Текст книги "Любовь на коротком поводке"

Автор книги: Эрика Риттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Я не могла не думать, какое невыгодное сравнение с этим представляла моя беспорядочная жизнь. Поинсеттия, оставшаяся еще с Рождества, стала длинной, ногастой и желтой под слоем паутины. Холодильник, где не было ничего, кроме лампочки и полупустой банки йогурта. Мой бедный велосипед, стоявший на улице в любую погоду у крыльца, заржавел, а смеситель с пятью скоростями, подаренный мне родителями на день рождения четыре года назад, все еще стоял нераспакованным в коробке.

Не то чтобы я беспокоилась, что Джерри перейдет северную границу и обнаружит, что связался со свиньей. На самом деле меня не слишком волновало, что он подумает о полузасохших многолетних растениях на моем подоконнике, которые я, по небрежности, очень быстро превращаю в однолетние. Не то чтобы мне не хотелось продемонстрировать ему, что я женщина, вся аудиосистема которой состоит из восьми допотопных усилителей, прислоненных к динамикам и покореженным от времени, которые я купила в разорившемся магазине электронных товаров в начале восьмидесятых, где мне пообещали показать, как эти чертовы штуки подвешивать.

Нет, что больше всего меня беспокоило с самого начала в наших с Джерри различиях, так это глубокая пропасть, которую они символизировали. Я была уверена, что мы движемся по дороге жизни на двух совершенно разных передачах. Джерри двигался медленно, но уверено, с пылесосом наготове и с органайзером на сиденье рядом. Я же постоянно меняла скорости, все время ошибалась, с трудом пытаясь разглядеть верную дорогу сквозь потеки на лобовом стекле.

Как именно мы с Джерри разбежались, я точно сказать не могу. Казалось, что наши только еще расцветающие отношения умерли от какого-то странного синдрома, вроде внезапной смерти младенцев. Просто удивительно! Но теперь, оглядываясь назад, наверное, еще более удивительным кажется то, как вообще мы себя вели, пока не разбежались. Клянусь, что в те выходные мы были готовы жениться или предпринять любые другие экстремальные меры, чтобы упросить наш до смешного невероятный союз. Трудно сейчас представить, но тогда так и было: я уже собралась разогнать всех своих Женатиков ради того, чтобы стать «Женатиком» самой. Джерри же, любвеобильный холостяк, готов был, по меньшей мере, задуматься о перспективе отказаться от бесконечной череды своих девиц с кроткими глазами, чьи глянцевые фотографии сыпались из всех возможных ящиков или бесстыже взирали на меня со всех книжных полок.

Но тут… мы оба пришли в себя. Или, если точнее, я пришла в себя, а Джерри сделал вид, что тоже одумался. Не хочу зря себе льстить, но, по-моему, именно так все и было. Именно потому я каждый раз испытываю смешанное чувство симпатии и вины, когда…

Бог ты мой, почему я все еще говорю об этом, будто это имеет значение? Потому что – да, имеет. Как будто мы с Джерри тайком придерживаем друг друга в резерве. Будто каждый из нас может в любой момент залатать тот первый, беспечный разрыв и призвать партнера на романтическую вахту.

Сомневаюсь, что в этом есть резон. В смысле, мы с Джерри редко видимся, разве что раз в год, и от силы пару раз в месяц говорим по телефону. Я знаю, что он продолжает встречаться с девушками, придерживаясь своего привычного принципа ротации. (Ведь этот ужасный пес, этот Мерфи, наверняка четвероногий плод любви очередного неудачного союза.) Что касается Джерри, то его подозрения относительно моей достойной осуждения любовной жизни, скорее всего, близки к истине.

Но даже в этом случае наше абсурдное родство не умирает. Дело даже дошло до того, что его друг Мел считает само собой разумеющимся, что он внезапно может позвонить мне и уговаривать сделать Джерри одолжение.

Конечно, я еще не согласилась взять Мерфи. Дело все в том, что если я соглашусь… то пса, скорее всего, привезет Джерри. И почему-то идея увидеть Джерри здесь, на моей замусоренной территории, внезапно кажется мне привлекательной. Особенно когда я представлю себе, что я вот так склоню голову, прищурюсь, посмотрю на него сквозь ресницы особым образом, и псу в этой картинке уже не будет места.

