Текст книги "Идентичность: юность и кризис"

Автор книги: Эрик Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Однажды житель Новой Англии работал у себя в саду. Проходивший мимо священник поздравил его с хорошим урожаем, выращенным с Божьей помощью. "Да, – ответил тот, – а видели бы вы, каково приходилось Господу одному". В этой истории Бог не мертв, а просто поставлен на свое место. Каждая культурная общность на определенном этапе технологического развития по-своему осваивает Неведомое. Но человек века просвещения и технологии, кажется, более, чем люди всех предшествующих эпох, склонен думать, что мир принадлежит ему и что Бог, склонный к экспериментам, очень похожий на человека, готов посторониться. Во всяком случае, я слышал, как очень умные мужчины (женщины – никогда) утверждали, что ничего в принципе непознаваемого в природе нет. Одна женщина спросила такого технократа-метафизика: "А смерть тоже познаваема?" Загадочно улыбнувшись, он утвердительно кивнул. Поэтому человек, сказал он, может добиться изменений в природе или в себе самом в соответствии с любой заданной целью. "Чьей целью?" – спросила женщина. Он опять улыбнулся. Таким образом, для современного сознания характерно, что человек снова интериоризирует бессмертную Идентичность, ранее спроецированную им на небеса (теперь в принципе досягаемые), и пытается переделать себя по образцу технологического сознания. Однако, поскольку человек сегодня способен полностью уничтожить весь людской род, формирование общечеловеческой идентичности становится абсолютной необходимостью.

Но для этой цели возрожденные формы гуманизма и свободомыслия не годятся. Следует помнить, что их первым сторонникам не были известны две вещи: большая бомба и маленькая пилюля, которые, хотя и не дают человеку полной власти над жизнью и смертью, предоставляют ему возможность решать вопрос о жизни и смерти

49

4-798

конкретных людей – и эта возможность потребует новых «политических» форм.

Это заставляет нас перейти к рассмотрению другого аспекта проблемы, который, во всяком случае, поможет понять, сколь важна проблема идентичности, и будет лучшим доводом в пользу того, чтобы не торопиться с выбором определенной методологии или дефиниции. Ведь потребность человека в психосоциальном тождестве коренится именно в его социогенетической эволюции. Уоддинг-тоном было сказано, что для социогенетической эволюции человека характерно именно признание авторитета. Я считаю, что формирование личности неотделимо от этого, так как настоящий авторитет может существовать только внутри определенной групповой идентичности.

Человек как биологический вид выжил, будучи подразделен на группы, которые я называю псевдовидами. Сначала такими псевдовидами были отдельные стаи или племена, классы, нации, но затем и каждое религиозное сообщество стало считать себя единственным настоящим представителем человечества, а всех остальных – странным и непонятным изобретением какого-нибудь незначительного божка. Иллюзия избранности укрепляется наличием у каждого племени собственной теории, мифологии, а позднее – и истории: этим обеспечивалась верность определенной экологии и морали. Не совсем ясно было, откуда же взялись все остальные племена, но, раз уж они появились, их можно было по крайней мере использовать в качестве экрана, на который проецировались негативные модели идентичности – необходимые, хотя и неприятные дубликаты положительных. Такая проекция и территориальное разделение оправдывали истребление друг друга in majorem gloriam*. Таким образом, если и можно сказать, что идентичность – "полезная вещь" в эволюции человека, поскольку полезно то, что служит выживанию, не следует забывать, что эта полярная категоризация служила подтверждению превосходства одного из псевдовидов над другими. Возможно, мы и наша молодежь обращаемся к размышлениям об идентичности именно потому, что мировые войны показали: прославление псевдовидов

*Для вящей славы (лат.). – Прим. перев.

50

может привести к гибели всего человечества как вида, поэтому до создания универсальной технологии необходимо сформировать универсальную человеческую идентичность. Именно она объединит часть большинства и меньшинства нашей молодежи в одно целое. Но это же подвергнет все типы идентичностей смертельной угрозе. Люди «с предрассудками» смогут начать смертельную войну в их защиту, а новые нации и даже те древние, чья «новая» национальная идентичность окажется под угрозой, вполне могут замедлить и поставить под вопрос общемировую.

