Ладно, просто позвони мне. Я буду…

Разумеется, в определенный момент мне приходит в голову, что идея выключить автоответчик надолго – не такая уж и плохая идея! Оставить телефон звонить и звонить, пока тот, кто пытается дозвониться, наконец не решит, что он ошибся номером и попал в государственное учреждение.

Да, однажды я так и поступаю, зато потом, не имея посланий для прослушивания, но имея навалом времени, я буду вяло бродить по дому и «мигать», подобно невыключенной рождественской иллюминации в июле. День за днем я хожу все в той же рубашке, немытые волосы слипшимися прядями падают на лицо, шторы в гостиной задернуты, телевизор постоянно включен, хотя звук приглушен, так что он бормочет что-то про себя в уголке. Я сижу в точно в той позе, которую полагается принимать женщинам в такой ситуации. Когда они потеряли все и решили соответствовать.

Вот если бы я была Грейс Голдберг, я, естественно, иначе бы отреагировала на подобные обстоятельства. Видит бог, Грейс никогда бы не стала пожирать чипсы, как делаю я, и упиваться собственными горестями. Вместо этого она бы пустилась бегать по магазинам и тратить деньги, чтобы покончить с депрессией, как обычно советуют экономисты. Или же она повеселилась бы, расставив фотографии своего бывшего любимого на холодильнике и открыв по ним пальбу из ружья с резиновыми пулями. В любом случае, можно быть уверенным, что к ужину Грейс будет чувствовать себя превосходно.

Но я не Грейс, это и она, и я отлично знаем. Мое собственное отношение к той ситуации, в которую я попала, сводится к необходимости прикончить чипсы. Затем приняться за заусеницы и одновременно раздумывать – не слишком ли мне поздно начать курить? Единственное, что я себя позволяю, чтобы отвлечься от отчаяния, это быстро перебрать в уме все те ужасные взаимоотношения, в которые я ввязывалась. Мужчин, которые чинили свою собственную садовую мебель, хвастались колпаками на колесах или брали с собой мобильные телефоны, когда выезжали на природу. Мужчин, которые хрюкали, когда смеялись, и смеялись, когда хрюкали. Мужчин, которые во сне звали какую-то Анну Николь Смит. Мужчин, которые матерились, когда кончали, или которые кончали, когда матерились. Мужчин, которые вообще не кончали.

Разве Карл, Джерри и Марк, и даже разношерстные Женатики, были лучше, чем эти рядовые из рядовых? Или Мерфи был лучшим из того, что мне когда-либо достанется? По крайней мере, Мерфи всегда лаял, когда хотел выйти. А не оставлял записку и не крал деньги из сумки. По крайней мере, Мерфи, при всей его…

Нет. Думать о Мерфи я сейчас не стану. Не стану надеяться, что он по мне скучает, хотя я и не стою, чтобы по мне скучали.

Не буду думать о том, как он живет снова у Джерри, топя свои печали в замороженном йогурте, вылизывая миску до такой степени, что надпись «Хорошая собака», когда-то украшавшая дно, исчезла с последней белой каплей. Также я не хочу думать, что Мерфи без меня счастлив. Вообще не хочу о нем думать.

Я всегда хотела думать о себе как о женщине, которая в экстремальной ситуации просто выдернет вилку телефона из розетки – и сразу же почувствует себя лучше. На самом же деле я оказываюсь женщиной, которая чувствует себя обязанной не отключать телефон, потому что может позвонить мать и, не получив ответа на три звонка, захочет тут же сесть на ближайший восточный рейс. Именно по этой причине, и только по этой причине я вынуждена снова включать автоответчик.

Дзинь!

– Вы дозвонились до «Дома посланий» Даны. Пожалуйста, оставьте ваше послание после сигнала. – Биип.

– Солнышко, это опять я. Я знаю, что ты дома, потому что ты то и дело отключаешь автоответчик в середине послания. Послушай, я прошу только об одном. Перезвони мне, оставь послание, пришли факс… Только не прерывай меня на середине…

С другой стороны, для тех женщин, которые неспособны отключить телефон, есть другой простой выход: оставить автоответчик включенным, убрать звук, каждый час проверять, нет ли посланий от матери, а все остальное безжалостно стирать.

