Текст книги "Любовь на коротком поводке"

Автор книги: Эрика Риттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Однако что касается меня… Я снова стою на грани грядущей потери с осторожностью человека, ступающего на хрупкий лед. Еще раз репетирую эксперимент, который я уже много раз продумывала: тщательно оцениваю, как далеко я рискну отойти от берега, пока лед на озере не начнет трещать и ломаться подо мной.

– Ты бы мне позвонил, когда вы приедете, – прошу я Джерри.

А может, он вообще не позвонит мне – никогда, и уж во всяком случае, не в ближайшие дни. Как это не похоже на ту благовоспитанность, с которой мы умудрились проститься перед его отъездом в Европу! На этот раз почти ничего между нами не осталось, кроме собаки. Мерфи, который никогда не был нужен Джерри, но которого он тем не менее назло мне увозит. Того самого Мерфи, который так раздражал меня поначалу и который вот-вот разобьет мое сердце, близоруко глядя на меня через заднее стекло «хонды» Джерри. Джерри садится в машину, пристегивает ремень безопасности и опускает стекло для прощальной речи.

– Давай не будем друг друга ненавидеть, ладно?

– Я тебя не ненавижу, – вполне правдиво отвечаю я. – Я ненавижу то, что между нами произошло.

– Я тоже, но… А, черт! Давай договоримся, что я тебе позвоню, и пока на этом все оставим.

– Хорошо. Пожалуйста, будь осторожен.

– Обязательно, и… Как это глупо ни звучит, спасибо тебе большое за то, что присматривала за Мерфи. Прощай, Дана.

– Не стоит благодарности. Прощай, Джерри.

Хоть я не могу поклясться, но мне кажется, что я вижу слезы за его очками, когда он поднимает стекло, включает мотор и фары и отъезжает от тротуара. Машина удаляется вдоль по улице, и последнее, что я вижу, это нос Мерфи, прижатый к заднему стеклу и напоминающий плоский черный гриб.

Я стою на улице перед моим домом еще долго после того, как хвостовые огни «хонды» скрываются из вида. Затем осторожно и медленно, как будто боясь, что во мне что-то сломалось, я иду к дому, прислушиваясь к своему состоянию.

Пока вроде ничего. Слабый след паники, пережитой мною в парке, когда Мерфи скрылся из вида, но очень слабый. Смешанный с более знакомым и контролируемым ощущением пустоты, которое я обычно испытываю, наблюдая за отъездом очередного Женатика.

В общем, я благодарю Бога за это чувство замороженности. Что может означать одно из двух: либо лед подо мной провалился и я погрузилась в ледяную воду, либо я просто замерзла, стоя в холодную осеннюю ночь в одном тонком свитере и джинсах.

Я взбираюсь по ступенькам крыльца, захожу в дом и начинаю бродить из комнаты в комнату, зажигая везде свет, чтобы доказать себе, что квартира и в самом деле пуста. Когда я вхожу в спальню, то вижу, что огонек на автоответчике все еще дружелюбно подмигивает, как маяк, предлагающий мне впереди тихую гавань.

Но у меня все еще не хватает энтузиазма, чтобы прослушать запись. Даже если это послание от Карла, который жаждет заверить меня в своей страсти. Причем ему блаженно невдомек, что неотразимость его страсти только что заставила меня отказаться от эмоциональной валюты куда большей номинальной стоимости.

Я мрачно тащусь в кухню. Там, при свете лампы дневного света, обнаруживаю миску для воды Мерфи, которую забыла в спешке отъезда. На пластиковом крае остались следы зубов Мерфи. Он брал ее в зубы и нес ко мне, если в ней не оказывалось воды, чтобы я…

Почему-то вид этой обгрызенной миски добил меня. Я рухнула на кухонный пол, схватила миску и крепко прижала ее к груди. Вода полилась через край на мой свитер и джинсы.

Наконец-то я реву. Не от радости, как я плакала, когда Мерфи вернулся ко мне в парке по своей собственной воле. Но от горя, потому что я поняла – слишком поздно – что это будет значить для меня, если он не вернется.

Часть четвертая
Секс, ложь и аудиокассета

Глава первая

– Извини меня, – высказывается Мел, обнаружив, что я вернулся, – поправь меня, если я ошибаюсь, но разве у тебя не было реального шанса избавиться от этого мохнатого урода раз и навсегда?

