Текст книги "Любовь на коротком поводке"

Автор книги: Эрика Риттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Уверяю вас, ни одной собаке не покажется забавным жевать Дуга, даже в виде куклы. Хотя был один денек, когда с него свалился парик, прямо на крыльцо. И я шутливо принялся на него рычать. Но я сразу же это дело прекратил, когда заметил, что Дуг расстроен, что, кстати, как раз подтверждает мою точку зрения.

А моя точка зрения заключается в том, что юмор может быть особой характеристикой вида. Это означает, что пропасть между тем, что заставляет вас смеяться, а меня – подавить улыбку, настолько же велика, как и расстояние, которое разделяет наши разные мнения насчет удовольствия поваляться в свежем навозе.

Короче, к тому времени, как Дана перестает спрашивать свои собственные ладони, что она такое делает (хотя она прекрасно знает, что именно), я успеваю начать составлять список наиболее существенных различий между вашими представлениями о хорошей шутке и моими. Посмотрите, может быть, вы и согласитесь с моим списком.

ВАШ ЮМОР	МОЙ ЮМОР
Фальшивая собачья блевотина	Настоящая собачья блевотина на лестнице
Собака, курящая трубку	Собака, грызущая трубку
Хорошо одетый человек, наступающий на собачье дерьмо	Хорошо одетый человек, поднимающий собачье дерьмо
Собака, ловящая летающую тарелку	Старый хиппи, промахивающийся мимо летающей тарелки
Собака, рычащая на собаку по ТВ	Человек, матерящийся с экрана
Бутик для щенков под названием «Беременные лапы»	Бутик для щенков
Футболка с надписью «Жизнь – сука»	Футболка с любой надписью
Запись хора собак, лающих популярную песню Мерман	Запись Этель, исполняющей популярную песню
Собака с привязанными к ушам рогами в Рождество	Мужчина в феске в любое время
Юмореска, в которой собаки говорят смешные вещи	Пописать на напечатанную юмореску, в которой собаки говорят смешные вещи

Глава четвертая

Как правило, я не готовлю. Это еще слабо сказано! Как правило, мой холодильник пуст, а в морозильнике нет ничего, кроме пакета на молнии с чем-то, подозрительно напоминающим останки Джимми Хоффа.

Сегодня же, без всякого предупреждения, меня охватило атавистическое желание приготовить Карлу ужин. Действительно атавистическое, потому что в последний раз оно меня охватывало в те далекие годы в студенческом гетто, когда я решила найти путь к сердцу Марка Баннермана с помощью горячего чили.

Не то чтобы я рассчитывала с помощью такого ужина добиться столь же убедительных результатов. Просто… Вопрос ставится таким образом: смогу ли я? Учитывая, что прошли долгие годы с той поры, когда я затрудняла себя более изощренным кулинарным изыском, чем мюсли с творогом. Я даже вспомнить не могу, что же я вообще когда-то пыталась приготовить, равно как и не могу сходу сказать, газовая у меня плита или электрическая.

Нет никакого смысла звонить маме и просить рецепт какого-нибудь блюда. Поскольку единственное, что готовила мама, были финиковые коржики, которые весьма успешно выжили из кухни меня и мою сестру еще до достижения нами подросткового возраста.

Ах да, эти коржики с финиками… Хоть они и не являются кратчайшим путем от желудка мужчины к его сердцу, ими в моем воображении была выложена дорога в мое же подсознание, которую я представляю себе как мозаику из фирменных коржиков Айрин Ягер.

Они прекрасно пахли, когда их вытаскивали из духовки. Но стоило им остыть, и они становились жесткими и несъедобными, напоминая полимерные отходы ракетных исследований. Даже мой отец, который, по моему убеждению, спокойно закусил бы плутонием, попадись он ему в холодильнике, вынужден был заключить отдельное специальное перемирие с материнскими коржиками.

Одно из самых моих ярких детских воспоминаний, в точности которого я не сомневаюсь, это мой отец, тайком сующий в карман стопку каменных коржиков, которые он позднее переправит в гараж. Насколько я помню, там он их хранил в деревянном ящике из-под персиков, под грудой измазанных краской тряпок. Этот ящик стал пристанищем для всех коржиков, которые он якобы съел в течение многих лет.

