Текст книги "Идентичность: юность и кризис"

Автор книги: Эрик Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

В те исторические эпохи, когда происходит слияние высвобожденной энергии индивида с потенциалом нового технологического и общественного устройства, адаптивность всегда повышается. Молодое поколение черпает жизненные силы в сочетании новых свобод, технологического прогресса и мечты о будущем. И это тоже повышает способность личности к синтезу, а с ней и ощущение единства человечества; и дети почувствуют это, даже если функции матерей изменятся. Социальная изобретательность и

306

новые знания будут способствовать повышению адаптивности в обществе, уверенном в своих ценностях. Но если этого нет, психология мало чем может помочь.

Итак, есть надежда на то, что в творческой натуре женщины есть нечто, что при условии более четкого ее соотнесения с мужским началом (в том числе и в ней самой) определит ее место в важнейших сферах человеческой деятельности, до сих пор находившихся исключительно в руках одаренных и энергичных мужчин, способность которых вести за собой людей иногда ставится на службу безудержному самовосхвалению. Ясно, что человечество нуждается сейчас в новых общественных идеях и институтах, которые защитят и поощрят ту, которая воспитывает и кормит, выхаживает и несет на себе все заботы, сохраняет и оберегает.

В нашем последнем разговоре Пауль Тиллих высказал беспокойство по поводу чрезмерной сосредоточенности медицины на "адаптивном" "эго". Она, по его мнению, может привести (я передаю своими словами) в будущем к дальнейшим попыткам сделать человечество настолько "адаптивным", что оно уже будет не в состоянии думать об "абсолютных целях". Я согласился, что психоанализ может встать на путь бессмысленного нивелирования человеческого существования, но что в своих истоках и по своей сути он нацелен на то, чтобы высвободить человека для достижения "абсолютных целей". Ведь эти цели становятся абсолютными только там и в тех редких случаях, когда невротические обиды исчезают и когда речь идет о чем-то большем, нежели просто приспособление. Кажется, он со мной согласился. Следует добавить, что абсолют слишком часто понимался как бесконечность, которая начинается там, где кончается завоеванное человеком внешнее пространство, как сфера, в которой признается наличие "еще более" всемогущего и всеведущего Существа. Но абсолют может обнаружиться и в непосредственно данном, которое обычно лринадлежало женщине или было сферой внутреннего созерцания.

Глава VIII

Расовая и более широкая идентичность

1

Понятие, или по крайней мере термин, «идентичность» пронизывает большую часть того, что написано в США о негритянской революции, а в других странах оно считается психологическим ядром революции цветных наций и народов, пытающихся освободиться от остатков колониального мышления. Что бы ни стояло за этим понятием, в данный исторический момент оно, видимо, многое говорит серьезным исследователям. Когда, например, Неру (со слов очевидцев) сказал, что «Ганди дал Индии идентичность», он явно поставил этот термин в центр своей религиозной и политической доктрины ненасильственных действий, при помощи которой пытался создать уникальное единство индийского народа, настаивая на его полной автономии в Британской империи. Но что Неру имел в виду?

Роберт Пени Уоррен в своей книге "Кто защитит негров?" так реагирует на первое же упоминание этого слова одним из своих негритянских собеседников:

"Я хватаюсь за слово "идентичность". Это ключевое слово. Его повторяют все время. В этом слове сконцентрируются, на нем сойдутся десятки проблем, неотделимых друг от друга. Как осознает себя негр, отчужденный от мира, в котором он родился, и от страны, гражданином которой он является, и в то же время существующий в системе ценностей преуспевающего нового мира, как негр осознает себя?"1

Конечно, трудно сказать, насколько часто слово "идентичность" употребляется даже в соответствии с тем смыслом, который придаем ему мы. В сочетании со словом "кризис" совпадение наиболее вероятно. И действительно, часто имеется в виду национальный кризис, ведущий к

308

пробуждению сознания народа. В Индии, как и в других странах, было пробуждение от того, что Ганди назвал «четырехкратным крахом» – последствием любой колонизации: политическим, экономическим, а также культурным и духовным.

