Текст книги "Попугаи с площади Ареццо"

Автор книги: Эрик-Эмманюэль Шмитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)

Она прошла еще метров пятьдесят, потом голос приказал остановиться.

– Одежду на капот.

Она исполнила это, содрогаясь от холода: апрельская ночь была нежаркой.

Фары потухли. Появились трое мужчин в масках. Они набросились на нее. Она немного посопротивлялась, но они подмяли ее, она стала отбиваться уже слабее, а потом отдалась им на капоте автомобиля.

Через двадцать минут, когда она пришла в себя, чья-то рука помогла ей подняться. Мужчина накинул ей на плечи манто.

Автомобиль сдал назад, увозя двоих из троицы в масках.

А один, оставшийся с ней, дождался, пока машина не исчезла и глаза у них с Дианой не привыкли к темноте, а потом снял капюшон.

– Подвезешь меня? – попросил Жан-Ноэль.

– Ты это заслужил.

Забравшись в ее уютный домик на колесах, он довольно вздохнул:

– Мне понравилось.

– Мне тоже, – откровенно призналась Диана. – Особенно тот момент, когда я шла в темноту, а сзади в меня чуть ли не упирался бампер и в любую секунду меня могли задавить.

– Вот и я подумал, что эта деталь доставит тебе удовольствие.

Она похлопала его по щеке с благодарностью, потом завела машину.

– Хочешь знать, кто были те двое?

– Нет, конечно! – воскликнула оскорбленная Диана. – Ты мне так испортишь все впечатления!

И они мирно вернулись домой, в машине тихонько звучала симфония Брукнера, поскольку Диана считала, что музыка этого немецкого композитора вполне подходит по духу для оргии.

Когда они приехали на площадь Ареццо, Жан-Ноэль без обиняков предложил:

– Что, если в субботу вечером мы закатимся в «Тысячу свечей»?

– Групповуха? А скучно не будет?

И Жан-Ноэль порадовался, что выбрал единственную женщину на свете, способную выдать такую фразу: «Групповуха? А скучно не будет?»

– Надеюсь, что нет. Я говорил с Денисом, хозяином заведения. Он пригласил шеф-повара из суперресторана, три звезды по мишленовской классификации.

– И что дальше?

– Дальше? Да есть для тебя одно особое предложение.

Субботним вечером в «Тысяче свечей» Диана получила удовольствие, какого не испытывала еще никогда.

В течение трех часов ее готовили на кухне. Шеф-повар был в парадном одеянии, ему ассистировали четверо помощников, и у него были чудесные чуткие пальцы. И она не скучала, наоборот – с веселыми шутками предоставила им делать свое дело.

Когда на часах пробило полночь, четверо поваров подняли огромное блюдо размером с хорошие носилки и под торжественную музыку эпохи версальского золотого века через распахнутые двери внесли в зал особый заказ: обнаженную Диану, начиненную двумя сотнями изысканных закусок.

Она – главное блюдо вечера, приготовленное именитым шеф-поваром! В жизни Дианы, и так полной причудливых приключений, это стало апофеозом. Неизвестно, что тронуло ее больше: торжественность момента и музыка, гордость за себя, овация посетителей или тонкие ароматы божественной пищи, которой ее украсили? На глазах у нее выступили слезы.

Блюдо водрузили на длинный стол и предоставили клиентам заняться этим угощением.

Если бы глаза Дианы не увлажнились от переполнявших ее чувств, она бы узнала гостя, извлекавшего креветки, которыми были украшены пальцы ее ног, – это был знаменитый Захарий Бидерман, появившийся здесь один, без жены.

9

– Привет, Альбана.

– …

– У тебя плохое настроение?

– …

– Ты на меня злишься?

– …

– Я что-то не так сделал?

– Угадай!

– Да не знаю я…

– Совсем не догадываешься?

– Нет.

– И совесть у тебя чиста?

– Ну да.

– Тогда нам больше не о чем говорить. И я вообще не понимаю, что я тут забыла.

Альбана, прищурившись, огляделась с таким видом, точно готова уйти с первым встречным, который появится на площади.

Сидевший с ней рядом Квентин вздохнул, поерзал на скамейке и вытянул вперед бесконечно длинные ноги.

Молчание сгущалось, повисшую паузу разбавляли только пронзительные крики попугаев.