Глава двенадцатая

По всей видимости, есть существенная разница между откровенной ложью и искусно вывернутой правдой. По крайней мере, именно так это объяснял Джерри Мел во время наших привычных прогулок по парку. С заднего сидения мне затруднительно было оценить достоинство изощренных аргументов Мела – мешал шум движения и все эти отвлекающие запахи из моего окна. Но я все же попытаюсь изложить то, что мне удалось понять.

– Кроме того, – с большой убедительностью говорил Мел, – ведь ты же, по сути, не отправляешься в путешествие. Так что чисто с внешней точки зрения правда не нарушена, если можно так выразиться.

– Если можно так выразиться? Господи, Арлен! – Это говорит, разумеется, Джерри, качая головой, скорее всего, с отвращением, хотя, поскольку лица его я не вижу, мне трудно сказать точно. – С внешней точки зрения, с внутренней точки зрения… целая куча дерьма! А правда в том, что ты соврал Дане в телефонном разговоре. Нет в Барселоне никакой конференции радиопродюсеров. А есть на самом деле шайка близких родственников Марты, которые ждут на окраине Осло возможности оценить меня по достоинству.

Мел фыркает.

– И я должен был это сказать твоей дражайшей подруге Дане? Здорово придумал, Гласс! Поневоле начнешь удивляться, почему ты не позвонил ей сам и открытым текстом не попросил ее помочь разобраться в твоих амурных делах, нанявшись к тебе в собачьи няньки.

– Слушай, не передергивай, – внезапно сдает назад Джерри. – Я не хочу сказать, что не ценю твои усилия. Лично я даже не представляю, как бы я об этом заговорил.

– Точно. – Даже соглашаясь, Мел все еще умудряется выглядеть обиженным. – Разумеется, ты не имеешь ни малейшего представления. Полагаю, по-твоему, старушка Дана придет в восторг от известия, что ты нашел счастье в объятиях новой женщины? Ну, скорее в тисках… и счастлив так, как может быть счастлив кролик в животе удава. Что же касается твоей… новой, то Марту весьма затруднительно принять за последнюю модель, сошедшую с подиума…

– Ладно, остынь немного. Разумеется, Дана не придет в восторг от новостей о Марте… Что же касается меня и Даны… Верно, какой-то статус все же наличествует. Чтоб меня украли, не могу сказать, что именно, но что-то есть.

– Да, конечно. Ты все еще к ней неровно дышишь. Не так уж трудно догадаться: девушка, которая сама тебя бросила, и все такое.

Джерри неловко ерзает в кресле водителя.

– Арлен, ну пожалуйста! Удивительно, как ты умеешь все опошлить. Дана не просто «девушка», и она меня не бросала.

– Ладно, согласен. Но не станешь же ты возражать, что Дана к тебе неровно дышит?

– Я знаю, что это так, – печально признает Джерри. – Вот почему мне так не нравится, что ты ей врешь. Хотя в таком случае сказать правду – еще хуже.

– Вот именно, – подтверждает Мел. – Поэтому я и есть тот поц, который взял на себя этот разговор. И между делом, по своей собственной инициативе исключил любые сноски на Исландский Айсберг, который вдохновил тебя на это внезапное путешествие за границу. Однако если уж тебя так замучила совесть, то ты всегда можешь позвонить мисс Канаде и все прояснить, рискуя шансом получить согласие на очень большое одолжение.

– Еще то одолжение. – С каждой минутой Джерри становился все печальнее. – Осень в Осло, какой-нибудь замерзший фиорд, окруженный толпой норвежцев, помешанных на браке.

– Прости, приятель. Эту могилу ты вырыл себе сам. Я сделал все возможное, чтобы спрятать под замок лопаты. Кроме того, никогда не поздно дать задний ход.

– Это если деньги за билеты вернут. Но, так или иначе, я еду. В противном случае Марта меня убьет.

– Я бы тебя сам убил, – ворчит Мел, – после всех тех усилий уговорить няньку.

