Текст книги "Идентичность: юность и кризис"

Автор книги: Эрик Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

IDENTITY youth and crisis

идентичность: юность и кризис

Перевод с английского

Общая редакция и предисловие

доктора психологических наук

А. В. Толстых

W.W. NORTON COMPANY INC New York

Москва Издательская группа "Прогресс"

 Перевод на русский язык, предисловие, комментарии и оформление Издательская группа «Прогресс», 1996

ISBN 5– 01-004479-Х

Жанр предисловия оставляет не так уж много возможностей для вольностей и фантазий. Глупо пересказывать содержание того, что, собственно, предстоит прочитать читателю на последующих страницах, еще глупее это последующее критиковать или восхвалять. Разумнее всего подготовить читателя к восприятию содержания книги через рассказ о том, что за человек был ее автор и каков тот контекст – исторический, научный, библиографический, – в котором эту книгу следует воспринимать. Этим я и займусь, оставив прочие побуждения (например, развивать какие-то размышления автора или с ними поспорить) для более приличествующего случая.

Начать все-таки придется с того, что Эрик Эриксон долгое время был знаком поколениям советских психологов и интересующейся психологией публике под пресловутой рубрикой "Критика современных буржуазных теорий". Именно так, в предвзятом пересказе с непременной уничтожительной разборкой, советский читатель имел возможность познакомиться с идеями крупнейшего ученого XX века. Для цензуры Эриксон, несомненно, являлся ярким представителем того "направления" в научной литературе, которое получило емкое название "спецхран", знакомиться с содержанием коего можно было только самым доверенным, только самым проверенным, только "критикам идей". А среди последних нередко встречались персонажи, разделявшие "методологию" одного сталинского философа-академика, прославившегося высказыванием: "Я не могу читать Гегеля, я могу только его критиковать!"

Впрочем, оставим эти прелести "зоологической" эпохи в нашем общении с современной западной научной классикой своему времени и порадуемся возможности встре-

5

титься не только с мыслителями прошлого, но и современниками, встретиться без дурных посредников, не в пересказе, а в полноте авторского текста.

Думаю, что разворошу не ложную интригу, задавшись вопросом: почему труды Эриксона шли к нашему читателю дольше всего и труднее всего? Именно так: уже давно опубликовано практически все, что было ранее запрещено. Сегодня в России сочинения Солженицына купить легче, чем Горького, продавщицы книжных магазинов легко оперируют именем Хосе Ортеги-и-Гассета, а труды многострадального Фрейда (в коих после клейма пансексуализма, которым его наградили упомянутые выше "критики", массы могли ожидать едва ли не образцы порнографии) пылятся на книжных развалах, являя собой такое сугубо капиталистическое явление, как перепроизводство товара. В этой ситуации, когда издано практически все и никто не забыт и ничто не забыто (вплоть до последнего полуграмотного эмигранта и начинающего "антисоветчика"), Эриксон на русском языке практически не существует (отдельные статьи, препринты, рефераты не в счет). Почему? Пожалуй, не ошибусь, если предположу, что разгадка этой "тайны" весьма проста и ее позволяет извлечь самый примитивный из подходов – комплексный. Здесь всего понемножку и все одновременно: конечно, Эриксон не Фрейд (не та слава, в том числе и скандальная); личность его (Эриксона) хотя и известная в ученых кругах, но не легендарная; политически нейтрален – ни вашим, ни нашим; область занятий (психология жизненного цикла человека) для отечественной психологии традиционно периферийная и малоизученная (все ограничивалось детской психологией); нет ни одного влиятельного соотечественника (ученого или издателя), который бы захотел сделать Эриксону то, что называется на языке шоу-бизнеса promotion; к тому же уже немного "объелись" их классикой, вспомнили, что "может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать". В общем, как я уже сказал, комплексный подход ясно указывает, что причина непоявления Эриксона на своем законном месте на полке переводной психологической классики прозаическая: не судьба. С судьбой нельзя бороться, но можно поспорить: Эрик Эриксон – живой и

6

нужный персонаж нынешнего психологического театра. Без него не обойдешься. Попытаюсь это показать.