Еще я помню, как он вытаскивал коржики из ящика и подкладывал их под колесо машины, которая забуксовала на дороге.

– Трение, – насколько я помню, объяснил он мне и заговорщически подмигнул. – Ни слова матери, поняла?

Учтите, вполне возможно, что я все это придумала. Но материнские коржики действительно существовали. Наверное, они сыграли немалую роль в отсутствии у меня кулинарных талантов, с чем я должна была либо смириться, либо сделать последнюю мужественную попытку восстать против моей генетической конструкции. Именно в таком решительном настроении – сделай или умри – я шагаю к телефону и набираю номер Карла.

– Харт, – слышу я.

– Привет, Харт. Так ты сегодня приходишь или как? Я готовлю ужин.

– Ты… Бог мой, во имя чего?!

– Не бери в голову. Это своего рода соревнование между моей матерью, мной и группой поддержки кулинарных «чайников», которую я собираюсь организовать в ее честь. Ты только скажи, во сколько придешь?

– Ну, тут такое дело… Точно сказать не могу. Кстати, одна черта, которая мне в тебе очень нравится, так это то, что ты никогда не заставляешь меня назвать точное время.

– Это то, что тебе во мне больше всего нравится? Ты что хочешь этим сказать? Допустим, я умру сегодня днем, а тебя попросят прийти и сказать несколько слов на похоронах, тогда все, чем ты сможешь поделиться с опечаленной толпой, будут воспоминания о том, что главным достоинством покойной был ее низкий уровень самооценки?

– Вроде того. Разве что ты предпочтешь в этот грустный день быть помянутой как женщина, способная издавать горлом милый слабый звук в момент оргазма? Хотя, если подумать, этот трогательный факт может быть знаком слишком многим из оплакивающей тебя толпы.

– Я собираюсь приготовить ужин, черт побери, придешь ты или нет! Так что будь здесь ровно в семь.

* * *

Я только начинаю возиться с украшением моей столовой свечами, настоящими тканевыми салфетками и раскладывать приборы, которые, как ни странно, мне удалось подобрать в комплекте, как звонит телефон.

– Алло?

– Приветик, солнышко.

– Угу. Ты опаздываешь.

– Немного. Я как раз выхожу из офиса, и…

– Значит, ты будешь здесь когда? Через двадцать минут?

– Не совсем. Я должен заехать к себе… к Вивьен по дороге. Там какая-то заварушка… с одной из девочек. Не знаю точно, что именно, она слегка в истерике. В смысле, Вив. И все же я буду у тебя где-нибудь в половине… ну, скоро. Годится?

Годится? Не совсем совпадает с моим любимым представлением о жене Карла, якобы не способной на истерики. Особенно сегодня, в этот выдающийся день, когда в моей духовке уже идеально подрумянилось хрустящее печенье.

– Ладно, я попытаюсь все отложить на час. Но через час ужин будет на столе, независимо от того, появишься ты или нет.

* * *

В двадцать минут девятого булочки к ужину, давно вынутые из духовки, остыли и превратились в булыжники, а я пытаюсь отмести прочь все крепнущую уверенность, что проклятие моей матери передалось мне по наследству. Вместо того чтобы впасть в отчаяние, я стараюсь направить свою положительную энергию на приготовление идеального суфле, тем более что за эту неделю у меня было много шансов это дело тщательно отрепетировать. Поскольку это уже третий вечер, когда я пытаюсь накормить Карла ужином, и третий вечер, когда я вынуждена смириться с обстоятельствами и выкинуть это «произведение искусства» в помойное ведро нетронутым, но определенно – осевшим и потерявшим всю «взбитость» и воздушность.

Да, мои кулинарные способности, надо признаться, явно ниже среднего.

* * *

Уже без двенадцати минут десять, и мое пятое суфле почти за столько же дней превращается в бесформенную «дрызгу», когда звонит телефон. Только не Карл, господи!

– Алло?

– Черт, солнышко, я так виноват! Тут небольшая проблема с Андреа. – Голос у Карла низкий и тихий, как будто он боится, что телефонная линия ненадежна и прослушивается. – Но я сделаю все, чтобы приехать через час.

– Что? Карл, я тебя едва слышу! Где ты, внутри стиральной машины?