Джерри молчит и сосредотачивается на машине, которую ведет в плотном потоке машин, постоянно меняя рядность.

Что такое происходит? Что было решено и какое значение это решение будет иметь для меня? Жаль, что я не знаю. А Джерри и Мел, каждый молча уставившись в свое окно, не проявляют не малейшей склонности продолжить разговор.

В результате, когда мы возвращаемся домой, я знаю меньше, чем знал, когда наша троица собиралась на прогулку. Такое нередко случается во время наших регулярных поездок отсюда туда и обратно.

Глава тринадцатая

Иногда меня приглашают на ужин к Марку и Теду, и сегодня как раз такой случай. Это объясняет, почему я оказываюсь сидящей на вместительной цветастой софе в углу гостиной в их пентхаузе, который меблирован с роскошью, достойной пары испанских грандов.

На полах – дорогие персидские ковры с хитроумным орнаментом, на огромных зеркальных окнах – тяжелые портьеры. Вдоль одной стены гостиной протянулся аквариум, в котором, как мне кажется, плавают и ныряют на несколько тысяч долларов блестящие рыбки, раскрашенные во все цвета радуги. В кованой железной клетке восседает орущее и верещащее семейство столь же ярких птиц, которые хватают куски папайи своими когтистыми лапами и сплевывают гранатовые косточки вниз, на подставку для газет, с небрежной грацией вдовствующих герцогинь.

Стены гостиной увешаны дорогими предметами искусства, некоторые из них взяты в аренду в местной галерее, тогда как другие приобретены Марком и Тедом на суммы, которые мне кажутся невероятными. Если честно, я понятия не имею, как эта парочка умудряется жить так шикарно. Марк вырос в обеспеченной семье, но после смерти родителей его доля в наследстве испарилась в мерзких семейных дрязгах прямиком из «Лисичек». А Тед, поздно поступивший в медицинскую школу, все еще работает интерном в больнице. Ну да, конечно, когда-нибудь он будет купаться в деньгах, но пока не ясно, как им это удается. Особенно сейчас, когда Марк работает не полный рабочий день.

Когда я впервые с ним познакомилась, Марк чувствовал себя вполне комфортно среди наклеенных на стены плакатов, кусков уродливого ковра, приобретенного за гроши у «Салли Энн», и странной шатающейся мебели, которая все еще украшает мою квартиру, хотя сам он переселился в более комфортабельные условия. Но такой уж он, Марк. Всегда умеет свернуться уютным калачиком, как кот, на любых коленях, которые подвернутся ему по жизни. Он вроде бы никогда не жалеет об оставленном позади. Хотя, разумеется, он все еще, по своим собственным резонам, продолжает приглашать меня раз в пару месяцев на один из ужинов, которые мастерски готовит Тед. И я – по своим собственным резонам – продолжаю принимать эти приглашения. Вот так и вышло, что я снова оказалась здесь.

Напротив меня на агрессивно цветастом диване сидит Герти, мать Теда, которую на старости лет поразила болезнь, заставляющая ее голову постоянно трястись. Мне Герти нравится. Все еще просматриваются контуры румяной английской розы, которая приехала в эту страну невестой солдата более чем полвека назад. Возможно, уже тогда она отдавала себе отчет, что вся ее квота положительной кармы пойдет на потрясающее везение: она встретила отца Тома, солдата, возвращающегося в Новый Свет после перемирия, и затем, после нескольких выкидышей, родила здорового и веселого сына.

Когда умер отец Теда, Герти могло прийти в голову, что ее запас удачи вот-вот будет исчерпан. Хотя, возможно, и нет. Я сильно сомневаюсь в способности Герти осознать гомосексуальность ее единственного ребенка. Думаю, что она искренне верит, что Марк – просто старый друг Теда, который живет с ним вместе, а я – столь же давняя подруга Марка, терпеливо ожидающая за кулисами, подобно мисс Брукс, которая задерживалась после уроков, надеясь, что мистер Бойнтон наконец уступит ее чарам.

