Текст книги "Фантастический триллер"

Автор книги: Эрик Фрэнк Рассел

Соавторы: Роберт Уэйд,Дуглас Уорнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Глава восемнадцатая

Я ощупью вошел в квартиру и рухнул в кресло. Меня подташнивало. Все и так было написано у меня на лице, но я пересказал им содержание разговора. Маргарет хотела броситься к Рэйнхэму, но я удержал ее.

– Его не пронять доводами разума. Это форма сумасшествия или умственная слепота. Она – бич человечества.

– Но что нам теперь делать? – шепотом спросила Маргарет.

Еще до того, как Джон Холт заговорил, я знал ответ; и, зная его, вздрогнул от ужаса.

– Нам остается только одно, и это может сделать единственный человек, – произнес Холт. – Это ты, Иэн. Лондон должен быть оповещен., И ты его оповестишь.

– Нет!

– Да, – твердо сказал Холт.

– О, да, Иэн! Да!

– Они ждут, – продолжал Холт. – Я им сказал, что сэр Гаи выступит перед ними со ступенек дома. Так как он не будет выступать, это должен сделать ты.

– Это единственное решение, – сказала Маргарет.

– Но я недостаточно авторитетен, чтобы выступать! Меня никто не станет слушать.

– Ты заставишь их слушать.

– Я вызову панику!

– Нет, если найдешь правильный подход.

– Но я его не найду! Я не оратор.

– Хорошую историю не нужно хорошо рассказывать. Это слова одного редактора «Телеграм», который не любит красивых фраз.

– Расскажи правду и заклейми дьявола, – вставила Маргарет.

– Заставь людей сдвинуться с места, – заключил Джон Холт.

Я весь вспотел и страшно перетрусил.

– Мы должны попробовать обратиться к Фиггину или Грэм-Лонгу. Даже к Моргану.

– Я выйду на них, – пообещала Маргарет. – Я им обрисую всю ситуацию. Но, как ты сам говорил, это займет время. Ты же можешь дать первый толчок снежному кому.

Я вздрогнул.

– Это твое дело, Иэн. Твоя история. Ты довел ее до логического конца. Ты должен смотреть в лицо фактам. – Холт положил руку мне на плечо. – Это не так страшно, как тебе кажется. Большинство ребят за дверью, ты знаешь.

Я представил себе последствия провала. Увидел станции метро, атакуемые охваченными паникой толпами, кричащих людей, сражающихся за места в автобусах, ошалевших водителей, мчащихся по запруженным улицам. На ноги я встал не очень твердо. Но время поджимало.

– Первым я обращусь к Моргану, – сказал Холт, – потому что он одной ногой на нашей стороне. Пусть он пойдет к комиссару полиции. Затем я возьмусь за политиков.

– Да, – согласился я, мысленно уже находясь снаружи, пытаясь найти слова, чтобы убедить, заставить поверить – и не вызвать панику.

– Мы должны попытаться пройти к входной двери, – сказала Маргарет. – Тебя должны видеть выходящим из дома сэра Гая, а не вылезающим украдкой из-за утла.

– Удачи! – пожелал Холт, набирая уже чей-то номер. Маргарет прошла вперед, чтобы удостовериться в том, что путь свободен, и через несколько минут мы на цыпочках прошли через весь дом. Маргарет распахнула входную дверь. Мне в глаза ударило солнце. Со всех сторон на меня смотрели удивленные и заинтересованные лица. Завращались объективы теле– и фотокамер, берущие меня в фокус. Микрофоны приблизились к моим губам. Черт бы меня взял, если я знал, что собирался сказать!

Неожиданно чей-то голос сказал:

– Большинство из вас знакомы со мной хотя бы мельком, как с редактором газеты «Ивнинг Телеграм».

Боже мой! Это был мой голос! Я слушал себя с громадным интересом.

– Я сегодня весь день работал над ужасной историей. Все документы, относящиеся к ней, здесь, у меня в руках. – Я взмахнул стопкой бумаг. – Они предсказывают Лондону страшную катастрофу и ужасающее число жертв, если мы все сразу же не примем меры.