Стоит еще раз вернуться к некоторым аспектам проблемы идентичности и соотнести их с внезапным пробуждением самосознания негров в Соединенных Штатах.

Начнем с биографического материала: в начале этой книги я указал на то, что трудно было бы ожидать от негритянских писателей столь же позитивных заявлений, как те, что были сделаны У. Джеймсом и 3. Фрейдом, – воодушевленных или торжественных признаний внутреннего ощущения тождества с самим собой и с частью окружающего мира. Чтобы быть столь же правдивыми, негритянские писатели должны с тем же пылом попытаться сформулировать ужасные последствия того психологического явления, которое мы называем идентичностью. И действительно, соответствующие высказывания негритянских авторов изложены в столь отрицательных терминах, что сначала возникает впечатление полного отсутствия идентичности или, во всяком случае, доминирования в ней негативных элементов. Существует классическое высказывание Дюбуа о неуслышанности негров, а следует помнить, что Дюбуа был расово "интегрирован" и вел в своем городе в Беркшире настолько привилегированную жизнь, насколько это вообще возможно для негритянского мальчика. Но вот этот отрывок:

"Трудно объяснить другим психологическое значение сегрегации. Это все равно что, выглядывая из темной пещеры в склоне нависшей над ней горы, смотреть на идущих мимо людей и пытаться заговорить с ними. Вы говорите вежливо и убедительно, объясняя, что эти заживо погребенные лишены возможности двигаться, выражать себя и развиваться, что освобождение их из тюрьмы – не просто вопрос любезности, сочувствия или помощи им; оно для всех явилось бы благом. Вы говорите спокойно и логично, но замечаете, что идущие мимо даже не оборачиваются, а если и обернутся, то лишь взглянут с любопытством и продолжают идти дальше. Постепенно узники начинают понимать, что эти люди их не слышат, что между ними и остальным миром какая-то невидимая

309

стеклянная стена. Они начинают волноваться, говорить громче, жестикулировать. Некоторые прохожие из любопытства останавливаются; эти жесты кажутся им бессмысленными, они смеются и идут дальше. Они все еще не слышат или слышат плохо, но не понимают, чего от них хотят. Тогда узники начинают выходить из себя: кричать, бросаться на стены, вряд ли понимая, что кричат в пустоту и что их гримасы снаружи кажутся смешными. Некоторым удается выбраться наружу ценой неимоверных усилий и страшных увечий. Здесь они оказываются лицом к лицу с огромной, испуганной и безжалостной толпой людей, дрожащих за свою жизнь"2.

От "неуслышанного" негра Дюбуа лишь один шаг до Болдуина и Эллисона, у которых в самих названиях книг заложена идея невидимости, безъшянности, безликости. Но я не склонен считать это просто печальным проявлением негритянского ощущения "я – никто", социальной роли, доставшейся им, видит Бог, по наследству. Я бы скорее объяснил отчаянную и упорную поглощенность этих авторов идеей невидимости как чрезвычайно энергичное и мощное требование быть услышанными и увиденными, быть признанными индивидуальностью, имеющей возможность выбора, а не людьми, выделяемыми по одному самоочевидному признаку – цвету кожи. Они упорно отстаивают существующую, но непроявленную, в каком-то смысле безгласную идентичность, которая не может пробиться сквозь заслоняющие ее стереотипы. Они хотят снова отвоевать для своего народа, а прежде всего (как и положено писателям) для себя то, что Ванн Вуд-ворд называет "утраченной идентичностью". Этот термин нравится мне тем, что подразумевает не пустоту, как у многих современных авторов, а нечто, что нужно искать и моркно найти, что может быть пожаловано или дано, создано или изготовлено, – нечто обретаемое заново. Я подчеркиваю это потому, что существующее латентно может стать реальностью, а значит, и мостом от прошлого к настоящему.

Итак, распространенная поглощенность идеей идентичности может пониматься не только как свидетельство "отчуждения", но и как корректив исторического развития. Возможно, поэтому писатели-революционеры, принадлежащие к национальным или этническим меньшинствам

310

(например, ирландские эмигранты или американские негритянские и еврейские писатели), стали выразителями и пророками расстройства идентичности. Художественное творчество выходит за рамки жалоб и разоблачений, оно предполагает этическую позицию: следует проявлять терпимость к болезненной идентичности, которая играет в сознании человечества роль критика, точка зрения писателя и его идеи нужны, чтобы избавиться от того, что более всего угрожает идентичности, а именно от разделения людей на так называемые псевдовиды.

