Текст книги "Идентичность: юность и кризис"

Автор книги: Эрик Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

205

Можно, в конце концов, надеяться, что теория идентичности внесет в эту проблему скорее позитивный вклад, чем предостережение. В то же время я не предлагаю оставить все как есть: необходимо изучение специфической динамической природы выбранных источников – истории случая, истории жизни и сновидений19.

V. Биографический очерк II:

спутанность возвращается -

психопатология ночи

В начале этой книги я процитировал Зигмунда Фрейда и Уильяма Джемса, которые, как мне кажется, сильно и поэтично сформулировали, в чем состоит жизненный смысл идентичности (или в чем он должен заключаться). Сейчас они могут помочь нам вновь заглянуть "за идентичность". Ибо так случилось, что оба они записывали и сообщали о сновидениях, которые иллюстрируют возвращение чувства спутанности идентичности и реставрации во сне идентичности позднего отрочества. Сновидения, безусловно, являются наиболее сенситивными индикаторами непрерывной борьбы индивида с ранними кризисами, и у всех тех, кто успешно преодолел другие регрессии, "кризис идентичности" вновь переживается в последующих, более поздних кризисах, но в "сублимированных" и символических актах, которые по большей части принадлежат психопатологии обыденной жизни, каждого дня или каждой ночи. Такое новое проживание предполагает, безусловно, что "кризис идентичности" однажды уже был пережит и что рецепт этого может быть восстановлен нормальными средствами. Сон Фрейда иллюстрирует проблему идентичности на стадии становления (генеративности), сон Джемса – на стадии старческого отчаяния.

1. Сон Фрейда об Ирме

Процитировав утверждение Фрейда о "позитивной" идентификации, направившей его к иудаизму, то есть идентичности с тем, кто, будучи одаренным выдающимися умственными способностями, работает в им самим избранной изоляции от "угнетенного большинства", я показал,

206

что в его единственном признании, а именно в анализе Фрейдом своего сна о пациентке Ирме20, мы можем увидеть следы соответствующей негативной идентичности, которая, по определению, следует за позитивной как тень. Сон про Ирму приснился Фрейду на пороге пятого десятка его жизни, к которому мы относим кризис производительности, и действительно, как я уже отмечал21, сон про Ирму касается забот человека среднего возраста, задающего себе вопрос о том, как много из того, что им начато, будет завершено и не помешает ли его слишком частая беззаботность поддержанию амбиции. Я буду выбирать только те отрывки, которые смогут показать новое проживание кризиса идентичности в терминах этого, более позднего кризиса.

Прежде всего, необходимо соотнести сон с тем моментом жизни Фрейда, когда он ему приснился, – с моментом, когда творческая мысль породила интерпретацию сновидений. Сон про Ирму обязан своей значительностью не только тому, что это был первый сон, детально проанализированный в "Толковании сновидений". В письме своему другу Флиссу Фрейд предается мечте о появлении таблички над его летним домом. Надпись будет гласить, что "в этом доме 24 июля 1895 года Тайна Сновидения открылась д-ру Зигм. Фрейду"22. Это и есть дата сна про Ирму.

Мы, таким образом, имеем дело с тридцатидевятилетним врачом, специалистом в области неврологии, живущим в Вене. Он был еврейским гражданином католической монархии, бывшей когда-то Священной Римской империей, германским подданным, находящимся под воздействием как либерализма, так и усиливающегося антисемитизма. Его семья быстро росла: в тот период его жена снова ждала ребенка. Он уже мечтал укрепить свое положение и свой доход получением академического звания. Однако это было весьма проблематично не только потому, что он был евреем, но также и потому, что в недавней совместной публикации со своим старшим коллегой д-ром Брейером он выступил с такими непопулярными и вызвавшими всеобщее недовольство теориями, что сам его соавтор, испугавшись, постарался отойти от Фрейда. Речь идет о книге "Этюды об истерии", в которой подчеркивается роль сексуальности в этиологии "защитных психоневрозов", то есть невротических нарушений, вызванных необходимостью защиты сознания от отвратительных и подавляемых идей, преимуще-

207

ственно сексуального характера. Молодой автор был весьма привержен этим идеям; с гордостью, часто омрачаемой отчаянием, он начал ощущать, что ему суждено сделать революционное открытие «небывалыми» средствами.