– Я не хочу об этом говорить, – заявляет Джерри.

– Я что хочу сказать, если Дана действительно хочет оставить его у себя, то, черт возьми, какая разница, что она «параллельно» не хочет тебя? Нет, правда, какое тебе до этого дело? Раз в итоге она остается с собакой, а ты дома, свободный, как ветер?

– Ты что, глухой, Арлен? Я не хочу об этом говорить!

– Разве что тут припутывается своего рода мщение. Например, ты по какой-то идиотской причине думаешь, что наказываешь ее, забрав у нее собаку?

– Ты что, английского языка не понимаешь?! – возмущается Джерри.

– Или… а как насчет вот такой мысли? Пожалуй, она ближе к сути! Тебе был предложен выбор: с одной стороны – полная свобода, с другой – вечное иго. К сожалению, ты оказываешься козлом, который по одному тебе ведомой причине стремится к сделанным на заказ цепям. Учти, и козел делает при этом вид, что упирается. Но все равно протягивает руки, чтобы на него надели наручники. Точно, именно это здесь и происходит! Но все равно, должен сказать, я тебя не понимаю.

– Я и сам себя не понимаю, – признается Джерри, тяжело вздыхая.

Тут уж нас трое. Поскольку я, в основном, вроде бы сделал тот же выбор, что и Джерри, и по тем же одинаково таинственным мотивам. Ведь мог же я там, в парке, выбирать: убежать куда глаза глядят или вернуться по команде. И что я выбрал? Вы ведь помните, я уверен, и я тоже помню.

Чего я не понимаю – особенно сейчас – так это почему я выбрал такой путь. Почему я предпочел вести себя, как хорошая собака, хотя от этого мне никакой пользы? Я снова у Джерри, став печальнее, но явно не мудрее. На том же коврике, на той же веревке, которую за другой конец держит мрачный Джерри. А что касается Даны… где же она, когда мне так нужно, чтобы она меня позвала?

– Хотя… – Даже когда мы с Джерри уже идем за Мелом на парковочную стоянку, где стоит его машина, Мел продолжает придумывать теории для объяснения непонятного поведения Джерри. – Мне даже думается, в конечном итоге это и может быть теми неуловимыми «зрелыми» взаимоотношениями, которых ты якобы жаждешь. Нет, ты подумай, Гласс! Ты и Мерфи! Почему бы и нет? Если верить дневным передачам, случаются и более странные вещи. Давай прикинем – какие у тебя заботы с собакой: постоянные перебранки, никаких выходных, никакой надежды на то, что тебя отпустят под залог, никакого обязательного секса – во всяком случае, будем на это надеяться. Бог мой, да это же в точности – брак. Во всяком случае, не хуже. Разумеется, когда вы с собакой решите узаконить свои отношения, у вас возникнут сложности с поисками человека, кто бы согласился провести церемонию. Хотя я слышал, что кое-кто из унитариев вполне гибок.

– Это, – заявляет Джерри, закрывая дверцу за Мелом, – самая глупейшая вещь, какую я когда-либо слышал. Даже от тебя.

– Что вовсе не означает, – говорит Мел, устраиваясь за рулем поудобнее, – что это обязательно неправда. – С этими словами и прощальным жестом в сторону Джерри и меня он выезжает со стоянки.

– Самая глупейшая, – повторяет Джерри сам себе. Затем смотрит на часы, что он делает всегда, когда ведет меня на короткую прогулку по травяной полянке, расположенной напротив его квартиры.

– Ладно, Мерфи, у тебя одиннадцать минут до начала игры, а я поставил двадцать баксов на «Патриотов». Так что чем скорее ты примешься за дело, тем лучше.

* * *

Действительно, почему бы мне не заняться делом? Порыться у нее в голове, когда мы оба крепко спим, В моих снах я всегда ищу вход. Обнюхиваю пороги всех закрытых дверей и случайно обнаруживаю, что одна дверь не закрыта и может привести меня туда, где Дана от меня спряталась. И спросить ее взглядом: почему, почему, почему?

Пока мне не везло, я не мог ее найти. И во сне и наяву она постоянно спешит немного впереди меня. И не оставляет мне свой запах, чтобы я мог идти за ней, никакого аромата вины, чтобы можно было предположить, что она понимает, что наделала.

