Текст книги "Любовь на коротком поводке"

Автор книги: Эрика Риттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

И все это, как правило, Карлу нравится. Но сегодня, похоже, он не может полностью отдаться всем этим забавам. Как будто в его голове нашелся неуловимый уголочек (и я так к нему близко, что могу в точности указать его местонахождение), куда его мысли постоянно убегают, несмотря на все усилия сосредоточиться.

Пока он еще ни разу не взглянул на свою жену. Хорошенькая, лучше, чем я ее себя представляла, но с виду капризная и определенно апатичная, какими часто бывают нервные женщины.

– Послушайте, детки, – неожиданно говорит Вивьен. Я даже подскакиваю. – Почему бы вам не поиграть немного? Джемма, будь хорошей девочкой, своди их в игровую комнату, там полно этих мячиков, с которыми можно попрыгать. Тебе ведь хочется, правда, Тоби? Все, пошли быстро!

Дети переглядываются, затем послушно исчезают в другой комнате. Жена широко улыбается Карлу.

– Ну, наконец-то мы одни. Разумеется, для меня это почти что внове, не то что для тебя – избавиться от детей.

– Слушай, – говорит Карл, – прежде чем ты начнешь…

– Кто начинает?

– Я серьезно. Ты же обещала: никаких скандалов, если я вернусь домой на несколько дней. Я это сделал, причем на большее число дней, чем собирался, и теперь…

– И теперь ты снова возвращаешься к развеселой холостяцкой жизни.

– Не совсем так.

– Ну конечно. А то я не знаю!

– Господи, Вивьен, какой смысл начинать все с начала?

– Абсолютно никакого. Пока ты не перестанешь врать, что не водишь женщин в свое логово, где «вытрахиваешь» им мозги. Что, судя по тому сорту женщин, который ты предпочитаешь, не такое уж и достижение.

Она уже повысила голос, что заставляет Карла говорить тише, в надежде, что она последует его примеру.

– Не слишком ли большой комплимент тебе самой, старушка? – мягко замечает он.

Кстати, и мне тоже. Хотя в этих обстоятельствах трудно надеяться, что он начнет спорить по поводу калибра женщин, с которыми он спит.

Вивьен замолкает и начинает ковырять ногтем кусочек отставшего пластика. Карл, я чувствую, по-настоящему ее жалеет. Но в то же самое время я вижу, что он начинает злиться. Перестань ковырять эту краску, слышишь? – хочется ему рявкнуть. И на мгновение в нем поднимается желание протянуть руку, встряхнуть ее и потребовать, чтобы она хоть иногда бралась за утюг, ради разнообразия готовила детям ленч, включала пылесос – время от времени. И тогда – только тогда! – наваливалась на него со своими обвинениями.

Я все это вижу во сне, но одновременно понимаю, что он не из тех мужчин, кто когда-нибудь сможет поднять руку на женщину. Вместо этого он проглотит свой гнев и примется ее уговаривать и утешать. Только когда из этого ничего путного не выйдет, он позволит себе удалиться в свою личную жизнь, в себя самого. Подобно сбежавшему ребенку, который прячется под лестницей в надежде, что его никто не найдет.

– Пошел ты, – наконец очень тихо, почти без злобы заявляет Вивьен.

– Боже мой, как ты выражаешься! Ты так разговариваешь и при детях?

– Если бы ты бывал дома побольше, черт побери, ты бы лучше знал, как я разговариваю с детьми!

Она, наконец, перестает ковырять пластик, на лице ее уже нет гневного выражения, но тон остается злым. Карл, глядя на женщину, которую он любил и, возможно, все еще любит, раздумывает над тем, в какой степени он сам виноват в том, что произошло между ними. Особенно если, по всеобщему мнению, при расставании ему повезло больше. У него есть свое жилье, своя собственная жизнь, пусть и фрагментарная, и работа, которая регулярно обеспечивает его новыми приключениями.

С другой стороны, Вив. Застрявшая, как она часто жалуется, в грубой, неуютной стране, к которой она так и не смогла привыкнуть. В районе, который она считает убогим, весь день в доме с маленьким ребенком, зачатым, как всегда подозревал Карл, в отчаянной попытке сохранить брак.