XX век – век жестокий и прагматичный – склонен к весьма жесткому редактированию классических сюжетов: будучи внебрачным сыном матери-еврейки и неизвестного отца-датчанина, маленький Эрик (родился 15 июня 1902 г.) вряд ли мог рассчитывать на мелодраматический сценарий своей жизни в жанре авантюрного романа (как, например, Филдингов Том Джонс, найденыш). Скорее он был обречен на борьбу за выживание в непростой истории Германии начала века, отмеченной революциями и войнами. Забегая вперед и справедливости ради заметим, что и идея happy end'а также является придумкой нашего века и жизненный путь маленького бастарда окончился куда счастливее версии английского повесы эсквайра, упомянутого выше Тома Джонса, а именно: всемирным признанием в номинации выдающихся психологов современности.

Выжить малютке Эрику помог некто Хомбургер (про которого в анналах упоминается лишь то, что был он педиатром и евреем), женившийся на его матери и усыновивший мальчика. Именно с этой фамилией – Хомбургер – Эрик прожил первые тридцать лет своей жизни.

Первую четверть своей жизни Эрик вовсе не планировал стать профессиональным психологом. В двадцать пять лет – в возрасте весьма зрелом – мы находим его художником, специализирующимся на детских портретах. Случайное знакомство с Анной Фрейд, которая заинтересовала его детским психоанализом, решило судьбу ученого. Он начинает работать преподавателем рисования в детской школе Анны Фрейд, а с 1927 г. Эрик Хомбургер участвует в семинарах Венской школы.

В 1933 г. молодой человек получил диплом школы Венского психоаналитического общества. Некоторое время занимался проблемами детского психоанализа под руководством Анны Фрейд.

В том же году Эрик эмигрировал в США. Он поступил так же, как сотни тысяч европейских евреев, спасавшихся от преследований нацистов. Однако у Эрика были весьма непростые отношения к своему этническому и религиозному происхождению, и переезд в Америку оказывается

отмеченным характерным поступком (особенно для человека, большую часть своей жизни занимавшегося проблемой идентичности): он меняет фамилию. Память о неизвестном отце, видимо, обусловила нордическое звучание – Эриксон, хотя психологически более интересно, что за основу фамилии взято собственное имя (Эрик Эриксон – буквально: Эрик, сын Эрика, т.е. сын самого себя), и это явно не случайность, а, похоже, разборчивая подпись под гамбургским счетом всей предыдущей жизни. Впрочем, в этом вопросе, судя по творческому наследию Эриксона, и особенно по автобиографическим рассказам, на протяжении всей жизни он остро и даже противоречиво ощущал, с одной стороны, свои еврейские и нордические корни, а с другой – без колебаний принял христианское вероисповедание и подчеркнуто относился к христианской этике. Ниже нам еще придется убедиться в том, что поиск личностью своей идентичности – процесс весьма непростой и неоднозначный. Кстати, особая эмоциональная за-ряженность текстов Эриксона, а порой и их пристрастность свидетельствуют о том, что проблема поиска человеком своей психосоциальной идентичности была для него не только теоретической научной задачей, но и, говоря более близким нам психологическим языком, "задачей на смысл", несла моменты глубоко личностные.

Судя по всему, у Эриксона в Штатах не возникало проблем со своей профессиональной идентичностью (что, заметим в скобках, является одной из главных проблем эмигрантов): он – психолог, детский психолог, психоаналитик фрейдовской школы, благо последняя в тогдашней Америке была весьма модной. Это подтверждается послужным списком престижных университетов и интересных проектов, с которыми связано имя Эрика Эриксона.

Итак, он занимался психоаналитической практикой. Преподавал в университетах. В 30-х годах был связан с Гарвардской психологической клиникой (исследования по игровому анализу). В 1937 г. перешел в Йельский институт человеческих отношений, изучал (вместе с антропологом Микелем) индейские резервации племени сиу в Южной Дакоте и племени юроков, обитающих на берегах реки Кламани, впадающей в Тихий океан. Собранный в этих исследованиях материал послужит в дальнейшем Эриксону базой для неоднократного обсуждения вопроса

8

о детерминации индивидуальной идентичности исторической идентичностью своей социальной группы, других проблем коллективной и этнической идентичности.

Во время войны (1940-1945) провел ряд исследований по заказу Пентагона – изучал психологию подводников, особые заболевания военных (в терминологии тех лет – "военный невроз"). Отметим особо, что именно в этих исследованиях была впервые выдвинута идея идентичности. В военные же годы Эриксон опубликовал аналитическую статью о роли образа Гитлера для немецкой молодежи.