«Ко мне!» – приказала она. Что же, я послушался. И теперь, хотя она больше не зовет меня, мне трудно расстаться с этой привычкой.

Глава вторая

Как правило, я ненавижу семейные рестораны ровно настолько же, насколько О’Райан их обожает. Там всегда стоит жирный запах гамбургеров и жареных куриных крылышек, а детеныш, который сидит в соседней кабинке, обязательно будет ритмично стучать ногой в стенку в течение всего обеда.

Но сегодня все другое лучше, чем моя квартира. Столь заметное отсутствие Мерфи наверняка вызовет массу вопросов у О’Райана. Вопросов, которые я в данный момент не желаю слышать. Возможно, потому, что ответы мне самой не понравятся.

– Надо же, – говорит О’Райан, заталкивая огромные кольца лука в свою булку с гамбургером. – А ведь сперва у нас все было на мази.

Он говорит о Карен, разумеется. Он меня об этом уже предупредил. Одно можно сказать про О’Райана – он обычно заранее возвещает о «повестке дня» и затем свято придерживается ее. Еще можно сказать о нем следующее: ничто, включая любовную катастрофу, не способно отрицательно подействовать на его аппетит.

– Ну, я же тебя пыталась предупредить насчет Карен. Просто она не такая, как другие люди.

– Тут уж точно не станешь спорить. Я ведь о чем толкую, Дана, каким бы диким тебе это ни показалось: мне стало мерещиться, что чем я к ней лучше, тем она ко мне хуже.

– Такая уж она, Карен, – соглашаюсь я. – То, что Уинстон Черчилль назвал тайной внутри ребуса, завернутого в загадку, или как он там выразился.

– Ага. – Похоже, О’Райан вполне готов согласиться, что Карен – столь же интересная тема для разговора, как и Уинстон Черчилль. – Она с приветом.

Да еще с каким! Но, несмотря на все мои заявления относительно того, что Карен не такая, как все, я начинаю испытывать дискомфорт и ерзать. Такой женщине, как Карен, хорошие мужики – без надобности.

– С настоящим приветом, – продолжает О’Райан, облапывая гигантский бутерброд своими огромными руками. – Большинство баб, с которыми я хороводился, жаловались, что они мало меня видят. У Карен же – все наоборот.

И он впивается зубами в бутерброд. Я вижу, как на его тарелку стекают ручейки разнообразных соков и соусов, образуя на ней разноцветную лужицу.

– Ну, тогда ясно, что надо делать. Притворись, что тебе некогда. Некоторые женщины предпочитают трудноуловимых мужчин. – Надо же, какой я кладезь полезной информации, не правда ли? Хотя и несколько противоречивой. Ведь я только что утверждала, что у Карен очень мало общего с другими женщинами. Включая, кстати, и меня.

– Угу, – мычит О’Райан, пережевывая булку. – Трудноуловимый. – Как будто он не знает точного значения этого слова, но готов догадаться. – Вот что я скажу, Дана. Что бы там ее ни свихивало, я лучше куплю себе бутыль этого зелья и употреблю. Иначе – я ее теряю.

– Мне очень жаль. – И мне действительно очень жаль. Я забываю на минуту, что, поскольку дело касается Карен, то О’Райану бы крупно повезло, если бы она исчезла из его жизни. – Но ты уверен, что у вас все разваливается?

– Так я думаю. Ну, вроде… может, она еще кого-то себе завела? В кого-нибудь втюрилась, только… без ответа?

По его обветренному лицу видно, как ему трудно все это выговорить. И я снова дивлюсь, как в первый раз, тому, сколько горя нам способны принести те, кого мы обожаем и кто отказывается обожать нас.

– Какой-нибудь мужчина? – Я роюсь в его ране так нежно, как могу. – Почему ты так думаешь?

Он пожимает плечами.

– Иногда такое случается… Дана, слышь, ты должна пообещать остановить меня, ладно? Если меня занесет? Просто иногда у меня такое чувство, что, когда она от меня уходит, она собирается подцепить кого-нибудь еще. Даже не подцепить… Скорее, таскаться за ним.

