Текст книги "Идентичность: юность и кризис"

Автор книги: Эрик Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

278

особенностей женщины, как будто особенности изначально предполагают неравенство. И все же большинству женщин, видимо, трудно отчетливо выразить наиболее глубокие свои чувства, кратко и предельно ясно изложить наиболее важные и актуальные свои проблемы. Некоторые женщины, наделенные способностью наблюдать и глубоко мыслить, очевидно, не склонны обнаруживать свой природный ум, опасаясь показаться недостаточно умными. Даже успешная конкуренция в сфере науки не поправила положения. Итак, женщин все еще нетрудно «поставить на место» везде, где они чувствуют себя не на своем месте. По-видимому, большой проблемой являются взаимоотношения женщин, играющих заметную роль в жизни общества. Насколько мне известно, женщины-лидеры склонны к постоянной морализаторской или резкой манере общения. Как правило, их мало волнуют проблемы и взгляды других женщин, далеких от решения глобальных проблем.

Мужчины реагируют на "феминистскую угрозу" двояко. Одни полностью ее игнорируют, другие реагируют на нее весьма возбужденно, но несомненно одно – мужчины любой ценой хотят сохранить противоположность полов, важнейшее противостояние, то фундаментальное различие, которое может, по их мнению, утратиться в условиях равенства или как-то стереться из-за слишком частых рассуждений на эту тему. Кроме того, защитная реакция мужчин (в том числе высокообразованных) имеет много других аспектов. Например, когда мужчина испытывает желание, он хочет пробудить ответное желание, а не сочувствовать или вызывать сочувствие. Если же он не испытывает желания, ему трудно заставить себя сочувствовать, особенно если сочувствие предполагает необходимость поставить себя на место другого. Страх перед размытостью различий способен убить и радость от восприятия "другого", и сочувствие к себе подобному. Понятно также, что тогда, когда господствующая идентичность может оставать-ся идентичностью лишь в качестве господствующей, трудно гарантировать настоящее равенство тому, кто подчиняется. И наконец, когда человек чувствует, что он поставлен под удар, что он в опасности или загнан в угол, сохранять здравомыслие весьма непросто.

Все это объясняется очень старыми психологическими причинами. Как правило, мужчины игнорируют то, чего не понимают. Среди "запретных" тем – физиологические

279

изменения и эмоциональные испытания, связанные с вечным чудом: беременностью и родами. Это тревожит каждого мужчину и в детстве, и в молодости, и в зрелом возрасте. В описаниях культур и исторических эпох мужчины представляют эту сторону жизни как нечто неизбежное, но второстепенное; выживание человечества обычно приписывается замечательной согласованности мужских замыслов. При этом забывается, что в то время, как эти замыслы подвергались проверке и многие из них ее не выдерживали, на долю женщин выпадало поддержание основ жизни, их восстановление и воспитание восстановителей. Очевидно, что новое соотношение мужского и женского, отцовского и материнского начал подготовлялось не только современными переменами в отношениях между полами, но и более широкой осведомленностью, распространявшейся там, где развивались наука, технология и настоящее самонаблюдение. Но обсуждение этого вопроса сегодня предполагает признание того, что попытка «обмена взглядами» может скорее временно усугубить, нежели разрешить старые противоречия и неопределенность.

Есть еще одно соображение, которое должно предварить обсуждение столь неполно сформулированного и столь актуального вопроса. Решая какую-либо проблему, человек хочет и должен начать с того момента, который, как ему кажется, проясняет или, наоборот, затрудняет ситуацию. Но тут он может услышать что-то похожее н слова одного фермера, ответившего шоферу, спросившему у него дорогу, следующее: "Ну, я бы на вашем месте ехал не отсюда".

Вот и я тоже начинаю оттуда, откуда начинаю. В предисловии, написанном на основе статьи для молодежного журнала "Daedalus"1, я указал на то, что обсуждение идентичности молодых женщин, по сути, так и не состоялось, хотя автор начал его весьма решительно. Я считаю это серьезным теоретическим упущением. Психологи и врачи-психоаналитики знают, что решающий для развития цельной женской идентичности момент – это переход от юности к зрелости, когда молодая женщина, неважно какой профессии, о которой раньше заботились родители,

280

I

оставляет родительскую семью и посвящает себя любви к чужому человеку и заботам об их общем ребенке.