Иначе как объяснить спокойствие, с которым Герти восседала, как императрица, за обеденным столом, слушая, как ее сын и Марк мирно спорили, куда им ехать следующим летом – в Ки-Уэст или на Файер Айленд и кто забыл или не забыл сегодня налить в графин вина? Я не знала, замечает она или нет, каким болезненным выглядит Марк, особенно сегодня. Его итальянский цвет лица с постоянным загаром уступил место восковой желтизне, его волосы, которые он все еще стрижет по моде Берген-Белзена, что до сих в фаворе у многих геев, значительно поседели с того дня, когда я в последний раз его видела, его короткая бородка, теперь тоже почти седая, делала его похожим на героев Эль Греко – честолюбивого святого, который ненадолго задержался в этим мире.

* * *

– Герти знает? – спрашиваю я Марка.

Ужин закончен. Том и его мать настояли на том, что сами уберут со стола. Марк, который практически ничего не ел, ведет меня на один из четырех потрясающих балконов пентхауза. Для этого времени года стоит теплый вечер, такой невероятно теплый, что огоньки города, рассыпавшиеся под нами, кажется, не столько мигают, сколько пульсируют сквозь легкий туман.

– Знает что? – Марк потягивает коньяк и делает вид, что не понимает.

– Так… все. Начнем с сегодняшнего вечера. Мы вчетвером собираемся на наш ритуальный воскресный ужин, представляя собой по составу самую невероятную семью во все времена. Неужели она никогда всерьез об этом не задумывалась?

Марк пожимает плечами.

– Если и задумывается, то держит это при себе. И вообще, Уиппет, на этой стадии – кому какая разница? – Марк стал называть меня Уиппет с начала нашего знакомства, а тогда я была куда быстрее и откормленней, чем сейчас.

– Мне. Особенно сейчас в связи с том, что… Как ты в последнее время себя чувствуешь?

– А, так для этого ты с невинными глазами уговорила меня привести тебя сюда? Спросить, как я держусь?

– Ты предпочел бы, чтобы я это сделала в присутствии Герти?

– Нет. – Он отводит от меня глаза и смотрит вниз на призрачные улицы. – Раз уж ты спросила, то я понятия не имею, как у меня дела. Я могу так тянуть годами, а могу умереть через несколько месяцев. Вот как обстоят дела. Тед объяснил мне все очень доходчиво.

Так обстоят дела. В полумраке балкона, где спрятанное в тени лицо Марка кажется лицом незнакомца, я только усилием воли могу увидеть в нем того здорового парня, которого когда-то знала. Не вина Теда в том, что Марк подхватил СПИД. Это произошло в один из его глупых загулов. Тед уехал из города на какое-то медицинское мероприятие, насколько я знаю, посвященное защите от СПИДа. Назло ему Марк переспал с каким-то незнакомцем, которого звали Майлз. Марк рассказал мне об этом позже и добавил:

– А теперь Майлз спит вечным сном, а мой анализ восемь месяцев тому назад оказался положительным.

Через короткое время после этого разговора вирус проявил себя в полную силу и возвестил прибытие Марка в прекрасную страну настоящего СПИДа. И теперь на своем балконе передо мной сидит истощенный аскет, глядя в пустоту, ни на что конкретно, и я не могу разобрать выражения на его когда-то красивом лице.

– И как вы с Тедом объясняете это матери… как постоянную простуду?

– Уиппет, я же уже сказал, Герти знает то, что хочет знать, да и вообще, какая разница?

Наверное, никакой, разве что для меня. Ведь отношения между Тедом и Марком – их личное дело. Они сами решают, скрывать это от матери или нет. Что я хочу услышать, так это – кто я Марку, вернее, кем была, особенно сейчас, когда его жизнь заметно близится к концу.

Я бы хотела сказать об этом вслух, но не могу. Возможно, частично то, что нас объединяло, несмотря ни на что, и было наше нежелание играть совместно какую-то другую роль, кроме роли влюбленных студентов. Испытывающих вежливую ностальгию по прошедшим временам, не запятнанным ни чумой 20-го века, ни какими-то воспоминаниями, кроме приятных.