– Слушай, чем скорее я повешу трубку, тем быстрее я приеду. Я только надеюсь, что ты там не слишком перетрудилась.

* * *

В одиннадцать ноль шесть, плюс-минус минута, начал звонить телефон. Я как раз заворачивала в фольгу то, что удалось спасти от шашлыка из курицы, и пыталась засунуть в морозилку контейнер с рыбой, тушенной в белом вине. Морозилку давно пора было разморозить, она забита теми ужинами, которые я всю неделю готовила и к которым никто так и не прикоснулся. Салат, который, слава богу, мне так и не пришлось заправить на этой неделе неудавшихся кулинарных дебютов, еще достаточно свежий и, возможно, продержится еще пару дней. Однако мое очередное суфле (я действительно научилась его здорово готовить) снова последует в помойное ведро, где оно обвиснет по краям, смахивая на мутанта, выведенного психом-ученым, который так и не может отказаться от своей мечты стать «формой жизни, способной сожрать Толедо».

– Алло?

– Дана, если ты решишь бросить трубку и никогда со мной больше не разговаривать, я тебя пойму.

– Я не буду этого делать, если, конечно, ты звонишь, чтобы сказать, что едешь.

– Еще один момент, солнышко. Я понимаю, все это звучит… Но на этот раз дело в Джемме. У нее трудное домашнее задание и, разумеется, только папочка…

– Домашнее задание? В это время? Разве она не должна уже спать? Кстати, и мы тоже?

– Я приеду, как только смогу. Если только… Послушай, может быть, ты уже предпочитаешь, чтобы я вообще не появлялся?

Я устало оглядываю свою кухню, заваленную несъеденной едой, и раковину, полную грязной посуды, в которой я ее готовила.

– Нет, я предпочитаю, чтобы ты приехал, когда сможешь.

* * *

Было уже далеко за полночь, когда я в очередной раз (я уже здорово навострилась) убираю со стола так и не зажженные свечи, все еще сложенные салфетки и сверкающие чистотой столовые приборы. Затем выключаю свет на крыльце, запираю входную дверь и направляюсь в спальню.

Будит меня скрежет ключа в замочной скважине и приветственное «гав» Мерфи. Затем Карл осторожно прокрадывается в постель и обнимает меня.

– Прости меня, – шепчет он мне в шею. – Как приятно наконец-то здесь оказаться.

– Карл… Я не могу сейчас заниматься любовью. Я очень устала, ужасно устала…

– Да, я знаю. Я тоже.

И все же в полусне я ощущаю, что мы занимаемся любовью, хотя и несколько сомнамбулическим образом. Я просыпаюсь окончательно, только сообразив, что кончила. Голова сонного Карла лежит на моем плече. Пожалев его, я не спрашиваю, который час. Но он все же проснулся.

– Ты очень здорово перетрудилась, верно? – спрашивает он в темноте.

– Да нет, не особенно. Думаю, что я всего лишь… раздвинула ноги, а остальное сделал ты.

– Я имею в виду готовку и все остальное. Я заглядывал на кухню. Еще одно погибшее суфле! Послушай, тебе не надо всем этим заниматься, честное слово.

Внезапно сон окончательно слетает с меня.

– Почему? Почему не надо? Было бы приятно, в порядке разнообразия, разумеется, если мне удастся заманить тебя сюда, сесть и поужинать дома, как все нормальные люди.

Карл пошевелился, и хотя я не вижу его лица, тут же понимаю инстинктивно, что я сказала что-то не то. «Нормальные» – он именно от этого бежит, причем не вполне успешно. «Нормальные» – это то, чего ему от меня совсем не нужно, и что он меньше всего рассчитывал встретить в «девушке по вызову», которая представилась, как «просто Грейс».

– Не волнуйся. – Я пытаюсь сгладить оплошность. – Я знаю, когда проигрываю. С этой поры продолжаем питаться любовью. Не знаю, поверьте, что такое на меня нашло.

Хотя я довольно ясно представляю, что на меня нашло, и, если честно, это пугает меня до смерти: та степень, до которой я позволила себе окунуться в тоскливую фантазию о доме, где я была бы хозяйкой. Степень, в которой я, такая, как я есть, и на такой жизненной стадии, позволила себе захотеть окунуться в фантазию с участием Карла или кого-то другого.