После войны Эриксон занимается в основном психологией и психотерапией детского и юношеского возраста. Он сотрудничает с Институтом человеческого развития Университета Беркли (Калифорния) и в 50-х годах -с Остин Риггз Центром в Беркшире. В 1950 г. публикуат книгу "Детство и общество" ("Childhood Society"), ставшую психологическим бестселлером, с которой начинается пересмотр Эриксоном некоторых установок классического фрейдизма и оформление учения об идентичности. Эта книга на долгие годы стала одним из самых распространенных и выбираемых учебников по детской психологии среди американского студенчества.

В 1958 г. выходит из печати книга Эриксона "Молодой Лютер" ("Young Man Luther"), ставшая первым опытом применения психоисторического метода и датой рождения созданной им психоистории, продолженной книгой "Истина Ганди" ("Gandhi's Truth", 1969) и другими работами. Книга о Ганди принесла Эриксону приз Пулитцера и Национальную премию США – награды более чем престижные.

Факты, изложенные в предыдущем абзаце, стоит кратко прокомментировать. Не следует путать психоисторию с психобиографией – методом психологического анализа биографий и личностей конкретных лиц и соответствующим ему жанром жизнеописаний, уделяющим особое внимание психическим факторам жизни людей. Особую роль в становлении психобиографии сыграли осуществленные Фрейдом "патографические исследования" жизни и личности Леонардо да Винчи, Вудро Вильсона, Федора Михайловича Достоевского и др. Вслед за Фрейдом в русской школе психоанализа аналогичные исследования лич-

ности и творчества Александра Сергеевича Пушкина и Николая Васильевича Гоголя осуществил профессор Ермаков. Под влиянием "патографических исследований" основатель психоистории Эриксон и провел свои психобиографические (психоисторические) исследования жизни и личности Мартина Лютера, Махатмы Ганди, Максима Горького, Франциска Ассизского и др.

С 1960 г. Э. Эриксон, профессор Гарвардского университета, читает авторский курс "Цикл человеческой жизни" в Гарварде.

С середины 70-х годов – почетный профессор Гарвардского университета.

Умер Эрик Эриксон 12 мая 1994 г. в Гарвиче, Массачусетс, о чем "New York Times" сообщила в некрологе 13 мая 1994 г.

"Официально", т.е. по принятой в советские времена системе маркирования персоналий принадлежностью к научному направлению ("позитивист", "экзистенциалист" и т.д.) и "заслуживаемому" рангу ("великий", "выдающийся", "известный" и пр.), Эриксон классифицировался как "представитель социологического направления в неофрейдизме" – без приличествующей классику приставочки в виде определяющего прилагательного. Надо сказать, что наше "западоведение" Эриксона особо не жаловало – в официальные советские "who is who" (энциклопедии, словари и пр.) он не попадал, а был предметом всевозможных "разборов" – диссертационных, "статейных", "монографических" и т.д., где опять же преимущественно упоминался в ряду других "представителей".

К Эриксону эта глуповатая манера разложить все по полочкам, расставить по порядку и снабдить разъяснительными ярлычками подходит еще хуже, чем к другим. Конечно, трудно скрыто то, что он начинал свой научный путь во фрейдовской школе, впитал и сохранил до конца своей творческой деятельности психоаналитическую терминологию, многие ключевые принципы теоретической и клинической работы. Бесспорно, многое скажет понимающему читателю указание на принадлежность к "эго-пси-хологии" и внимание к социологическому методу. Однако при этом в стороне останутся другие ипостаси эриксонов-

10

ской личности и присущего ему исследовательского стиля: Эриксон-этнограф, Эриксон-историк, Эриксон-биограф, Эриксон-литератор, Эриксон-политолог и т.д.