Хотя далеко не все те времена были такими уж приятными. Например, на первом курсе я жила вместе с другими девушками не в общежитии, а в одной из длинных, как трамвай, квартирах, каких было немало в гетто «Макджилла». Мне нравились мои соседки, мне даже нравилась квартира. Проблема заключалась в том, что я была влюблена – по уши – в широкоплечего парня по имени Марк Бэннерман, который, по слухам, был помолвлен с прекрасной второкурсницей, живущей где-то у горы Холиок. И одновременно открыто флиртовал в колледже «Макджилл» с другой девушкой – Глорией Геллер.

То, что Марк был более чем занят, ничуть не остудило мой энтузиазм прибрать его к рукам. Однажды, в приступе девичьего мазохизма, я пригласила его и Глорию в нашу квартиру на ужин. Я хотела, чтобы мои сожительницы поближе познакомились с таким чудом, как Марк Бэннерман, и по достоинству его оценили. Я хотела, чтобы они уверили меня, пусть неискренне, что у меня есть шансы. Наверное, я хотела возвести своего рода публичный алтарь, на котором намеревалась принести в жертву свою вечную, неразделенную любовь. И для достижения этой печальной и безнадежной цели я провела полдня в кухне, готовя такое великолепное чили, какое Марк и Глория никогда не пробовали.

Выдался один из таких вечеров в гетто, какой я помню как абсолютно мечтательно-грустный. На деревья уже опускались густые сумерки, и из открытого окна еще одной страдающей души доносились кастрированные завывания Донована. За рынком студенческого городка слышался колокольчик велосипеда разносчика, отъезжающего от магазина с корзинкой, наполненной сигаретами, банками с пивом, бутылками со средством против тараканов и другими вещами, столь необходимыми для жителей гетто – пестрого сборища студентов, пенсионеров-англофобов и недавно приехавших иммигрантов из Греции и Азии.

В те дни этот микрорайон казался благословенным. Благопристойная человеческая мозаика, маленькое сказочное царство. Те, кто там жил в заносчивое время после эры «Экспо-67», понимали, насколько им повезло, что они живут в таком районе, в таком городе. Даже если некоторым из нас приходилось иногда выполнять послушание, стоя по полдня в кухне над сковородкой с горячим оливковым маслом и луком и занимаясь приготовлением ужина.

Именно в этот момент, когда я слушала Донована, колокольчик разносчика и шипение жарящегося лука, в кухню тихо вошел Марк и остановился за моей спиной. Я еще не заметила его появления, как вдруг он схватил меня за плечи и повернул к себе лицом. Я от испуга прижала ладони ко рту и ощутила запах сырого лука. До сих пор запах сырого лука заставляет меня вспоминать тот день. За окном, у края облака, ярко горела звезда, напоминая брошь, приколотую к шали. Снова раздался стон Донована, его одинокая жалоба, которая донеслась до нас через аллею подобно страдающему воплю одинокого кота. И тут же стоял Марк Бэннерман, сероглазое воплощение студенческой романтики, смотрел на меня и улыбался с таким видом, как будто ему я была небезразлична.

– Глория не придет ужинать, – сообщил он. – Полагаю, ты не станешь возражать, если я буду один, без дамы?

Без дамы? Никаких проблем!

Позднее в этот вечер – значительно позднее – все мои сожительницы с дружками, Марк и я в том числе, расположились на полу в нашей гостиной, отличительной чертой которой была непременная гора пустых бутылок в углу за диваном. Я припоминаю пакет из-под бутербродов, полный грубоватой на вид марихуаны, который пустили по кругу, и атмосферу страстного томления, во всяком случае, в том конце комнаты, где находилась я. Я не смела взглянуть ни на одну из моих товарок, которые все ждали, как я буду себя вести с Марком и когда сделаю первый шаг. Внезапно зазвонил телефон. Мы все подскочили, хотя и несколько замедленно, как обычно бывает с обкуренными людьми. Наконец, одна из девушек медленно протянула руку и взяла трубку.

Потом, избегая встречаться со мной глазами, она протянула трубку Марку и сказала:

– Это Глория.

Марк тоже не взглянул на меня ни разу, пока сердито разговаривал с Глорией.