– Таскаться?! – Я все больше начинаю чувствовать себя некомфортно. – Ты хочешь сказать, преследовать? Ты это имеешь в виду? – Во всяком случае, я-то имею в виду именно это. Перед моими глазами плывут мутные, разрозненные картинки из моих снов, и я начинаю ощущать потребность в свежем воздухе.

– Ну, да, наверное, – подтверждает О’Райан. – Я не говорю, что у нее есть очки ночного видения или она маскируется, и все такое прочее дерьмо, но… Господи, да ты взгляни на себя! Ты думаешь, у меня крыша поехала, да?

Нет, дело не в нем. Я начинаю сомневаться, в здравом ли я сама уме. Все то, что я напридумывала во сне… Ничего пророческого, просто плохие сны – и все. Но почему-то сама мысль, что я знаю Карен куда лучше, чем я хочу себе признаться…

– Послушай, О’Райан, – быстро говорю я, – тебе, скорее всего, надо поверить этим подозрениям. Ты слишком хороший парень, чтобы… ну, ты слишком хороший парень. Точка!

– Ну да? В этом-то, похоже, вся и проблема. – Он грустно улыбается мне и принимается за жареную картошку. – Все равно, – продолжает он, энергично жуя, – спасибо за совет.

– Совет? – удивляюсь я.

– Да будет тебе, ты ведь здорово кумекаешь. Потому я и хотел с тобой поговорить.

О’Райан берет меню, чтобы выбрать десерт, и разглядывает его с такой сосредоточенностью, будто пытается перевести описания на бумаге в гастрономические ощущения, которые он надеется испытать. Я легко могу представить, как он лежит один ночью, хмурится в пространство и пытается – невзирая на мой совет – разгадать: почему все пошло наперекосяк и как все вернуть на место? Почему до Карен нельзя достучаться по-доброму, с любовью, смирением?..

Почему, удивляюсь далеко не в первый раз, я не могу удовлетвориться таким мужчиной, как он? Мои воспоминания о нашем коротком романе не помогают мне разгадать эту загадку. Помнится, я тогда считала О’Райана представителем вида добрых гигантов. Совершенно слепом в своем простодушии, как и его тезка из мифологии.

Давным-давно от нечего делать я начала читать легенду об Орионе, собираясь поделиться ею с О’Райаном, которого я тогда знала. Но когда я прочла эту историю, я раздумала делиться. Было что-то необыкновенно печальное в слепом гиганте, которого случайно убила его же любовница, богиня Диана. Которую подговорил на это Аполлон, ее хитрый брат-близнец…

Нет, я никогда не делала больно О’Райану намеренно или как-то еще. Но, наверное, я всегда подозревала, что вполне могу. И, возможно, именно поэтому я и закончила этот роман. Если и в самом деле я была его инициатором.

Странно, что я не могу вспомнить – как так вышло, что мы с О’Райаном перестали спать друг с другом? Хотя я до сих пор отчетливо помню, как закончился роман Ориона и Дианы. Диана, преисполненная сожаления, разрезала своего убитого любовника на звезды и поместила их на небесах, вместе с его плащом и дубинкой. И, разумеется, вместе с его верным псом, который сам по себе стал яркой звездой, собачьей звездой под названием…

– …«Удивительная Грейс»?

– Прости? – Я очнулась и заметила, что О’Райан выжидательно смотрит на меня и, похоже, он это делает уже некоторое время.

– Сценарий к «Удивительной Грейс»? – повторяет он. – Я спросил, как он движется?

Я знаю, что спрашивает он исключительно из вежливости, чтобы поддержать разговор. И понятия не имеет, что сегодня мне меньше всего хочется говорить о себе.

– А, да, продвигается.

– Это тот, который с волками, так?

Я устало провожу рукой по глазам и пытаюсь вспомнить, над чем я работала. Или что вообще в последние пару дней я делала, кроме того, что постоянно ждала, что пестрая морда Мерфи выглянет из самых различных углов в моей квартире.

– Да, с волками. Один Господь ведает – с чего это мне пришло в голову?

– А я знаю! – О’Райан довольно ухмыляется на манер врача, сломавшего сопротивление особо упрямого пациента. – Тебя теперь зацепило!