– Нет, это я виноват. – Карл откатывается от меня, садится и приглаживает пальцами волосы. Даже не зажигая света, я могу сказать, что он полностью вымотан и ближе к поражению, чем я вообще могу себе представить.

– Карл… ты не хочешь об этом поговорить? – И я бессмысленно надеюсь, что он не захочет, по крайней мере, в эту минуту.

– Нет, пожалуй, нет, – говорит он. – Не больше, чем ты хочешь об этом слушать.

* * *

На этот раз, когда Карл на цыпочках проходит в спальню, как обычно, значительно позже, чем обещал, я сажусь и включаю свет. Он застывает на полдороге, держа в одной руке туфли, подобно первокурснику, которого декан застукал после отбоя.

– Черт. – Он смущается и бросает туфли на пол. Они падают с громким стуком. – Похоже, ты получаешь больше, чем рассчитывала, не так ли, старушка?

Я предчувствую столкновение, и мое сердце начинает колотиться. Но я заставляю себя пожать плечами. Такая легкомысленная, бесчувственная, совсем не истеричная бывшая жена, на которую я все еще хочу походить.

– В последнее время значительно меньше, чем рассчитывала. Кстати, ты бы бросил эту привычку называть меня старушкой. Насколько я помню, я на два года, восемь месяцев и шестнадцать дней тебя моложе, старичок!

Я держусь бодро, как будто ожидаю плохих медицинских новостей. Но, похоже, Карла не проведешь. Он садится и протягивает руку, чтобы сжать мою ладонь.

– Так ты хочешь все услышать, так?

– Я… полагаю, что дело в твоей жене, Вивьен, верно? Которая не хочет смириться с ситуацией, что бы ты по этому поводу раньше ни говорил. – Я стараюсь говорить спокойно, не осуждающе. Или, может быть, я стараюсь говорить спокойно, потому что хочу утихомирить биение своего сердца. Карл, с одной стороны, прав, с другой – нет. Я хочу услышать. Но одновременно я самым решительным образом не хочу ничего слушать. Еще больше мне хочется, чтобы меня это не трогало.

Он не смотрит на меня, как будто обращается к дальнему углу, где стоит шкаф и куда не доходит свет настольной лампы. Как будто надеется найти там, в темноте, решение для будничной, тоскливой скуки жизни, от которой он никак не может отделаться.

– «Послушай, – сказал я ей, когда стало ясно, что мне следует уйти… – Мне нужно мое собственное место, где бы я мог жить. Где я бы мог раздумывать над своими собственными мыслями, почитать книгу, или не читать, если мне так заблагорассудится. Место, где бы я мог искать чистую рубашку, не дав этим повод для очередной ссоры». Сначала она вроде бы с этим согласилась. Но шло время, наше раздельное житье становилось все более постоянным… Короче, теперь она боится, что потеряла меня навсегда, понимаешь? И этот страх делает ее в данный момент совершенно невозможной.

Я понятия не имею, как мне реагировать на это признание. Но мне приходит в голову, правда, немного смутно, что если покой и возможность побыть одному и есть то, чего добивается Карл, то зачем ему, с трудом освободившись от одних обязательств, тут же впутываться в другие, со мной?

– Разумеется, такого я не ожидал. – По-видимому, «прочитав» мое молчание и соответствующие мысли, он поворачивается ко мне, без улыбки, но очень нежно. – Ты должна понять, что под тем, что я сказал, никоим образом не подразумевается, что я хоть немного жалею о том, что случилось. Во всяком случае, между тобой и мной.

Пусть так, но никто и не предполагает, что он готов в моем лице заиметь еще один вариант своей жены. То плаксивую, то скандальную, находящуюся в постоянной борьбе за нормальную жизнь с человеком, которого она, вне всякого сомнения, любит.

Что же остается в этой ситуации мне? Столь знакомая роль «другой женщины»? Опять предлагать себя, хотя меня очень тянет в этом смысле уйти на пенсию? Снова связаться с человеком, которому от меня нужно только отсутствие всяких сложностей. Служить жизнерадостным противовесом долгосрочной домашней жизни. Единственная разница между Карлом и Женатиками – в Карла я влюблена. Это, с одной стороны, делает меня требовательной. А с другой стороны, не позволяет мне просто пожать плечами, повернуться и уйти, если мои требования оказываются невыполнимыми.