– В чем дело, Гло? Да, замечательный ужин. Мы все сейчас просто сидим и… Что? Да будет тебе. Конечно. Ты же знаешь.

Ну вот, молча произнесла я про себя, ты его слышала. Он говорит, что любит Глорию, и даже если эти слова не звучат искренне, не стоит забывать о его настоящей подружке где-то в Массачусетсе, на ком он пообещал жениться после окончания колледжа. Итак, если ты влюблена в Марка Бэннермана, тебе придется встать в очередь.

– О господи! – Похоже, телефонный разговор принял плохую окраску. – Послушай, Глория, – бормотал Марк, – не могли бы мы не обсуждать это прямо сейчас, когда… Алло? – Он отодвинул трубку от уха, удивленно взглянул на нее, потом повесил. – Черт возьми, – сказал он, обращаясь к комнате в целом. – Мне кажется, что это дело стоит перекурить. Эй, Уиппет, ты не возражаешь? Мои сигареты в пиджаке в столовой.

Я не сразу сообразила, что он обращается со мной, как с девочкой на побегушках. Не глядя ни на кого из девушек, я встала на ноги и поспешила в столовую, где на спинке стула висел дорогой кожаный пиджак Марка. Рядом с пачкой сигарет я нашла тяжелую серебряную зажигалку с гравировкой: «М.Б. от С.С. с любовью». Я знала, что С.С. – это Салли Стайлз, возлюбленная Марка под горой Холиок. Внезапно меня охватила ярость. Я чувствовала, как горели мои щеки, когда я читала надпись, меня душили эмоции, на которые я не имела никакого права.

Я сунула зажигалку внутрь сигаретной пачки и прошагала по длинному коридору к гостиной, где Марк в ленивой кошачьей позе вытянулся на ковре. Он поднял на меня глаза и улыбнулся ласковой, тоже какой-то кошачьей улыбкой.

– Ты нашла мое курево?

– Да, – ответила я хрипло, – и зажигалку.

– Умница. Бросай сюда, Уиппет.

– Можешь не сомневаться, брошу, – сказала я и с силой швырнула пачку ему в лицо. Я успела на секунду увидеть улыбку ожидания на его лице, прежде чем сигаретная пачка вместе с зажигалкой не просвистела в воздухе и не попала ему прямо в переносицу. В следующее мгновение его лицо залила кровь.

Мои подруги и их дружки тем временем смотрели, вытаращив глаза, сначала на меня, потом на Марка, потом снова на меня. Марк, как в тумане, схватился за лоб рукой, и кровь принялась сочиться сквозь его пальцы.

– Дана! Господи! Что ты наделала?

Я только открывала и закрывала рот, пытаясь что-то произнести, но слоги не складывались, как будто я – иностранка, не умеющая говорить ни на каком знакомом языке. Наконец, я обрела свой язык и сумела выговорить:

– Что такого необыкновенного в этой Глории?

Разумеется, после этих слов комната быстро опустела. Мои товарки и их парни быстро ретировались. Марк же с трудом поднялся на ноги, напомнив мне боксера, сомневающегося, сможет ли он провести следующий раунд.

– Господи, Марк, прости меня… – Я кинулась к нему и приложила свою руку к его лбу. Острый угол сигаретной пачки оставил глубокую ранку, и алые капли крови продолжали капать на пол, напоминая покерные фишки. Он все еще немного покачивался, и я не могла сказать, что поразило его больше – мое нападение или фраза, которую я выкрикнула.

Откуда-то издалека до меня донесся звук открываемой двери. Потом дверь захлопнулась. Это мои подруги с дружками оставили нас одних. Да благословит их Господь, подумала я. Я у них у всех в долгу.

– Простить? – Марк взял меня за запястье и заглянул в глаза, не обращая внимания на кровь, все еще текущую по его лицу. – За что? За то, что ты меня любишь? Ты ведь меня любишь, верно?

– Ох, Марк, твоя бедная голова…

– Тихо. – Он наклонился ко мне и поцеловал. Поцелуй имел легкий привкус крови. – Каждый человек убивает то, что он любит, разве ты не слышала? Мечом, поцелуем или, как вариант некоторых женщин, утяжеленной пачкой сигарет.