– Что, «Удивительная Грейс»? – усмехаюсь я и начинаю рыться в бумажнике, чтобы внести свою долю за обед. – Меня зацепила необходимость вовремя платить за квартиру и пропитание. Вот и все, что это шоу для меня значит. Спроси Карен, если мне не веришь.

– У тебя одна проблема, Дана: ты всегда боишься показать, что тебе кто-то дорог. Вроде твоей большой старой псины, на которую тебе как бы наплевать.

Он имеет в виду ту старую, большую псину, от права плевать на которую я отказалась. По своей вине, по своей вине, только по своей вине! Я не стала поправлять О’Райана насчет того, кому принадлежит Мерфи, пока он совал деньги под блюдце в качестве чаевых и шел за мной к кассе.

На улице я молча жду, пока он возится с ключами от своей ужасной старой машины. Большой, потрепанный фургон, по громоздкости вполне сравнимый с «Понтиаком» О’Райана, как раз трогается с парковки через несколько машин от нас. Замечаю я его только потому, что он кажется мне знакомым.

Я мельком вижу нескольких ребятишек, светловолосую женщину и брюнета за рулем. Наверняка это Карл. Но… наверняка – нет. Карла внезапно вызвали из города. Во всяком случае, если верить посланию на моем автоответчике.

Теперь же, когда машина исчезает в конце улицы, я не могу с уверенностью сказать даже, что за рулем сидит мужчина, тем более – знакомый мне мужчина. И действительно ли эта машина так уж похожа на ту, которая принадлежит жене Карла?..

Все, что остается в моей памяти, когда я забираюсь на сиденье рядом с О’Райаном, это картинка старого семейного фургона с несколькими детьми и парой взрослых. Наверное, возвращающихся с обеда в том же самом ресторане, где сидели мы с О’Райаном. Если так, то это никак не мог быть Карл. Потому что я обязательно заметила бы его по дороге туда или обратно.

– …туда или обратно?

Опять я запоздало спохватываюсь, что ко мне обращаются.

– Прости, О’Райан. Что ты сказал?

– Я сказал, что, может, пришла пора поставить вопрос ребром. Взять и спросить Карен, куда она хочет, – туда или обратно. Что скажешь?

– Я скажу, – без колебаний заявляю я, – что именно так ты и должен поступить. Расскажи ей о своих подозрениях, потребуй, чтобы она сказала, как к тебе относится. Все лучше, чем постоянно мучиться этими подозрениями.

Моя ярость удивляет меня саму так же, как и О’Райана, даже еще больше.

– Я хочу сказать, – даю я задний ход, – что знакомый ад обычно предпочтительней незнакомого.

В самом деле? И если я так в этом уверена, то почему не последую своему собственному совету? Потому, что Карл уехал в Галифакс, вот почему. И воображать что-то еще – настоящее безумие.

– Наверное. – О’Райан грустно кивает, выводя машину со стоянки. – Наверное, так и надо сделать. Ведь поздновато мне разыгрывать из себя недоступного, верно?

У меня такое ощущение, что я должна внимательнее отнестись в проблеме О’Райана. Ввиду моего статуса «здорово кумекающей» женщины в его жизни. Все дело в том, что именно в данный момент моя голова занята Карлом. Который уже наверняка прибыл в Галифакс и вскоре мне позвонит, чтобы сообщить, что он нормально добрался. И все, больше мне не о чем думать.

– Не надо тебе ничего разыгрывать, О’Райан. Ты сам по себе вполне хорош. И на такой стадии во взаимоотношениях лучше быть честным.

– Верно. – Он все еще кивает, включая сигнал поворота, чтобы свернуть на мою улицу.

– Не надо, не сворачивай. Я выйду на углу.

– Да ладно. Я домчу тебя до двери, может, даже загляну, чтобы сказать «привет» старине Мерфи.

– Здесь будет нормально, – повторяю я и с неприятным ощущением готовлюсь соврать своему старому другу. – Поздороваешься с Мерфи в другой раз.

– Дана, что-нибудь стряслось?

– Абсолютно ничего. Спасибо, что подвез.

Но он наверняка замечает, что я не встречаюсь с ним глазами, закрывая тяжелую дверцу. Затем с непонятной торопливостью удаляюсь.

Глава третья

Дзинь!