– Вив, – говорит он с чувством, удивившим их обоих, – мне очень жаль. Правда. Прости меня за все.

В ответ на эти слова она внезапно протягивает руку под столом и кладет ее ему на бедро привычным жестом. Затем двигает ее выше, ближе к паху. Что удивляет его еще больше.

Его собственная реакция тоже довольно странная. Поскольку он, несмотря на свою решимость, ощущает мощную эрекцию. Он все еще доступен для нее в этой единственной области, хотя и недоступен во всех остальных. Я же, сидя за соседним столом и наблюдая за тем, чего предпочла бы не видеть, не могу решить, кому обиднее – Карлу или мне, что его страсть к жене все еще сохранилась, несмотря ни на что.

– Очень жаль, не так ли? – шепчет она, наклоняясь к нему через стол. – Насколько жаль, хотелось бы знать? Я бы хотела иметь подтверждение этим словам…

– Что? – Карл невольно смеется. – Здесь и сейчас, ты хочешь сказать? На пластиковом столе, среди ребятишек, и клоунов, и разбросанных чипсов? Знаешь, солнышко, ты совсем рехнулась.

– Не обращай внимания на меня, – отвечает она, а пальцы движутся все дальше. – Как насчет тебя, эгоист ты эдакий? Ты за или против?

Кажется, Карл не в состоянии сопротивляться. Он наклоняется через заставленный тарелками стол и почти касается губами ее губ.

– За, – хрипло шепчет он. – Как ты себе это представляешь?

– Да? – Внезапно она холодно отталкивает его, приглаживает юбку и спокойно замечает: – Есть о чем помнить, не так ли? А взгляни… – Даже не оборачиваясь, она предвидит возвращение двух девочек и Тоби, раскрасневшегося и запыхавшегося. – Вот и дети, прямиком из комнаты, полной разноцветных шариков. Интересно, а какой сейчас у твоих цвет, а, Карл? Любопытного синего оттенка, скорее всего.

Больше злясь на себя, чем на нее, Карл усилием воли старается погасить эрекцию, которую она у него вызвала, просто чтобы посмеяться над ним, и заставляет себя улыбнуться Джемме, Андреа и Тоби, усаживающимся на свои пластиковые стулья. Слава Богу за их появление!

Ему хочется пожелать, и не в первый раз, чтобы любви этих троих было для него достаточно. Хотя он давно убедился, что это невозможно. Даже в этот конкретный момент, когда он сидит в семейной забегаловке на шоссе, согретый открытым обожанием своих детей, а солнце неуверенно заглядывает в окна, покрытые тонкой пленкой пыли. А он уже начинает мечтать о том, чтобы быть где-то еще, чтобы поскорее уйти. Если не прямиком в постель к своей жене, то в постель к кому-нибудь другому.

Возможно, ко мне. Возможно, он мечтает, как устроится в моих объятиях, греясь в лучах моей страстной привязанности. Найдет себе тихую гавань, останется там до тех пор, пока его снова не охватит зуд оказаться в другом месте, который вырвет его из моей постели и вернет к детям, причем у него всегда будет наготове алиби.

Как только дети усаживаются, Вивьен поднимается и направляется в дамскую комнату. Она бросает быстрый взгляд на Джемму, как будто между ними существует тайный уговор. И точно, не успевает мать скрыться из вида, как Карл обнаруживает, что все три его отпрыска неотрывно смотрят на него.

– Ну? – весело спрашивает он. – Знаменитый Билл Е! Би уже собирается нюхать табак? Или…

– Папа… – Джемма откашливается, беря на себя роль старшей, навечно призванной играть роль плохого полицейского во всем, что касается папы, отбившегося от рук. – Ты долго еще собираешься снимать свой номер? Может быть, тебе стоит подумать о возвращении домой?

Карл морщится, настолько точно она выражается. «Номер», как я подозреваю – на самом деле всего лишь прибежище где-то поблизости, откуда Карла можно вытащить почти мгновенно, если его присутствие требуется для решения семейных проблем.

– Я не знаю, – честно отвечает он своей дочери.

Все троица продолжает не сводить с него глаз, явно не удовлетворенная таким ответом, даже Тоби, который, скорее всего, еще так мал, что может лишь только копировать сестер.