Марк на удивление решительно и быстро освободился от всяких обязательств, связывавших его с Глорией Геллер. Салли я так никогда и не видела, а что касается Глории, то… удивительно, но она стала моей хорошей подругой. Более того, когда мы с Марком на следующий год поженились, она прислала нам фондю – одну из семи, полученных нами в подарок на свадьбу. Когда через полгода я узнала, что Глория выходит замуж, я завернула фондю в новую бумагу и отправила ей с запиской: «Желаю вам со Стюартом быть такими же счастливыми в браке, как мы с Марком».

Несмотря на все, что случилось позже, я все еще могу сказать, что мы с ним были счастливы. Просто мы не успели вовремя избавиться от брачных уз, когда перестали быть счастливыми. Но даже сегодня, сидя на балконе квартиры, в которой он живет вместе с Тедом, я ощущаю огромную симпатию к нему и благодарность за тот короткий счастливый период, когда мы были вместе.

В тусклом свете его лицо, несмотря на ввалившиеся щеки, все еще очень красиво. Между его идеально изогнутыми бровями – гладкая кожа, никаких следов острого угла той пачки сигарет с зажигалкой внутри, от которой он не успел увернуться. С другой стороны, Марк из тех, на ком трудно оставить шрам.

– Марк… – Я кладу руку ему на запястье и неожиданно спрашиваю: – У тебя все еще сохранилась та зажигалка? С инициалами Салли? Которую я бросила тебе в лицо?

Он улыбается.

– Господи! Зажигалка! Откуда мне знать, где она? Разумеется, я бросил курить много лет назад, когда Тед объяснил мне, что сигареты могут меня убить. – Он неожиданно перестал улыбаться и уставился на оранжевый светящийся круг уличного фонаря внизу. – Наверное, стоит разыскать эту старую зажигалку и начать курить снова. Если бы сигаретам суждено было прикончить меня, та пачка, которую ты в меня швырнула, должна была с этим справиться.

– Не говори так. Ты еще нас всех переживешь. – Странно, настраивая Марка на более открытый разговор о его болезни, я вдруг обнаруживаю, что перед этой открытостью теряюсь и начинаю говорить банальности.

– Черта с два. – Но он говорит спокойно, как будто согласившись с моим возражением. – Я уже у выхода. Но… можешь мне не поверить, я не так уж от этого страдаю. Я прожил хорошую жизнь. Мне бы только хотелось, Уиппет, увидеть тебя счастливой. Счастье будет тебе к лицу.

Ух! Трудно объяснить, что чувствуешь, когда обнаруживаешь, что твоя пропащая жизнь составляет часть незаконченного дела кого-то другого, кто явно не успокоится в могиле, пока не убедится, что с тобой все в порядке.

– Ты обо мне не беспокойся, Марк. Я вполне счастлива.

– Как бы не так. Ты что, все еще тратишь свое время на женатых мужчин?

– Только на тебя, миленький. – После всех этих лет мы с Марком так и не удосужились развестись.

Марк усмехается и на мгновение напоминает мне молодого Марка.

– Мне повезло. Будь я холост, ты бы на меня и не взглянула.

Мы оба смеемся, но негромко, чтобы не привлечь на балкон Теда и его мать. Мы, не сговариваясь, решили с Марком не злоупотреблять теми привилегиями, которые Тед нам предоставляет. Разумеется, гетеросексуальный партнер никогда бы не позволил мне принимать участие в жизни Марка даже в той небольшой степени, в которой я это делаю.

– Серьезно. – Марк внезапно перестал смеяться. – Я вот думаю, не надо ли нам развестись? Лучше поздно, чем никогда.

– О чем таком ты говоришь, черт побери? – Я чувствую, как жарко становится щекам, будто меня в чем-то обвиняют.

– Ты знаешь, о чем, Уиппет. Тебе надо двигаться вперед.

– Двигаться? – Теперь я злюсь, еле сдерживаюсь, чтобы не повысить голос. – Уж кто мне не мешает, так это ты.