* * *

Неким странным образом я потеряла ощущение времени и не могу сказать, сколько его прошло – месяцы или минуты, с той поры, как я начала прятаться. Единственное постоянное зрелище – мои коленки в грязных тренировочных штанах. Судя по ним, времени прошло достаточно. Кроме того, можно было только догадываться, как я вообще выгляжу.

– Я такая безобразная! – громко заявляю я и удивляюсь, что мои голосовые связки все еще более или менее действуют.

– Ну, тут без вопросов.

Я не ожидаю ответа. Но в голосе звучит что-то знакомое, напомнившее мне о прериях моего детства. Что-то вроде резкого, безрадостного звука пластмассовой игрушки, упавшей и затем прокатившейся по каменному полу патио.

Я вздрагиваю, смотрю на кресло-качалку, стоящую в кабинете, и обнаруживаю, что там кто-то сидит. Но на этот раз – не Грейс Голдберг. Сегодня передо мной – девочка-подросток, тощая и настороженная. С капризным пятнистым лицом и сальными патлами, свисающими на глаза. На ней мятая футболка и выношенные велосипедные трусы, каких теперь дети не носят.

Моя первая реакция – возмущение.

– Простите меня, полагаю, не ваше дело, как я выгляжу! Кстати, как вы сюда попали? И почему бы вам не удалиться?

Девочка ничего не отвечает. Лишь продолжает рассматривать меня из-под свисающих волос, как будто ждет, когда я задам стоящий вопрос, достойный ответа.

– Кроме того, я не всегда так распускаюсь, – продолжаю я оправдываться. – Но дело в том, что сейчас у меня… трудный период. Хотя, естественно, это вовсе не ваше дело.

Девочка поднимает голову, и я в первый раз получаю возможность посмотреть ей в лицо.

– Че ты все время талдычишь, что это не мое дело? Еще как мое. Ведь мы практически близнецы!

Я быстро поднимаюсь со стула и начинаю ходить по комнате.

– Ничего подобного! У меня уже есть близнец. Его зовут Пол, и он совершенно не похож на вас. Кстати, и на меня тоже.

– Знаю. У меня тоже есть близнец по имени Пол. И он очень даже симпатичный.

– Послушайте… – Я все больше возбуждаюсь и начинаю подозревать, что появление этой девочки – симптом нервного срыва, который я переживаю. – Мне уже начинает надоедать постоянно встречаться с особами женского пола, утверждающими, что они – мои двойники!

– Твои?.. Эй, нечестно употреблять слова, которые я еще не выучила.

– Откуда мне знать, какие слова вы выучили?

– Да ладно, все ты знаешь. Посмотри на меня. Ты же знаешь, кто я.

Посмотреть ей в лицо, назвать по имени, признать собой… у меня на это нет сил. Однако дверь распахнута, крышка гроба открыта, тело, столько лет скрытое от глаз, выставлено на обозрение.

– Я полагаю, гм, что ты станешь утверждать, что ты – это я.

– Да нет, это ты я. Только много, много старше.

– Я же сказала, – пробую я защититься, – я не всегда так плохо выгляжу. Просто у меня сейчас…

– Трудный период. Ну, по правде говоря, и мне здорово досталось в последнее время.

Боль, которую я читаю в ее глазах, заставляет мое сердце сжаться.

– Я знаю, – шепчу я, – я знаю.

– Да ну? – Она смотрит на меня и саркастически закатывает глаза, как я всегда делала в ее возрасте. – Так теперь ты знаешь все? Вспомнила все, и не стоит тебе напоминать?

– Нет, – просто говорю я. – Так вышло, что я очень давно про тебя не вспоминала. – Или, точнее, старалась не вспоминать. Но как я могу исповедоваться перед прошлой собой в том, в чем я никогда не признавалась ни одному человеку? Да и вообще, что есть такого, что я могу себе разрешить сказать этой тощей девчонке? Я могу утверждать, что она значительно милее, чем я помню. Но на самом деле это не так. А что касается острого язычка… что же, если память мне не изменяет, на это тоже не стоит обращать внимания.