– Но разве последние два дня нам не было очень хорошо? – спрашивает Джемма. – Когда ты был каждый вечер дома с мамой и с нами. Совсем как когда-то.

Совсем как когда-то? Господи, думает он! Это же Вив говорит голосом дочери! Он совсем не винит Джемму. Наоборот, его сердце начинает ныть от жалости к ней. Его старшая дочка, его любимица, с круглыми глазками, которые делают ее похожей на Мадонну в миниатюре. Для нее рухнувший мир ее родителей должен навсегда остаться печальной тайной.

– Послушай, – слышит он свой голос, – я приглашу вас в свой номер, вы сможете остаться там на ночь, когда захотите.

– Но нам придется спать в спальных мешках на полу, – с обидой говорит Андреа. – Мама говорит, что мы можем простудиться и умереть.

Джемма ерзает на стуле, явно стремясь вернуть разговор в нужное русло.

– Дело в том, папа, что мы бы хотели, чтобы ты жил с нами все время.

– Я знаю, чего бы вы хотели, – говорит он, чувствуя себя древним папашей из старой мелодрамы, чьим детям приходится вытаскивать его вечерами из баров. – И я стараюсь проводить с вами как можно больше времени. Но дело в том…

В чем же дело? Как он может объяснить им, что не способен понять сам себя: как ему до сих пор хочется самому снова стать ребенком! Таким, как они.

Детки, готов он умолять всех троих, детки, не отправляйте меня по другую сторону барьера вместе со взрослыми. Или, если уж вы решаете отправить меня туда, то, ради меня, оставайтесь и сами на детской стороне навечно. Пусть вашей целью будет преуспеть там, где я потерпел поражение: оставайтесь навсегда молодыми!

– Ладно, папа, – резким тоном продолжает Джемма. – Как насчет того, чтобы растянуть этот визит еще на несколько дней? Потому что, знаешь ли, мама плачет. Она всегда плачет, когда тебя нет дома.

Все разыграла как по нотам, думает Карл, всю эту проклятую мелодраму!

– Солнышко, это… мама велела сказать мне, что она плачет? – По сути, никакого выхода нет, думает он тем временем. И вместе с этой мыслью сердце его охватывает тоска. Тоска закоренелого беглеца, в очередной раз вытащенного из своего укромного места.

– Разумеется, я ей ничего такого не говорила. – Вивьен незаметно вернулась из дамской комнаты. – Она ведь достаточно взрослая, чтобы заметить, что мы живем не так, как должны жить люди.

– Послушай, – говорит Карл, и по его голосу чувствуется, что он изо всех сил сдерживается. – Не лучше ли нам с тобой поговорить обо всем этом наедине?

– Когда? – Она натужно улыбается, как будто ей, а не ему приходится притворяться перед детьми. – Хоть примерно скажи, когда, и мы поговорим.

Когда? Единственное, о чем он сейчас может думать, это о том, как сильно ему нужно время для самого себя, чтобы ни с кем не надо было разговаривать. Вдали от всех его женщин – высоких и низеньких, молодых и не очень, обиженных или страстно преданных.

– Карл, – обращается к нему Вивьен, – заплати по чеку, и поехали домой. Там посадим детей смотреть видео и поговорим. Годится?

Карл, я это ясно вижу, изо всех сил держится за идею пространства – или хотя бы иллюзию пространства – где бы он мог дышать.

– Ладно, – соглашается он, – но на ночь я не останусь. У меня полно срочной работы. Не в городе, а я еще даже вещи не собрал.

– Да? Впервые об этом слышу.

– Тем не менее. – Он сосредоточенно вынимает банкноты из бумажника. – Я уезжаю из города. В Галифакс.

– А после Галифакса? – Это говорит Джемма, настоящий детектив, ее с пути не собьешь. – Когда ты вернешься, ты будешь жить с нами дома?

– Ох, солнышко… – Карл протягивает руку и с бесконечной нежностью гладит по щеке этого ребенка, чьи темные глаза всегда грозят утопить его в своих печальных глубинах. – Сначала надо съездить и вернуться. Затем задумаемся, что делать дальше.