Я прервался, чтобы передать документы Маргарет.

– Раздай их им для ознакомления, – попросил я ее. Шаг за шагом я пересказал всю эту историю, сжимая и сокращая ее, упоминая ключевые моменты, вскользь упоминая о действующих лицах, выкидывая несущественное. Редко когда мне так помогали навыки, приобретенные на должности помощника редактора, привыкшего сокращать повествование без ущерба для связности и занимательности. И я их увлёк. И, видит бог, заставил поверить! Пока я не кончил, никто не издал ни звука.

Но это было лишь первое и простейшее испытание. Я убеждал людей, привыкших к обработке новостей, проверке данных, принятию быстрых решений и действию в соответствии с ними. Теперь же я должен был обратиться по телевидению непосредственно к потенциальным жертвам. Я должен был сказать им, что самое сердце великого города обречено, и они должны бежать из него, спасая свои жизни. Что еще можно сказать, кроме как «Бросайте все и удирайте отсюда»? А это будет толчком к паническому бегству.

Ребята с телевидения меня подбодрили, что было очень кстати, и я вышел в эфир. Из сказанного мною я помню очень мало, но очевидно – хотя и неясно, как, – что я взял правильный тон. Мое вспотевшее лицо, изможденные черты и выдававший крайнее отчаяние голос убедили зрителей в срочности дела, пока мои слова описывали худшие стороны ожидаемого несчастья. Я не стал объявлять точного часа землетрясения и грубо, как политикан, солгал, заверив их, что власти приводят в действие экстренные планы эвакуации. Я описал с возможно большей точностью границы области, которую охватит землетрясение. И в этот момент, когда я уже подходил к концу, Рэйнхэм попробовал испортить все дело. Из-за угла вынырнула машина. Поняв, в чем дело, я тихо выругался: как министр внутренних дел, Рэйнхэм приказал арестовать меня за нарушение Закона о государственной тайне на основании того, что в мои руки попала секретная информация.

Я ускорил ход своих рассуждений, подхлестываемый временем. Зрители не должны стать свидетелями моего ареста. Это вызвало бы невероятное замешательство и зачеркнуло бы все то, что я смог сделать.

– Те из вас, кто живет или работает в опасном районе, пожалуйста, немедленно покиньте его. Если вы на работе, оставьте ее и уходите. Если вы дома, закройте двери и отправляйтесь в безопасное место. Возьмите минимум одежды и принадлежностей – принимаются меры к тому, чтобы вы были размешены соответствующим образом, где бы ни оказались. – «Ты проклятый лгун, Кэртис», – подумал я. – Владельцы машин, пожалуйста, возьмите с собой пешеходов. Семьи, разделенные обстоятельствами, работой или покупками, пожалуйста, не пытайтесь найти друг друга. Вы только парализуете линии связи и помешаете принятию необходимых мер соответствующими службами. Можете быть уверены, что через несколько часов вы сможете воссоединиться.

Боковым зрением я видел, что время кончалось. Ко мне бежали полицейские.

– Уходите мирно, – сказал я. – Уходите спокойно, в полном порядке. – А затем, почувствовав вдохновение, добавил: – Более того! Уходите как Лондонцы! Идите с песней!

Я подал рукой команду «конец» и вышел из поля зрения операторов. Я только-только уложился. Через десять секунд меня арестовали.

Я не оказал сопротивление. Маргарет хотела поехать со мной, но я понимал, что это бесполезно. И хуже, это вовлекло бы и ее. Я поцеловал ее и попросил позаботиться о том, чтобы самой выбраться вовремя из опасной зоны. Потом меня повели через шумевшую удивленную толпу. Меня привезли в полицейский участок, зарегистрировали и предъявили официальное обвинение, а затем заперли в камере. Во время этих процедур единственными моими словами, кроме сообщавших мое имя и адрес сидевшему за столом сержанту, была повторная просьба о получении разрешения на разговор со старшим инспектором Специальной Службы Морганом.