Фрейду пришло в голову, что в действительности сон был нормальным эквивалентом истерической атаки, "маленьким защитным психоневрозом". В истории психиатрии сравнение нормальных явлений с ненормальными не ново: греки называли оргазм "маленькой эпилепсией". Но если истерические симптомы, даже во сне, основаны на внутреннем конфликте, на непроизвольной защите против бессознательных мыслей, что могло бы служить оправданием для пациентов в том, что они не могут просто принять, долго помнить или последовательно использовать интерпретации, предлагаемые им психиатром? Вскоре Фрейду стало ясно, что для того, чтобы придать форму этим инструментам, необходим существенный сдвиг от физиологических понятий в сторону чисто психологических и от авторитарной медицинской техники к эмпатическому и интуитивному наблюдению и даже к самонаблюдению.

Следовательно, ситуация такова: будучи внутри академических кругов, которые, казалось, ограничивали его возможности, потому что он был евреем; в возрасте, когда он с тревогой заметил первые признаки старения и, конечно же, болезней; обремененный ответственностью за быстро растущую семью – ученый столкнулся с выбором: поставить свои способности на службу условной практике и исследованиям, что, как он уже показал, мог сделать, либо "обосноваться в самом себе" и дать миру новый взгляд на человека, демонстративно не осознающего лучшее и худшее в себе. Вскоре после сна про Ирму Фрейд написал своему другу Флиссу с нескрываемым ужасом, что, пытаясь объяснить механизм психологической защиты, он обнаружил, что объясняет что-то самое существенное в характере. Во время этого сновидения он знал, что должен сделать великое открытие, и слово сделать имеет здесь двойной смысл. Вопрос в том, будет ли он жить согласно сути своей идентичности, а эта суть позже была сформулирована как судьба исследователя-одиночки, отказывающегося от поддержки большинства. Но, конечно, его будущая работа была в стадии зарождения, и в любом случае он не мог всерьез сомневаться в том, что он состоялся лишь только в своих сновидениях.

208

Вечером, накануне сновидения, Фрейд испытал переживание, которое болезненно высветило его внутренние сомнения. Он повстречал коллегу Отто, который только что вернулся с летнего курорта. Там он встретил их общего друга, молодую женщину, бывшую пациенткой Фрейда, Ирму. Эта пациентка стараниями Фрейда излечилась от истерической тревоги, но не избавилась от некоторых соматических симптомов, таких, например, как неукротимая рвота. Перед отъездом в отпуск Фрейд предложил ей интерпретацию в качестве решения ее проблемы, но она не смогла принять ее. Сейчас Фрейд явственно услышал упрек в голосе Отто, говорящего о пациентке, которая показалась ему «лучше, но не совсем в порядке»; за упреком он почувствовал авторитет д-ра М., человека, который был весьма «значим в нашем кругу». По возвращении домой, находясь под впечатлением этого столкновения, Фрейд написал длинный отчет для д-ра М., объясняя свою точку зрения на заболевание Ирмы.

Он, очевидно, отправился спать с ощущением, что этот отчет прояснит дело настолько, насколько это мог сделать он сам. В эту ночь все персонажи, принявшие участие в этом случае, а именно Ирма, д-р М., д-р Отто и другой врач, д-р Леопольд, стали участниками сновидения.

"Большой холл, ряд гостей, которых мы принимаем, среди них Ирма, которую я немедленно отвожу в сторону как будто для того, чтобы ответить на ее письмо и упрекнуть ее за то, что она еще не приняла "решение" (его интерпретация)… Она отвечает: "Если бы вы только знали, какие боли меня терзали".

Заинтересованный Фрейд отводит пациентку в угол, осматривает ее горло и действительно обнаруживает соматические симптомы, которые его озадачивают.

"Я быстро зову д-ра М., который повторяет обследование и подтверждает его результаты… Теперь мой друг Отто, тоже стоящий рядом с ней, и мой друг Леопольд выстукивают через одежду ее грудную клетку и говорят: "Внизу слева у нее имеется притупление", а также обращают внимание на инфильтрат на левом плече, который я могу ощутить (Фрейд имеет в виду: на своем собственном теле), несмотря на одежду. М. говорит: "Нет сомнения, что это инфекция, но это не имеет значения; может последовать дизентерия…" Мы точно знаем, как возникла

209

Н-798

инфекция. Мой друг Отто не так давно сделал ей, когда она себя плохо чувствовала, инъекцию препарата пропила… пропилса… пропионовой кислоты… триметиламина (формулу которого я вижу перед собой, отпечатанную жирным шрифтом)… Нельзя было так опрометчиво делать эту инъекцию… Возможно также, что шприц был недостаточно стерилен".