Я не сплю. Почти не сплю. Жду звонка от Карла. Он обещал позвонить, когда доберется до Галифакса, где, несмотря на час разницы во времени, он тоже не может заснуть, пока…

Дзинь!

…он не позвонит мне: ведь даже будучи на одну временную зону впереди меня… А секунды без меня тянутся так медленно, что…

Дзинь!

– Алло?

– И тебе алло. Извини, что разбудил.

– Нет, нет, не разбудил. Я читала. – Уже привычная ложь. Свет выключен, книга уже больше часа лежит на моей груди. Но вместо того чтобы в этом признаться, я включаю лампу рядом с кроватью, почему-то намереваясь показать Карлу, даже по междугородному телефону, что я вся такая из себя деловая, сколько бы времени ни было.

– Ты ведь получила мое послание, так?

– То самое, в котором ты говорил, что тебя срочно вызвали по делу в Галифакс? Да, получила.

– Извини, так уж вышло. Я бы предпочел побыть с тобой. В тепле и уюте под одеялом. – Его голос звучит прямо в моем ухе. Как всегда – многозначительный, хрипловатый, со знакомой легкой грубоватостью колючего шерстяного одеяла.

– Тебя так хорошо слышно, будто ты рядом. Где-то за углом. Ты уверен, что ты действительно в Галифаксе?

– Уверен ли? – Он хмыкает прямо мне в ухо. – Так, давай посмотрим. Туман простирается на мили, непрерывный дождь… Да, полагаю, я действительно в Галифаксе.

Да и я тоже могу слышать звуки туманного горна в отдалении, стонущего в тоске подобно какому-то доисторическому животному, попавшему в яму со смолой.

– Мне чертовски жаль, что ты не взял меня с собой, Карл. А не оставил меня всего лишь с короткой запиской на автоответчике: «Еду в Галифакс ненадолго. Позвоню. Не беспокойся. Чао». И все.

– Да ладно, я не так сказал, ты придумываешь.

– Нет, так. Все равно, дело в том, что если бы я была там, то мы вели бы этот разговор в теплой постели, слушали бы эти туманные горны и не испытывали бы боли. Скверно, что ты и не подумал взять меня с собой.

– Я думал об этом. Всего пару минут назад я думал, какие отговорки ты изобретешь, чтобы не ехать. Во-первых, Мерфи и невозможность найти мазохиста, который согласится присмотреть за этим старым блошиным мотелем.

Я все еще не могу заставить себя признаться, что старый блошиный мотель больше не является частью моей жизни. Не то чтобы Карл ужасно расстроится. Я просто опасаюсь, что не смогу изложить эти новости и не зареветь при этом. Как будто Карла следует защищать от проявления любых моих эмоций, включая те, которые непосредственно связаны с ним.

– И все же, – настаиваю я, – если бы я была там, нам бы было хорошо!

– Хорошо! Даже не говори об этом, солнышко. Особенно когда все сводится к тому, что мне придется пробыть здесь еще несколько дней.

– Еще несколько дней? – Мой стон соревнуется с туманным горном. – Почему? Над каким делом ты там работаешь?

– Ой, да дело довольно простое. Еще один обиженный папаша. Обычная история.

– Что за история?

– Ну, знаешь, бедный мужик, которого не понимают, не способный быть мужчиной и взять на себя ответственность за своих детей или за неразбериху, которую он устроил из своей жизни… Не стоит об этом.

– Нет, подожди. Ты сказал, «которого не понимают». Это как? Похоже, ты уже все продумал?

– Точно, – засмеялся Карл немного резко. – Я его прищучил, бедолагу.

Внезапно я ощущаю неловкость. Как будто мы оба, Карл и я, знаем этого бедолагу, о котором он говорит, причем очень близко.

– Замечательно, – быстро говорю я. – Значит, если все уже кончено, ты возвращаешься?

– Да, должен был. Только теперь в аэропорту густой туман. А это в здешних местах дело серьезное, тут не до смеха..

– Уверяю тебя, я и не думаю смеяться.

– Нельзя точно сказать, когда мне удастся выбраться. Говорят, туман рассеется к середине недели. Лично я очень на это надеюсь.

Я же тем временем сжимаю трубку, пытаясь почувствовать тепло, исходящее от Карла.