Я высказывал мнение, что душевная и эмоциональная способность принимать и соблюдать верность – свидетельство окончания юности, тогда как зрелость начинается со способности принимать и проявлять любовь и заботу. Ведь сила поколения (а под этим я имею в виду основные установки, на которых основано все многообразие систем ценностей) определяется процессом, в котором двое молодых людей противоположного пола находят каждый свою индивидуальную идентичность, а затем соединяют их в интимных отношениях, возобновляя каждый традиции своей семьи, и вместе производят и растят новое поколение. В этот период все половые различия и склонности, сформировавшиеся ранее, окончательно поляризуются, поскольку они участвуют в процессе воспроизводства, характеризующем период зрелости. Но в чем особенности формирования идентичности женщины, определяющиеся тем, что в ее теле существует "внутреннее пространство", в котором вынашивается ребенок избранного ею мужчины, что в свою очередь определяет ее биологическое, психологическое и этическое предназначение – материнство? И не это ли предназначение (независимо от того, работает ли женщина, и даже от того, есть ли у нее дети) – основная проблема женской верности? Исследуемая психоанализом психология женщины "начинается", однако, не с этого. В соответствии со своей ориентацией на истоки, то есть со стремлением объяснить проблему в корне, психоанализ начинает с самых ранних впечатлений о различиях полов, в основном реконструированных на основании показаний клиенток, которые не в ладах со своей женской природой и с тем, что она, как им кажется, обрекает их на вечное неравенство. Но поскольку психоаналитический метод мог формироваться лишь в процессе работы с остро страдающими людьми, будь то взрослые или дети, клинические наблюдения стали отправной точкой изучения того, как маленькая девочка, постепенно начинающая осознавать половые различия, путем наблюдения – при помощи зрения или осязания – узнает, какие ощущения доставляют ей удовольствие, а какие – вызывают неприятную напряженность или к каким она может приходить заключениям, используя свои познавательные способности или воображение. Я думаю, что на психоаналитическую концепцию женщины

281

сильно повлияло то, что первые и основные данные были получены психоаналитиками, в задачу которых входило понять природу того или иного негативного психологического состояния и облегчить его, и то, что им нужно было постигнуть женскую душу через сопереживание, предложив ей «принятие реальности».

Тот факт, что дети обоих полов рано или поздно "узнают", что у одного из полов пенис отсутствует, а на его месте – отверстие, похожее на рану, послужил основой для обобщений, касающихся природы и воспитания женщин. Но в дальнейшем стали склоняться к другой точке зрения: неразумно предполагать, что наблюдение и переживание должны (если исключить острые кратковременные расстройства) обязательно фиксироваться на том, чего нет. Любой ребенок женского пола и в любых условиях, кроме городских, скорее всего, поймет, наблюдая старших девочек, женщин, самок животных, что в их теле существует некое внутреннее пространство, предназначенное для воспроизводства, но несущее одновременно потенциал опасности.

Здесь имеются в виду не только беременность и роды, но и лактация, и все другие части женского тела, ассоциируемые с наполненностью, теплотой и щедростью. Интересно, например, вызывают ли у девочек такую же тревогу, как у некоторых мальчиков, признаки беременности или менструации или они подсознательно воспринимают это как нечто естественное – если, конечно, они не "защищены" от возможности осознать универсальность и смысл этих естественных явлений. Несомненно, на разных v стадиях детства наблюдения интерпретируются в соответствии с познавательными возможностями возраста, воспринимаются по аналогии с наиболее остро ощущаемыми органами тела и сопровождаются преобладающими в этом возрасте побуждениями. Сны, мифы и обряды свидетельствуют о том, что влагалище вызывает ассоциации с поглощающим пищу ртом, с выводящим выделения сфинктером, помимо ассоциаций с кровоточащей раной. Однако весь опыт становления и самоощущения себя мужчиной или женщиной, по-моему, не может определяться исключительно страшными аналогиями и фантазиями. Чувственная реальность и логические выводы уточняются кинестетическим опытом и воспоминаниями, которые "понятны"; и в этом общем контексте существование продуктивного

282

внутреннего пространства, надежно укрытого в глубине женского тела, имеет, как мне кажется, большее значение, чем отсутствие внешнего органа.