Вивьен торопливо надевает на Тоби куртку и выходит вместе со своим выводком из ресторана. Я не могу не заметить, что, проходя мимо моего столика, Карл бросает на него беглый взгляд и вроде бы удивляется, что он пуст. Затем он спешит к кассе и дальше, вслед за своей семьей.

Последнее, что я вижу, – это Карл в дверях ресторана. Затем он исчезает. Так и не зная, что я последовала за ним во сне в такое место, куда нам обоим даже в голову бы не пришло отправиться.

Глава пятая

В спальне, где мы недавно лежали с Карлом, неторопливо занимаясь любовью, все еще стоит пряный запах секса. Он висит в воздухе, как запах пороха, и кажется, будто все комната в шоке от недавно случившегося преступления.

Любопытная мысль! Я позволяю себе мысленно очертить мелом матрас, на котором недавно лежали два тела, и натянуть по периметру кровати ленту, чтобы сохранить место преступления для будущих расследований. И в любую минуту могут появиться мальчики из лаборатории, чтобы снять отпечатки и сделать фотографии.

Мысль о фотографиях почему-то пришлась мне по душе. Пусть останутся образы, проявленные в темной комнате памяти и навсегда сосланные в альбом забытья под названием: «Прошлое».

Разумеется, это смешно. Потому что Карл только что отправился в свой офис, он вовсе не ушел навсегда. Через час он наверняка позвонит мне, чтобы сказать, как приятно было вчера оказаться дома. Еще через несколько часов я услышу, как он поднимается по ступенькам крыльца. А еще через час или около того мы снова окажемся в постели.

И все же странное чувство беды не оставляет меня. Я медлю, мне не хочется заниматься делами, не хочется расставаться со следами нашей недавней любви. Я стою и смотрю на постель, прижав к груди скомканное покрывало.

Прошлым вечером, когда Карл неожиданно возник в дверях с саквояжем, увешанным бирками авиакомпаний, и выражением триумфа на лице, мне одновременно показалось, что его не было целую вечность и что он вообще никуда не уезжал.

– Удивил тебя, верно? Так и собирался. Я прямо из аэропорта, даже не побрился, уж извини. Ужасно хотелось тебя видеть. Еще, разумеется, стремился поймать тебя на месте преступления.

Он не отказывает себе в удовольствии продолжить игру, заглянув во все шкафы в поисках мужчин, которых я там припрятала в его отсутствие. Хотя на самом деле после появления Карла для Женатиков меня уже нет дома. Женатики немного разочарованы таким положением вещей, но все как-то выжили. Что касается меня, то об этой неожиданной страсти к верности, обуявшей меня, мне даже думать не хочется. Вчера – тоже, когда я стояла и делала вид, что меня забавляют подозрения Карла.

– Я несколько часов проторчал в этом проклятом аэропорту в Галифаксе, – продолжает он объяснять, копаясь в саквояже в поисках привезенных подарков. – Ждал, когда рассеется туман, решив не возвращаться в гостиницу. Затем, когда он вдруг исчез, у меня осталось всего несколько минут, чтобы схватить то, что попалось под руку по дороге на посадку.

Он сует мне пакет с надписью «Воздушный бутик, Инк.».

– Это всего лишь туалетная вода. Прости. Понимаю – не слишком оригинально. Но сейчас такой плохой выбор подарков. И все же мне удалось купить кое-что для Мерфи. Посмотри, пластиковый Плуто с гелем для душа. Кстати, где он, этот старый блошиный мотель?

– Нету, – говорю я. – Приехал его хозяин и забрал пса.

– Вот как! – Я вижу, что Карл пытается сохранить нейтральное выражение на лице, сначала стараясь определить, какое впечатление произвело это событие на меня. – Так все в порядке?

Я так же равнодушно пожимаю плечами.

– Я же говорила, мне давали его только на время. Как бы то ни было, я рада, что ты здесь!

Карл обнимает меня, и я ощущаю тепло его тела через пальто. И еще чувствую легкий, совсем не противный, запах пота. В отличие от моих других знакомых, которые считают, что мужчина не должен пользоваться дезодорантом, Карл никогда не дожидается, чтобы кто-то отвел его в сторону и откровенно с ним поговорил. На мой взгляд, от него всегда хорошо пахнет, вне зависимости от обстоятельств. Особенно вчера вечером, когда я стояла, прижавшись к нему так, будто я своими руками вытащила его из тумана.