– Слушай, Альбана…

– …

– Ты что, не хочешь со мной разговаривать?

– Нет.

– Мы что, уже не вместе?

– Уж конечно.

– Ну что ж…

Квентин рывком вскочил на ноги и, закинув за спину рюкзак, зашагал прочь.

Тут сквозь тропический гвалт попугаев до него донесся голос:

– Квентин! Не оставляй меня!

Он остановился, подумал. Внезапно он ощутил себя всемогущим, – оказывается, он мог довести ее до отчаяния, он упивался повышением своего статуса. Он обернулся и взглянул на нее с видом великодушного повелителя и господина:

– Что еще?

– Иди сюда.

– Вообще, я так понял, что…

– Иди сюда, ну пожалуйста…

И Альбана с умоляющим видом похлопала по скамейке, приглашая его сесть поближе.

Какая она сегодня красивая… Квентин подумал, что девчонок выносить, конечно, невозможно, но все равно они классные: выдумщицы, вечно они фантазируют, из всего могут устроить спектакль… И когда ты с ними рядом, с тобой каждую минуту что-нибудь происходит. Альбана, конечно, его донимала, зато с ней не соскучишься. Например, она оставалась красивой при любых обстоятельствах, и не важно, смеялась она, заводилась или плакала, – а ему нравилось, когда она плачет, от этого у нее становилось беззащитное, ранимое лицо, его это трогало; к тому же именно благодаря ей он осознавал собственную важность. Что бы она ни делала, это подчеркивало его мужественность. Сейчас, например, он казался себе похожим на одного из своих любимых голливудских актеров; с ней он играл взрослую роль – роль мужчины, и ему это страшно нравилось.

Он вернулся и сел рядом с ней.

– Квентин, кому было то письмо, которое ты вчера забыл на скамейке?

– Мне.

– Как это?

– Я получил его утром.

– Ты не шутишь?

– Нет, а что?

Альбана с облегчением засмеялась, от хохота у нее скрутило живот, она дрыгала ногами, даже дыхание перехватило. Когда до нее дошло, что тут не из-за чего лить слезы, да и вообще разводить сырость нет никакой причины, она поднесла руки к лицу и через секунду уже зажимала себе рот, чтобы не хохотать в голос.

– Погоди, прежде чем ты помрешь со смеху, – весело воскликнул Квентин, – объясни мне, что все это значит?

Он глядел на нее восхищенно, ему чертовски нравилась Альбана: настроение у нее сменялось на противоположное без всяких видимых причин, она была непостижимой, может, даже странной, зато явно не сомневалась, что центр мира – ровно там, где находится она.

– Я прочла эту записку, потому что подумала, что это мне, – призналась она. – А потом, когда ты ее забрал, я решила, что это кому-то другому.

Тут пришла очередь Квентина помирать со смеху. Он мычал, похрюкивал, – словом, звуки, издаваемые подростком, оказались такими пронзительными, что даже попугаи в тревоге примолкли, а Квентин, услышав, как его гогот эхом отдается в разных концах пустынной площади, тоже умолк, удивившись такому эффекту.

Зато Альбане эта вспышка веселья пришлась очень по душе: она так подходила к его росту, к его длиннющим ногам, ко всей его неловкости недавно выросшего великана, удивленного тем, каким он стал огромным.

– Вообще-то, я не знаю, от кого эта записка.

– Ну, наверно, от какой-нибудь влюбленной девчонки…

– От тебя, что ли?

Альбана вздрогнула. Почему, правда, она сама не написала такое письмо? Как она могла позволить какой-то мерзкой девице себя опередить? И стоит ли признаваться, что это не она? Ведь это разочарует Квентина. Тем временем у нее над головой снова загалдели попугаи.

– Конечно от меня. – И она нежно улыбнулась, повернувшись к нему, опустив голову, почти что с покорным видом.

Квентин заметил ее замешательство:

– Что, правда?

– Ну да, мне очень хотелось тебе это сказать.

– Вот хитрюга! Разыгрываешь приступ ревности, спрашивая, кому адресовано это письмо, а сама же его и написала. Какие же вы, девчонки, коварные…

– «Вы, девчонки»? Но я – это я, а не какие-то там «девчонки».

– Ладно, согласен, ты права. Лично ты – жутко коварная.