Итак, псевдовиды – один из самых зловещих аспектов любой групповой идентичности. Но и в любой идентичности есть "псевдоаспекты", которые представляют угрозу для индивида. Ведь развитие человека не начинается и не кончается идентичностью: сама идентичность для зрелого человека становится относительной. Психосоциальная идентичность необходима как якорь в быстротечном существовании человека "здесь и теперь". То, что оно временное, не значит, что им можно пренебречь. Если Норман Браун призывает тех, кто жаждет обрести свою идентичность: "Затеряйтесь", а Тимоти Лиэри: "Уйдите", то я бы сказал, что для того, чтобы затеряться, надо сначала найти себя, а чтобы откуда-то уйти, надо сначала стать членом какой-то общности. Опасность экзистенциализма, который по-прежнему адресуется молодым, в том, что он уклоняется от ответственности за процесс смены поколений и, таким образом, защищает бесплодную идентичность. Изучение биографий разных людей показало, что за пределами детства, закладывающего этические основы нашей идентичности, и идеологии юности только этика зрелого возраста может гарантировать следующему поколению возможность пройти полный цикл человеческой жизни. А только это позволяет индивиду преодолеть границы своей идентичности – по-настоящему достичь действительной индивидуальности и одновременно шагнуть за ее пределы.

Итак, мы видим, что рамки проблемы идентичности расширяются. Работая с ветеранами войны и с молодыми людьми, имеющими серьезные психические нарушения, мы сформулировали понятие нормального кризиса в индивидуальном развитии. Анализируя преступность и вспышки насилия, мы пришли к мысли о важности иден-

51

тичности в социогенетической эволюции. Анализ обусловленности идентичности обществом сформировал у нас представление о расширении ее границ. Далее мы дадим обзор этих шагов, приводя подробно результаты наших наблюдений, чтобы знать, из чего мы исходили, вводя этот термин, и к чему, возможно, это нас приведет.

Когда речь идет о важнейших аспектах человеческого существования, мы можем в каждый данный момент строить предположения о том, что по личным, концептуальным или историческим причинам является для нас суще-'ственным. Но даже в этот момент факты и выводы из них будут меняться у нас на глазах. Особенно сейчас, когда наши объяснительные теории осознаются в определенном историческом контексте, с которым наши выводы столь непосредственно связаны, что никакая новая "традиция" просто не успевает образоваться, – в такое время любая концепция человека превращается в эксперимент с жизнью. Новое самосознание человека и его внимание к этому самосознанию сначала привели к возникновению научной мифологии сознания, то есть к мифологическому употреблению научных терминов и методов, как будто наука об обществе может пройти и пройдет, ввиду безотлагательности стоящих перед ней задач, весь долгий путь естественных наук от натурфилософии до разделения на чистую и прикладную науки. Но человек, объект индивидуальной и общественной психологии, слишком изменчив, чтобы его можно было адекватно описать в терминах точно измеримых величин. Обзор и анализ двух десятилетий исследований не дают оснований утверждать, что их результаты сложились в систему, которая заменит собой ранее отброшенные; это фрагмент умозрительного жизненного опыта, сила которого в его актуальности и исторической определенности.

Глава II Принципы исследования

I. Дневник врача

Психоаналитическое изучение "эго" еще не сумело объяснить соотношение между этой "внутренней силой" и общественной жизнью. Люди, относящиеся к одной этнической группе, являющиеся современниками одной исторической эпохи и взаимодействующие в сфере экономики, имеют и общие представления о добре и зле. В бесконечном разнообразии этих представлений отражается трудноуловимая природа культурных различий и исторических перемен; преобразуясь в социальные модели данной эпохи, они приобретают окончательную конкретность в борьбе каждого индивида за целостность "эго" – и в неудачах, которые терпят в этой борьбе наши пациенты. Но в традиционной истории болезни именно сведения о месте жительства пациента, его национальном происхождении и профессии могут быть указаны неправильно, если нужно сохранить его инкогнито. При этом полагается, что сама динамика болезни всем этим не определяется. Итак, считается, что истинная природа ценностей, характеризующих окружение человека, настолько "очевидна", что вряд ли представляет интерес для психоаналитика. Я не буду сейчас говорить о том, как это обосновывается1, а просто изложу некоторые наблюдения из своего дневника. Они, как мне кажется, показывают, что/социальные модели данной эпохи значимы и практическими теоретически, от них нельзя отделаться краткими и снисходительными упоминаниями о роли, "также" играемой "социальными факторами"2.