Я начал с этих рассуждений, так как думаю, что определение половых различий должно как минимум принимать во внимание постфрейдистские теории, чтобы устоять перед нападками и возражениями сторонников до-фрейдистских взглядов.

Я хотел бы теперь поделиться наблюдениями за детскими играми. Они позволят мне разъяснить суть дела, не прибегая к дополнительным комментариям. Речь идет о десяти-двенадцатилетних мальчиках и девочках, которые дважды в год приходили в Калифорнийский Педагогический Центр для осмотра, собеседования и тестирования. В течение двух десятилетий дети (и их родители) не только регулярно приходили, но и не стесняясь делились своими мыслями, и даже делали это, используя любимое слово Джин Макфарлейн, директора Центра, с большим "жаром". Дети не сомневались в том, что в них видят взрослеющую индивидуальность, и охотно проявляли себя, раскрывая то, что (как им убедительно объяснили) необходимо и полезно было знать специалистам. Так как до того, как я стал участником этого исследования, я занимался интерпретацией игрового поведения – анализ невербального поведения помогал мне понять то, что мои маленькие клиенты не могли выразить словами, – было решено, что я отберу несколько игровых конструкций, построенных детьми, а затем сравню их с другими доступными мне данными. За два года я трижды встретился со 150 мальчиками и 150 девочками и просил каждого с помощью игрушек изобразить какую-нибудь сценку. Игрушки были самые обычные: несколько кукол (полицейский, летчик, индус, монах и т.д.), диких и домашних животных, мебель, машины и просто кубики. Я просил детей представить себе, что стол – это киностудия, игрушки – актеры, а сами они – режиссеры. Нужно было представить увлекательный эпизод из какого-нибудь фильма, а потом объяснить его. Рассказ мы записывали, место действия фотографировали. Возможно, следует добавить, что

283

никаких «интерпретаций» с нашей стороны не давалось. Мы просто хвалили детей2.

Затем мы сопоставляли построенное ребенком с его биографическими данными, пытаясь понять, дает ли это какой-нибудь ключ к его психическому развитию. Обычно такое сопоставление оказывалось полезным, но здеЙь речь не об этом. Данный эксперимент позволил также сравнить творческие способности детей.

Некоторые дети выполняли задание с несколько презрительным видом – как не вполне достойное усилий молодого человека, которому уже больше десяти, – но почти все дети принимались за дело с той готовностью помочь нам, которая была свойственна в Центре всем.

Скоро стало ясно, что главное здесь – пространство. Лишь половина сцен была "увлекательной" и редко какая имела отношение к кино. Сюжеты были чаще всего краткими и по богатству тем не шли ни в какое сравнение с результатами вербальных тестов. Но старательность и (не удержаться от этого слова) эстетическая ответственность, с которой дети выбирали кубики и игрушки, а затем располагали их в соответствии с, видимо, глубоко укорененными представлениями о том, как должно быть организовано пространство, поражали. Создавалось впечатление, что у них вдруг появлялось ощущение: "Вот теперь все правильно", дело сделано, и, как бы очнувшись от бессловесных переживаний, они оборачивались ко мне и говорили: "Готово", имея в виду, что они готовы рассказать о том, что построили.

Меня больше всего интересовали не столько сюжеты, сколько организация пространства: как она соотносится с возрастом и с видами неврозов в период, предшествующий половой зрелости. Таким образом, сначала половые различия не были в центре моих интересов. Я обращал внимание на то, занимали ли конструкции все пространство стола или только его часть, росли ли они ввысь или вширь. Все это могло немало сказать об исполнителе. Но скоро я понял, что, оценивая конструкцию, построенную ребенком в процессе игры, я должен учитывать, что девочки и мальчики по-разному используют пространство и что некоторые явно повторялись, а другие были уникальны.