В этой новой литературе ранее неосознаваемые или невыраженные факты осознаны и находят символическое выражение, этот процесс в каком-то смысле подобен психоанализу, но здесь не "клинический случай", а бунт, не внутренняя перестройка, а интенсивный контакт с исторической реальностью.

В конце концов, разве и эти писатели не провозглашают превосходство раздираемой противоречиями идентичности над теми, кто чувстэует себя в такой же безопасности, как обитатели спокойного загородного дома?

Речь здесь идет не о чем ином, как об осознании факта существования человеческого рода и долга человека. Великие религиозные деятели пытались добиться этого осознания, но церковь не противостояла, а скорее солидаризовалась с той тенденцией, которую мы имеем в виду, а именно с глубоко укоренившимся убеждением в том, что провидение поставило данное племя, нацию, касту или даже религию "естественным образом" выше других. Это, как мы уже говорили, видимо, часть того психосоциального процесса, который привел'к образованию псевдовидов. Конечно, его истоки – в племенной жизни и во всех тех особенностях эволюции, которые привели к возникновению человека. Среди них – затянувшееся детство, во время которого ребенок, наиболее "универсальное" животное, способное приспособиться к самой разной среде, приобретает особенности члена определенной группы, в нем взаимодействуют "внутренний мир" и социальная среда. Ему внушают убеждение, что именно его "вид" входил в замысел творения всеведущего Божества, что именно возникновение этого вида было событием космического значения и что именно он предназначен историей стоять на страже единственно правильной разновидности челове-

311

чества под предводительством избранной элиты и вождей. Слово «псевдо» подразумевает псевдологию, вид лжи, когда лгут, будучи по крайней мере временно убеждены в том, что говорят правду; и действительно, прогресс чело-вечества в силу различных причин принял такое направление, что ему иногда бывает трудно нести груз разумности и человечности, еще не уничтоженных иллюзиями и предрассудками, уже не заслуживающими даже названия мифологии. Я имею в виду опасное сочетание технологической специализации (в том числе вооружение), сознания собственной праведности и того, что можно назвать географической ограниченностью идентичности. По всем этим причинам за поговоркой «hominem hominis lupum»* стоят вещи гораздо более страшные, чем то, что наблюдается среди волков. Ведь человек, обладающий смертельным оружием, проникнутый лицемерием и панически боящийся утратить идентичность, не только теряет ощущение принадлежности ко всему человечеству, но и восстает против другой его части с яростью, как правило нехарактерной для животного «социума». Видимо, технологическая изощренность лишь усугубляет проблему именно тогда (и это, вероятно, не случайно), когда для того, чтобы выжить, совершенно необходима более универсальная, широкая идентичность. Национал-социалистическая Германия – самое ужасное проявление убийственной массовой псевдологии, которая может охватить современную нацию. Хотя все мы несем в себе какие-то зачатки, тенденции, объяснимые «привязанностью» нашей идентичности к какому-нибудь псевдовиду, после Второй мировой войны мы убедились в том, что это перестало быть невинной роскошью и что человечество, при всей своей адаптивности, третьей мировой не переживет. Но те, кто видит, как «сплоченное большинство» лицемерно продолжает это отрицать, должны понять, что для того, чтобы люди осознали свою принадлежность ко всему человеческому роду и перестали относить себя к псевдовидам, они должны не только создать новую общую технологическую вселенную, но и преодолеть предрассудки, характерные в прошлом для всех (или почти всех) типов идентичности. Ведь лю-

"Человек человеку волк" {лат.). – Прим. перев.

312

«5ая позитивная идентичность, как мы убедились, определяется и через негативные образы, и следует признать то неприятное обстоятельство, что наша Господом дарованная идентичность живет за счет унижения других.