Пренебрежение этими факторами, безусловно, не способствовало сближению психоанализа с науками об обществе. С другой стороны, исследователи общества и историки продолжают игнорировать то простое обстоятельство, что все люди рождены матерями, что все когда-то были

53

у детьми, что жизнь людей и народов начинается в детской, что общество состоит из людей, которые из детей превращаются в родителей и которым суждено впитать в себя исторические перемены, происходящие при их жизни, и самим делать историю для своих потомков^

Только общими усилиями психоанализ и науки об обществе смогут наконец описать жизнь индивида в меняющемся обществе^ Энергичные шаги в этом направлении были предприняты видными психоаналитиками – их обычно называют "неофрейдистами", которые вышли за рамки "эго-психологии"+. Не прибегая к их терминологии, которая, по-моему, неоправданно приспосабливает некоторые основные понятия фрейдизма к новому стилю научного мышления, я ограничусь изложением наблюдений, которые, возможно, ^помогут по-новому сформулировать соотношение "эго" и общественного устройства^

1. Групповая идентичность и "эго-идентичность"

Первые положения Фрейда, касающиеся "эго" и его отношения к обществу, естественно, определялись общим состоянием психоанализа того времени и формулировками, предлагаемыми тогда социологией. В центре внимания было "ид" – инстинктивная сила, движущая человеком изнутри. В своих первых рассуждениях о психологии групп Фрейд ссылался на наблюдения французского социолога Лебона над поведением масс. Это наложило отпечаток на последующие рассуждения психоаналитиков о "массах", поскольку "массы" у Лебона – это общество разочарованных людей, беспомощная толпа в период анархии, охватившей общество в промежутке между двумя этапами консолидации; толпа, и в лучших и в худших своих проявлениях следующая за вождем. Такие толпы действительно существуют; их определение верно и по сей день. Однако щасду этой сопиологической моделью и

гичещж, составляющей основу психоаналитического метода, лежит глубокая пропасть. В последнем случае реконструкция прошлого индивида на основании данных позитивных и негативных перенесений проводится в ситуа-

54

ции, когда пациент находится с глазу на глаз с врачом. Расхождение в методах закрепило в психоанализе искусственное и преувеличенное противопоставление изолированного индивида, все время проецирующего семейную обстановку периода раннего детства на «внешний мир», «индивиду в толпе», погруженному в то, что Фрейд называл «аморфной массой». Но то, что ^человек вообще может быть психологически одинок, что «одинокий» человек существенно отличается от того же человека в составе какой-либо группы^ что человек, временно находящийся в одиночестве или запертый в кабинете психиатра, перестает быть «политическим» животным и выключается из общественных действий (или бездействия), к какому бы классу он ни принадлежал, – все эти и подобные им стереотипы требуют тщательного пересмотра.

Понятие "эго" сначала было описано через определение этих двух противоположностей: биологического "ид"+ и общественных "масс". |Ч «Эго", индивидуальный центр организованного опыта и ^разумного планирования, подвергается опасности и со стороны хаоса первобытных инстинктов, и со стороны необузданной толпы! Если Кант, говоря о бюргере, считал, что его нравственная опора – это "звезды над ним" и "моральный закон внутри него", то ранний Фрейд поместил напуганное "эго" между "ид" внутри человека и толпой вокруг него.