Когда за мной захлопнулись двери камеры, я разволновался. Смог ли я что-нибудь сделать? Или только ухудшил ситуацию? Где Маргарет? Ее не арестовали; хватило ли у нее здравого смысла последовать моему совету и покинуть центр Лондона? Стала ли полиция разговаривать с Морганом? А если даже и стала, то что он мог сделать? Как дела у Холта? Даже если он и убедил Моргана действовать, то смог ли Морган убедить комиссара полиции? Мог ли Холт побудить действовать остальных министров? Ведь принятие положительного решения политиками – это медленный, болезненный процесс.

Эти и многие другие бесполезные размышления были неизбежной реакцией человека, у которого, с одной стороны, нервы на пределе, а с другой, нет возможности что-либо предпринять. У меня хватило ума понять это и перестать беспокоиться о вещах, для меня не достижимых. Я даже начал смотреть на вещи беспристрастным, чтобы не сказать циничным, взглядом. Это отучит тебя высовываться, Кэртис, говорил я себе. Ты и Колстон, вы оба ждете похорон, каждый в своей могиле, один в грязи какого-то морга, куда его доставили, а другой в тюремной камере. Живой и мертвый, оба готовы к погребению. А может быть, участок и морг переживут даже землетрясение?

«Зек», вот кто я такой», – подумал я, давая другой ход своим мыслям. Заключенный. Помещенный в тюрьму за пропаганду своих убеждений. О, я оказался в хорошей компании. Половина премьер-министров в Британском Содружестве Наций побывали в тюрьмах Еe Величества до того, как их посвятили в рыцари…

Часы у меня отняли вместе с другими валами, и я не мог определить время. Было уже далеко за шесть – возможно, около семи. Я попробовал прикинуть, сколько времени ушло на то, чтобы арестовать меня, привезти сюда, зарегистрировать, и сколько времени я пробыл в камере. Получалось примерно три четверти часа на формальности. Но определить, сколько времени я думал, мне совершенно не удалось.

Как выяснилось впоследствии, смятение началось в десять минут восьмого. Я услышал крики, звуки бегущих ног, лязг и звон металла. Открывались двери камер, раздавались приказания. Стражник открыл и мою дверь.

– Выходите, эй, там! – крикнул он. – И пошевеливайтесь!

– Что происходит?

– Приказано перевести вас куда-то. Выходите! Становитесь в строй!

Воспрянув духом, я присоединился к другим заключенным. Это было организовано. Мы потащились обратно в ту же комнату. Нам вернули вещи. Потом вывели на улицу. У поребрика стоял «черный ворон». Точнее, он полузаехал на тротуар, чтобы освободить место на дороге. Движение машин показалось мне странным, но у меня не было времени понять, чем оно меня удивило. В тот момент, когда из участка вышел сержант, из-за утла выехала Маргарет.

– Мистер Кэртис, – обратился ко мне сержант. – Вы свободны. Как сообщили из Скотланд-Ярда, с вас сняты обвинения. – Он добавил: – Но я вам советую поехать с нами, сэр. Так будет безопаснее.

– Он со мной, сержант, – вмешалась Маргарет. – Пошли, Иэн. Нам придется бежать.

Я удивился, но последовал за ней.

– Куда мы идем?

– В редакцию.

– Как в редакцию? Зачем?! Она же в самом центре опасной зоны.

– Джон вызвал редакционный вертолет.

– Блестящая мысль! – восхитился я. – Разве нельзя найти машину?

– Мы не в ту сторону идем, – ответила Маргарет. – Сейчас на всех улицах Лондона одностороннее движение – от центра.

Теперь я понял, почему движение на улице показалось мне странным: весь транспорт по обеим сторонам улицы ехал в одну сторону.

– Нам еще повезло, – заметила она. – У большинства обитателей этого района есть машины, а у кого нет, тех подвезли, или они сели на автобусы и в метро.