– Значит, ты была слишком занята, чтобы подумать обо мне, да? Чем занята-то? – Тем временем она оглядывает мой кабинет с тем же отсутствием энтузиазма, как и все остальное во мне. – Вау, а мама еще называет мою комнату зверинцем! Теперь я вижу, что она неправа. Что бы она сказала сейчас?

– Не преувеличивай. Если тут немного прибраться… Будет очень мило. Так же и со мной. И с тобой тоже. Потом, это мое место.

– И что ты здесь делаешь?

– В хороший день, не сегодня, довольно много чего. Я… – Но я смотрю на нее, скрючившуюся в моем кресле-качалке, и не могу заставить себя признаться, что я пишу всякую муру для телевидения. Я довольно смутно припоминаю, что это не совсем то, чем она собирается заниматься в будущем. – Ну, а ты что хочешь делать, когда вырастешь?

– Чего бы я хотела? Я вроде как мечтаю стать каскадером. Или всемирно известным ветеринаром. Или любовницей гангстера, и чтобы у нас была ферма арабских скакунов. Ты что-нибудь такое сделала?

– Нет. – Я смущаюсь. – Но я старалась. – Я убеждена, что в хороший день я бы смогла защитить свою биографию с большей убедительностью. Однако в хороший день я-подросток не покажусь в моем кабинете.

– Ты хоть замужем?

– Нет. – Я понимаю, что сейчас не время рассказывать о Марке и все никак не оформленном разводе. – Так ведь брак не является твоей целью, не правда ли?

– Ну, а бойфренд? Страстные романы без брачных привилегий… к этому ведь ты стремилась? Помнишь?

Да, я помню. Но не думаю, что череда усталых Женатиков – как раз то, что эта девочка имеет в виду.

– Ну, разумеется, у меня были всякие взаимоотношения, но я…

– Сейчас одна, – нетерпеливо заканчивает за меня девочка. – Я уже догадалась. А как тогда насчет собаки? – И она снова оглядывается, как будто ждет, что в комнату вот-вот вбежит собака.

– Была собака, но… А, проехали. – Внезапно я чувствую, что сыта по горло этой Маленькой мисс Призрак из Рождественского прошлого, которая появилась здесь в своих велосипедных штанах, чтобы облить меня, взрослую, дерьмом с ног до головы. – Кроме того, мне казалось, что ты сходила с ума по лошадям. Извини, все лошади недавно кончились, даже воображаемые.

Девочка смотрит на меня вытаращенными глазами.

– Ты не помнишь? Ты не помнишь про собак?!

Что я помню – так это как я сижу в автобусе, едущем по 11-й авеню, а мальчишки из школы Святого Игнатия издеваются надо мной: «Гав! Гав! Поговори с нами, замухрышка Дана!» Вот что я вспоминаю, но только в тех редких случаях, когда я даю слабину в моих постоянных стараниях все забыть. И даже сейчас, когда я все это вспоминаю, скажу ли я что-нибудь молодой Дане? Кто, как я со страхом предвижу, скоро испытает все это на собственной шкуре, если уже не испытала.

– Нет, извини, я не помню.

– Поверить невозможно. – Она качает головой. – Они же ходят за мной! В парке, целая стая!

Смутное воспоминание становится ярче. Я вспоминаю, как в ее возрасте заманивала соседских собак в парк. Чем же я их соблазняла… молочным печеньем, верно? Бог мой! Она права! Просто не верится, что я могла это забыть. Такое счастливое воспоминание. Если не вспоминать, чем все кончилось.

– Карла зовет меня оборотнем! – рассказывает юная Дана с истинным удовольствием. – А Пол, он, что бы я не делала… умирает со стыда. «Мам, она бегает со стаей собак!» Господи, говорю я ему, я могла бы найти себе компанию и похуже. Бог мой, как я хочу быть собакой!

Нет, думаю я. Нет, ты ничего подобного не хочешь!

Но ее внезапное веселье заражает и меня. Теперь я сама все ясно вижу: я шагаю в футболке и велосипедных штанах к парку, а за мной бежит целая стая дружелюбно настроенных собак, штук двенадцать или больше. Маленькие собачки крутятся вокруг моих ног, собаки средней величины тыкаются носами мне под колени, большие собаки, такие, как Мерфи, задевают своими костлявыми головами мои костлявые локти. А я трясу коробку с печеньем, заменяющую мне дудочку Гаммельского крысолова.