Для охраны непрочной нравственности загнанного индивида Фрейд поставил внутри "эго" "супер-эго"+. И в этом случае акцент был сделан на инородную силу, навязанную "эго". ^Супер-эго", указывал Фрейд, – это интериоризация вЬех запретов, которым должно подчиняться "эго". Они навязываются в детстве посредством критического влияния сначала родителей, а позднее профессиональных воспитателей и "неопределенного множества людей", которые и составляют "окружение" и "общественное мнение"3.7

В обстановке всеобщего неодобрения изначальная наивная любовь ребенка к себе оказывается под угрозой. Он начинает искать модели, по которым может себя оценивать и которым может подражать, желая стать счастливым. Если ему это удается, он приобретает~самоуваже-ние, не слишком адекватный заменитель первоначального нарциссизма"1" и ощущения всесилия.

55

Эти ранние умозрительные модели долго определяли направление исследований и лечебной практики психоанализа, хотя центр исследований переместился на различные генетические проблемы, а также на наблюдения, подтверждающие важность общества для конструктивного развития индивида. От изучения того, как «эго» растворяется в аморфной массе других людей, нам (необходимо перейти к проблеме формирования «эго» ребенка, живущего в обществе. Вместо того чтобы выяснить, чего давление общества лишает ребенка, мы хотим понять, что оно дает ребенку, поддерживая его жизнь, и как, удовлетворяя его потребности, общество включает его в определенный стиль культурйЗ Вместо того чтобы принимать на веру в качестве обязательной модели иррационального поведения человека такие «данности», как Эдипов комплекс,?мы исследуем, как общественное устройство определяет структуру семьи; ведь, как сказал в конце жизни Фрейд, «супер-эго» определяется не только личными качествами самих родителей, но и всем тем, что повлияло на них^ вкусами и нормами общественного класса, к которому они принадлежат, и их национальными особенностями"4.!

Фрейд показал, что сексуальность начинается в детстве, он также оставил в нашем распоряжении средства для доказательства того, что истоки общественной жизни лежат в самом раннем этапе жизни каждого индивида.

Эти средства можно применить к изучению так называемых примитивных обществ, в которых ребенок, видимо, включен в четко определенную экономическую систему и имеет перед глазами ограниченный, статичный набор социальных прототипов. Воспитание в таких группах – это процесс формирования "эго" ребенка, когда через ранние телесные ощущения ему передаются основные способы организации опыта, характерные для данной группы, – то, что можно назвать групповой идентичностью.

Я хотел бы проиллюстрировать понятие групповой идентичности ссылкой на антропологические наблюдения, проведенные в 1938 г. Г.С. Мекеелем и мной^. Мы описывали, как в процессе обучения одного индейца из племени су исторически сложившаяся идентичность охотника

56

на бизонов вошла в противоречие с классовой и профессиональной идентичностью его воспитателя, работника американской государственной службы. Мы указывали на то, что идентичность этих двух групп основана на полярно противоположных географических и исторических представлениях (коллективное «эго»-пространство-время), а также противоположных экономических задачах (коллективных жизненных целях).

В остатках идентичности индейцев су доисторическое прошлое – мощная психологическая реальность. Судя по поведению покоренного племени, его жизненной целью были пассивное сопротивление настоящему, которое не позволяет собрать воедино осколки идентичности, характерной для экономического уклада прошлого, и реставрация прошлого в будущем: время снова перестанет быть векторным, охотничьих угодий опять будет сколько угодно, – реставрация, которая возродит абсолютно центробежную жизнь охотников-кочевников. Их воспитатели, наоборот, проповедуют ценность центростремительных и локализованных целей: родной дом, семейных очаг, счет в банке – все это значимо в рамках той жизненной модели, в которой прошлое преодолено, а полнота осуществления желаний в настоящем приносится в жертву ради более высокого уровня жизни в будущем. Путь к этому будущему – не внешняя реставрация, а внутренние изменения.