И теперь, на следующее утро, я стою перед постелью, все еще полной воспоминаний о вчерашнем, и мечтательно улыбаюсь в пространство. И все-таки никак не могу избавиться от ощущения, что что-то не так. Не то чтобы были улики, подтверждающие преступление, но… есть какая-то маленькая деталь, какое-то несоответствие с общей картиной…

Поэтому когда я замечаю сумку в углу комнаты, мне кажется, что я чувствовала ее присутствие раньше. Это кожаная сумка, которую Карл носит через плечо. Я ее узнаю. Я почти вижу ее на его плече, когда он входил вчера в дверь. Наверное, он сегодня утром забыл ее, когда укладывал саквояж в багажник и уезжал на работу.

Или он оставил ее намеренно. Поскольку он ведь собирается вечером сюда приехать. Насколько мне известно, в сумке лежат его бритвенный прибор, зубная щетка и смена белья. Стандартный набор любовника на одну ночь, которого вдруг охватило желание утвердиться посолиднее, оставив в квартире дамы какие-то вещи.

От этой мысли я улыбаюсь еще шире. Это и не похоже на Карла, и похоже: оставить сумку случайно-намеренно и тем самым сообщить нам обоим, что наши отношения поднялись на новую ступень.

Довольно приятный вывод, и мне разумнее было бы на нем остановиться. Оставить сумку в углу, куда поставил ее Карл, и подождать, что он скажет по этому поводу сегодня. И все же…

Даже когда я подхожу к ней, сажусь на пол и начинаю рыться в содержимом, я и самой себе не в состоянии объяснить, что я делаю. Или почему мне кажется, что это нужно сделать. Оправдания такому поступку нет. Никто не давал мне роли Пандоры и не разрешал обращаться с личной собственностью Карла так, будто это улики, которые я собираю, имея на то ордер. Тем не менее я продолжаю копаться в сумке.

В сумке я обнаруживаю связку багажных бирок разных авиакомпаний, а также сложенные пакеты, точно такие же, как и тот, в котором Карл принес мне туалетную воду, а Мерфи – гель для душа. Кроме этого, там оказался лишь маленький магнитофон, который я помню еще по гостинице «Арлингтон», и небольшой набор пленок с этикетками, на которых мелкими буквами написано: «Приемное отделение больницы», «Бар» и еще «Туман. горн».

«Туман. горн». Что бы это могло значить? Мне ничего не приходит в голову, пока я задумчиво держу кассету в руке. Но ощущение мне болезненно знакомо. Так я чувствовала себя много лет назад, когда хотела, но боялась узнать правду о своем браке. И тогда, и сейчас меня охватывает неловкость, будто кто-то наблюдает, как я колеблюсь между преступлением и трусостью.

Слава богу, что, по крайней мере, нет Мерфи и он не смотрит на меня с презрительным осуждением. Или, скорее, он бы поощрительно пыхтел, как бы говоря: «Ну? Чего ты ждешь? Давай, сделай это».

– Одну минуту, – обещаю я вслух. Как будто он рядом и может меня слышать.

Одну минуту? Если бы Мерфи и в самом деле был рядом, он бы не купился на этот древний трюк. Вместо этого он бы сидел и с безмолвным красноречием интересовался, что именно я пытаюсь выяснить по поводу кассеты, просто держа ее в руке? Разве что определить ее вес?

Ладно, Мерфи, ты победил. Давай сделаем это! Я вставляю кассету с надписью «Туман. горн» и нажимаю кнопку «Пуск». Через несколько секунд раздается звук, который я немедленно узнаю. Долгий, прерывистый стон туманного горна. Та же самая печальная какофония, на фоне которой проходил наш разговор с Карлом, когда он звонил из укутанного туманом Галифакса. А слышно было его так, будто он звонил из соседнего дома.