– Да, я помню, – уверяю я ее. – Только… когда ты приходишь в парк с этими собаками, что ты делаешь?

Она уже устала удивляться моему невежеству и странным вопросам и просто пожимает плечами.

– Что же еще? Изучаю свои породы.

– Породы? Ты хочешь сказать, собак?

Она протягивает руку к школьной сумке, стоящей около кресла, и достает книгу в тряпичном переплете, которую протягивает мне вместо ответа.

– Я беру это на время в библиотеке, когда мне захочется. Ее больше почти никто не берет. Это полное издание Американского собачьего клуба.

Ну, конечно. Я узнаю книгу – в основном, по запаху. Страницы пахнут пылью и овсянкой, переплет – клеем.

– Ты хочешь сказать, что ты… я… беру это книгу в парк? Вместе с печеньем и собаками?

Но даже ее кивок уже не нужен мне для подтверждения. Я нахожусь там, на берегу ручья, в парке, и разглядываю принесенную с собой книгу, а пришедшие со мной собаки лежат рядом на солнышке и дремлют, напоминая прайд разномастных львов.

Молодая Дана нетерпеливо протягивает руку и открывает книгу на случайной странице.

– Я уже здорово изучила все породы. Я тебе покажу. Назови мне номер страницы, а я скажу, что на ней написано. – Энтузиазм сделал ее личико почти привлекательным.

– Ладно, попробуем… Страница двадцать вторая.

– Ну, это совсем легко. «Ретривер, шерсть волнистая. Скорее всего, произошел от ирландского водяного спаниеля, поздние подвиды – от лабрадора. Голова: длинная, пропорциональная…»

– Милостивый боже! – Она в самом деле меня поразила. Тем, сколько она помнила из того, что я начисто забыла.

– Попробуй еще. – Она почти умоляет. – Назови любую страницу.

– Ладно. Страница сорок семь.

– Басенджи, – быстро говорит она. – Африканская собака, которая не лает. Рост: семнадцать дюймов в холке. Вес: в идеале между…

– Хватит, хватит, ты все доказала! – Впервые, как мне кажется, за несколько месяцев, я смеюсь. Но это смех на грани слез. И не потому, что этот ребенок кажется мне таким печальным, просто я обнаруживаю, довольно неожиданно, что она куда симпатичнее, чем я могла ожидать. Господи, где же она была, когда я рылась в фильмах про собак в поисках новых идей, изучала учебники по дрессировке и вглядывалась в равнодушную морду Мерфи, надеясь догадаться, о чем он думает? – Возможно ли, что тебе живется значительно лучше, чем я помню? – удивленно спрашиваю я.

– Иногда, – шепчет она. Я смотрю на нее, и она отворачивается. – А иногда – нет.

Значит, это уже началось. Трудности подросткового возраста, с которыми никакими фантазиями не справиться.

– Дана… – Меня захлестывает жалость, и я протягиваю руку, чтобы дотронуться до ее костлявого плеча. – Поверь мне, иногда потом все приходит в норму. И даже чаще, чем иногда, и не просто в норму: все становится хорошо. Даже если именно сегодня я – не слишком убедительное тому доказательство.

Она так и не поворачивает головы и сбрасывает с плеча мою руку.

– Просто… ну, я вроде как надеялась, что… стану покрасивше.

Даже через пропасть десятилетий у самого понятия «красивее» есть сила, чтобы ранить нас обеих. Почему-то осознание этого обстоятельства заставляет меня жалеть ее больше, чем себя.

– Послушай… когда ты подрастешь, в твоей натуре появятся качества, которые стоят значительно больше, чем внешность. Например, ум и… характер и… ну что еще? – душевная щедрость. Ты не думай, я не хочу сказать, что у меня всего этого в избытке, но… Я хочу сказать, что внешность – не самое главное.

По виду юной Даны ясно, что я ее не убедила. Да и зачем ей мне верить? В ее возрасте внешность имеет огромное значение, черт бы ее побрал! Особенно если приходится выслушивать утешения от взрослых вроде меня, которая изо всех сил старается забыть, каково это – быть в ее возрасте и иметь невзрачную внешность.