В этом месиве ярлыков и определений не может потеряться факт генетической близости Эриксона к фрейдизму и неофрейдизму, который выглядит весьма тривиально после упоминания уроков, взятых им в Венской психоаналитической школе. Безусловно также влияние Анны Фрейд на образ мыслей молодого Эриксона, ибо именно она в отличие от энтузиастов социологизированного фрейдизма Карен Хорни, Эрика Фромма и Гарри Салливена пролагает путь модификации классического фрейдизма не за счет введения новых теоретических конструктов и постулатов вместо наиболее сомнительных, но за счет уточнения структурных аспектов ортодоксального фрейдизма, в частности путем придания "я" более автономного отношения к Оно. Я, конечно, имею в виду прежде всего *"я" и механизмы защиты" Анны Фрейд, из которой возникла вся последующая "эго-психология".

Эго– психологи сосредоточились на анализе строения личности (на материале детского психоанализа и исследований личностной проблематики с акцентом на вопросы развития и адаптации личности, автономии, свободы и особенности функционирования "я", взаимодействия "я" и влечений), и именно в этом направлении проходит обсуждение вопросов об общих механизмах психического развития ребенка. Помимо самой Анны Фрейд и Эрика Эриксона, заслуживает упоминания в этом контексте Гейнц Гартман. Впрочем, для читавшего работы Анны Фрейд, Эриксона и Гартмана ясна не только их генетическая близость, но и бросающиеся в глаза различия. Другими словами, как я уже сказал, и этот ярлычок нам мало что дает для понимания фигуры Эрика Эриксона и особенностей его работ, хотя постепенно, в том числе и благодаря примериваемым определениям, вырисовывается контекст -научный и человеческий, – в котором восприятие Эриксона наиболее адекватно.

Однако есть резон спрямить наш рассказ и перейти к изложению сердцевины того, что является в работах Эриксона самым сокровенным и, собственно, и является его вкладом в мировую психологию. Здесь просто: мы гово-

11

рим «Эриксон» – слышится «идентичность». Пора объяснить, что означает этот иноязычный термин.

Идентичность, просто говоря, – это тождественность человека самому себе. Однако простота такого определения лукава и даже "хуже воровства" (по известной русской пословице), ибо "эта тождественность самому себе" для человека – первый вопрос и главная загадка, не только пределы, но и сами координаты и параметры обсуждения которых обыкновенно не даны человеку сами по себе. И ищет он то, что на языке гегелевской тарабарщины называется "дух-в-себе-и-для-себя", прежде всего через призму личного опыта взросления и становления развитым человеком (личностью), помноженного на индивидуальный интеллектуальный коэффициент и открытость интуитивному постижению знаний.

Говоря строже, понятие идентичности обозначает твердо усвоенный и личностно принимаемый образ себя во всем богатстве отношений личности к окружающему миру, чувство адекватности и стабильного владения личностью собственным "я" независимо от изменений "я" и ситуации; способность личности к полноценному решению задач, возникающих перед ней на каждом этапе ее развития. Идентичность – это прежде всего показатель зрелой (взрослой) личности, истоки и тайны организации которой скрыты, однако, на предшествующих стадиях онтогенеза. Становление идентичности Эриксон описывает как развивающуюся конфигурацию, которая постепенно складывается в детстве путем последовательных "я-синтезов" и перекристаллизации. Это такая конфигурация, в которую интегрируется конституционная предрасположенность, особенности либидных потребностей, предпочитаемые способности, важные идентификации, действенные защитные механизмы, успешные сублимации и осуществляющиеся роли.

Эриксон построил оригинальную схему развития человека на протяжении всей жизни, положив в основу "эпигенетический принцип" (отсюда его периодизация жизненного пути и получила название "эпигенетической"). Термин "эпигенез" заимствован из биологии (в которую его ввел еще в 1651 г. знаменитый английский врач Харви Уильям Гарвей). Эпигенез – это учение о зародышевом развитии организма как процессе, осуществляемом путем

12

последовательных новообразований в противовес признанию в половых клетках и зачатках зародыша изначального многообразия структур. Перенося данный принцип на психологию жизненного пути человека, Эриксон выступает против всевозможных разновидностей идеи преформизма в психологии, против грубости рефлекторной теории поведения, а также любых других фаталистских, механистических схем. При этом Эриксон весьма изящно уходит от тупиковой логики теории «двух факторов» (биологического и социального), включая взросление в фундаментальный биологический контекст.