Я мгновенно прихожу к очевидному выводу, но тут же шарахаюсь от него, подобно лошади, отказывающейся взять барьер. Как же это возможно – любить Карла так, как люблю его я, и не знать о нем абсолютно ничего? Или не хотеть знать. В панике я начинаю собирать все улики, вытаскиваю кассету из магнитофона, засовываю магнитофон и кассеты в сумку и снова ставлю ее в угол.

– Это все ты виноват, – возмущенно и без всяких оснований обращаюсь я к невидимому Мерфи. – Теперь смотри, что ты заставил меня сделать!

Но Мерфи, от которого осталось только воспоминание о его все понимающих глазах, продолжает молча смотреть на меня. С типичным для него выражением, говорящим, что в последние несколько минут он не видел ничего такого, чего бы он не видел десятки раз раньше.

* * *

Я не сразу соображаю, что слышу шаги на крыльце и затем звон ключей. Я понятия не имею, сколько времени я просидела на краю так и не застеленной постели, по-дурацки сложив руки на коленях.

– Привет! – Карл врывается в комнату, слегка запыхавшись. – Я уже почти до центра доехал, представь себе, как вспомнил, что кое-что забыл.

– Да, верно. – Мне остается только удивляться, насколько спокойно звучит мой голос. Я беру сумку и протягиваю ее ему. Хотя, наверное, что-то в моем поведении есть странное, потому что Карл не торопится брать ее. Как будто он вдруг заподозрил, что там – бомба.

– Что-нибудь не так? – спрашивает он.

– Я… Карл, я заглянула в твою сумку.

– Да? – Он улыбается, слегка удивленно, но без малейшей тревоги. – Зачем?

– Я сама удивляюсь. Зачем?

– Ну, я всегда говорил, что в каждом из нас живет детектив. – Он подходит ко мне, намереваясь поцеловать в знак прощения за любопытство.

– Карл… – Я уворачиваюсь от него. – Я прослушала одну пленку. «Туманные горны».

Если это подразумевалось как обвинение, Карл, безусловно, мои слова так не воспринимает. Я слишком поздно соображаю, что делаю все неправильно, точно так же, как я всегда вела себя с Марком, сумбурно высказывая все свои подозрения и одновременно глазами умоляя объяснить все так, чтобы снять нас обоих с крючка.

– А, верно, туманные горны. Я записал их в Галифаксе, в гавани. Разве я тебе не говорил, что иногда так делаю? Это все равно что сделать снимок или купить сувенирную открытку. – И Карл закрывает вопрос, задергивая молнию на сумке и набрасывая ремень на плечо.

– А эти багажные бирки и пластиковые пакеты из магазинов в аэропортах? Тоже сувениры от поездки?

Карл продолжает легкомысленно относиться к этой мини-инквизиции.

– Да, именно так, если хочешь. Прихватываю все, что плохо лежит… Еще один мой недостаток. Остался, видимо, после службы в полиции. Ну, знаешь, эта привычка копов прихватить яблоко с тележки уличного торговца. – Внезапно он осознает, что говорит слишком много, и все не по существу.

– Но ты вернулся в такую даль, только чтобы забрать сумку. Почему?

– Дана… – Карл ставит сумку на кровать. Он уже не улыбается. – О чем речь, черт побери?

– Я… не знаю. – Мой голос дрожит, как у ребенка. – Только я думаю, Карл… что ты обманываешь меня со своей женой. – И я, как бы желая защититься от абсурдности собственного обвинения, закрываю лицо руками и принимаюсь рыдать.

– Бог ты мой! – Карл садится рядом со мной на кровать и обнимает меня. На мгновение я позволяю ему эту вольность. На мгновение я разрешаю себе почувствовать щекой знакомую грубоватую ласку лацкана его кожаного пиджака, вдохнуть знакомый запах и найти знакомое убежище в его объятиях. Как будто хочу покрепче и навсегда запомнить, каково это – быть любимой Карлом Хартом.

– Знаешь, солнышко, в чем только меня в жизни не обвиняли! Но только не в том, что я слишком примерный муж.

– И все же… это же совсем нетрудно? Убедить меня, или, скажем, свою жену, что тебя нет в городе. Как только тебе понадобится, чтобы тебя не нашли.