Сами по себе эти различия настолько просты, что сначала казались самоочевидными. Но затем мы убедились,

284

что девочки «выделяли» внутреннее пространство, а мальчики – внешнее.

Скоро с помощью таких простых пространственных терминов я смог объяснить это различие. Благодаря этому другие исследователи по одним только фотографиям конструкций могли рассортировать фотографии в соответствии с преобладающими в них конфигурациями, причем здесь прослеживалась явная статистическая закономерность. Эти независимые оценки показали, что более двух третей конфигураций, которые я впоследствии назвал мужскими, встречались в конструкциях мальчиков, а более двух третей "женских" – в конструкциях, построенных девочками. (Я опускаю здесь подробности, характеризующие нетипичные, но явно построенные мальчиками или девочками конструкции.) Итак, перечислим типичные признаки: девочки конструировали внутреннее пространство дома – расставленная определенным образом мебель, не огражденная стенами, или замкнутое, огороженное кубиками пространство. У девочек люди и животные находились чаще всего внутри такого пространства в статичных позах. Ограждения представляли собой низкие*4стены (высотой в один кубик), но иногда встречались более сложные конструкции с дверными проемами. Представленные сценки были весьма незамысловатыми, отражающими в основном спокойную семейную жизнь. Часто маленькая девочка играла на пианино. Но иногда в это внутреннее пространство вторгались животные или "опасные" мужчины. Но вторжение не обязательно приводило к сооружению защитных стен или к закрыванию дверей. В большинстве своем эти сюжеты скорее несли в себе элемент комизма.

Мальчики увлекались строительством сложных сооружений конусоидальной или цилиндрической формы. Но действие происходило исключительно на открытом пространстве, причем позы людей и животных были весьма динамичными. Несколько сценариев отражали автодорожные происшествия или уличные ситуации, в центре которых обязательно был полицейский. У большинства мальчиков преобладали высокие постройки. Некоторые тешились разрушительной деятельностью, устраивая обвалы или крушения; руины изображали только мальчики!

Итак, в мужском и женском пространстве преобладали, соответственно: высота и обвалы, интенсивное регулируемое движение и статичное внутреннее пространство, не-

285

замкнутое либо просто огороженное, мирное или подвергшееся нападению. Некоторых удивит, а другим может показаться само собой разумеющимся, что половые различия в организации игрового пространства, видимо, отражают различия в строении половых органов: у мужчин наружный орган, способный напрягаться и внедряться, направляющий подвижные сперматозоиды; у женщин – внутренние органы с преддверием, ведущим к неподвижно выжидающим яйцеклеткам. Вопрос в том, какую это дает нам информацию об обоих полах.

Пятнадцать лет назад я сообщил эти данные специалистам, работающим в разных областях, но некоторые стандартные интерпретации не изменились ни на йоту. Иногда, конечно, сталкиваешься с насмешливой реакцией: считается, что психоаналитик обязательно объяснит данные такого рода через старые символы. И действительно, более полувека назад Фрейд отмечал, что "дом – единственный регулярно повторяющийся в снах символ человеческого тела". Но с точки зрения методологии есть большая разница между появлением символа в снах и реальной пространственной конфигурацией. Тем не менее было выдвинуто чисто психоаналитическое или соматическое объяснение: эти построения отражают сосредоточенность ребенка доподрост-кового возраста на своих половых органах.

Чисто "социальная" интерпретация отрицает в этих конфигурациях что бы то ни было символическое или соматическое. Считается самоочевидным, что мальчикам больше нравится быть на улице, а девочкам – дома или, во всяком случае, что они видят свое предназначение, соответственно, в том, чтобы жить дома или выходить на широкий простор приключений; в спокойной женской любви к семье и детям или в высоких мужских дерзаниях.

Нельзя не согласиться с обеими интерпретациями – до определенного предела. Разумеется, любая социальная роль, связанная с физическими данными человека, отразится в темах игр или художественного творчества. И конечно, если у человека одна из частей тела напряжена или он на ней сосредоточен, она воспроизводится в игровых построениях: на этом основана игровая терапия. Таким образом, сторонники и соматической и социальной

286

интерпретаций в какой-то степени правы, настаивая на том, что ни одну нельзя исключать из рассмотрения. Но это вовсе не значит, что те или другие абсолютно правы.