– Коварная? А что, так плохо признаться, что кого-то любишь?

– Да нет, я не то хотел сказать…

– Коварная! Ну спасибо… Я тебе душу открыла, а ты – «коварная»! Мы с тобой по-разному понимаем одни и те же вещи.

Квентин не ответил, – похоже, она права: стоит им обменяться тремя фразами, как они ссорятся. Почему его никто не предупредил, что есть два разных языка, два словаря – для девчонок и для парней, – тогда бы он все разузнал, обучился бы этой чужой речи заранее и теперь не вызывал бы у нее бурю эмоций каждым неловким словом.

Воспользовавшись паузой, Альбана прикинула, насколько правдоподобным получился ее обман. Квентин не знал, какие она обычно пишет письма, да в этой записке и не было ничего такого, чего она сама не могла бы написать.

– Не важно, все равно это круто. Мы с тобой каждый день видимся, а ты раз – и пишешь мне письмо. Здорово, мне нравится.

Альбана скромно потупилась. Ее обман привел к таким замечательным результатам! Она уже стала забывать, что на самом деле это неправда. Ну да, конечно, именно она написала эту записку!

– Иногда бывает проще объясниться на бумаге. Когда разговариваешь с человеком, всегда стесняешься и никак не получается сказать главное.

– Наверно, ты права, Альбана.

– И еще, это же романтично, правда?

Он вглядывался в ее лицо: она увлекала его в волшебный мир тонких чувств – в мир, принадлежащий поэтам, которых превозносили учителя в школе. К тому же он не раз слышал, как по телевизору женщины произносят это слово – «романтично», оно явно было ключом к женскому сердцу, орудием искушения.

Квентин понял, что должен оказаться на высоте. Мысли быстро приходили ему в голову, и осуществлял он их тоже быстро: он вскочил.

– Альбана, подожди меня здесь пару минут.

– Но я…

– Только пару минут… я быстро… даю слово.

И, не дожидаясь ее согласия, он помчался прочь и скрылся за деревьями. Убедившись, что Альбана его не видит, он бросился в цветочный магазин.

Ксавьера встретила его вопросительным взглядом, думая, что он забежал в магазин по ошибке. Но он, не обращая на это внимания, спросил:

– Можно у вас купить одну розу?

– Да, можно.

– Тогда, пожалуйста, розу.

– Какого цвета? Судя по вашему виду, вам нужна красная…

Квентин не понял намека, таящегося в этой фразе, но цветочницу это даже порадовало.

Они подошли к кассе, и Ксавьера назвала цену.

Пока он расплачивался, появился Орион:

– О, Квентин, как же ты вырос, мальчик мой! Невероятно, чем-то вас нынче таким кормят, что вы вырастаете такими огромными. Сделать тебе букет?

– Из одной розы букет сделать трудновато, – вставила Ксавьера.

– Я тебе ее заверну в красивую блестящую бумагу.

Он взял розу и стал ее заворачивать, хотя Ксавьера пожала плечами, считая, что вполне сойдет и так.

Квентин повернулся к Ориону:

– У вас не найдется открытки, мне надо написать несколько слов.

– Конечно, вот, держи!

Орион положил на прилавок открытку, конверт и ручку. Ксавьера буркнула ему на ухо:

– Во-во, отдай ему уж сразу и всю выручку, и свои сбережения в придачу, раз ты такой добрый!

Орион рассмеялся, как будто Ксавьера сказала ему что-то очень смешное.

Квентин, покраснев, нацарапал что-то на открытке, потом заклеил конверт.

Орион показал ему, как прикрепить послание красной ленточкой, и пожелал всего хорошего.

– Какие же они славные! Эх, молодость! – воскликнул он.

– Славные-то славные, но денег у них нет! – неприязненно заключила Ксавьера, уходя в дальнюю комнату. – Можешь пускать слюни, но на хлеб с маслом ты с ними не заработаешь.

А Квентин уже добежал до скамейки, неловко притормозил и, чуть не выколов Альбане глаз, протянул ей цветок:

– Вот, это тебе!

Альбана, вместо того чтобы взять цветок, захлопала в ладоши и пронзительно взвизгнула от восторга. Квентин огляделся по сторонам, боясь, как бы кому-нибудь все это не показалось смешным. К счастью, кроме попугаев, зрителей не было, да и те, кажется, не проявляли к ним никакого интереса.