– Карл, так больше не может продолжаться. Ты не можешь метаться между ее домом и моим. Ты и так вымотался. Надо от чего-то отказаться.

– Я знаю. Но только не это! – Он злится, но не на меня. – Не имею ни малейшего намерения отказываться от тебя. Не понимаю, почему я должен?..

– Я тоже не понимаю, – говорю я. И потом, не зная, что еще сказать, я позволяю ему обнять себя. Как будто мы нашли решение этой проблемы и заработали право скрепить его поцелуем.

Глава пятая

Итак, вы хотите показать вашему псу, кто хозяин! Так называется книжка, которая недавно неожиданно и без приглашения вторглась в мою жизнь. Я знаю, как она называется, потому что Дана специально читает заглавие каждый раз, когда зовет меня во двор на быстрый урок послушания.

«Итак, вы хотите показать своему псу, кто хозяин?» Снова! Знаете, на случай, если я не расслышал – в первые четыреста раз. Тем временем она полностью обходит вопрос, с какой радости я вдруг стал «ее» собакой и что в ней есть такое, что позволяет ей претендовать на роль «хозяйки».

– Начинать дрессировку, – продолжает она читать, – можно в любом возрасте. Даже несмотря на плохое раннее воспитание и решимость взрослого объекта придерживаться устоявшихся вредных привычек.

Фу, какое облегчение! Я хочу сказать, было бы обидно обнаружить, что ее преклонный возраст, плохое воспитание и ослиное упрямство лишат ее той пользы, которую она может получить от моего обучения.

* * *

Это вовсе не так смешно, как кажется. В смысле, ведь было бы очень приятно, не правда ли, выпустить его из машины за городом, рассчитывая, в пределах разумного, что он вернется назад? Ладно, пусть Мерфи – не Фидо Каппа, как Удивительная Грейс. Он даже не Белый Клык. На самом деле, Мерфи собака совсем другого плана. Вовсе не мудрый и не желающий поумнеть, он – просто хитрец. Наверняка уже по этой причине ему пойдет на пользу, если некоторые неровные грани его характера будут сглажены, верно ведь?

Смотрим дальше. «Парфорсный ошейник станет вашим лучшим помощником. Он даст вам возможность вносить исправления и заставлять собаку выполнять вашу команду путем резкого рывка за поводок».

* * *

Быстрый, резкий?.. Дергает и дергает меня за шею, будто я – подвесной лодочный мотор, который отказывается заводиться. Наверное, это наказание за то, что я заснул во время показа видеофильмов про дрессировку, которые она понатащила домой. Например, эти жуткие фильмы, кажется, они называются «Удивительная Грейс», во время которых она пытается заставить меня сидеть смирно и не дремать.

Господи, как же я ненавижу эту хорошую-прехорошую собаку, к тому же любой дурак сразу поймет, что это кобель! Во всяком случае, большую часть экранного времени. На самом деле там целая шайка этих ребят, и каждый – еще более послушный и замечательный, чем предыдущий. Еще раз доказывая – если нужны эти доказательства – что существует очень немногое, чего бы мы не сделали за подачку.

Но если серьезно… неужели эта изящная Грейс и есть то, что кажется Дане очень хорошей собакой? Не ради ли этого идеала мы паримся здесь, во дворе, ни с того ни с сего пытаясь выяснить с помощью насилия, кто же все же хозяин?

* * *

Наверное, в таком тяжелом случае, как Мерфи, разумнее было бы отдать его на обучение специалисту. Кому-нибудь вроде О’Райана, которому нравится играть Пигмалиона в отношении Пэлов нашего мира, любителей полизать яйца. Но в последнее время я его почти не вижу. Во всяком случае, с той поры, как на сцене появилась ненасытная Карен, чтобы сбить его с ног (четырнадцатого размера).