В поддержку своего утверждения о конструктивности акцента, делаемого негритянскими писателями на негативном, на хаотичном, я чуть не процитировал Эллисона: он сказал, что его книги были попыткой преодоления определенных обстоятельств, сравнимой с трудной ежедневной работой полицейских. Но я не стал этого делать. Я воспользовался его мыслями для того, чтобы точнее передать трудности, связанные с обостренным самосознанием, названным нами осознанием идентичности. За исключением редких моментов взаимопонимания, все те образы, которые когда-то служили посредниками между нами и миром американских негров, и в особенности такие, казалось бы, нейтральные, как образ полицейского, на наших глазах невероятно быстро обесцениваются или переоцениваются. Когда-то полицейский, возможно, был олицетворением позитивной идентичности и превосходства, даже когда он сталкивался с депрессией и безысходностью. Ни один современный писатель не может обойтись без старых образов, ставших теперь символом дискриминации, как бы имея в виду, что неграм надо просто бездумно приспособиться к периоду, наступившему после эпохи рабства. Но на место менее осознанной смеси вины и страха у белых и смеси ненависти и страха у черных теперь пришли более осознанные, но не всегда приводящие к практическим последствиям чувства раскаяния и недоверия. Сейчас у нас нет иного выбора, кроме как жить с этими стереотипами и эмоциями: конфронтация докажет ложность одних, история опровергнет другие. А пока было бы полезно связать с этой проблемой такие понятия, как осознание идентичности, чтобы увидеть в калейдоскопе как повторяющиеся картины, так и удивительные изменения.

Осознание идентичности снимается в чувстве своей идентичности, возникающем в процессе активной деятельности. Только тот, кто "знает, куда идет и кто идет с ним", являет собой безошибочно узнаваемое, если и не

313

21-798

всегда легко определяемое светлое единство внешнего облика и внутреннего содержания. И все же именно тогда, когда человек, как ему кажется, «нашел себя», о нем можно сказать, что он «теряет себя» в новых целях и во взаимодействии с другими: он преодолевает рамки осознания идентичности. Это, несомненно, верно для ранних этапов любой революции и верно в случае с молодыми деятелями негритянской революции и вообще всего поколения, которое нашло себя именно в решении посвятить свою жизнь напряженной борьбе. Обостренное сознание идентичности растворилось в действительности. Есть яркие и трогательные описания этого состояния, особенно в том, что говорил Говард Зинн о первых днях существования SNCC3. Несомненно, впоследствии эти анонимные поначалу герои пережили стадию вдвойне обостренного самосознания и теперь должны пожертвовать обычной цельностью бытия ради революционного сознания.

То, что подобное "психологизирование" не всегда приветствуется, более чем понятно, и судьба тех, кто теоретизирует, когда необходимо спонтанное действие, не всегда приятна. Вызвавший споры "доклад Мойнихэна" – большой, сначала засекреченный доклад президенту Джонсону о пагубных последствиях безотцовщины во многих бедных негритянских семьях – выдвинул подобные возражения на первый план. Каковы бы ни были его методы, в намерениях Патрика Мойнихэна сомневаться не приходится. Но в поворотные моменты любые объяснения, в которых последствия прошлого объявляются необратимыми, воспринимаются, и, возможно, обоснованно, как еще одна попытка фаталистически предрешить будущее – в соответствии с расовыми предрассудками.

Нельзя игнорировать и то, что это лишь усиленный вариант свойственного всем нам сопротивления внезапному осознанию некоторых подсознательных аспектов наших собственных личностных проблем. Даже исследователи, жаждущие истины и более всего преданные идее полной свободы исследования, не могут не задаться вопросом: если бессознательные факторы действительно формируют наше самосознание и сам пафос наших ценностей, не значит ли это, что все детерминировано, а свобода воли и этический выбор – иллюзия? Или: если считается, что идентичность отдельного человека связана

314

с идентичностью общества, не столкнулись ли мы с еще одним вариантом закамуфлированного марксизма, который превращает судьбу в слепую функцию диалектики истории? И наконец, если бы такие бессознательные факторы были обнаружены, была ли бы нам от этого польза?