Согласно Эриксону, человек на протяжении жизни переживает ряд психосоциальных кризисов. Сам по себе этот подход неоригинален и не отличается от взглядов, господствующих в том числе и в отечественной психологии (Лев Семенович Выготский, Даниил Борисович Эльконин и др.). Более того, если вы подвергнете сравнению периодизацию возрастов по Эриксону, то вы с удивлением заметите, что она буквально совпадает с десятком подобных схем (по датировкам кризисных годов, например). Однако не стоит заблуждаться – перед нами абсолютно оригинальная исследовательская разработка.

Надо обратить внимание читателя на таблицу (см. гл. III), в которую Эриксон свел определенные им этапы жизни. Над таблицей он работал более 20 лет, публикуя ее при этом трижды, каждый раз внося существенные изменения. Итак, Эриксон выделяет восемь стадий развития идентичности, на каждой из которых человек делает.(должен сделать!) выбор между двумя альтернативными фазами решения возрастных и ситуативных задач развития. Характер выбора сказывается на всей последующей"'жизни в смысле ее успешности и неуспешности.

На первой стадии, которую он в верность своим фрейдистским основам называет орально-сенсорной (или ин-корпоративной, вбирающей), младенец решает фундаментальный вопрос всей своей последующей жизни – доверяет он окружающему его миру или не доверяет. Естественно, решается этот вопрос о базовом доверии к миру не в дискурсивно-логическом плане, а в общении ребенка со взрослым и контакте со средой своего обитания через впитывание звуков, цветов, света, тепла и холода, пищи, Улыбок и жестов и т.д. В полном согласии с идеями оте-

13

чественной психологии (например, Майи Ивановны Лисиной и др.) и устоявшейся точкой зрения в других психологических теориях и направлениях Эриксон указывает на ключевую роль матери в положительном решении задачи возраста (формировании базового доверия к миру). При этом оригинальность его подхода состоит в том, что критерием сформированности доверия к миру он считает способность ребенка спокойно переносить исчезновение матери из поля зрения.

Прогрессирующая автономность младенца (прежде всего способность передвигаться – ползком, а позже – шагом, и развитие речи, манипулятивных способностей и пр.) позволяет ребенку перейти к решению второй жизненной задачи – обретению самостоятельности (альтернативный/негативный вариант – неуверенность в себе, стыдливость, непрерывные сомнения [18 мес. – 4 года]). Если взрослые сверхтребовательны к ребенку или, напротив, спешат сделать за него то, что ему под силу сделать самому, то у него развиваются стыдливость и нерешительность. Когда ребенка ругают за запачканные штаны или разбитую чашку, то это также вклад в развитие чувства стыда и неуверенности в себе. В этом возрасте ребенок интериоризирует то, что удачно названо Эриксоном "глазами мира", т.е. то, что видят в нем люди.

Третья стадия [4 года – 6 лет] называется Эриксоном локомоторно-генитальной, или эдиповой. Здесь решается альтернатива между инициативой и чувством вины. В этом возрасте расширяется пространство жизнедеятельности ребенка, он начинает сам себе ставить цели, придумывать занятия, проявлять изобретательность в речи, фантазировать. Это возраст игры, антиципации ролей, овладения реальностью посредством экспериментирования и планирования. В пространстве ребенка появляется все больше людей. Уже не только отец и мать, но и другие взрослые являются предметом идентификации ребенком себя со взрослыми как основы становления новой ступени идентичности.

Четвертая стадия [6-11 лет] связана с овладением ребенком различными умениями, в том числе и умением учиться. Ребенок активно овладевает символами культуры. Этот возраст – оптимальное время для учения – готовность к тяготам дисциплины, усвоению знаний, стремление

14

делать все хорошо, заряженность на дух соревнования. Здесь формируется чувство умелости, компетентности, а при негативном протекании возраста – неполноценности. Овладевая основами знаний, дети начинают идентифицировать себя с представителями отдельных профессий, для -них важным становится общественное одобрение их деятельности.

Пятая стадия [11-20 лет] – ключевая для приобретения чувства идентичности. В это время подросток колеблется между положительным полюсом идентификации "я" и отрицательным полюсом путаницы ролей. Перед подростком стоит задача объединения всего, что он знает о себе самом как сыне/дочери, школьнике, спортсмене, друге и пр. Все это он должен объединить в единое целое, осмыслить, связать с прошлым и спроецировать на будущее. При удачном протекании кризиса подросткового возраста у юношей и девушек формируется чувство идентичности, при неблагоприятном – спутанная идентичность, сопряженная с мучительными сомнениями относительно себя, своего места в группе, в обществе, с неясностью жизненной перспективы.