Кроме того, Мерфи, хоть и, слава богу, не мой пес, но живет под моей крышей. Я ни в коем случае не хочу делать из него возвращающуюся домой Лесси, но … неужели так сложно выжать из него хоть какую-нибудь положительную реакцию? Я ведь на бумаге делаю это постоянно с Удивительной Грейс. Почему я не могу сделать того же здесь у себя, на заднем дворе? «Мерфи, сидеть! Сидеть! Слушай, Мерфи, когда я говорю „Сидеть“, надо садиться, понял? Не заставляй меня поправлять тебя каждую секунду!»

* * *

Заставляю ее? Давайте выясним, кто кого заставляет: это Я заставляю ее дергать цепь, впивающуюся мне в горло? И как мне это удается? Что это, игра света, которая создает впечатление, что я подмигиваю ей, будто бы подавая сигнал – валяй, делай мне больно?

Кстати, с чего это она так зациклилась на этом «Сидеть!»? Я самостоятельно, много лет назад разобрался, что нужно делать, чтобы сесть. Однако теперь я часами слышу «сидеть, сидеть, сидеть», и при этом она сильно дергает за цепь. И еще ладонью давит мне на зад, чтобы я лучше понял.

«Мерфи, сидеть!» – все более отчаявшимся тоном, который предполагает, что мы можем добиться мира во всем мире, если я опущу свой зад на траву. И если я этого не делаю… «Мерфи, это для твоей же пользы, – говорит она и даже честно смотрит мне в глаза. – Может, сейчас тебе так и не кажется, но ведь я пытаюсь дать тебе немного свободы».

Да уж! Конечно! Именно это она и делает! Смешно, с того места, где я сижу (наконец-то), мне совершенно так не кажется. Мне представляется, что, скорее, она пытается дать что-то самой себе. Ощущение, что есть такое место, где она в самом деле босс.

* * *

С другой стороны, разве выражение «дать свободу» не противоречиво по своей сути? Инструмент. Вот что, скорее всего, я пытаюсь ему дать, чтобы он сам мог выковать свою свободу.

«Свою собственную свободу». Только послушайте меня! Как будто я, как добрая фея, могу ее всем раздавать. Как будто я в состоянии помочь кому-либо, включая себя…

– Нет, Мерфи, вернись, не ходи туда. – И ты не ходи туда, Дана. Это опасный образ мыслей. – Мерфи, давай пойдем в дом, ладно? Хватит на сегодня.

Да, на сегодня хватит. Хватит учить собаку, кто хозяин. Прежде чем один из нас поймет наверняка, что тот, кто учит, обычно боссом быть не может.

Глава шестая

Карен внезапно охватило желание погулять со мной. Во всяком случае, так она объяснила Дане, когда вдруг появилась у нас и выступила с этим предложением.

– Ты шутишь, – сказала Дана, которая так удивилась, что забыла пригласить ее войти. – С каких это пор ты гуляешь? Да еще с собакой, которая тебе даже не нравится.

– Вполне он мне нравится, – возразила Карен. – И я гуляю ПОСТОЯННО. Помогает размышлять, когда я придумываю номер.

И все же Дана сомневалась. Затем прищурилась и перевела взгляд с Карен на меня и обратно.

– Это внезапное желание потратить драгоценное время на Мерфи… Не связано ли оно, часом, со столь же внезапным желанием захороводить моего приятеля О’Райана?

Карен взглянула на меня пустыми округлившимися глазами.

– Ты о чем?

– Да ладно. Пусть сам о себе заботится.

– Я не имею НИ МАЛЕЙШЕГО понятия, о чем ты толкуешь, – прощебетала Карен. – Теперь скажи, его ведь нельзя спускать с ПОВОДКА?

– Нельзя. Представь себе, что это О’Райан.

– Ты ЗАБАВНАЯ, лапочка. Никогда не хотела стать КОМИКОМ?

* * *

Тащиться через овраг с Карен – совсем не то, что гулять с Даной. Во-первых, Карен несет с собой магнитофон и репетирует, повторяя одни и те же фразы снова и снова, причем очень громко. Во-вторых, у ее наряда одна цель – чтобы нас заметили.

На ней свитер с блестками, обтягивающие блестящие брюки и серьги в форме бананов. Люди, которые нам встречаются – разные бегуны, собачники, любители птиц и редкие старики – все вопросительно на нее смотрят и поднимают брови, заслышав ее речи, произносимые в микрофон.