Альбана наконец забрала у него цветок, осторожно, словно сокровище:

– Спасибо.

– Я побегу, Альбана. А то опоздаю на уроки.

– До свидания, Квентин. До завтра. Я очень… очень… очень… счастлива.

Квентин покраснел, передернул плечами, потоптался на месте и наконец решился уйти.

Альбана смотрела вслед его радостно, вприпрыжку удалявшейся фигуре, пока он не скрылся из виду. Потом снова взглянула на пунцовую розу. Впервые в жизни парень подарил ей цветок; началось чудесное время, то самое будущее, в котором теперь все будет прекрасно.

Она схватила телефон и набрала сообщение: «Гвен, К. подарил мне цветы». Вообще-то, цветок был только один, но в эсэмэске это можно и не уточнять. Если бы она написала: «К. подарил мне цветок», можно было бы подумать, что он поскупился или что он эту розу где-то украл. Тут Альбана заметила, что к розе ленточкой был привязан конверт.

– Как романтично!

Она нетерпеливо вскрыла конверт и разобрала торопливый мальчишеский почерк:

«Я так тебя хочу. Подпись: ты угадаешь кто».

10

Она наблюдала за Оксаной, которая только что обнаружила на кухне записку без подписи. Мег знала, что ставка высока: или Оксана разозлится и бросит Вима, или завоюет его заново.

К своему раздражению, Мег абсолютно не понимала, что творится в голове у этого манекена: она пыталась догадаться об этом по движениям Оксаны, но та, взгромоздившись на высокий барный табурет с чашечкой чая в руках, казалось, вообще ничего не чувствовала.

В кабинете Вима зазвонил телефон, и Мег устремилась туда: долой всякие личные рассусоливания, она снова безупречная секретарша известного галериста.

Оксана тем временем перечитывала записку. И чем больше она на нее смотрела, тем легче ей становилось. Итак, Вим по-прежнему остается в тесном контакте со своей бывшей невестой и их отношения могут снова пойти в гору в любой момент. Если она считает достаточным подписываться «ты угадаешь кто», значит она уверена в их любви.

Оксана слезла с табурета, придерживаясь за холодильник, чтобы не подвернуть лодыжку, и поставила подогреть еще воды.

Ее больше не мучило чувство вины. Вот уже три месяца она упрекала себя за то, что Вим ею не интересуется: он никогда не проявлял инициативы в постели, никогда не набрасывался на нее, не шептал, что сходит с ума от ее тела, ни разу страстно не привлек ее к себе. Когда-то он сам ее соблазнил, но теперь проявлял к ней почтение, которое ее тревожило: она задавалась вопросом, то ли от нее плохо пахнет, то ли она каким-то странным образом постарела раньше времени; хуже того, она стала сомневаться, все ли она вообще в постели делает правильно…

Она ни разу не жила подолгу с одним мужчиной, поэтому никогда и ни с кем не обсуждала эту тему. Почему каждая ее любовь длилась так недолго? До нынешнего момента она думала, что все дело в географии, ведь ее ремесло забрасывало ее в самые разные точки земного шара, но теперь, прожив три месяца с Вимом в Брюсселе, она предположила, что за этим внешним поводом стоит какая-то более серьезная причина. Может, она просто плохая любовница? Под взглядом Вима, который восхищался ее красотой и обращался с ней как с дорогим произведением искусства, но при этом был холоден в постели, она заподозрила, что просто не на высоте в этой области.

Но записка навела ее на другой след, – наверное, Вим думал о другой, у него продолжались идиллические отношения с другой женщиной, или он мечтал о них. Может, он собирается расстаться с Оксаной? Похоже, она годилась только на роль временной любовницы…

– Оксана, ваше такси будет через пять минут.

Она подскочила от неожиданности: Мег сыграла роль будильника, просигналив, что хватит мечтать, пора заняться делом.

– Предупредите, что мне потребуется минут десять.

Мег лицемерно подтвердила, что передаст: она-то знала, что на самом деле такси придет еще через полчаса; как раз это время и потребовалось Оксане, чтобы в спешке, натыкаясь на мебель, собрать вещи.

А этажом ниже Вим радостно улыбался своему приятелю Кнуду, директору авиакомпании:

– Петра фон Танненбаум?