Это сон врача и о врачах. Фрейд использовал этот сон, чтобы продемонстрировать, как сны реализуют желания.

"Результатом сновидения является то, что не я виноват в той боли, которая до сих пор мучает Ирму, в этом виноват Отто… Все оправдание (а этот сон не является ничем другим) живо напоминает защиту, выдвигаемую человеком, которого сосед обвиняет в том, что тот вернул ему чайник в плохом состоянии. "Во-первых, – оправдывается он, – я вернул чайник неповрежденным; во-вторых, в нем уже были дырки, когда мне его одолжили, и, в-третьих, я его вообще никогда не занимал".

Переживания по поводу замечания д-ра Отто в предшествующий вечер о том, что Фрейд мог оказаться невнимательным доктором, – явное следствие пробудившихся детских ощущений собственной недостойности. Но, как мы могли видеть, они также ставят под сомнение принципы его идентичности, а именно его стремление работать и думать независимо. Ирма была не просто пациентом, она являла собой тестовый случай. И фрейдовская интерпретация истерии не была просто другой диагностической категорией, она была прорывом к изменившемуся образу человека. Для более высоких санкций человек обычно ищет определенный ритуал, и я предполагаю (исключительно для этой цели), что в сне про Ирму (как и в равнозначных "созидательных" сновидениях, таких, например, как трилогия сновидений Декарта) мы можем узнать очертания ритуального присоединения, обряд сновидения, который приносит встревоженному Фрейду санкцию на идеи греховного происхождения, которые на другом уровне сновидения высмеиваются, а в жизни – отталкиваются. Я проанализирую сон еще раз и в скобках обозначу то, что, по моему предположению, является признаком ритуала.

Праздничный вечер (церемонный сбор), резко выраженное ощущение общности (собрание) и доминантная позиция Фрейда (мы получаем) придают началу сновидения

210

облик церемонии, который между тем вскоре растворяется в беспокойстве о пациентке (изоляция, самообвинение). Преобладает настроение крайней необходимости. Фрейд быстро зовет д-ра М. (призыв к более высокому авторитету). На этот призыв о помощи ответил не только д-р М., но также д-р Леопольд и д-р Отто (предопределенный круг). По ходу обследования пациентки Фрейд внезапно чувствует и ощущает на своем собственном теле один из симптомов пациентки. Врач и мужчина, таким образом, слились с пациентом и женщиной, и этот «некто» становится страдальцем и обследуемым (прострация, подчинение). Подразумевается, что теперь именно он подлежит осмотру (разбирательство, признание). Д-р М. с большой уверенностью произносит что-то бессмысленное (ритуальная формула, латынь, древнееврейский язык), что кажется магически эффективным, оно пробуждает в видящем сон и других персонажах сновидения непосредственную уверенность (откровение) в том, что причина данного случая теперь ясна (магическая, божественная воля). Эта общая уверенность восстанавливает в сновидении интеллектуальное ощущение общности (общность, община), которая была утрачена, когда жена Фрейда и веселые гости исчезли. В то же время она восстанавливает у него чувство принадлежности (братства) к иерархической группе, возглавляемой авторитетом (священником), в которого он имплицитно верит (вера). Он немедленно извлекает пользу из его вновь обретенной благосклонности: он видит формулу перед глазами (откровение провидения), напечатанную жирным шрифтом (правда), и теперь он вправе переложить всю вину на Д-ра О. (неверующего). Со справедливым негодованием, которое является наградой и оружием верующего, он теперь может считать своего обвинителя недобросовестным врачом.