Но Карен словно ничего не замечает. Она не замечает даже меня, пока ей на глаза не попадается мужчина, идущий нам навстречу. Явно из клерков, в плаще и начищенных ботинках, идет медленно, глядя себе под ноги. Симпатичный. Мне это становится ясным, когда Карен притормаживает и выключает свой магнитофон.

– Ну, привет, лапочка. Что-то далековато тебя занесло от ЗАЛА заседаний, верно?

– Простите? – Незнакомец останавливается и поднимает глаза от земли. Затем он поднимает и брови, разглядев серьги, блестки, собаку и магнитофон.

– Потерялся в лесах по дороге на собрание акционеров? – улыбается она. – Ну-ка быстренько признавайся, что ты тут делаешь…

Внезапно мужчина решает ей улыбнуться – видимо, хочет показать, что у него есть чувство юмора и шутки на свой счет он понимает.

– Похоже на то, да? На самом деле я недавно потерял здесь ключи. Вот и вернулся, пытаюсь вспомнить, где я тогда шел. Мог бы добавить, что выгваздал в грязи новую пару туфель, но не стану.

– Ты потерял свои КЛЮЧИ? Какой ПОЗОР! – Карен говорит это так, будто действительно произошла катастрофа. Укоризненным тоном, под стать ее сверкающему наряду и улыбке.

– Да, и дело в том… что это ключи жены. На брелке в форме рыбки. Она жутко разозлится, когда узнает, что я их посеял.

– Вот как! – Она кивает, как будто изначально знала, что мужик женат. – Значит, твоей жены с тобой не было, когда ты потерял ключи?

– Ну, вообще-то нет. – Он почему-то смутился. – Я просто вышел подышать свежим воздухом.

– Да ну? – Карен улыбается еще шире, и, кажется, что зубов у нее больше, чем у других людей. – Значит, ты гулял САМ ПО СЕБЕ? Одинок, как облако, и что там еще Клифф Ноутс поет?

– Вроде того.

Вот с этого момента я, видно, перестаю понимать, что происходит. Хотя две вещи очевидны даже мне: Карен не только нравится этот парень, ей к тому же глубоко наплевать, что он женат. Мужик тоже начинает проявлять к ней интерес и, по-видимому, тоже забывает, что он женат. Так они и стоят, улыбаясь и демонстрируя больше эмали, чем реклама чистящих средств для ванных комнат.

– Ну, если мы с собакой набредем на твои ключи, мы их ОБЯЗАТЕЛЬНО поднимем.

– Увы, я тут все основательно прочесал.

– Да? Когда нужно что-то найти, ЛУЧШЕ меня никого нет.

– Правда? И откуда такие таланты? Я хочу сказать, кто вы, какая-нибудь знаменитая сыщица с рацией? – Он кивком показывает на магнитофон.

– Нет, лапочка. Я – комическая актриса.

– Нет, без трепа? Как «Леттермен»?

– Нет, лапочка. – Карен немного разозлилась. – Я живьем выступаю. В КЛУБЕ. Тебе стоит зайти как-нибудь вечерком и послушать меня. Я оставлю пропуска на входе.

– Господи! Настоящая комическая актриса!

– Ну да, так уж тебе подфартило. Нет, серьезно, будет здорово, если ты зайдешь.

– Серьезно – я бы с радостью. Послушайте, возьмите мою визитку.

Карен берет карточку и разглядывает ее.

– «Ричард Кэнмор, патенты и разрешения, Малти-Трон Системз Инк.». Надо же! Хватит шутить, Ричард, я с тобой СВЯЖУСЬ. – Она сует карточку за ворот свитера. – Буду держать ее поближе к СЕРДЦУ.

– Замечательно. – Но мне кажется, что он слегка занервничал.

– Плюс к этому, я могу позвонить тебе, когда найду КЛЮЧИ.

– Да, конечно.

– Они ОБЯЗАТЕЛЬНО найдутся. ПОВЕРЬ мне.

Какое-то время она стоит, внимательно уставившись на него. В следующее мгновение Ричард Кэнмор практически физическим усилием отрывает самого себя от взгляда Карен, напомнив мне человека, вылезающего из бассейна, где он «закупался».

– Черт, сколько времени? Послушайте, я…

– Конечно, лапочка. Тебе пора назад. Я ПОНИМАЮ.