– Да, полагаю, что нетрудно. Но меня действительно не было в городе. Смотри сюда. – Карл уже, похоже, справился с первоначальным изумлением и теперь просек, что от него требуется. Он продолжает сидеть на моей кровати, обнимать меня и говорить со мной нежным голосом, не поверить которому ну просто невозможно. – Ты не должна так думать. Я застрял в этом клятом Галифаксе на несколько дней дольше, чем рассчитывал, и все время ужасно по тебе скучал. Ты не должна ничего придумывать.

Я только теперь начинаю понимать, что полезла в сумку, надеясь найти там какое-нибудь спрятанное оружие. Какое-то противоядие против паники, охватившей меня от сознания, что я строю свою любовь на зыбучем песке в такой переменчивой среде, где Карл может быть с кем угодно и сам может быть кем угодно, несмотря на его уверения в обратном.

Увы, вместе с паникой приходит тоска по нему, вызванная – наверняка – его неуловимостью. Есть что-то возбуждающее в этом нырянии на большую глубину и в неумении достичь дна. Сегодня же становится ясно, насколько сильно мне требуется неопределенность в этих отношениях, которая, в свою очередь, придает мне своеобразную уверенность. Что у меня есть с Карлом – все, что у меня есть с Карлом – это знание того, что я могу любить его, сколько мне заблагорассудится. И знать, что, каким бы сильным ни было мое чувство, этого всегда будет недостаточно.

Имея дело с Женатиками, я давно завела такую привычку – знать, что я могу себе позволить. Даже с Марком, как я сейчас понимаю, я очень рассчитывала на неуловимость, как на часть его привлекательности. Но Карл? Я не хотела, чтобы он был таким. Или не хотела верить в это сама. Но вся истина в том, что как Мерфи, который вроде бы здесь, хотя на самом деле его нет, так и Карла здесь нет – даже когда он сидит на моей кровати.

– Карл, мне бы очень хотелось тебе верить, но твои истории постоянно меняются. Теперь выясняется, что ты служил в полиции. Ты никогда мне об этом не рассказывал.

– Наверняка рассказывал. Я служил в полиции в Шотландии. Разве ты забыла?

– Нет, не забыла. Когда это было, до того, как ты упал с танка и тебя выгнали из училища, или после?

– Нет, ты все перепутала, меня выгнали из полиции. Это было в Лейте. Ты вспомни, я тебе говорил.

Когда меня охватывает паника, даже тогда я понимаю, что это происходит из-за того, что мое рефлекторное желание узнать его полностью, владеть им целиком наталкивается на осознание, от которого темнеет в глазах: чем больше оговорок с его стороны, тем меньше я о нем узнаю. Да и надо ли мне это вообще? Что бы Карл ни хотел мне дать, он не может подарить мне себя. Он не может сложить правду в пакет из бутика и торжественно вручить его мне.

– Нет, – говорю я ему. – Я такого не помню.

– Дана, ради бога, я никак не могу понять, чего ты хочешь?

Зачем он все время это повторяет, хотя прекрасно знает, так же как и я, чего я хочу.

– Я больше не хочу, чтобы ты мне врал, Карл. По крайней мере, я уже подошла к такой стадии, когда я думаю, что я этого не хочу. Но ты лучше уйди поскорее, прежде чем я передумаю и решу, что я все же предпочитаю, чтобы мне врали.

Теперь на его лице выражение полного изумления и обиды.

– Ты хочешь, чтобы я ушел? Навсегда?

– Да.

– Послушай, я вижу, что, похоже, расстроил тебя, и я хотел бы загладить свою вину, в чем бы ты ее ни видела. Потому что меньше всего на свете я хочу сделать тебе больно.

Я печально киваю.

– Я и сама не в восторге от этой мысли. – Сегодня впервые Карл выглядит на свой возраст. В темных волосах – проблески седины, которую я раньше не замечала, морщинки вокруг глаз. Скорее всего, они всегда там были.

– Я не лгал тебе и сейчас не лгу. Но, возможно, тебе просто понадобилось немного больше… пространства. Несколько дней без меня. Видит бог, я могу провести несколько дней дома, с детьми.

Он всегда называл это место «домом»? Или сегодня я наконец замечаю, что он нигде больше и не живет? Что вполне могло меня устраивать, как его готовую на все сообщницу. Не спрашивай, не говори, не вдумывайся… и все такое прочее.