Очевидно, что каждый элемент жизненного опыта членов каждой из этих двух групп, одобряемый или оспариваемый членами другой группы, должен быть определен через его место на сетке координат этих двух сосуществующих укладов жизни. В примитивном обществе люди имеют прямой доступ к источникам и средствам существования. Их орудия – продолжение человеческого тела. Дети в таких группах участвуют в производстве и в магических обрядах; для них тело и среда обитания, детство и культура могут быть полны опасностей, но они составляют единый мир. Набор социальных прототипов невелик и устойчив. В нашем мире машины уже не продолжение нашего тела. Наоборот, целые организации людей становятся продолжением машин; магия обслуживает лишь промежуточные звенья; а детство стало отдельным периодом жизни со своим собственным фольклором. Расширение цивилизации, а также ее стратификация и специализация

57

вынуждают детей строить модель своего «эго» на основе меняющихся, изолированных и противоречивых прототипов.

Неудивительно, что индейские дети, вынужденные жить по обеим схемам одновременно, часто оказываются разочарованными в своих надеждах и не знают, к чему им стремиться. Ведь вдохновляющее растущего ребенка ощущение контакта с реальностью происходит из осознания того, что его индивидуальный способ освоения опыта, синтез его "эго" – один из успешных вариантов группового самосознания и что оно не противоречит его ощущению пространства-времени и жизненной схеме. Например, ребенок, который только что научился ходить, очевидно, не только хочет повторить эти движения и усовершенствовать этот навык. Стремясь к чувственному удовольствию в смысле локомоторного эротизма по Фрейду или к совершенству в смысле рабочего принципа Айвза Гендрика, он одновременно осознает себя в новом статусе, в качестве "того, кто умеет ходить", какие бы следствия это осознание ни имело в системе координат жизненной схемы данной культуры – означает ли это "тот, кто сможет быстро догнать убегающую добычу", или "тот, кто далеко пойдет", или "тот, кто будет держаться прямо", или "тот, кто может зайти слишком далеко". Быть "тем, кто умеет ходить", – одна из ступеней развития ребенка, способствующих, через сочетание физического совершенства и культурной значимости, функционального удовольствия и общественного признания, появлению у ребенка реалистичного самоуважения. Это самоуважение ни в коем случае не является всего лишь нарциссическим продолжением детского ощущения всесилия. Оно постепенно перерастает в убеждение, что "эго" может эффективно способствовать достижению реального коллективного будущего, убеждение, формирующее в данной общественной реальности хорошо организованное "эго". Это ощущение я предварительно назвал "эго-идентичностью". Попробуем теперь передать объем этого понятия как отражения субъективного опыта и динамичных фактов, как явления психологии групп и предмета медицинского исследования.

Но здесь необходимо различать идентичность индивида и идентичность группы.; Идентичность индивида основывается на двух одновременных наблюдениях: на ощущении

58

тождества самому себе и непрерывности своего существования во времени и пространстве и на осознании того факта, что твои тождество и непрерывность признаются окружающими. Но то, что я назвал «эго-идентичностью», имеет отношение не просто к самому факту существования; это как бы качество существования, придаваемое ему этим «эго». В таком случае «эго-идентичность» в его субъективном аспекте – это осознание того, что синтезирование «эго» обеспечивается тождеством человека самому себе и непрерывностью и что стиль индивидуальности совпадает с тождеством и непрерывностью того значения, которое придается значимым другим в непосредственном окружении.

В

Вернемся к «ид». Когда Фрейд применил в психологии понятие физической энергии, это было важнейшим шагом вперед. Но упор на теоретическую модель, согласно которой энергия инстинктов передается, перемещается и трансформируется по аналогии с законом сохранения энергии в закрытой системе, уже недостаточен для объяснения данных, полученных при изучении человека в его историческом и культурном окружении.

jHaM нужно найти связь между социальными представлениями и организмическими силами} – не только в том смысле, что эти представления и силы, как обычно говорят, "взаимосвязаны". Более того, ^заимодополнитель-ность групповой идентичности и "эго-идентичности", этоса и "эго" создает более сильный энергетический потенциал как для синтеза "эго", так и для организации общества^ Сначала я попытался найти подход к этой проблеме, сравнивая детские травмы, которые, как показывают клинические наблюдения, были у всех людей, с антропологическими наблюдениями над тем, какие формы принимают травмы в данном племени. Такой травмой может стать отнятие от материнской _груд,и. "Типичная" детская травма, переживаемая всеми индейцами племени су, "случается" тогда, когда кормящие матери в наказание за то, что младенец кусает грудь, отнимают его от груди, тогда как ранее он не знал отказа в материнском молоке. Говорят, все дети реагируют на это очень гневно. Итак,