– Со вчерашнего вечера она говорит только о тебе.

– Я заметил, что между нами что-то проскочило. Интересно, что бы это значило…

– Слушай, Вим, она все сказала прямее некуда: «Жаль, что этот ваш Вим живет со своей манекенщицей, я бы с радостью поселилась у него на то время, что я в Брюсселе».

– Ох ты ж…

– И добавила – клянусь, что не вру: «Вы все-таки поговорите с ним об этом».

Вим побагровел, польщенный тем, что привлек к себе внимание женщины, снискавшей мировую славу.

– Ты понимаешь, что это значит? Если в определенных кругах узнают, что я с Петрой фон Танненбаум, тут такое начнется…

– Ничего реклама, да?

– Не то слово! В Берлине, Париже, Милане и Нью-Йорке все только о ней и говорят.

«Все» в понимании Вима не означало, конечно, массы, эти миллионы обычных людей – имелась в виду только особая среда, элита, люди из мира современного искусства. Эти небольшие группы – по сотне человек в каждом из названных крупных городов – были те самые «все», кто имел для него значение. Если бы его познакомили со знаменитой певицей, у которой по всей планете проданы миллиарды дисков, то выяснилось бы, что он не слышал о такой, потому что с этими кругами он не пересекается. Слава, с его точки зрения, была не повсеместной известностью, а признанием определенных людей, которых вполне можно пересчитать.

Итак, Петра фон Танненбаум стала фетишем для поклонников авангардного искусства, потому что она заново создала жанр стриптиза. Из вульгарного зрелища, жалкого выставления себя напоказ, обильно сдобренного нищетой и похотью, она сделала шикарный перформанс. Выступала она только в самых изысканных галереях, зрители туда допускались тоже только самые достойные, и в свете шести десятков прожекторов, создающих весьма причудливую подсветку, она показывала несколько невероятных картин, причем в начале выступления она была одета, а в конце – обнажалась, но не всякий раз: иначе все было бы слишком предсказуемо.

Пластика у Петры фон Танненбаум была королевская, и к тому, что ей даровала природа, она добавляла искусство человеческих рук. Ее макияж, волосы, ногти, даже атласная кожа, имевшая превосходный оттенок, – все казалось выписанным кистью гениального художника. Всегда и всюду ее окружала эта аура – как произведение искусства большого мастера. К тому же каждая сцена, которую она представляла, напоминала о какой-нибудь знаменитой картине или скульптуре, измененной самым шокирующим образом: так, Мона Лиза у нее оказывалась раздетой, а Ника Самофракийская поднимала руки.

– Слушай, Вим, Петра фон Танненбаум проведет в Брюсселе три месяца, ведь у нее в ближайшее время выступления в Антверпене, Генте, Амстердаме, Гааге и Кёльне. Только представь себе, как бы ты смотрелся с ней на европейской ярмарке в Маастрихте или Базеле!

Вим топнул ногой. Дефилировать перед коллегами, крупными галеристами, под ручку с живым шедевром – это будет высшая точка в его карьере. Он хлопнул себя по коленям: решение принято.

– Передай Петре фон Танненбаум, что я приглашаю ее завтра на ужин, чтобы в спокойной обстановке обсудить одно деловое предложение.

– Отлично.

– Думаешь, она поймет?

– Уверен, что поймет.

Вим и Кнуд радостно обнялись на прощание.

– А что ты будешь делать с Оксаной?

Удивленный, Вим бросил в его сторону взгляд, который означал: «Какой странный вопрос…»

Вим вернулся в галерею, принял несколько клиентов, полистал журналы, раздумывая, как лучше поступить. Расставался с женщинами он уже раз двадцать, но всегда расставание происходило естественным образом, из-за взаимной скуки, усталости, как в природе осенью расстаются с деревом опадающие листья. Но на этот раз расставание нужно было ускорить.

Стоит ли упомянуть как предлог бесцветность их интимных отношений? Почему бы не воспользоваться этой возможностью? В конце концов, это же правда и он тут пострадавшая сторона! Оксане ни к чему знать, что со всеми предыдущими партнершами секс для него был таким же безрадостным! Как говорит Кнуд, «неправильно говорить о мужчине, что он плох в постели, потому что плохо в постели бывает не одному человеку, а двоим вместе!». Просто нужно сымпровизировать! То же самое, что убеждать клиентов… Ведь у него отменное чутье, которое всегда его выручало.