У меня не хватало дыхания, чтобы задать сотни вопросов, готовых сорваться с языка. Меня поразил спокойный, упорядоченный поток машин, ехавших на север. Я почти не замечал свидетельств беспорядка, и лишь несколько – грубости или страха. Один раз из окна проезжавшей машины высунулся человек и крикнул: «Эй, вы, двое! Вам не в ту сторону. Забирайтесь на крышу моей машины». Он не мог остановиться, и Маргарет просто покачала головой, улыбнулась, и мы пошли дальше. Как я заметил, движение было не быстрым, но непрерывным. Я попытался подсчитать среднюю скорость, прикинуть требуемое время и оценить, сколько народу не успеет выбраться. Это было пренеприятнейшее упражнение в устном счете. Я скоро запретил его себе и сосредоточился на том, чтобы выжать из себя все возможное. Но я успел подумать: странные создания люди. Подойди к ним неправильно, и они паникуют, бегут, бесчинствуют, грабят. А подойди к ним правильно – даже в Лондоне и Нью-Йорке в час пик – и они проявят удивительное спокойствие и мужество.

Мы добежали до редакции. На часах было без десяти восемь.

Двери были распахнуты, первый этаж – пуст.

– Мы спасены! – воскликнула Маргарет.

Она бросилась ко мне в объятия, рыдая и целуя меня.

– О, Иэн! Ты был замечателен по телевизору. Я никогда тебя так не любила.

Это проливало бальзам мне на сердце, но сейчас было не до того.

– Как ты меня нашла?

– Морган. Он сумел позвонить Джону. Он сделал для тебя все, что смог. Я сразу же помчалась через Лондон.

Мы поднялись в мою комнату пешком – электричество было отключено, и лифт не работал. Маргарет начала рассказывать все в деталях.

– Джон довольно быстро нашел Моргана, но ты сыграл основную роль. Мистер Фиггис смотрел телевизор, когда до него добрался Джон. На экране был ты. Ты произвел на него громадное впечатление – он связался с комиссаром полиции, армейскими казармами, транспортным управлением, гражданской обороной и всеми остальными в два счета. Фиггис полностью отстранил сэра Гая. Из него выйдет прекрасный премьер-министр.

Я с трудом поднял тяжелую железную дверь, и мы вышли на крышу. На фоне заходящего солнца вырисовывалась фигура Джона Холта.

– Великолепная работа, Иэн! – произнес он.

Я подошел к парапету. Вокруг нашего здания не было ни души. Улицы вокруг нас в пределах видимости были пустынны. До самого собора Святого Павла не было видно ни одного человека.

– Ты слышишь, Иэн? – спросила Маргарет, кладя руку мне на плечо.

Прислушавшись, я уловил за порывами дьявольского ветра обрывки песни.

Маргарет крепко обняла меня и сказала:

– Они уходили с песней…

Тишину разорвал шум винта. Вертолет прилетел с юга с уже привязанной веревочной лестницей. Один за другим мы поднимались в зависшую над нами машину, в безопасность.

Я посмотрел с неба на землю. Оставались минуты. Мое сердце было готово разорваться на части. Это был мой город. Здесь я родился, вырос, создал себе имя в газетном мире. Заходящее солнце покрыло золотой краской шпили, купола и даже бетонные коробки. Древняя река, мерцая, изгибалась в своем вечном течении к океану. Посмотри на это, внимательно посмотри на все это и запомни на всю жизнь, все черное, и серебряное, и серое, и зеленое, и не изменившееся под солнечными лучами темно-голубое и коричневое. Смотри и оплакивай, потому что творцы, создавшие город, ушли навсегда, а дураки приговорили его к смерти.

Мы не могли спасти всех. Никогда не было, да и не будет составлено приблизительного списка погибших. Среди жертв был и сэр Гай Рэйнхэм. От отказался эвакуироваться и ни секунды не колебался в том, что землетрясения не будет. Хотел бы я знать, о чем он думал в те последние страшные минуты, когда Лондон заколебался и рухнул? Может быть, он принял смерть более стоически, оттого, что знал: род Рэйнхэмов не обрывается.

Десятый в роду баронет, мой приемный сын, сейчас, когда я пишу эти строки, играет на лужайке за окнами. Он здоровый и красивый ребенок, прекрасный сын, и я им горжусь. И каждый день я замечаю, что он становится все более похожим на Маргарет.