Наличие этих ритуальных параллелей в сновидении Фрейда выдвигает вопросы, на которые я не буду пытаться здесь ответить. Фрейд, конечно, воспитывался как член еврейской общины преимущественно в католической культуре: могло ли все многообразие католического окружения запечатлеться в этом ребенке, представителе меньшинства? Многое говорит в пользу этого. Фрейд сообщил Флиссу, что в течение наиболее критических периодов своего детства, а именно когда он, "первенец молодой матери", должен был смиряться с появлением братьев и сестер, старая и

211

религиозно суеверная чешка водила его по всем церквам его родного города23. Он, очевидно, был настолько поражен такими событиями, что, приходя домой, проповедовал (по словам его матери) своей семье и показывал им, как Бог ведет себя; это, по всей видимости, относилось к священнику, которого он считал Богом. И кроме того, он описывал конфигурацию основного ритуала, который нашел свое выражение в других религиях: иудаизме, католицизме или каких-либо других. В любом случае человек, которому приснился сон про Ирму, является примером того, как можно временно найти место в «тесном» большинстве, в данном случае в медицинском мире, который сомневался в нем. В то же время сновидение защищает его от их упреков, позволяет ему присоединиться к ним в забавном ритуале, вновь оправдывает его повседневные занятия, связанные с потребностью исследовать, открыть и узнать.

Фрейд считает, что именно в юности "натуралистическая идеология" заняла у него место всей той религиозности, которая могла быть пробуждена иудаизмом или (в раннем детстве) всепоглощающим католицизмом. И если мы разглядим в этом сновидении стареющего мужчины что-то, связанное с половым созреванием, мы, возможно, коснемся существа дела, неоднократно отмеченного в письмах Фрейда, а именно "повторяющегося отрочества" творческих умов. Творческий ум проявляется в жизни человека неоднократно, а устанавливается в позднем отрочестве или ранней молодости. "Нормальный" индивид сочетает в себе различные запреты и ответственность идеального "я" в здравомыслящем, скромном единстве, более или менее хорошо закрепленном в техниках, которыми он владеет, а также в ролях, которые им сопутствуют. Беспокойный индивид, особенно оригинал, более или менее успешно ослабляет постоянно оживающий Эдипов комплекс путем нового утверждения своей уникальной идентичности. Там, где позитивная идентичность может быть соединена с высшими идеалами, как это было в случае с Фрейдом, ведущими к новой форме догматической и ритуальной ассоциации (психоаналитическая техника, психоаналитическое движение и психоаналитические институты), негативная идентичность имеет свои корни в типах, презираемых в детстве. Тщательное прочтение сновидения Фрейда делает понятным, что негативная идентичность, которую он изжил (или устранил сном), есть нечто род-

212

ственное еврейскому Schlemiel или немецкому Dummkopf. В любом случае одним из наиболее существенных и значимых событий его ранней юности (в соответствии с «Толкованием сновидений») было утверждение его отца (при особенно смущающих обстоятельствах, связанных с тем, что мальчик мочится в неподходящем месте) о том, «что мальчик никогда ничего не достигнет». Позже в сновидении про Ирму взрослый мужчина, который был близок к тому, чтобы достичь чего-то, должен бороться с этим «проклятием», и это, можно подозревать, и есть самое главное, то есть достижение, помимо всего прочего, было поражением отцовского предсказания, поражением, которого, конечно же, горячо желают многие отцы, бросающие вызов своим маленьким сыновьям, стыдя их за что-то.

2. Последний сон Уильяма Джемса

Для того чтобы вернуться к нашему второму свидетелю, мы сошлемся на самый, по-видимому, пронициательный отчет о смешении идентичности в сновидении24 – проницательный потому, что герой сновидения мог вновь отстаивать свою позитивную идентичность исследователя и записать это сновидение на следующий же день. Важна также и дата его сновидения, ибо это, возможно, был последний сон, записанный Джемсом, и точно последний из опубликованных им; он умер через полгода после этого, в возрасте шестидесяти четырех лет. Неудивительно поэтому, что в данном сновидении спутанность идентичности – часть внутренней бури, означающей потерю опоры в мире, вид бури, которую Шекспир в "Короле Лире", в соответствии с законом жанра, проецирует на природу и все же отчетливо обозначает ее как внутреннюю бурю. Джемс имел это сновидение в период, когда он искал выход за пределы "натуралистической психологии" и понимания определенных мистических состояний, в которых человек превосходит свои собственные границы. Он жалуется между тем, что этот сон был "точной противоположностью мистическому озарению", и это позволяет нам считать его продуктом конфликта между сохраняющимися надеждами человека на высшую Целостность и его полным отчаянием.