Здесь Эриксон вводит совершенно оригинальный термин – "психологический мораторий", – которым обозначает кризисный период между юностью и взрослостью, в течение которого в личности происходят многомерные сложные процессы обретения взрослой идентичности и нового отношения к миру. Согласно Эриксону, психический мораторий может, при определенных условиях, принимать затяжной характер и длиться годами, что особенно характерно для наиболее одаренных людей. Непреодоленный кризис влечет состояние "диффузии идентичности", которая составляет основу специфической патологии юношеского возраста. В предельных случаях психический мораторий и "диффузия идентичности" сами по себе предполагают целесообразность применения соответствующих психотерапевтических мер.

Шестая стадия [21-25 лет], по Эриксону, знаменует переход к решению уже собственно взрослых задач на базе сформировавшейся психосоциальной идентичности. Молодые люди вступают в дружеские отношения, в брак, появляются дети. Решается глобальный вопрос о принципиальном выборе между этим широким полем установле-

15

ния дружеских и семейных связей с перспективой воспитания нового поколения и изоляционизмом, свойственным людям со спутанной идентичностью и другими, еще более ранними ошибками в линии развития.

Седьмая стадия [25-50/60 лет], занимающая львиную долю человеческой жизни, связана с противоречием между способностью человека к развитию, которую он получает п основании благоприобретенного на предыдущих стадиях, и личностным застоем, медленным регрессом личности в процессе обыденной жизГОГ"Наградой' за овладение способностью к саморазвитию является формирование человеческой индивидуальности, неповторимости. Поднимаясь над уровнем идентичности, человек обретает редкостную способность быть самим собой'.

Восьмая "стадия {свыше' 60 лет] завершает жизненный путь, и здесь, пожиная плоды прожитой жизни, человек либо обретает покой и уравновешенность как следствие целостности своей личности, либо оказывается обречен на безысходное отчаяние как итог путаной жизни.

Отдельного разговора заслуживает обсуждение Эрик-соном проблемы, которую без натяжки можно считать абсолютно не разработанной в отечественной психологии, – темы связи индивидуального жизненного цикла с циклом поколений и вообще проблемы динамики поколений. Понятие идентичности помимо личной тождественности (неизменность в пространстве) подразумевает также и целостность (преемственность личности во времени), а следовательно, идентичность мыслится не только как персональная, но и как групповая (расовая, общественная, половая и т.д.).

Вообще, Эриксон замечательно разнолик. Один перечень "объектов", попавших в зону его внимания, впечатляющ. Причем ничто упомянутое выше отнюдь не отменяется! Дети и подростки, индейцы и подводники, студенты и хиппи, Лютер, Ганди и Гитлер, невротики и демонстранты, евреи и протестанты, феминистки и коммунисты и, как говорится, и прочая и прочая. Причем заметим, что за Эриксоном вовсе не наблюдался грех всеядности – были широкий кругозор и универсальность при доминирующей проблематике (всепоглощающий интерес к человеческой идентичности в ее разнообразии).

16

За Эриксоном прочно закрепилась характеристика властителя умов университетской молодежи – качество редкое в профессорской среде. При этом следует учитывать, что пик преподавательской активности Эриксона падает на 60-70-е годы, с их неотъемлемым акцентом на год 1968-й, знаменовавший собой существенный сдвиг в молодежном самосознании (и в отношении к молодежи взрослого сообщества), если не смену парадигмы взросления современного человека. Через хиппизм, бунты, увлечение наркотиками и «свободным» сексом, через «Битлз», Вудсток, Джанис Джоплин и Джимми Хэндрикса, через крайности негативизма молодежь прорывалась в новое пространство своего развития. Когда к концу 70-х этот бурный поток молодежных страстей поуспокоился и был ^_ канализирован поумневшим обществом в виде молодежной "» субкультуры, моды и пр., стало ясно, насколько глобаль-^ ное потрясение пережило общество. На этом фоне сказан-^ ное об Эриксоне – фаворите студенчества – получает ^ совершенно особое звучание, ничего общего не имеющее ^Ч с образом милашки профессора. Именно своей чувстви-тельностью к истории дня, конкретной исторической психологии окружающих нас людей с их сегодняшними страстями и интересами, умением озвучивать спрямленные фрейдовские мантры фактологией и фразеологией свежих газет Эриксон пришелся по душе бунтующему студенчеству.