Агадир, март 1963

Фуэнгирола, Испания, февраль 1967

Эрик Фрэнк Рассел
Война с невидимым врагом

Глава 1

Крепче, чем Форт Нокс, мрачнее, чем Алькатраз, неприступней Бастилии, таинственней Кремля – серое здание из алюмоцемента, крепость, в которой всего лишь две бдительно охраняемые двери. Много лет глаза врагов тщетно ищут трещину в этих стенах, слабинку в охране. Нерушимая твердыня – национальный научный центр. Здесь решались судьбы мира, здесь созидалось будущее, его процветание или погибель. Режим секретности вечной повивальной бабкой стоял над колыбелью будущего. И, конечно, прозевал самое главное.

Бессмысленно кидаться на эти стены извне. Но можно взорвать их изнутри…

Несмотря на хитрости и предосторожности, очевидное было упущено. Люди, стоящие высоко на лестнице научного центра, были блестящими специалистами каждый в своей сфере и полные невежды в других областях. Главный бактериолог мог часами рассказывать о новом вирусе и не мог ответить на такой вопрос: сколько спутников имеет Сатурн. Главный баллистик мог быстро нарисовать сложнейшую шую траекторию движения тела, но не мог сказать, к какому классу относится опоссум, – к лошадям, оленям или жирафам. Все предприятие было напичкано высококвалифицированными специалистами, там не было лишь такого, который мог бы заметить и дать оценку признакам, становившимися уже явными.

Например, никто не придавал значения тому факту, что если служащие и смирились с постоянными подслушиваниями, подсматриваниями и периодическими обысками, то большинство из них ненавидели принятую для административного удобства цветовую систему. Цвет стал символом престижа. Служащие желтого отдела считали себя обделенными по сравнению со служащими голубого отдела, хотя и те и другие получали одинаковое жалованье. Человек, работающий за красными дверями, считал себя на голову выше, чем служащий находящийся за белыми. И так далее.

Женщины, которые всегда были ревнивы к чужому благополучию, раздули это еще сильнее. Женщины-служащие и жены работников в своих связях твердо придерживались кастового принципа. Жены работников черного отдела считали себя выше остальных и гордились этим, а жены работников белого отдела очень на это сердились. Сладкая улыбка, воркующий голос и в то же время по-кошачьи показанные когти были нормальной формой приветствия у них.

Такое положение дел было принято всеми и рассматривалось просто как заведенный порядок. Но это был далеко не простой порядок, а прямое доказательство, что в центре работают обычные люди, а не стальные роботы. Отсутствующий специалист – грамотный психолог – мог увидеть это с первого взгляда, даже если бы он и не мог отличить системы навигации ракеты от системы наведения той же ракеты.

Вот в этом-то и была главная слабость. Не в бетоне, граните или стали, не в механизмах или электронных устройствах, не в режиме, не в предосторожностях, не в бюрократии, а просто – во плоти и крови.

Отставка Хаперни принесла больше раздражения, чем тревоги. Он был специалистом по глубокому вакууму. Все, кто его знал, считали его умным, работящим и спокойным, как гипсовая статуя. Насколько было известно, его ничего не беспокоило, кроме работы. То, что он был холостяком, рассматривалось как доказательство преданности делу.

Байтс, начальник отдела, и Лендлер, начальник охраны, вызвали его для собеседования. Они сидели рядом за большим письменным столом, когда Хаперни, шаркая ногами, вошел в кабинет и, мигая, уставился на них сквозь толстые стекла очков. Байтс взял из стопки лист бумаги и положил его перед собой.

– Мистер Хаперни, я только что получил вот это. Ваше заявление об отставке. В чем дело?

– Я хочу уйти, – ответил Хаперни, нервно двигая руками.

– Почему? Вы нашли себе лучшее место где-нибудь еще? Мы должны это знать.

Хаперни начал шаркать ногами. Вид у него был довольно несчастный.

– Нет, я не нашел еще другой работы. Да я и не искал. Пока что нет. Может быть, потом.

– Тогда почему вы решили уйти? – спросил Байте.