– Слушай, – продолжаю я, – я могла бы тебе соврать и сказать, что ты преуспеешь в жизни больше, чем я. Но ты слишком умна – уж в это ты можешь поверить – чтобы понять, что это нелогично. Ты привязана ко мне, точно так же, как я привязана к тебе. Но, пожалуйста, поверь, не все так ужасно. Иногда получаешь удовлетворение. Иногда добиваешься успеха. И иногда – весьма редко – любви.

– Но не мужа.

– В данный момент – нет.

– И не бойфренда?

– Больше нет и бойфренда.

– И даже не собаки?

– Нет, – признаю я, глядя ей прямо в глаза. – Никого нет, кроме меня.

Произнося эти слова, я слышу, насколько гулко в пустоте звучит мой собственный голос. Все так. Никого нет, кроме меня. И неважно, как сильно я хочу – в данный момент – чтобы из угла мне хищно улыбалась четырнадцатилетняя замарашка в вытянутой футболке.

Глава седьмая

На дорогах сегодня машин мало, и я медленно кручу педали, проезжая мимо магазинов, разукрашенных к Рождеству. Рождество! Не может быть, вроде и Хеллоуина еще не было? С другой стороны, разве можно сказать точно, сколько сезонов я пропустила за время моего «растительного» периода?

Однако сегодня я уже ничего больше не хочу пропускать в мире. Сегодня даже усталые позолоченные ангелы и ветки искусственного остролиста кажутся мне натуральными. Улыбающиеся Санта-Клаусы напоминают старых друзей, и пройдет еще как минимум час, пока постоянно звучащая мелодия «Силвер беллз» доведет меня до ручки.

Удивительно, как быстро и внезапно вернулась воля к жизни! Дело не в том, что я забыла, почему я изначально забаррикадировалась в доме, издалека подслушивая свой автоответчик и устраивая интервью с самой собой в своем кабинете. Скорее, мне надоело рыдать по собственной загубленной жизни. По крайней мере, до такой степени, что я сегодня утром проснулась, испытывая потребность принять душ, наконец, сменить одежду и выйти за дверь в виде допустимой пародии на нормальную женщину.

Наконец мне надоедает разглядывать витрины с сиденья моего велосипеда. Я слезаю и веду велосипед по тротуару, чтобы лучше оценить то, что выставлено в витринах, мимо которых я прохожу. Уголком глаза я замечаю отражение женщины, идущей в моем направлении. То, что называется «кошелка». Хотя в данном случае – это кошелка без кошелки. Одна из тех, кто предпочитает надеть на себя сразу весь свой гардероб – несколько свитеров, брюк, юбок, разных шарфов и шляп, вместо того чтобы нести все это барахло в сумке.

Меня передергивает. Даже не знаю, почему. Наверное, это то странное ощущение, обычное для женщин, когда они встречают кого-то, кто им кажется собственным, слегка искаженным отражением в зеркале. То, что пока не случилось. Или то, что еще не случилось.

О господи! Эта кошелка без кошелки разговаривает сама с собой. Но, по крайней мере, она при этом улыбается и качает головой. Она не старая. Возможно, она даже не лишена привлекательности, только если убрать все эти «культурные» одежные слои. В самом деле: если убрать все эти свитеры и юбки, не говоря уже о стопке шляпок, в ней не будет ничего такого не от мира сего. Ничего, что отличало бы ее от женщины сорока лет с хвостиком, включая, разумеется, меня.

Как бы там ни было, мне не хочется, чтобы кто-нибудь заметил, что я сравниваю свое отражение в витрине магазина с ее отражением. Прежде чем она настигнет меня, я затеряюсь со своим велосипедом среди машин.

Эй, что это такое? Я проехала, наверное, два или три квартала, прежде чем остановиться на красный свет. Нет, не может быть! Господи, только взгляните, это опять та же кошелка! Она сумела угнаться за мной. Все так же медленно идет, что-то бормоча и кивая головой… Как это ей удается передвигаться с такой же скоростью, как и мой велосипед? И теперь она смотрит прямо на меня, как будто меня знает.