– Но ты… твой голос звучит так, будто ты совсем рядом. – Я выключаю свет, чтобы ничего не отвлекало меня от тех слов, которые мне удастся из него вытянуть. – Поговори со мной, Карл. Расскажи мне, что бы ты сейчас делал, если бы я была с тобой в твоей гостинице.

– О господи! – Он тяжело вздыхает. – Об этом даже не стоит думать верно?

Тем не менее, я только об этом и думаю. Я свертываюсь в клубочек в постели и прошу его поговорить со мной, чтобы даже на таком расстоянии почувствовать, что мы вместе.

– Говори со мной. Я так по тебе скучаю. Расскажи мне, какой у тебя номер?

– Номер? Довольно симпатичный. Более старомодный, чем в «Арлингтоне». Здесь, к примеру, есть такая огромная старая ванна на лапах, размерами примерно с велодром. Знаешь, чем мне всегда хотелось заняться в такой ванне? Я тебе скажу: заказать в номер, даже не знаю… штук пятьдесят пирожных с банановым кремом. Полагаю, пятидесяти хватит, как ты думаешь?

– Ну, – отвечаю я, – все зависит от обстоятельств. – И я поглубже зарываюсь в одеяло, прижимая трубку к щеке. – От того, что ты собираешься делать с пятидесятью пирожными с банановым кремом в большой старой ванне.

– Не знаю. Ты мне сама скажи.

– Ну, возможно – учти, это всего лишь идея – тебе захочется залезть в эту ванну вместе со мной и этими пирожными и… не знаю… и слизать с меня крем, дюйм за дюймом?

– Господи, женщина! Ну, у тебя и язычок.

– Я как-то больше о твоем язычке думала…

– Вот как? И о чем ты конкретно думала?

– Брось, я полагала, это твоя фантазия. Залезть в ванну со всеми этими пирожными с кокосовым кремом.

– С банановым кремом, сказал я! Будь внимательнее. Сначала я заказываю, ну, не знаю – пятьдесят пирожных с банановым кремом. Пятидесяти, я думаю, хватит, как ты считаешь?

– Подожди-ка, а я когда появляюсь?

– Не знаю, солнышко, главное, чтобы ты появилась.

– Господи, Карл, кончай эти глупости. Когда ты будешь дома?

– Я же сказал – как только смогу. Как только смогу передвигаться с такой эрекцией. Как только рассеется этот проклятый туман!

Внезапно я снова ощущаю тревогу, меня пробирает дрожь. Как будто я – в ванне в гостинице, одна, голая и замерзшая в туманную ночь в Галифаксе, под холодной горой желеобразной кремовой начинки.

– Послушай, насчет этого бедолаги папаши, которого ты призвал к ответу. Почему он не может нести ответственность за своих детей и неразбериху, которую устроил?

– Да я толком не знаю. Солнышко, зачем тебе это?

Я тоже толком не знаю. Как это ни глупо, но меня вдруг охватывает нелепое желание – рассказать Карлу про фургон, который я видела у ресторана, и про человека за рулем, которого приняла за него.

– Карл, – говорю я, все еще борясь я этим порывом, – ты в самом деле… скучаешь без меня в Галифаксе?

Я почти слышу, какое раздражение вызывает у него мой вопрос.

– Что это за вопрос?

Один из тех, за который я бы охотно дала себе пинка под зад. Но в данный момент никакая тема не кажется мне безопасной, так что я вполне могу нырять дальше.

– Слушай, у меня есть идея. Когда ты вернешься…

– У меня тоже. Ты же не думаешь, что я шутил насчет этих пирожных?

– Дополнительная идея. Я… слушай, не пора ли мне познакомиться с твоими детьми?

Слышно, как Карл резко втянул в себя воздух.

– Прости, не понял?

Однако я с уверенностью могу сказать, что он прекрасно услышал меня с первого раза.

– С твоими детьми. Они много для тебя значат, и тем не менее… Я ведь их даже не узнаю, если встречу на улице.

– Послушай, – говорит он очень осторожно, – не знаю, что ты там задумала, но подожди, когда я вернусь. Тогда и обсудим.

Разумеется, он прав. К тому же я не лучше его представляю, что же я такое задумала. Или почему – именно сегодня…

– Когда ты вернешься. Когда бы это ни случилось.

– Я ведь уже сказал, когда туман рассеется, и…

– Господи, только не повторяй все с начала!