Социальная интерпретация не дает ответа на слишком многие вопросы. Если бы мальчики думали только о своей настоящей или будущей роли, тогда почему, например, полицейский является их любимой игрушкой? Почему они часто воспроизводят дорожные ситуации, главным действующим лицом которых является грозный полицейский? Если в сценах, изображенных мальчиками, решающее значение имеет бурная деятельность вне дома, то почему они не строили спортивных площадок? (Как это сделала одна девочка с мальчишеским характером.) Почему любовь девочек к дому не выразилась в постройке высоких стен и закрытых дверей как залога интимности и безопасности? И можно ли считать куклу, играющую на пианино в кругу семьи, отражением самых сильных стремлений этих девочек (к верховой езде и вождению автомобиля)? Итак, получив указание: изобразить увлекательный киноэпизод, мальчики изображали динамичную жизнь в открытом пространстве, а девочки – добродетельную жизнь внутри дома. В этом проявились функциональные проблемы и острые конфликты, не объясняемые теорией простого подчинения осознанным культурным ролям.

Я бы предложил гораздо более многоплановую интерпретацию: между полами имеется глубокое различие в восприятии человеческого тела. Речь здесь скорее о склонностях и предпочтениях, нежели об исключительной способности, ибо и мальчики и девочки (одного возраста и примерно одинакового развития) быстро научаются имитировать пространственные модели противоположного пола. Таким образом, наша интерпретация никоим образом не подразумевает, что каждый из полов навечно привязан к той или иной пространственной модели; скорее предполагается, что, когда нет подражания или соревнования, эти модели "более естественны", и на это есть природные причины, которые должны нас интересовать. В таком случае наблюдаемое нами явление отражает два принципа организации пространства, соответствующие мужскому и женскому принципам устройства человеческого тела.

Особенно явно они могут проявляться в период, предшествующий половой зрелости, а также в некоторые другие периоды жизни, но и играть существенную роль при

287

распределении половых ролей на протяжении всей жизни человека. Разумеется, эта интерпретация не может быть «доказана» лишь при помощи приведенных здесь данных. Вопрос в том, как она соотносится с другими данными о пространственном поведении в иной среде, в иные эпохи: может ли она правдоподобно объяснить некоторые явления психического развития, способна ли она более убедительно объяснить другие половые различия, тесно связанные с устройством и функциями мужского и женского организма. При этом, если бы другие методы наблюдения выявили, что в тех сферах мозговой деятельности, которые обеспечивают вербальное или логическое единообразие в восприятии людьми математики или культурных традиций, половые различия незначительны или их нет вообще, это бы ей не противоречило. Именно данное единообразие может корректировать различия в восприятии обоими полами мира.

"Игры" детей в (Беркли) Калифорнийском Педагогическом Центре еще наведут нас на целый ряд размышлений о пространстве, особенно в том, что касается развития и мировоззрения женщины. О мужчинах остается сказать немного. Их достижения в освоении географических пространств и сфер научных исследований, в распространении идей говорят сами за себя и еще раз доказывают истинность традиционных мужских ценностей.

Чрезвычайно одаренное, но несколько инфантильное человечество с увлечением играет в исторические и технологические игры и воспроизводит такую же поразительно простую (несмотря на ее технологическую сложность) модель мужского поведения, как и упомянутые детские сооружения. Не повторяются ли мотивы игрушечного микрокосмоса в занимаемом человечеством пространстве: высота, внедрение, скорость, столкновение, взрыв – и межпланетарная полиция? При формировании женской идентичности главная роль отводится качествам заботливой хозяйки, любящей матери сообразно ее природе, не смеющей подвергать сомнению мужские прерогативы.