59

Онтогенетическое «изгнание из рая» приводит к «фиксации», которая, как мы обнаружили, имеет решающее значение для групповой идентичности индейцев су и для индивидуального развития членов этого племени!* Исполнитель солнечного танца в высший момент религиозного обряда втыкает себе в грудь маленькие палочки, привязывает их к веревке, веревку к шесту и в трансе движется назад до тех пор, пока веревка не натягивается и не пробивает кожу на груди так, что кровь заливает тело. Это экстремальное поведение имеет как бессознательное, так и культурное значение. Индеец мужественно искупает тот грех, за который он поплатился потерей райского блаженства – привычной близости к материнской груди, но в качестве главного действующего лица обряда он также воспроизводит в игровой форме общий опыт6.

Индеец ирокез после сношения с женщиной парится в бане до тех пор, пока его кожа не смягчится и не увлажнится настолько, что он может пролезть через очень маленькое овальное отверстие в стене, а потом прыгает в холодную реку. Возродившись, он освобождается от опасных женских пут и становится достаточно чист и силен для того, чтобы ловить священного лосося. В этом случае самоуважение и чувство безопасности мужчины восстанавливаются путем ритуального искупления. С другой стороны, те же индейцы, совершив ежегодный инженерный подвиг: перекрытие реки дамбой, что обеспечивает запас лосося на всю зиму, предаются беспорядочным половым сношениям и неистовым разнузданным излишествам, что раз в год сводит искупление на нет. Во всех этих ритуальных действиях^ид" и "супер-эго" находятся в конфликте]/ – таком же, какой мы научились распознавать в "тайных ритуалах", то есть в импульсивных и навязчивых симптомах наших пациентов.

Но если попытаться определить состояние относительного равновесия между двумя этими крайностями, если задать себе вопрос, что представляет собой индеец, когда он просто размеренно живет своей индейской жизнью, занимаясь повседневными домашними делами, тогда нашему описанию будет не хватать системы отсчета. Мы пытаемся показать, как сменяющие друг друга эмоции и представления во всех условиях выдают в человеке вечный конфликт, проявляющийся в смене настроений – от чрезвычайно по-

60

давленного через то, которое Фрейд называл «некоей промежуточной стадией», до интенсивного ощущения благополучия. Но так ли уж несущественна с функциональной точки зрения эта промежуточная стадия, чтобы можно было ограничиться ее отрицательным определением, указанием на то, чем она не является, на то, что в это время ни маниакальные, ни депрессивные тенденции явно не выражены; что в это время на поле битвы внутри «эго» наступает кратковременное затишье: что «супер-эго» временно сложило оружие, а «ид» согласилось на перемирие?

I Необходимость дать определение относительному рав-

1 новесию между двумя "состояниями души" остро встала

тогда, когда понадобилось оценить боевой дух войск во

время войны. У меня была возможность провести неко-

'] торые наблюдения в одной из самых крайних ситуаций,

а именно во время жизни на подводной лодке.

j Во время службы на подводной лодке эмоциональная

i гибкость и социальная находчивость членов команды под-

] вергаются суровой проверке. Мечты о геройстве и фал-

лические локомоторные фантазии, с которыми молодой

' доброволец приступает к службе на подводной лодке, в

обстановке повседневной рутинной работы, ежедневного пребывания в замкнутом пространстве, и при том, что, выполняя свои обязанности на борту, он становится слеп, глух и нем, в целом оказываются иллюзорными. Крайняя степень зависимости членов команды друг от друга, общая ответственность за поддержание нормальных условий жизни при длительных и серьезных лишениях – все это вскоре вытесняет старые фантазии. Команда и капитан образуют симбиоз, управляемый не только официальными инструкциями. С поразительным тактом и природной муд-