У философов, конечно, есть ответы на все эти вопросы. Но надо помнить, что никому не избежать таких сомнений. Они неизбежны в рамках широкого направления в исследовании мотиваций поведения человека – от открытия Дарвином нашего эволюционного развития из животного мира и раскрытия Марксом классовой обусловленности поведения до системного изучения Фрейдом бессознательного.

В недавнем разговоре о негритянских семьях весьма информированный и влиятельный американский еврей неосторожно проявил свой собственный национальный скептицизм: "Некий инстинкт говорит еврейской матери, что она должна заставить ребенка учиться, что ум откроет ему дорогу в будущее. Почему негритянским матерям это безразлично? Почему у них этого инстинкта нет?" Я сказал, исходя из данных истории американских негров, что такой же "инстинкт" подсказывает большинству черных матерей, что надо уберечь детей, особенно способных и любознательных, от бессмысленной и опасной конкуренции, то есть ради их выживания удержать их в рамках, указанных равнодушным и злобным "сплоченным большинством".

То, что он сказал "матери", сразу высвечивает одну из проблем, с которыми сталкиваешься, говоря об идентичности негров. Еврейские матери опираются на поддержку своих мужей или действуют от их имени. Многие негритянские матери рассчитывать на это не могут. Негритянские матери обычно растят "подавленную идентичность", которая на протяжении многих поколений формировалась у черных мужчин. Это, судя по художественным произведениям, сделало многих негров отражением "негативного" восприятия, своего рода кривого зеркала. Как систематически подрывалась позитивная идентичность -

315

сначала отвратительной системой рабства в Северной Америке, затем системой порабощения, сохранившейся на сельском Юге и в городах Севера, – это широко, подробно и исчерпывающе отражено в документах.

Понятие "негативная идентичность" помогает прояснить некоторые связанные с этим трудные вопросы.

Психосоциальная идентичность любого человека, как мы показали, представляет собой иерархию позитивных и негативных элементов, негативные появляются потому, что на протяжении всего детства растущему ребенку указывают как на идеальные прототипы, так и на отрицательные. В культуре, говорили мы, они взаимосвязаны: в еврейской среде, где придается большое значение интеллектуальному развитию, достаточно таких отрицательных образов, как "Schlemihl"*. Человека предостерегают: не стань тем-то – а он часто и не собирается им становиться, – чтобы он научился опасаться того, чего следует избегать. Таким образом, позитивная идентичность – это совсем не статичный набор свойств или ролей, она постоянно в состоянии конфликта с прошлым, которое надо изжить, и с будущим, которое надо предотвратить.

Индивид, принадлежащий к подавляемому и эксплуатируемому меньшинству, который знает о доминирующих культурных идеалах, но лишен возможности им следовать, склонен сливать воедино негативные образы, преподносимые ему господствующим большинством, с негативной идентичностью, культивируемой в его собственной среде. Здесь можно поразмышлять о многочисленных нюансах слова "нштер", когда оно служит обращением одного негра к другому.

Возможность эксплуатировать других (и соблазн эксплуатации) коренится в истории образования псевдовидов. Есть много свидетельств ощущения "неполноценности" и ненависти к себе у всех меньшинств, и нет сомнения, что то, как самоуверенно и умело черных рабов в Америке загоняли и удерживали в условиях, подавляющих у большинства независимость стремлений, по-прежнему проявляется в виде широко практикуемого и глубоко укорененного несоблюдения равенства даже там, где оно "полагается".

Неудачник (идиш). – Прим. перев.

316

14 опять в литературе много раз описано, как негры находили убежище в музыке или в религиозной жизни или выражали свой бунт посредством компромиссного поведения, сегодня рассматриваемого как издевательская пародия, например упрямое смирение, преувеличенная инфантильность или показная покорность. Но не очень ли часто «негритянская проблема» обсуждается слишком абстрактно, вне связи с другими проблемами, а о негативной идентичности говорят исключительно в связи с защитной реакцией на господствующее белое большинство? Знаем ли мы (и можем ли знать) достаточно о соотношении позитивных и негативных элементов в идентичности самого негра и в самой негритянской среде? Только так раскрылось бы конкретное содержание этих негативных и позитивных элементов.