Прежде чем пойти дальше, я должен вернуться к сказанному ранее о том, что результаты наблюдений за детьми в Педагогическом Центре хотя и были неожиданными, но,

288

i

казалось, подтверждали нечто давно известное. Они прояснили многие упоминавшиеся ранее сомнения, касающиеся психоаналитических теорий женской психики. Большинство первых выводов психоанализа основано на представлении о так называемой "половой травме": девочка вдруг осознает, что у нее нет и никогда не будет пениса. Предположение, что женщинам свойственна зависть, что девочка отворачивается от матери и привязывается к отцу, когда обнаруживает, что мать не только лишила ее пениса, но и сама его лишена, и, наконец, склонность женщин отказываться от мужской агрессивности в пользу "пассивно-мазохистской" ориентации – все эти посылки основаны на концепции "травмы", и все они использовались при тщательной разработке теорий женственности. Все это в той или иной степени присутствует во всех женщинах, что неоднократно доказывалось практикой психоанализа. Но всегда следует иметь в виду, что данный метод, вероятно, особенно успешно обнаруживает те истины, для открытия которых он создает специальные условия, в данном случае это излияние в потоке свободных ассоциаций скрытых обид и подавленных травм. Эти же истины становятся весьма относительными в рамках нормативной теории развития женской психики. Там они, видимо, подчинены главному – наличию продуктивного внутреннего пространства. Это позволяет перенести теоретический акцент с потери внешнего органа на ощущение жизненно важного внутреннего потенциала, с презрения и ненависти к матери на чувство солидарности с ней и другими женщинами, с "пассивного" отказа от участия в мужских сферах деятельности на целенаправленную деятельность, сообразную наличию яичников, матки и влагалища, с мазохистского удовольствия от боли на способность переносить (и принимать) боль как значимый аспект существования человека вообще и женщины в частности. Так и обстоит дело с "абсолютно женственными" женщинами, что отмечали многие выдающиеся авторы, хотя в их терминологии ключевым был психопатологический термин "мазохизм", названный – что показательно – по имени австрийского писателя Л. Захер-Мазоха, описавшего это сексуальное извращение как сексуальное возбуждение и удовлетворение, связанные с причиняемой партнером болью (хотя склонность причинять боль была названа по имени маркиза де Сада).

289

19-798

Если согласиться с этим, то много разрозненных данных выстроится в систему. Но врач обязан по ходу дела задать себе и такой вопрос: какой тип мышления создал такую терминологию, такую теорию психического развития и позволил выдающимся врачам-женщинам принять ее? Этот тип мышления, как мне кажется, восходит не только к ранней стадии психоанализа как ответвления психиатрии, но и к изначально аналитико-атомистической природе используемого им метода. В естественных науках атомистическое мышление в значительной мере соответствует самому строению материи и, таким образом, способствует ее познанию.

Но, применяя атомистическое мышление к человеку, мы "расчленяем" его скорее на изолированные фрагменты, чем на составные части. Человек в патологическом состоянии действительно состоит из фрагментов, так что в психиатрии атомистически мыслящий врач может столкнуться с феноменом распада и ошибочно принять фрагменты за атомы. В психоанализе мы для собственного ободрения (и в качестве аргумента в споре) повторяем, что психику человека удобнее всего изучать в состоянии частичного распада или, во всяком случае, ярко выраженного конфликта, потому что конфликт очерчивает границы и проясняет, какие силы вступают в противоборство на этих границах. По словам Фрейда, структура кристалла видна лишь тогда, когда он дает трещину. Но кристалл отличается от организма или личности: он неодушевлен. Тогда как мы имеем дело с органическим целым, которое нельзя разбить, не повредив его части. "Я", которое, согласно психоаналитической теории, стоит на страже внутренней цельности, в патологическом состоянии в той или иной степени парализуется, то есть теряет способность упорядочивать личность и опыт и соотносить себя в процессе взаимодействия с другим "я". Поэтому подсознательные защитные механизмы "я", находящегося в состоянии конфликта или изоляции, изучать "легче", чем "я", активно взаимодействующее с окружением человека. И все же я не думаю, что можно полностью понять нормальное функционирование "я", исходя из аномалий в его функционировании, и что все важнейшие конфликты следует понимать как неврозы.