– С меня довольно, – сказал Хаперни смущенно и взволнованно.

– Довольно? – скептически переспросил Байтс. – Довольно чего?

– Работы здесь.

– Давайте говорить прямо, – настаивал Байтс. – Мы вас ценим. Вы работаете здесь уже четырнадцать лет. До сих пор вы, казалось, были довольны. Ваша работа считалась первоклассной, и никто никогда не критиковал ее или вас. Если вы будете продолжать в том же духе, вы обеспечите себя до конца своих дней. Вы действительно хотите отказаться от выгодной и интересной работы?

– Да, – подтвердил Хаперни.

– И не имеете ничего лучшего в перспективе? – Именно так.

Откинувшись на спинку стула, Байтс уставился на него и задумался.

– Знаете, что я подумал? Вам стоит показаться врачу.

– Я не хочу, – ответил Хаперни. – Более того, мне это не надо, и я не буду этого делать.

– Врач может просто определить, что вы страдаете неврозом в результате того, что много и упорно работали. Он, может быть, просто порекомендует вам долгий и полный отдых, – настаивал Байтс. – Вы можете тогда взять оплачиваемый отпуск. Поехать куда-нибудь в спокойное местечко, порыбачить и в положенное, время вернуться – такой же блестящий, как миллион долларов.

– Я не интересуюсь рыбалкой.

– Какой же черт вас тогда интересует? Что вы собираетесь делать после того, как уйдете отсюда?

– Поеду куда глаза глядят, попутешествую немного. Мне хочется быть свободным и ехать, куда захочу.

Нахмурившись, вступил Лендлер.

– Вы хотите выехать из страны?

– Не сразу, – ответил Хаперни.

– Вы еще ни разу не запрашивали заграничного паспорта, – продолжал Лендлер. – Я должен предупредить, что вам придется ответить на много нескромных вопросов, если вдруг запросите этот паспорт. Вы были допущены к информации, которая может быть полезна врагу. Правительство не может игнорировать этот факт.

– Вы хотите сказать, что я намереваюсь торговать этой информацией? – спросил Хаперни, слегка покраснев.

– Совсем нет. По крайней мере, не при этих обстоятельствах, – горячо заявил Лендлер. – На данный момент ваша репутация безупречна. Никто не сомневается в вашей преданности. Но…

– Что но?

– Обстоятельства могут измениться. Субъект, который просто ездит по стране, без работы, без каких-либо источников доходов, в конце концов встает перед финансовой проблемой. И тоща он получит свой первый опыт в испытании бедностью. Его убеждения начнут меняться. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Я найду работу когда угодно и где угодно, если мне понадобится.

– Ах так! – вмешался опять Байте, ехидно подняв брови. – Кому это, интересно, пригодится специалист по глубокому вакууму?

– С моей квалификацией я могу и посуду мыть, – отрезал Хаперни. – Если вы не возражаете, я бы хотел решать свои проблемы сам, на свой манер. Это ведь свободная страна, не так ли?

– Мы просто хотим внести ясность, – с угрозой в голосе сказал Лендлер.

Байтс глубоко вздохнул и возразил:

– Если человек настаивает на том, чтобы стать сумасшедшим, то мне его не удержать. Так что я принимаю его отставку и передаю его дело в штаб-квартиру. Если они решат, что вас надо пристрелить до рассвета, то это будет на их совести, – он махнул рукой. – Хорошо, идите, я все сделаю.

Когда Хаперни вышел, Лейдлер сказал:

– Ты заметил его реакцию, когда сказал, что его надо пристрелить до рассвета? Мне она показалась чересчур острой. Может быть, он чего-то боится?

– Иллюзия, – возразил Байтс. – Я думаю, он просто поддался естественному зову природы.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Он просто задержался в сексуальном развитии, а сейчас созрел. Даже в сорок два не поздно заняться тем, чем занимаются в юности. Бьюсь об заклад, что он пустился отсюда во всю прыть, как разгоряченный бык. И так и будет скакать, пока не наткнется на подходящую самку. Тогда он ею воспользуется по прямому назначению, остынет и захочет обратно на свою работу.