Действительно, Джемс иллюстрирует многое из того, что мы уже сказали здесь в описательных терминах, настолько близких нашим обобщениям, что этот сон привлек

213

мое внимание лишь недавно. Нет сомнения, что Джемс из личного опыта знал то, что мы описали как «пограничное» психотическое состояние25. Тем не менее он, очевидно, никогда не подходил столь близко к истинному психотическому опыту, как в этом сновидении, – факт, который я приписываю глубине «полного отчаяния», охватившего его на этой стадии жизни.

"Я отчаиваюсь дать читателю какую-либо идею по поводу спутанности сознания, в которую я был брошен этим наиболее сильным переживанием всей моей жизни. Я подробно описал это через пару дней после того, как это произошло, и дополнил описание некоторыми размышлениями. Даже если это не прольет света на мистицизм, я надеюсь, что эта запись заслуживает публикации хотя бы просто как вклад в описательную литературу по патологическим психическим состояниям. Я предлагаю вниманию читателей все именно так, как оно было записано, изменив лишь несколько слов, чтобы сделать объяснение более понятным".

Поскольку я не хочу прерывать этот отчет изумленными комментариями, я попрошу читателя обратить внимание на ясность, с какой характеристики острой спутанности идентичности появляются в этом сновидении: прерывистость времени и пространства; сумерки между сном и пробуждением; потеря границ "эго"; переживание захва-ченности сном, а не активного владения им и многие другие критерии, с которыми встретится читатель.

"Сан– Франциско, февраль, 14, 1906 г. Предпоследней ночью я проснулся в своей постели в Стенфордском университете около 7.30 утра после спокойного сна и, "собирая свой пробуждающийся ум", неожиданно обнаружил, что все у меня перемешалось с реминисценциями сновидения совершенно другого типа, которое как бы въехало в первый сон, тщательно проработанный и трагический. Я решил, что это было предыдущим сновидением того же сна, но кажущееся смешение двух сновидений было чем-то очень подозрительным, чего я никогда прежде не испытывал.

На следующую ночь (с 12 на 13 февраля) я внезапно пробудился от первого сна, который оказался очень тяжелым, в самой середине сновидения, обдумывая которое я неожиданно запутался в содержании двух других сновидений, которые сильно перемешались с первым, и я

214

никак не мог выхватить оригинал. «Откуда приходят эти сны?» – спросил я. Они были близки мне и свежи, как будто я только что их увидел. И все же они были далеки от первого сновидения. Все три сновидения были совершенно не связаны друг с другом по содержанию. Один носил атмосферу кокни, это случилось с кем-то в Лондоне. Два других были американскими. Один включал в себя примерку пальто (был ли это тот сон, от которого я пробудился?), другой был разновидностью кошмара, и там действовали солдаты. Каждый имел совершенно отличную эмоциональную атмосферу, свою индивидуальность. И еще, в момент, когда все эти три сновидения проникли друг в друга и я казался себе их общим очевидцем, мне отчетливо казалось, что они не шли последовательно друг за другом на протяжении одного сна. Но когда же? Опять же не в предшествующую ночь. Когда же и от какого из них я пробудился? Я не могу этого сказать: каждый был так же близок ко мне, как и другой, и я, казалось, принадлежу трем различным сновидениям одновременно, ни один из которых не соединяется с другими или с моим бодрствованием. Я начал чувствовать странную спутанность и испуг и попытался заставить себя окончательно проснуться, но мне казалось, что я уже проснулся. Холодок страха пробежал по моему телу: не проникаю ли я в сновидения других людей? Не есть ли это «телепатия»? Или это вторжение второй (или третьей) личности? Или это тромбоз кортикальной артерии и начало общего «помешательства» и дезориентации, которая только начинается, и кто знает, насколько далеко зайдет?

Несомненно, я терял ощущение своего "я" и получал представление об умственном истощении, которого я никогда не знал прежде, его ближайшим аналогом были погружение, головокружительная тревога, которую человек испытывает, заблудившись в лесу и окончательно осознав это. Большинство человеческих бед имеют конец. Большинство страхов указывают направление к кульминации. Наибольшее зло человек может встретить, выступая против чего-то в своих принципах, в своем мужестве, воле, гордости. Но в этом переживании все было диффузией, шедшей из центра, и точка опоры стерлась, связь разрушалась тем быстрее, чем сильнее я в ней нуждался. Между тем яркие воспоминания о различных сновидениях попеременно приходят ко мне. Чьих? Чьих? Чьих? Если я

215

не мог соединить их, я проваливался в море без горизонта и границ и терял себя. От этой мысли снова «мороз по коже», и с ней страх нового погружения в сон и возобновление всего процесса. Это началось предыдущей ночью, но тогда спутанность сделала лишь один шаг и казалась просто любопытной. Это был второй шаг, а где я окажусь после третьего шага?"