– Ладно, не будем. Думаю, нам пора закругляться. Я, пожалуй, совершу ночной заплыв в бассейне гостиницы.

– В вашей старой гостинице есть бассейн? И он открыт в такое время?

– Представь себе. И вообще, кроме этих ванн на когтистых лапах, здесь все довольно современное.

– Замечательно. Если бы я не была уверена в тебе, я бы решила, что ты придумал всю эту гостиницу в Галифаксе и обставил ее на свой вкус.

– Разумеется. Если бы я придумывал гостиницу, я бы поместил ее на Ривьере в лучший сезон и не вспоминал бы про дождь и туманный горн.

Я подумала, что тут он прав.

– И ты собираешься плавать среди ночи?

– Недолго. Несколько раз, быстренько, взад-вперед.

В полном одиночестве.

Пока он это говорит, я представляю себе его гибкое, стремительное тело, разрезающее голубую воду. Я представляю себе, как он ныряет и ныряет, скрываясь под водой, куда не доходит мой голос. И куда не доходят голоса других людей, зовущих его с края бассейна. Я вижу, как он становится все меньше и меньше, удаляясь все дальше и дальше, как точка на экране, как маленький пушистый комочек… как Мерфи в тот день, в парке, когда он помелькал на горизонте и исчез.

– Карл… – Я пытаюсь сдержать панику, не дать ей прорваться к телефонным проводам, соединяющим меня с ним. – Приезжай домой поскорее. Я буду ждать – в ванне, под грудой пирожных с банановым кремом.

– Да? Ловлю тебя на слове, солнышко. Обнимаю.

– Я тебя люблю.

– И я тебя. Будь уверена. Спокойной ночи.

Как раз перед тем как положить трубку, я слышу прощальный вопль туманных горнов со стороны Карла, мрачно обещающих, по крайней мере, еще один день, а может, и больше, туманного одиночества. Я залезаю поглубже под одеяло. Дальше и дальше, как морской ныряльщик, туда, где Карл, теплый и надежный, ждет, чтобы заключить меня в свои объятия.

Глава четвертая

Во сне я каким-то образом умудрилась, без усилий и объяснений, последовать за фургоном с детьми Карла от того места, где я его впервые заметила, до огромного ресторана на шоссе.

Наяву я ничего не знаю о заведениях такого типа, но во сне я его сразу узнаю. Нужно иметь с собой хотя бы одного ребенка, чтобы вас впустили в этот чудо-мир пластиковых столов и стульев, привинченных к полу, и улыбающихся динозавров на стенах. Кругом мечутся дети в широких шортах и бейсболках, повернутых козырьком назад. Папы все – в футболках, мамы – в джинсовых куртках, а затесавшиеся сюда бабушки – в брючных костюмах пастельных цветов.

Самое поразительное, что меня, взрослую женщину без детского «сопровождения», пропускают в зал и позволяют сесть, где мне заблагорассудится.

Когда я выбираю себе столик, то оказываюсь рядом с семейством Карла. Они сидят около большого панорамного окна, через которое струится тусклый дневной солнечный свет и падает прямо на яркие волосы дочерей Карла. Что бы я там ни говорила Карлу по телефону, я узнала бы этих детей повсюду. Включая маленького Тоби, такого же темненького, как Карл, который восторженными глазенками смотрит на доброго старого папу.

Добрый старый Карл выступает здесь в роли, которую, как мне кажется, он предпочитает всем остальным. Он смотрит в мою сторону, и я замираю. Но его взгляд бежит дальше, и я с облегчением вспоминаю, что здесь я невидима. «Другая женщина», которая, по сути, не существует.

Карл улыбается стандартной улыбкой человека, делающего это из вежливости. Он, как я инстинктивно понимаю, закаленный ветеран подобного рода мероприятий. Путешествий в Страну чудес, в Морскую страну, в Страну сафари и во все остальные страны, которые находятся в пределах досягаемости. Он пережил посещения многочисленных царств, в которых от доброго родителя ждут, что он позволит дельфинам тыкаться ему в лицо, попугаю – сесть на плечо, обезьяне – ущипнуть себя, и который согласен вымокнуть до нитки, спускаясь вместе со своими чадами по Самому Дикому Водопаду Мира.