* ростью заключается молчаливое соглашение, по которому

капитан становится чувствительной системой, мозгом и со

вестью всего этого подводного организма, состоящего из

тонко настроенных механизмов и людей. По этому согла

шению члены команды мобилизуют в себе компенсаторные

* механизмы, позволяющие им переносить однообразие жиз

ни и в то же время быть в постоянной боевой готовности

(например, совместное потребление обильной пищи). Та-

61

кая общая автоматическая адаптация к экстремальной обстановке на первый взгляд имеет «психоаналитический смысл»; здесь прослеживается очевидная регрессия к первобытной стае и к некой речевой летаргии. У психиатров не так уж редко лишь на основании аналогий возникают подозрения в том, что целые подразделения, команды, профессиональные группы людей движимы главным образом гомосексуальными или психопатическими склонностями; и действительно, бывали случаи, когда индивиды, заподозренные в явном гомосексуализме, подвергались со стороны команды подводной лодки крайне презрительному и жестокому обращению. И все же, если мы опять спросим себя, почему люди выбирают такую жизнь, почему они не уходят, несмотря на ее невероятное однообразие и на то, что временами она сопряжена с большой опасностью, и особенно как им удается выполнять свои обязанности, сохраняя хорошую физическую форму, не унывая, иногда героически, – удовлетворительного функционального ответа у нас нет.

То, что объединяет моряка-подводника, работающего индейца и растущего ребенка со всеми людьми, отождествляющими себя с тем, чем они занимаются в данный момент или в данном месте, сродни тому "промежуточному состоянию", которое, как мы надеемся, сохранят наши дети, став взрослыми, и которого с восстановлением синтезирующей функции "эго" достигнут наши пациенты. Когда это состояние достигнуто, игры становятся более изобретательными, здоровье – пышущим, сексуальность проявляется свободнее, а в работе появляется больше смысла. Таким образом, нам нужны понятия, которые про-} t лили бы свет на взаимодополнительность синтеза "эго"( i и социальной организации, дальнейшее развитие кото^) / рых – цель любой психотерапевтической деятельности, общественной и индивидуальной.

2. Патология "эго" и исторические перемены

^vB распоряжении ребенка много возможностей идентифицировать себя более или менее экспериментальным путем с реальными или воображаемыми людьми обоего пола, с различными привычками, свойствами, идеями, профес-

62

сиями. Иногда кризисный момент заставляет его сделать решительный выбор. Но (каждый данный исторический пе-риод предлагает ограниченный набор социально значимых моделей, которые могут успешно сочетаться в процессе идентификации. Их приемлемость зависит от того, насколько они удовлетворяют одновременно потребностям созревающего организма, способу синтеза «эго» и требованиям данной культуры.

/Ужасная интенсивность проявления невротических симптомов или преступных склонностей многих детей может выражать потребность незрелого "эго" в защите от бездумного "руководства" или наказания. То, что наблюдателю может показаться особенно сильным проявлением полового инстинкта, часто лишь отчаянная мольба позволить синтезировать и сублимировать "эго" единственно возможным для ребенка способом? Поэтому можно предположить, что наши молодые пациенты отреагируют лишь на такое лечение, которое поможет им добрать недостающие или упорядочить существующие элементы формирующейся идентичности. В процессе лечения и воспитания можно попытаться заменить нежелательные идентификации на более приемлемые, но изначальное направление, в котором идет формирование идентичности, остается неизменным.

?5Г вспоминаю об одном немецком солдате, который эмигрировал в Америку из-за того, что не принимал нацизма, или наоборот – потому, что был неприемлем для нацистов. Его маленький сын во время отъезда в Америку еще не мог впитать в себя нацистские теории, и, как большинство детей, он американизировался быстро и легко. Но через какое-то время у него начался невротический бунт против любых авторитетов. То, что он говорил о "старшем поколении", и то, как он это говорил, совершенно очевидно восходило к нацистским сочинениям, которых он никогда не читал; его поведение было бессознательным индивидуальным бунтом по образцу бунта гитлеровской молодежи. Поверхностный анализ показал, что мальчик, идентифицируя себя с лозунгами молодежи гитлеровского времени, идентифицировал себя с врагами отца^