– Возможно, ты и прав, – согласился Лендлер, – но я бы на это свои деньги не поставил. Нутром чую, что его что-то беспокоит. Хорошо бы узнать причину.

– Не тот тип, чтобы психовать, – заверил его Байтс. – Никогда таким не был и никогда не будет. Все, что он хочет, это поваляться с кем-нибудь на сене. А против этого нет закона, не так ли?

– Иногда я думаю, что такой закон не мешало бы принять, – многозначительно молвил Лендлер. – Во всяком случае, когда высококвалифицированные специалисты вдруг впадают в лирику, я не могу рассматривать это просто как начало брачного сезона. Здесь могут быть более глубокие причины. Нам надо знать о них.

– И что?

– За ним надо вести наблюдение, до тех пор, пока мы не убедимся, что он не сделает никакого вреда и не намерен это сделать в будущем. Пара агентов из контрразведки потаскается за ним это время. Это, правда, стоит денег.

– Не из твоего же кармана, – заметил Байтс.

– Конечно, нет.

– Так чего волноваться?

Новость об отставке Хаперни растеклась но центру, но обсуждалась как бы между прочим. В столовой Ричард Брансон, металлург из зеленого отдела, упомянул об этом своему сослуживцу Арнольду Бергу. В дальнейшем они будут участниками еще более таинственных событий, но тогда ни один ив них об этом еще и не подозревал.

– Арии, ты слышал, что Хаперни собрался слинять?

– Хм, неужели задержка с результатами но его тематике так его разбила? Или, может, ему где-нибудь предложили большие деньги?

– Нет, – возразил Берг, – он сказал, что устал от режима и хочет какое-то время пожить свободно. В нем просто проснулся цыган.

– Странно, – пробормотал Брансон. – Он никогда не казался мне непоседой. Всегда был таким домоседом, прочным как окала.

– Да, он никогда не производил впечатления бродяги, – согласился Берг. – Но ты же знаешь, недаром говорят: чужая душа – потемки.

– Может, ты и прав. Я сам иногда устаю от этих порядков. Но уж, конечно, не настолько, чтобы бросить хорошую работу.

– Тебе надо содержать жену и двух наследников, – возразил Берг. – У Хаперни – никого, кроме него самого, нет. Он может делать все, что захочет. Если он хочет поменять профессию научного работника на уборщика мусора, я могу пожелать ему только удачи на новом поприще. Кто-то должен для нас и помои убирать, а то мы все в них утонем. Ты об этом не думал?

– Мои мысли заняты более высокими делами, – уклончиво ответил Брансон.

– Твои мысли опустятся, если твои завязни двор будет утопать в помоях, – пообещал Берг.

Проигнорировав последнее замечание, Брансон сказал:

– Хаперни – зануда, но не дурак. У пего блестящая голова, хоти он и тугодум. Если уж он уходит, то это, несомненно, но важной причине, но он достаточно умен, чтобы не афишировать эту причину.

– Например, какую?

– Не знаю. Я могу только догадываться. Может, он нашел себе работу где-нибудь в другом государственном центре, но ему велели держать язык за зубами.

– Может быть. В этом нестабильном мире вое может быть. В один прекрасный день я сам могу исчезнуть и сделать карьеру как стриптизный танцор.

– С таким-то пузом?

– Это может подогреть интерес, – хохотнул Берг, любовно похлопывая себя но животу.

– Ну, пусть будет так, – Брансон помолчал, потом сказал: – Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что это место становится все более и более гнилым.

– Все, что можно рассматривать как бремя для налогоплательщиков, должно получать время от времени толчок, – пояснил Берт. – Всегда есть кто-нибудь, кто воюет с расходами.

– Я не имею в виду разговоры о новых сокращениях в бюджете. Я думаю о Хаперни.

– Его уход работы не остановит, – заверил его Берг. – Просто небольшие затруднения. Для того, чтобы найти специалиста, надо приложить усилия и потратить время. Количество таких специалистов не безгранично.

– Точно. А мне кажется, что за последнее время такая трата сил и времени происходит все чаше и чаще.