– Послушайте. – Он шумно вдыхает воздух. – Я в самом деле хотел бы посмотреть ваше представление, но я…

– Я же уже сказала – я ПОНИМАЮ. Кстати, ТВОЕ представление тоже может быть достойно внимания. – На прощание Карен взмахивает своим «хвостиком» и идет за мной по дорожке, уверенная, – и ей даже оглядываться не надо, – что его взгляд прикован к ее уходящему блестящему заду.

* * *

Не могу сказать, сколько раз Карен таскала меня взад-вперед по дорожке, пока все-таки не нашла ключи, застрявшие в подмерзшем папоротнике. Она деловито поднимает их, затем вытаскивает меня из оврага и тащит к своей машине.

Но вместо того чтобы вернуться домой, к Дане, она направляет свой «фольксваген» на огромной скорости на окраину города, мимо скучных пригородных строений. Наконец она жмет на тормоз и резко поворачивает на парковку за низким невзрачным зданием. Затем выключает мотор и приготавливается ждать.

Ричард Кэнмор выходит из здания только поздним вечером. Дана уже, наверное, волнуется – куда это мы с Карен запропастились? Но Карен, похоже, об этом совсем не думает. Она прячется за рулевое колесо и смотрит, как Ричард пересекает плохо освещенную парковочную стоянку с кейсом в одной руке. Пальцы его другой руки переплетены с пальцами красивой молодой женщины, едва поспевающей за ним на своих высоких каблуках.

Улыбка застывает на лице Карен, ее собственные пальцы сжимаются вокруг кольца с ключами. Мы с ней продолжаем наблюдать, как Ричард подходит к машине и открывает дверцу. Затем он поворачивается к женщине и одаривает ее продолжительным поцелуем, садится в машину и выезжает с парковки.

Когда его фары освещают нашу машину, Карен еще больше съеживается на сиденье. Затем, когда он скрывается из вида, она снова выпрямляется, чтобы лучше разглядеть женщину. Та стоит на парковочной площадке, уставившись на то место, где только что стояла машина Ричарда. Затем поворачивается и, как в счастливом трансе, направляется к своей машине, которая тоже стоит на парковке.

– ЧЕРТ бы побрал этого мерзавца! – Карен резко нажимает на педаль газа, как будто Ричард находится под педалью, мы срываемся с места и почти вылетаем с площадки.

– Значит, таков ДОГОВОР? – Она свирепствует всю дорогу до Даны. – ВОТ с кем ты ходишь прогуляться, мерзкий ТИП! «ВОЗДУХ» ему понадобился! Я ПОКАЖУ тебе воздух, жалкий козел, побольше воздуха, чем в твоей пустой ГОЛОВЕ!

* * *

Едва я слышу чахоточные вздохи машины Карен, как выскакиваю на улицу, будто мною выстрелили из пушки.

– Где ты шлялась, черт побери?! Ты что, не понимала, как я беспокоюсь?

Карен, все еще сидя в машине, оглядывает меня с искренним изумлением.

– Беспокоилась? Кэти, ПОЧЕМУ? Мы ДИВНО провели время. Скажи ей, Мерфи.

Мерфи тем временем просто смотрит на меня с заднего сидения и дышит на стекло. Беспокоилась? Почему? Возможно, Карен права. Я излишне пылко реагирую. Особенно если учесть, что Мерфи для меня ничего не значит, а я для него – явно еще меньше.

– Ты могла хотя бы позвонить, – говорю я, все еще пытаясь что-то доказать. – Я что хочу сказать… Кто это гуляет с собакой семь часов подряд? Или семь часов катает ее на машине?

– Извини, – с удивительной покорностью произносит Карен, открывает дверцу и передает мне конец поводка Мерфи. – Я потеряла ощущение времени.

– Где же вы были? – Не то чтобы мне хотелось это знать…

Она зевает, прикрывая рот узкой ладонью.

– Повсюду. Я валюсь с ног от усталости.

– Надеюсь, ты не настолько устала, чтобы соизволить позвонить О’Райану? Он названивал мне каждый час, все удивлялся, куда ты подевалась. Естественно, я не могла ничего сказать, кроме того, что ты пошла гулять с Мерфи. На него это произвело должное впечатление.