Этот отчет, по-моему, восстанавливает (как это делало описание сновидения Фрейда) активность видящего сон в терминах его профессиональной идентичности. Подойдя вплотную к тому, чтобы стать "пациентом", и ощущая близость "конца" жизни, он принимает прерогативу психолога на "объективную" эмпатию и систематическое сострадание, и это в словах, которыми мы были бы более чем рады закончить наше собственное описание смешения идентичности.

"В то же время я обнаружил, что весь наполнен новой жалостью к личностям, впадающим в слабоумие с распадом или испытывающим "раздвоение личности"; но чего они хотят в ужасном течении своего бытия в привычном "я", так это какой-либо устойчивости. Мы должны убеждать и переубеждать их, что мы будем стараться до конца узнать их настоящее "я". Мы должны разрешить им знать, что мы с ними и не являемся (как это им часто кажется) частью мира, который подтвердит и обнародует их отклонения.

Очевидно, я весь был во власти своего рефлексивного ума; и, когда я объективно размышлял о ситуации, в которой я находился, мои страхи прекращались. Но имелась тенденция к повтору сновидений и реминисценций, и к повтору яркому; и тогда смешение начиналось вновь, с ощущением страха, что оно будет развиваться дальше.

Затем я посмотрел на часы. Половина первого! Полночь, следовательно. И это дало мне другую рефлексивную идею. Обычно, отправляясь спать, я проваливаюсь в очень глубокую дремоту, из которой я никогда не выхожу раньше двух часов. Следовательно, я никогда не пробуждался от полуночного сна, как сделал это сегодняшней ночью, поэтому мое обычное сознание не сохраняло воспоминаний от полуночных сновидений. Когда я проснулся ночью, мой сон казался ужасно тяжелым. Состояние сна поддерживает память сновидения, так почему бы два последовательных сновидения (когда два из трех были по-

216

следовательными) не могли быть воспоминаниями полуночных сновидений предыдущей ночи, провалившихся вместе с настоящим сновидением в память о нынешнем пробуждении? Почему, короче говоря, я не мог быть полуночным слоем моего прошлого?

Эта идея принесла большое облегчение, я чувствовал себя теперь так, как если бы я полностью владел своим разумом… Казалось, таким образом, что порог между рациональным и болезненным состоянием у меня несколько понизился, как если бы аналогичная спутанность могла находиться очень близко к пределам возможностей каждого из нас".

И даже как порой кажется, что сновидения Фрейда (особенно про Ирму) были увидены лишь для того, чтобы раскрыть природу сновидений, так Джемс заканчивает свое описание утверждением, что это сновидение, являвшееся "точной противоположностью мистического озарения", было пронизано "чувством того, что реальность была обнажена", – чувством, которое он обнаружил в себе, чтобы быть "мистическим в высшей степени". И в своем стремлении и близости к переходу он заканчивает предположением, что это его сновидение было увидено "в действительности", но только другим "я", загадочным незнакомцем.

Глава V Теоретическая интерлюдия

Я должен теперь задать несколько теоретических вопросов – вопросов, формулировка которых заняла десятилетия, – от лица моих коллег и тех исследователей человеческого поведения, которым близки по духу наши клинические и теоретические заботы. В настоящее время это неизмеримо большая группа людей. Но не для каждого читателя все в этой главе окажется близким его жизненному опыту и интересам.

1. "Эго" и окружение

До сих пор я почти преднамереннно (мне нравится так думать) пробовал использовать термин "идентичность" во многих различных смыслах. В одном случае он, казалось, относится к сознательному чувству уникальности индивида, в другом – к бессознательному стремлению к непрерывности жизненного опыта, а в третьем – к солидаризации с идеалами группы. Иногда он, по-видимому, употреблялся как в обыденной речи, был разговорным и наивным, в других случаях оказывался связанным с понятиями психоанализа и социологии. И не раз это слово соскальзывало с пера больше по привычке, благодаря которой многое кажется хорошо знакомым, прежде чем полностью прояснится. Поскольку, впервые сообщив о предмете исследования (в гл. II "Записок клинициста"), я объявил, что изучаю "эго-идентичность", то теперь я должен еще раз вернуться к понятию "эго".