Но есть еще одно обстоятельство: угнетатели заинтересованы в том, чтобы у угнетаемых была негативная идентичность, потому что их негативная идентичность – отражение бессознательной негативной идентичности самих угнетателей, отражение, которое до определенного предела позволяет ощущать свое превосходство, а также дает хотя и хрупкое, но все же ощущение цельности. Анализ представителей псевдовидов, возможно, кое-что прояснил бы в теоретическом плане, но сложившаяся ситуация требует немедленных действий.

Например, задаешь себе вопрос: как большинство, внезапно осознавшее, что в его среде образовался резкий раскол по тому поводу, что оно вызвало почти фатальный раскол в меньшинстве, вдруг пожелав вернуть утраченные моральные позиции и "взглянуть фактам в лицо", может неумышленно поддерживать в меньшинстве негативную идентичность, и делая это, одновременно не без удовольствия распространяется на тему грехов большинства? Врачу простительно усомниться в лечебном эффекте слишком большой дозы морализма. Например, само понятие "культурно обделенные" зазвучит несколько иронически (при том, что можно восхищаться многим из того, что было сделано под этим флагом), если учесть, что культура среднего класса, которой обделены дети, растущие в трущобах, лишает некоторых белых детей того опыта, который предотвратил бы многие невротические расстройства. Есть историческая справедливость в том, что многие белые мо-

317

лодые люди, чувствующие себя обделенными именно в силу принадлежности к этой культуре, обретают идентичность и чувство единения, живя и работая с теми, кто считается обделенным, не принадлежа к этой культуре. Подобное соприкосновение, конечно, важный шаг на пути к образованию более широкой идентичности, и я никогда и нигде не узнал ничего стоящего ближе к непосредственной данности человеческого опыта, чем в рассказах 'из жизни современного Юга, кроме, может быть, того, что я почерпнул у ранних последователей Ганди, писавших о своем открытии индийского народа.

Итак, даже раскаивающееся большинство должно проявлять осторожность, чтобы подсознательно не следовать привычным шаблонам. Видимо, скрытые предрассудки искажают сами мерки, по которым оценивается нанесенный ущерб. А диагноз, как мы помним, определяет прогноз.

Томас Петтигрю в своем замечательном сборнике "Образ черного американца" лишь мимоходом говорит об идентичности. Он приводит много убедительных и тем самым еще более потрясающих примеров невостребованности интеллекта черных американцев, неупорядоченности их семейной жизни. Я выбираю из примеров Петтигрю один из самых неясных и даже забавных – лишь затем, чтобы показать, как соотносится одна из очевидных черт народа с его историей.

Петтигрю вслед за Бертоном и Уайтингом говорит о том, что "мальчики из неполных семей лишь в позднем детстве вырабатывают в себе мужской образ "я". Сначала образ "я" формируется на основе единственного доступного им образца – образа матери. Некоторые исследования указывают на то, что у негров из низших слоев общества существует проблема половой идентичности".

Он сообщает, что "два объективных обследования весьма различных групп: заключенных тюрьмы в Алабаме и больных туберкулезом пожилых рабочих в Висконсине – показали, что для мужчин-негров в большей степени, чем для белых, характерны "женские" черты. Используемые в этом случае критерии – часть Миннесотского многофакторного опросника (MMPI), хорошо известного пси-

318

хологам. Он состоит в том, что респонденту предлагается определить, применимы ли к нему 500 простых утверждений. Обычно негры чаще, чем белые, выражали «женские» предпочтения. Например, Я хотел бы быть певцом, Думаю, что я более впечатлителен, чем большинство людей"*.