– Надеюсь, что так, – просто сказал он. – Только… Дана, после всех этих лет, когда ты найдешь себе настоящего человека…

Настоящего? Я стараюсь выкинуть из головы внезапно возникший образ того детектива, Карла Харта, растянувшегося в кресле в гостинице «Арлингтон». Глаза закрыты, лицо привлекательное и уязвимое…

– Между прочим, у меня есть на примете один холостой парень.

– Правда? – спросил Марк заинтересовано, даже с надеждой. – И кто это?

– Ну, это мой друг Джерри из Нью-Йорка. Возможно, мы с ним снова затеем роман.

– С чего бы это вдруг?

– Ну… возможно, он приедет сюда ко мне. Со своей… собакой.

– Со своей?..

Ох, да заткнись ты, Дана, думаю я.

– Джерри уезжает по делам, – поясняю я, чувствуя себя все более и более неловко. – Мне кажется, будет занятно присмотреть за собакой, пока он в отъезде.

– Занятно? – Марк был явно рассержен. – Мне, например, кажется, что этот тип тебя просто использует.

Я не сдержалась и огрызнулась:

– Не тебе об этом говорить.

На лице Марка появляется выражение удивления, обиды и недоумения, как будто я снова засадила ему между бровей сигаретной пачкой.

– Ты полагаешь, я просил, чтобы мне сдали именно такие карты?

– Нет, ты не просил. Но и я не просила. И я изо всех сил стараюсь, будь оно все неладно. Джерри может быть как раз тем, кто мне нужен. – Я вовсе не собиралась этого говорить. Я даже думаю, что я так не считаю. Но есть что-то в восковой прозрачности кожи Марка, что внезапно напоминает мне о Дереке Мэттьюзе, который казался серым даже в розовом свете гостиницы. Конечно, Дерек из своего приключения выбрался почти без царапин, даже позвонил мне из больницы, чтобы сообщить об этом. Несмотря на это, мне почему-то кажется, что я цепляюсь за жизнь посреди смерти. Пытаюсь ухватиться за что-то, чтобы удержаться, все равно за что, и тут подворачивается Джерри, который все еще значит для меня больше, чем я готова признать. К тому же это менее опасное направление, чем все остальные.

– Только не говори все это, – просит Марк, – чтобы меня утешить.

– Утешить? – Я ухмыляюсь, стараюсь, чтобы получилось весело. – Черт, я все это говорю, чтобы ты меня приревновал!

– И я ревную. – Марк наклоняется и целует меня в щеку. – Полагаю, ты это знаешь.

В дверях балкона появляется Тед, как раз вовремя, чтобы уловить последнюю фразу. Но если он недоволен, он ничем этого не показывает.

– Ну, с мытьем посуды покончено. Теперь так: мама предлагает поиграть в карты, а еще есть лазерный диск в «Травиатой», можно послушать.

Кашлять в такт с героиней оперы. Очень кстати.

– Я предпочитаю карты. Хочу показать Марку, что все же есть игры, в которых я выигрываю. – И я продолжаю хитро улыбаться Марку, но улыбка, которой он мне отвечает, механическая, абстрактная, как будто он уже забыл, о чем мы толковали. Момент, который мы с ним разделили, остался в прошлом, и это его вполне устраивает. Он может отпустить его, как и все остальное, и не потому, что ему безразлично: просто он движется вперед, уходит…

Глава четырнадцатая

В такие времена, как эти, невольно начинаешь сомневаться в человечестве. Во время прогулок Джерри теперь еще более деловой, чем раньше, и иногда я ловлю на себе такой взгляд, который подсказывает мне, что следует ожидать плохих новостей.

Может статься, что, невзирая на мои самые лучшие намерения, я уже довел его до ручки. В последнее время даже сущие пустяки вызывают у него приступы гнева, как будто он ищет повода рассердиться и даже не пытается посмотреть подальше.

– Ты хочешь, чтобы тебя вырвало? – заорал он на меня недавно, в самом деле заорал, аж до визга, после того как я проглотил какую-то резинку, валявшуюся на асфальте. – Ты хочешь попасть к ветеринару? Этого ты хочешь?