Идентичность в самом общем смысле совпадает, конечно, во многом с тем, что целым рядом исследователей включается в понятие "я" в самых различных его формах: "я-концепции"1, "я-системы"2 или того флюктуирующего

218

«я– опыта», который описан Шилдером3, Федерном4 и другими. В психоаналитической «эго-психологии» ранее всех эта общая область наиболее ясно была очерчена Хартма-ном, когда при обсуждении так называемого либидного ка-тексиса «эго» в нарциссизме он пришел к заключению, что речь идет скорее о "я", которое таким образом катексиру-ется. Он отстаивает термин «саморепрезентация», противопоставляя его «репрезентации объекта»5. Эта саморепрезентация в определенном смысле была предвосхищена Фрейдом в его периодических отсылках к позиции «эго» по отношению к "я" и к флюктуирующим катексисам, которые даруют это "я" подвижным состоянием самоуважения6.

Сначала мы здесь займемся генетической непрерывностью такой саморепрезентации – непрерывностью, которая, несомненно, должна быть отнесена за счет работы "эго". Никакой другой внутренний фактор не мог обеспечить избирательного выделения значимых идентификаций на всем протяжении детства и постепенную интеграцию образов "я", достигающую кульминации в чувстве идентичности. По этой причине я вначале и назвал идентичность "эго-идентичностью". Однако, избрав название, аналогичное "эго-идеалу", я поставил вопрос о взаимоотношениях "эго-идеала" и "эго-идентичности".

Фрейд относил интернализацию воздействий окружения к функциям "супер-эго" или "эго-идеала", которые должны представлять приказы и запрещения, исходящие от окружения и его традиций. Давайте сравним два утверждения Фрейда, относящихся к этому вопросу.

"Супер– эго" ребенка в действительности строится не по модели родителей, а по модели "супер-эго" родителей; оно перенимает то же самое содержание, становится проводником традиций и всех вечных ценностей, которые передавались этим путем от поколения к поколению. Вы можете легко догадаться, насколько важно признание "супер-эго" для понимания социального поведения человека, например проблемы делинквентности, и, возможно, для обеспечения нас некоторыми практическими советами по образованию… Человечество никогда не живет полностью в настоящем. Идеологии "супер-эго" увековечивают прошлое, традиции племени и народа, которые поддаются, хотя и медленно, влиянию настоящего, новых тенденций

219

развития и, пока они действуют через «супер-эго», играют важную роль в жизни человека"7.

Здесь необходимо отметить, что Фрейд говорит об "идеологиях "супер-эго", понимая "супер-эго" как некое вместилище идей; тем не менее он также отсылает к нему как к "проводнику", то есть к части психической системы, через которую такие традиционные идеи и идеалы действуют. Очевидно, что под "идеологиями супер-эго" Фрейд имеет в виду нечто подсознательное в соответствии с близостью "супер-эго" к архаике и что в то же самое время он приписывает им магическую внутреннюю принудительность. Но очевидно также, что термин "идеология" используется им в более широком смысле, чем при сугубо политическом употреблении; я в свою очередь также пытался рассматривать идеологию как психологический факт и, обязательно связывая ее с политическими феноменами, не объяснял ими.

Во втором утверждении Фрейд признает также и социальную сторону "эго-идеала".

"Эго– идеал" очень важен для понимания психологии группы. Помимо своей индивидуальной стороны, этот идеал имеет социальную сторону; он является также общим идеалом семьи, класса или нации"8.

Очевидно, что здесь начинает проводиться различие между терминами "супер-эго" и "эго-идеал", основывающееся на их разном отношении к онтогенетической и филогенетической истории племени. "Супер-эго" понимается как более архаичное, более полно интернализованное и более бессознательно репрезентирующее врожденную склонность человека к развитию примитивного, категорического сознания. "Супер-эго", родственное ранним интроекциям, остается поэтому ригидно мстительным и карающим внутренним агентом "слепой" морали. Напротив, "эго-идеал", как представляется, более гибко и сознательно связан с впитанными в детстве идеалами определенной исторической эпохи. Он ближе к той функции "эго", которая обозначается как испытание реальности: идеалы могут изменяться.