Петтигрю с полным основанием заключает слово "женские" в кавычки. Допустим, что MMPI действительно "объективен" и "пригоден для весьма различных групп", в том числе заключенных и пациентов туберкулезного отделения, во всяком случае что его отдельные недостатки уравновешиваются статистическими закономерностями. Общие выводы, действительно, могут свидетельствовать о значительных различиях между неграми и белыми по показателям женственности и мужественности. Но то, что в нем желание "быть певцом" и большая эмоциональность квалифицируются как "женские" ответы, заставляет предположить, что сам набор утверждений и делающиеся на их основе выводы говорят о тесте и его авторах не меньше, чем о тестируемых. В той среде, на которой отрабатывался тест, видимо, только "женственные" мужчины признаются в том, что они хотели бы петь на сцене, или в том, что они эмоциональны. Но интересно, почему бы бедному негру, запертому в тюрьме или в туберкулезном отделении, не признаться, что он хочет быть похожим на таких мужчин, как Сидней Пуатье или Гарри Белафонте, или не считать, что он более эмоционален (если он понимает, что это такое), чем большинство окружающих? Петь на сцене или быть эмоциональным – может быть, это идеал мужчины, охотно признаваемый теми, кто вырос среди негров на Юге (или, коли на то пошло, в Неаполе), но недостаток в глазах большинства, воспитанного в других идеалах. В сущности, в Гарлеме и в Неаполе акцент на художественном самовыражении и эмоциональности – это следует отметить – может быть очень существенным элементом позитивной идентичности, настолько существенным, что утрата или обесценивание этих свойств в результате "интеграции" может превратить человека в утлую лодочку в океане меняющихся "ролей". Что касается сплоченного белого большинства, неприятие "эмоциональности" может в свою очередь быть одной из сторон негативной идентичности, немало способствующей предвзя-

319

тому неприятию эмоциональности негров. Тесты, содержащие подобные различения, возможно, и позволяют судить о национальных различиях, но, может быть, и сами являются их выражением. Если не учитывать этого, тест лишь выявит такие различия, психолог их опишет, а читающий это описание (белый или негр) лишь почувствует дистанцию, разделяющую «раздробленный» образ "я" негра и «целостный», по общему мнению, образ "я" белого.

В другом случае Петтигрю ставит себя на место тестируемого черного ребенка:

"…В конце концов, тест на определение коэффициента умственного развития – орудие белого среднего класса; это используемый белыми способ доказательства своих способностей и продвижения в мире белых. Высокий показатель для ребенка из бедной негритянской семьи будет иметь другой смысл, возможно, для него лично он даже будет представлять опасность. Поэтому не исключено, что низкий коэффициент умственного развития некоторых одаренных черных детей – разумная реакция на ощущаемую ими опасность"5.

В самой процедуре теста заключена некая историческая и социальная относительность, требующая уточнения конфигурации идентичности. И кто может с уверенностью утверждать, что ребенок, подвергнутый акой процедуре, по ее завершении не станет совершенно другим человеком – например, как только встретится со своими сверстниками на игровой площадке или на улице. С другой стороны, слишком часто считается само собой разумеющимся, что исследователь с его собственными внутренними конфликтами не влияет на метод исследования, даже когда он сам принадлежит к прекрасно владеющей словом и, возможно, использующей это в целях самозащиты прослойке белых, и воспринимается как таковой (и сознательно и "подсознательно") почти неграмотными или происходящими из среды неграмотных испытуемыми.

В этой связи мне хотелось бы процитировать трогательное описание половой жизни "молодых людей из гетто", сделанное Кеннетом Кларком. Будучи уважаемым человеком, он понимает, что нельзя снисходительно относиться к тому, что ему тем не менее приходится защищать перед лицом беспощадных стереотипов.

320

«К проблеме внебрачных детей в гетто нельзя подходить с карательных, враждебных позиций, например считать, что незамужних матерей следует лишать пособия в случае рождения второго ребенка. Такой подход – бессмысленное, а иногда ханжеское морализирование, здесь упускается из виду отчаянное стремление молодых людей к признанию, к отождествлению с другимt потребность что-то значить в жизни другого, пусть временно, пусть без гарантии вечной верности и постоянства… Слишком велик риск неудачи в длительном и скрепленном взаимными обещаниями союзе. Единственная ценность такого союза – внутренняя, ибо другой быть не может»6.

Здесь юридическая или моральная проблема переводится в план "реальности", который помогает что-то понять и в тех, кто чаще оценивает, судит и мыслит стереотипами, нежели старается понять: ведь внутренняя ценность отношения – это именно то (с трудом поддающееся определению, проверке, несущественное с юридической точки зрения), что бывает утрачено более привилегированной молодежью, запутавшейся в плюрализме ценностей7.