Но знаете что? Мне тоже кажется, что я видела ее раньше. И всегда – в этой части города.

Зеленый свет! Слава богу! Если я прибавлю скорость… А, прекрасно, я действительно быстро еду, со светофорами мне везет, квартал мелькает за кварталом… Черт! Снова красный свет. Ничего, я, по крайней мере, смогу перевести дыхание. А, твою мать!.. Поверить невозможно. Это она! Снова меня догнала. И сейчас она действительно смотрит на меня. И улыбается прямо мне в лицо. Как старый, старый друг.

– Приветик! Так как ты провела все эти годы?

– Хм, прекрасно. – Все эти годы? Черт. Интересно, отчего по моему телу бегут мурашки? От ее фамильярности или от ее невероятной способности одним прыжком преодолевать целые кварталы? Давай же, свет, меняйся!

– Прекрасно? Это все, что ты можешь сказать? Ведь столько времени прошло.

Когда она улыбается, я замечаю, что у нее на удивление хорошие зубы.

– Простите, разве мы…

– Слушай, не притворяйся, что ты меня не узнала. Это же я, понимаешь?

Она говорит уверенно, даже стучит по груди на манер Кинг-Конга. Этот голос… Этот акцент?.. Нет, точно не Джерри. Тогда Мел? Уже ближе. Наверняка что-то очень нью-йоркское, плюс что-то еще…

– Послушайте, я уверена, что вы – это вы, вот только я не совсем ясно себе представляю, кто именно. Но если вы считаете, что знаете меня, тогда…

– Если я считаю, что тебя знаю? Поверить невозможно!

Господи, ну и смех у нее, просто грубый хохот, даже на шумной улице, где полно прохожих, головы в ее сторону поворачиваются. Этот смех… разве мне не знаком этот смех? Разве… А, ладно, перестань, вот уже зеленый свет, а ты все стоишь, будто приросла к месту.

– Нет, поверить не могу! Ты собираешься вот так стоять и притворяться, что ты меня не узнала? Свою старую лучшую подругу, свою гребаную духовную родню, черт побери!

«Бог ты мой, эти раскатистые „р“, это странное произношение звука „г“…»

– Вы случайно родом не с Лонг Айленда?

– Откуда еще, черт возьми, я могу быть? Говорю же, ты меня знаешь. Черт, да мы же практически близнецы.

Овал лица, разрез глаз, изгиб век… Я все придумываю или действительно вижу сходство? За этими слоями одежды, стопкой шляп и грубым хохотом… неужели за всем этим есть сходство? Ведь я же не сижу сейчас в своем кабинете одна-одинешенька, пытаясь представить себе, как она может выглядеть после всех этих лет…

– Грейс?! – Я произнесла это вслух? Она меня слышит? Разве она… Нет, этого не может быть. Потому что, если она выглядит, как Грейс Голдберг, то она выглядит, как я, а если она выглядит, как я, тогда…

– Грейс! Наконец-то! Ну ты и тормоз! Впрочем, ты всегда была тормозом.

– Но вы не можете быть Грейс Голдберг. Она…

– Грейс Голдберг. Разумеется. Кем еще я могу быть, хотела бы я знать?

– Но… этого не может быть.

– Разве? – Она говорит так, будто я ее обидела. – Дай мне хоть один довод, почему нет?

Потому что Грейс никогда бы не превратилась в такое чучело, вот почему. Потому что, если такое могло произойти с Грейс, то то же самое может произойти и со мной, а я никоим образом не могу допустить, чтобы такое произошло со мной… или с Грейс.

– Послушайте, наверняка мы обе обознались, поэтому…

– Что поэтому? Забыть все, что между нами произошло? Мне чертовски жаль, знаешь ли. Жаль, что я даже не написала тебе, чтобы попросить прощения.

Она сильная. Ее рука крепко сжимает мою руку… Но по-дружески. Неужели возможно, что я ошибаюсь?

– Вы сказали – «написать»? О чем вы могли мне написать и о чем вы сожалеете?

– Ты знаешь. Этот парень. Как там его звали…

– Жюль? Француз? – Нет, нет, Дана. Не так. Ничего не говори сама, пусть она говорит. Надо выудить из нее как можно больше информации.