К вечеру он заказал еду из лучшего в Брюсселе японского ресторана и предложил Оксане перекусить в гостиной, на диванчиках, включить музыку…

Оксана немного помедлила с задумчивым видом, потом воскликнула:

– Да, конечно, какая замечательная идея!

В очередной раз Вим задумался о том, что делается в голове у Оксаны в эти секунды промедления, – может, она переводит вопрос и подыскивает на него правильный ответ?

– Оксана, мне нужно сказать тебе что-то важное.

– Я уже знаю, Вим.

Она ответила спокойно и серьезно. Поглядела на него, откинула прядь волос и договорила:

– Ты любишь другую женщину.

– Но…

– Гораздо сильнее, чем меня. Впрочем, меня ты совсем не любишь. Ты думаешь о ней, когда ты со мной и даже когда мы…

И поскольку она не нашла подходящих слов, чтобы описать самые интимные моменты, она сделала рукой неопределенный жест, в результате которого абажур чуть не влепился в стену.

Вим смущенно опустил глаза, хотя в глубине души он был очень доволен тем, как она истолковала его поведение.

– Но как ты догадалась?

Оксана предпочла не упоминать о записке на желтой бумаге, которую она нашла в мусорном ведре.

– Женская интуиция…

– Тебе больно?

– Нет, ведь теперь мне понятно, почему ты так холоден со мной… – И она нежно улыбнулась. – Тебе повезло, Вим. Я бы тоже хотела пережить такую любовь.

Вим кивнул, понимая, что так нужно. На самом деле из этой фразы Оксаны он понял, что она тоже вовсе не влюблена в него до безумия, и это задело его самолюбие. Именно в этот момент он осознал, что не слишком хорошо ее знает: он прожил с ней три месяца, всюду водил ее с собой, но при этом не очень понимал, чего она хочет, что ей нравится… Он наклонился к ней и с любопытством спросил:

– Оксана, а чего ты ждешь от мужчины?

Она подняла голову, глаза у нее сверкнули, и в ее голосе послышалась смесь возмущения и меланхолии:

– А вот об этом я расскажу только одному человеку – мужчине моей жизни.

И это было искренне, именно так она и чувствовала.

Вим опять был уязвлен. Он собрал деревянные палочки с двух плоских тарелок.

– Ты сможешь завтра освободить квартиру? Если хочешь, у Кнуда есть свободная студия.

Она посмотрела на него с неприязнью:

– Спасибо, у меня достаточно денег на номер в отеле. Про завтра – договорились. Сегодня я слишком устала.

И, не выразив никакого сожаления, даже не взглянув на него больше, она поднялась в спальню.

Пару минут Вим просидел на диване не шевелясь: для такого энергичного человека, как он, это состояние прострации было долгим; он чувствовал сразу и облегчение, и обиду из-за того, что их прощание обошлось без слез. Он и представить себе не мог, что живет рядом с таким бесчувственным айсбергом. Собственный мужской цинизм его не коробил, дело привычное, а вот реакция Оксаны задела. Что ей вообще было от него нужно? Бесплатное жилье? Сопровождающий на разных мероприятиях? Когда ему в голову пришла мысль, что, возможно, она искала в нем идеального любовника, он прекратил самокопание и вскочил с дивана, потирая руки: место для Петры фон Танненбаум было свободно.

На следующий день Мег в последний раз заказала такси для Оксаны. На этот раз все было не так, как в прошедшие месяцы: ее мучило чувство вины за то, что, не уничтожив желтой записки, она спровоцировала отъезд манекенщицы.

Оксана обняла ее, поблагодарила за заботу и исчезла в такси, шофер которого был сам не свой от счастья, что повезет такую красавицу.

А Вим тем временем готовился к встрече с Петрой фон Танненбаум. То, что вчера представлялось ему желанным, сегодня уже пугало. Как он предложит ей переехать к нему? А если она окажется страстной и кинется на него, что тогда делать?