– У меня есть идея получше. Почему бы тебе попросту не вернуться домой раз и навсегда? Вместо того чтобы бегать кругами и прикрываться. – Но что бы я ни говорила, я продолжаю плакать, тихо, без показухи, как прохудившаяся труба.

– Не плачь, солнышко. Христа ради, не плачь! Я не стою всего этого Sturm und Grang[4]4
  «Буря и натиск» – литературное движение в Германии в 1770-х годах. Характеризуется изображением ярких, сильных страстей и персонажей.


[Закрыть]. И вовсе я не такой хитроумный преступник, каким тебе кажусь. Если честно, я совсем… обыкновенный.

Да, мне очень хочется в это верить. По большей части, самый обыкновенный человек, чьи порывы к свободе строго ограничены и проявляются в мелких кражах, в скромном приукрашивании фактов и во вранье без серьезных последствий. Мне также очень хочется думать, что он просто невысокий, темноволосый, сексуальный парень с хрипловатым голосом, в которого я влюбилась за неимением лучшего. И это тоже может быть правдой. Но что это меняет?

– Чувства, которые я к тебе испытываю, нельзя назвать обыкновенными.

– Конечно. – Карл смотрит из окна моей спальни, откуда не на что смотреть, кроме двора с мусорными баками, сараем и обгрызенными Мерфи деревьями. – Я с этим согласен. И я не хочу тебя терять. Если только тебе без меня будет лучше.

– Нет! – отвечаю я. – Я много от тебя терпела, но всему есть предел. Ты не уйдешь отсюда, утверждая, что делаешь это для моей же пользы.

– Ладно. – Он уже явно устал, готов на любой договор, и его рука уже не лежит на моем плече. – Но я уйду, если ты этого хочешь.

– Это не то, что я хочу. Просто так вышло.

Карл выдерживает паузу, прежде чем подняться.

– Но это не конец. Увидишь.

Если я не смирюсь с тем, что происходит, думаю я, пока Карл выходит из спальни и идет по коридору к входной двери, этого и не произойдет. Даже сейчас я еще могу позвать его, и он вернется с каким-нибудь вполне логичным объяснением.

Тем временем я прислушиваюсь к эху его шагов по деревянному полу. Точные, четкие, вымеренные, совсем не похожие на веселые шаги с прискоком, которые всегда возвещали его приход в мою жизнь и уход из нее.

Через несколько секунд я слышу металлический звук, напоминающий звук монеты, падающей на тарелку для подаяний, который меня на мгновение озадачивает. Но ненадолго. Это мой запасной ключ, упавший в керамическую посудину, что стоит на столике в холле. Подношение Карла богам. Надежда, что красивый уход повысит его шансы на веселое возвращение завтра. Или, несмотря на собственные возражения, он знает, что это конец.

Затем я уже еле слышу его шаги по крыльцу. На этот раз он через ступеньки не прыгает. И после этого – ничего.

Получается, что я освободила себя от необходимости смотреть, как он уходит. Это означает, что моя связь с Карлом все же немного пошла мне на пользу. По крайней мере, теперь я знаю, что лучше не смотреть в окно.

Глава шестая

Я никогда не считала технологию своим близким другом. Я сделала одну единственную уступку Электронному веку – купила автоответчик. Только он, с моей точки зрения, представляет действительный прогресс в области улучшения человеческой жизни. Ведь почему бы даже такому «чайнику», как я, не воспользоваться бесчувственной машиной, чтобы избавиться от телефонных звонков, на которые у меня нет сил отвечать? Особенно теперь, когда не существует абсолютно никого, чей голос я бы хотела услышать.

Дзинь!

– Привет. Вы дозвонились до «Дома посланий» Даны. Пожалуйста, оставьте ваше послание после сигнала. – Биип.

– Солнышко, послушай, это снова я. Ты точно знаешь, что тебя нет дома? Я тут подумал, не заехать ли, но… раз уж ты не отвечаешь на мои послания, не думаю, что ты придешь в восторг при моем появлении. Слушай, сними трубку… один раз, а? Или перезвони. Просто, чтобы не терять связи, вроде того. Ведь мы вовсе…