Последнее также хотелось бы уточнить, чтобы у читателя не возникло упрощенное представление о том, как профессор Эриксон соединяет теорию и практику, историю и современность. То, что он делал, вовсе не было попыткой осовременить фрейдизм и уж тем более популяризировать свои научные взгляды. Осмысливая происходящее, Эриксон поступал как ученый, вводя в научный оборот, скажем, такой термин, как "историческая актуальность", обозначающий способность личности к максимальному соучастию в социокультурных процессах при минимальном ущербе для собственной личности и деятельности ее "защитных механизмов". Историческая актуальность преодолевает (и исключает) примитивистские пред^, ставлеция_о некой тотальной необходимости постоянной или эпизодической жертвенности людей (и людьми) BQ имя общественного прогресса "любой ценой". Он также,

17

2-798

ощущая мучительность поиска окружающей молодежью нравственных опор своей жизни, творчески переработал знаменитый кантовский категорический императив («Относись к другим так, как ты хотел бы, чтобы другие относились к тебе»), превратив его в американской манере в «золотое правило поведения»: «Поступай по отношению') к другому так, чтобы это могло придать новые силы другому и тебе». Естественно, что человек, который на таком уровне способен участвовать в бестолковщине выяснений отношений по оси «отцы» и «дети», заслуживает уважение и первых и вторых.

Кстати, о современности. В терминах теории идентичности Эриксона весьма удобно и поучительно говорить о некоторых актуальных проблемах наших соотечественников. Когда серьезные аналитики, политологи и "колумнисты" (каждый второй из которых неудавшийся и переквалифицировавшийся психолог) пишут о кризисе ценностей целых поколений, о потере нравственных и прочих ориентиров для масс и отдельных личностей, то не лучше ли было бы назвать это кризисом идентичности, посетовать на то, что для множества людей эта идентичность замутнена и заменена смешением авторитетов, низвержение которых – за грехи подлинные и мнимые – приводит личность к саморазрушению. В терминах Эриксона можно было бы выразиться и круче и обсудить расползание в нашем обществе "массовой патологии идентичности", а именно такого неприятного психосоциального синдрома, который характеризуется наличием массовой неудовлетворенности людей, сопровождаемой чувствами тревоги, страха, изоляции, опустошенности, утратой способности к эмоциональному общению с другими людьми. В предельных случаях патология идентичности провоцирует выбор в качестве единственного способа самоутверждения индивида и масс людей настойчивое стремление "стать ничем", самоубийственную логику "чем хуже – тем лучше" Г]

Несколько слов о композиции книги. Автор не скрывает, что в ней собраны статьи разных лет. При таком порядке вещей бессмысленно ожидать некоего систематического изложения проблемы, как это свойственно, к примеру, диссертациям. Вместе с тем перед нами вовсе не сборник статей и не "избранные труды". Проигрывая в систематичности изложения, автор выигрывает по сущест-

18

ву, ибо позволяет нам увидеть генезис идеи – ее возникновение, «разматывание», «расползание» по новым областям и аспектам. Более того, меняя ракурс рассмотрения и чередуя в изложении различные подходы к идентичности – биографический, патологический, теоретический, – Эриксон как бы заставляет термин говорить сам за себя во всем множестве своих значений. Такой подход не только правомерен, но и продуктивен: все-таки психология не математика и не физика, и точные формулы не играют в ней решающей роли. Вникая в глубину психологических смыслов, важно не столько «усвоить» ключевые определения, набор признаков, логику классификации, сколько прочувствовать и всесторонне понять пластичность и неисчерпаемую многоликость описываемых конфигураций, теряющихся во всех вариантах редуцирования к простым слагаемым. Сила Эриксона (которую, кстати, многочисленные критики вменяют ему как слабость) в том, что он понимает неисчерпаемость той реальности, которая описывается как развитие человеческой психики, и не пытается придавать ей характер слишком жесткого каркаса. Как очки «сами по себе» не несут нового знания об окружающем мире, так и используемые в этой книге понятия являются просто способом «лучше видеть» этот мир.