– Да, тот самый.

– Ладно, и что случилось с Жюлем, Грейс? Если вы и в самом деле Грейс… Куда вы с ним уехали?

– Черт! А ты как думаешь? На Лонг Айленд!

Чушь! Она называет Лонг Айленд, потому что я назвала его первой. Грейс никогда не увезла бы Жюля в Штаты. Я знаю, она бы так не поступила. Я… Мне надо убежать от нее. От этой сумасшедшей. Потому что она точно сумасшедшая, вот и все. И эти пальцы, так сильно сжимающие мою руку…

– Послушай, Грейс, было приятно с тобой повидаться, но…

– Что «но»? Ты бы предпочла видеть меня, чем быть на меня похожей? Как пурпурная корова?

О господи, ну что я говорила? Сумасшедшая!

– Пожалуйста, отпусти мою руку, потому что мне…

– Ага, ты лучше бы только смотрела, чем быть такой же, так? Так не будь так уверена, сестричка, что ты сама выбираешь.

Видите? Теперь она решила, что я – ее сестра. Но, по крайней мере, она отпустила мою руку.

– Я тебе не сестра!

– Это я знаю. Что с тобой такое? Я же твоя сестра по духу, трансцендентальный близнец. Мы последние из оставшихся в живых из Банды близнецов, черт побери!

Нет. Нет! Она не могла это сказать. Это все мое воображение. Она всего лишь из этих… уличных типов. Пристают к незнакомым людям… одна-две удачных догадки, основанных на том, что эти люди сами скажут, сами того не сознавая.

– Простите, мне нужно идти.

– И это все, что ты можешь мне сказать после всех этих лет? Мне надо идти?!

Я не хочу больше слушать, я представления не имею, как ей это удается, но никто не может заставить меня слушать. Я уеду как можно дальше и как можно быстрее. Потому что она – не Грейс Голдберг, и чем быстрее я отсюда уберусь, тем уверенней буду себя чувствовать.

– Не я порвала нашу связь. Не я уехала с драгоценным Жюлем!

– Драгоценности? Ты это о чем? Ведь это ты смылась с моими драгоценностями!

Ну, вот опять, сами видите. Она теперь считает, что я говорю о драгоценностях. Если даже она подразумевает Жюля, так это она уехала с ним, а не я. А я вернулась домой, чтобы выйти замуж за Марка.

– Ты вернулась сюда! Ты вернулась сюда, черт бы тебя побрал, и теперь ты отказываешься от своей старой подруги Грейс!

Я все еще слышу ее визгливый голос в своих ушах, хотя изо всех сил кручу педали. Я все еще чувствую то место, где ее пальцы сжимали мою руку, даже думаю, что останутся синяки. Что-нибудь, из чего можно было бы потом сделать вывод, что я действительно встретила… Уф! Нет, если подумать, я совсем не хочу считать, что на самом деле встретила это женщину на улице.

Надо просто уехать подальше, сейчас это главное. Я привстала на сиденье, чтобы еще быстрее крутить педали, как когда-то делала в детстве. Попробуй, догони меня, если сможешь!

Черт! Что он такое делает? Какой-то придурковатый водитель грузовика пытается прижаться ко мне. Хотя свет все еще зеленый. Я все еще могу ускользнуть от него, если только…

Если только он не свернет. Он… Сворачивает? Сукин сын, ни сигнала поворота, ничего. Сворачивает направо, как будто меня нет и в помине.

– Эй, ты, там, наверху! Разуй глаза…

Но он не слышит. Рядом с ним, на пассажирском сиденье никого нет. Окно плотно закрыто, вовсю надрывается музыка. Мне почти не видно водителя, который подпрыгивает на сиденье в такт ритмам музыки и крутит руль, сворачивая прямо на меня.

– Эй, эй! Посмотри вниз и вправо! Посмотри вправо, козел!

Я чувствую горячее дыхание двигателя даже через джинсы. Надо спрыгнуть с велосипеда, спрыгнуть направо, на тротуар…

А, мать твою! Чувствую, как сдирается кожа на локтях от соприкосновения с асфальтом. Ничего, пустяки, я от него увернулась.