– С чего ты взял? – спросил Берг.

– Я здесь уже восемь лет. За первые шесть лет наши потери были вполне разумными, и их можно было предсказать. Мужики достигали шестидесяти пяти и пользовались своим правом на пенсию. Другие продолжали работать и через какое-то время умирали или заболевали. Несколько молодых загнулись от естественных причин, да и то это были вполне заменяемые работники. И так далее. Как я уже сказал, потери можно было предвидеть.

– Ну?

– А теперь посмотрим на последние два года. Кроме нормального количества ушедших в отставку, переведенных на другую работу, умерших, появились такие, которые исчезли по менее обычным причинам. Например, были Маклайн и Симпсон. Поехали в отпуск на Амазонку и прямо как растворились, никаких следов не нашли до сих пор.

– Это было полтора года тому назад, – согласился Берг. – Бьюсь об заклад, что они давно мертвы. Могло произойти все что угодно: утонули, змеиный укус, лихорадка или просто их живьем съели пираньи.

– Потом был Хакобер. Женился на состоятельной даме, у которой был замок где-то в Аргентине. Поехал туда помочь по хозяйству. Но вряд ли этот очень способный химик мог точно сказать, из какого конца коровы раздается «му».

– Он мог этого и не знать. Но выучил бы из-за любви и денег. Это стоит усилий. Дай мне шанс, я бы сумел.

– Хендерсон, – продолжал Брансон, не обращая внимания на замечание, – та же история, что и с Хаперни. Попросил отставку. Я слышал, что потом его видели где-то на западе, он там заимел промтоварный магазин.

– А я слышал, что как только его там обнаружили, то тут же он исчез опять, – заметил Берг.

– Да, ты напомнил мне о слухах. Так вот, был еще один слух, о Мюллере. Его нашли застреленным. Заключение: смерть от несчастного случая. По слухам это было самоубийство. А ведь Мюллер не имел каких бы то ни было причин лишать себя жизни, и он не был похож на идиота, который небрежно обращается с оружием.

– Ты хочешь сказать, что его убили? – спросил Берг, подняв брови.

– Я хочу сказать, что его смерть была странной, мягко говоря. К этому прибавь случай с Арваньяном, который произошел пару месяцев назад. Свалил свою машину с набережной прямо в воду на глубину сорок футов. Сказали, что он был в обморочном состоянии. Ему тридцать два года, атлетического сложения и прекрасного здоровья. Версия с обмороком не кажется мне слишком убедительной.

– И какое у тебя медицинское звание?

– Никакого, – согласился Брансон.

– Ну, а парень, который выдвинул версию с обмороком, опытный доктор. Я думаю, он знал, что говорил.

– А я и не говорю, что не знал. Я только сказал, что он сделал подходящую догадку, а не поставил диагноз. Но догадка есть догадка, а не диагноз. И это не зависит от того, кто ее выдвинул.

– У тебя есть лучшее предположение?

– Да. Если бы Арваньян был любителем закладывать за воротник и вел бы машину в пьяном виде, то в этом случае все сходится. Но, насколько я знаю, он не был любителем выпить. Не был он и диабетиком. – Брансон задумался на минуту и добавил: – Может, он заснул на рулем?

– Вполне возможно, – согласился Берг, – со мной самим такое произошло много лет назад. Я заснул от долгой монотонной дороги в темноте, от шуршания шин и пляски огней от фар на шоссе. Я зевнул несколько раз и потом – бам! Очнулся на полу с портфелем на голове. Этот случай встряхнул меня на несколько недель, скажу я тебе.

– Арваньян недолго был в пути. Он проехал точно двадцать четыре мили.

– Ну и что? Он мог от переутомления задремать после рабочего дня. Может, он до этого не выспался. Несколько испорченных ночей могут подкосить человека. Он может в таком состоянии уснуть где угодно.

– Ты прав, Арни. Как отец двоих детей я знаю, что это такое. Недосыпание может свалить человека. И это заметно по его работе. – Брансон постучал по столу, подчеркивая свои слова. – По работе Арваньяна этого не было заметно.