Итак, основные положения неофрейдизма следующие: комплексы и конфликты, выявленные психоанализом в его

290

первых попытках описать природу человека, действительно существуют; они действительно могут доминировать во время случайных или закономерных в развитии психики жизненных кризисов. Но новизна и целостность опыта и перспектив, возникающих в результате разрешения кризиса, могут со временем оказаться сильнее травм и защитных механизмов. Для примера я кратко остановлюсь на часто повторяемом положении о том, что маленькие девочки в определенный период «обращаются» к отцу, в то время как до того они привязаны в основном к матери. В действительности Фрейд настаивал лишь на том, что теоретически «либидо» переходит с одного объекта на другой; эта теория одно время импонировала ученым, потому что вызывала аналогии с простой и (в принципе) измеримой передачей энергии. Однако с точки зрения развития психики девочка обращается к отцу в то время, когда период ее полной зависимости от матери завершен. Ее отношения с отцом носят совершенно иной характер, чем отношения с матерью; они приобретают особую важность потому, что девочка уже научилась доверять матери и более не подвергает сомнению эти основные отношения. Теперь в ней может возникнуть новая любовь – к существу, которое в свою очередь способно или должно быть способно реагировать на пробуждающееся в ней дразнящее женское начало. Таким образом, это процесс гораздо более многосторонний, чем простое утверждение, что объектом либидо для девочки становится отец, а не мать. Такой перенос можно реконструировать как изолированный «механизм» только тогда, когда "я" в какой-то степени утратило способность упорядочивать опыт в соответствии с эмоциональным, физическим и интеллектуальным созреванием. Только в этом случае можно говорить о том, что девочка обращается к отцу, поскольку она разочарована в матери – так как мать отказалась предоставить ей нечто, а именно пенис. Без сомнения, некоторые ранние разочарования и новые надежды играют важную роль во всех сменах привязанности от одного человека или вида деятельности к другому, но при любой нормальной смене перспективы, открываемые новыми отношениями, перевесят память о старых разочарованиях. Нет сомнения и в том, что за новыми привязанностями последуют новые разочарования, так как продуктивная функция внутреннего пространства, которая, по нашему предположению, в рудиментарном виде присутствует в сознании уже в

291

19*

раннем возрасте, вызовет у маленькой женщины такие фантазии, которые будут подавляться, а это неминуемо приводит к фрустрации. Например, осознание того, что дочь не может быть матерью детей своего отца. Несомненно и то, что само существование продуктивного внутреннего пространства рано вызывает у женщин специфическое чувство одиночества, страх, что оно останется незаполненным, что ее лишат чего-то ценного, боязнь иссушения. Это имеет не меньшие последствия как для отдельно взятого человека, так и для всего человечества, чем мечты и разочарования маленькой Электры*. Именно поэтому совершенно не следует считать, что эти чувства объясняются исключительно обидой девочки на то, что она не мальчик, или на то, что ее искалечили.

Вернусь к детским конструкциям и поясню, в каком смысле они были неожиданными и в то же время предсказуемыми. Неожиданным было то, что все пространство отражало половые различия, и это выходило далеко за рамки символического изображения половых органов. А предсказуемы эти данные были прежде всего как полученные в обычных клинических условиях невербальные аргументы в пользу распространенных предположений о важности "внутреннего пространства" в жизненном цикле женщин. Биографии девочек, приходящих в Педагогический Центр, вне этой посылки не поддавались интерпретации, так же как и истории болезней женщин всех эпох. i Ибо, как уже говорилось, клинические наблюдения свидетельствуют о том, что для женщины "внутреннее пространство" – источник отчаяния, хотя оно же и условие ее реализации. Пустота для женщины – гибель. Это чувство иногда свойственно и некоторым эмоциональным мужчинам (о них мы поговорим позже). Например, одиночество, лишение сердечного тепла, утрата жизнеспособности означают для женщины опустошение. Мужчины, как правило, не понимают, почему женщина так глубоко страдает. Иногда страдающая женщина вызывает сочувствие, иногда – безразличие. Если в молодом и зрелом возрасте приступы душевной боли возникают у женщины время от времени (это связано, например, с менструацией,