На мгновение он подумал, не сходить ли ему снова к доктору Жемайелю, потом отказался от этой идеи и решил просто попить успокоительное. Вполне достаточно для борьбы со стрессом…

В восемь вечера он отправился за Петрой в отель «Амиго». Таксист, посыльный и все гостиничные служащие трепетали перед этой величественной, словно статуя, женщиной, и, хотя все они были ею зачарованы, никто понятия не имел, кто она такая. Одни считали, что это «какая-то голливудская актриса, очень известная там, у них, а здесь пока не слишком», другие – что это «немецкая графиня, фотография которой была в журнале, „Гала“», и никто не подозревал, что она стриптизерша, они просто не поверили бы в это – настолько ее утонченность, элегантность и надменность аристократки не вязались с представлением об этой профессии.

В ресторане Петра была с Вимом само очарование, а он, в свою очередь, виртуозно беседовал с ней о том о сем, но не понимал, как ему перейти к более интимным вопросам.

Во время десерта она взяла инициативу на себя. Достала из сумочки длинный мундштук и притронулась рубиновым ногтем к руке Вима:

– Мой дорогой, я собрала вещи, мы можем просто заехать в отель и забрать их.

– Петра, вы меня потрясаете.

– Я знаю.

– Откуда вы знаете, будет ли вам хорошо в моем доме?

– Мне рассказывали. В любом случае мне хорошо с вами.

Он тряхнул головой, захмелев от гордости. Но все же одна деталь его беспокоила.

– Меня тревожит, что я не знаю, устроит ли вас ваша спальня…

– Моя спальня? Я думала, она у нас будет общая. – И, подтверждая свой намек, она убрала ноготь и погладила его руку.

Вим густо покраснел.

Пока Вим вез ее домой, он был разговорчив, как никогда: не закрывал рта, чтобы скрыть смущение.

Петра фон Танненбаум обошла его жилище-галерею с тремя гостиными, отпуская одобрительные замечания. Наконец он ввел ее в самую интимную часть дома.

– Здесь замечательно, – сказала она, оглядев спальню.

Он склонил голову, как почтительный слуга, потом принес снизу ее чемоданы.

– Идите в ванную первым, Вим, я люблю готовиться ко сну не спеша.

Вим выполнил ее просьбу; из ванной он вышел в элегантном черном кимоно.

Петра наградила его благосклонным взглядом, потом с несколькими сумочками удалилась в ванную и закрыла за собой дверь.

Вим сходил за водой и воспользовался моментом, чтобы проглотить две таблетки успокоительного, потом лег в постель.

И стал ждать. Полчаса спустя он встревожился и легонько постучал в дверь:

– Петра, все в порядке?

– Все отлично, дорогой.

И он продолжал терпеливо ждать ее появления.

Но она все не выходила. Успокоительные таблетки подействовали, и, поскольку он уже давно лег, на него стал наваливаться сон. Вот стыд! Она выйдет и найдет его задремавшим. Он щипал себя и пытался по-всякому остановить накатывавшую на него волну покоя, которая грозила вот-вот увлечь его в сонное царство.

Прошло еще около получаса, и он услышал из-за двери голос Петры:

– Милый, тушите свет. Я не слишком люблю полную иллюминацию по вечерам. Оставьте только ночник.

Вим выполнил ее просьбу и учел на будущее.

– Я иду.

Он приготовился к ее торжественному появлению на сцене, он знал, что она мастерица на такие вещи. Но ничуть не бывало: невзрачная тень скользнула в постель – и все.

Она устраивалась поудобнее на подушках, как будто Вима тут вообще не было.

Когда она улеглась, он счел нужным сказать хоть что-нибудь:

– Я счастлив, что вы здесь.

– Очень хорошо. Я тоже. У вас великолепное белье.

Он протянул к ней руку, надеясь, что она его подбодрит. Она не реагировала, и он решился стиснуть ее запястье.

Она подскочила на месте:

– Ой! – Она обратила к нему свой божественный лик. – Милый, забыла вас предупредить: я терпеть не могу секса и никогда им не занимаюсь.

Он уставился на нее. Она не шутила. Просто сообщила эту важную деталь, как будто речь шла об одном из многих обстоятельств.

– Вы на меня не сердитесь? Спасибо.

С этими словами она свернулась калачиком спиной к Виму, предоставив ему любоваться лишь ее роскошными длинными черными волосами.

Он уставился в потолок, сделал глубокий вдох, потом выдохнул с облегчением: с этой женщиной они смогут понять друг друга.