Текст книги "Попугаи с площади Ареццо"

Автор книги: Эрик-Эмманюэль Шмитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)

11

– Этот парень гениально двигается…

– Да уж, сегодня он зажигает!

Виктор вызвал одобрительные возгласы зрителей, столпившихся по краям танцпола. Когда в изысканном ночном клубе, где посетителям в основном было по тридцать с небольшим, появился гибкий и ловкий двадцатилетний красавец, который, мягко и соблазнительно покачивая бедрами, прикрыв глаза и чуть приоткрыв рот, танцевал, погружаясь в транс, по залу пробежали разряды, как бывает только на самых удачных вечеринках.

Виктор обожал танцевать. Он был в полной гармонии со своим телом, радовался тому, с какой готовностью оно его слушалось, и, освобождаясь от привычной неловкости, импровизировал под музыку, не отдавая себе отчета в том, какие желания будит в душах зрителей.

Он крикнул своей компании, сидевшей за столиком:

– Что же вы? Идите сюда!

Девушки возбужденно хихикали. Несколько парней поднялись, уверенные, что, начав двигаться, они будут выглядеть так же притягательно, как Виктор.

Не сбиваясь с ритма, Виктор приблизился к своим подругам, исполняя что-то вроде танца живота, и по очереди грациозным движением руки пригласил их танцевать вместе с ним.

Несколько пар вышли в круг. Между ними Виктор двигался танцуя, как будто пытался понравиться одновременно и парням и девушкам. И все с готовностью втягивались в его игру.

– Он сделал сегодняшний вечер!

– Да, здорово он всех завел.

– Хозяину заведения полагалось бы ему заплатить.

Виктор решил не развлекаться в обществе своих приятелей по университету: с того момента, как он получил анонимную записку, и особенно с тех пор, как она исчезла на кухне, он побаивался, что кто-то из девушек или парней имеет на него виды. Поэтому он предпочел присоединиться к группе ребят постарше, друзей Натана, и отправился с ними в клуб, где раньше не бывал. Его появление стало сенсацией не только потому, что он был там новым человеком, но и потому, что у тридцатилетних возникла иллюзия, что они – его ровесники; они уже были женаты, некоторые с детьми, на самом пике карьеры, а в клуб отправлялись, чтобы убедить себя в том, что по-прежнему свободны. Сейчас они не были ни старыми, ни юными: постаревшие юнцы.

– А с кем этот Виктор? Ему нравятся девушки или парни?

– Ему никто не нравится.

– Шутишь! Он такой красавчик, к нему небось очередь стоит. Заметила, какой он отвязный? Если такой парень – девственник, то я – Жанна д’Арк.

Не успели Том и Натан вернуться к столу, как на них накинулись подруги:

– Вот вы нам сейчас все расскажете! Мы тут думаем, Виктор любит женщин или мужчин?

– С чего это вас заинтересовало? – посмеиваясь, спросил Том.

– Только не вздумай нам морали читать, – проворчал Натан. – Ты сам только об этом и думаешь.

– Думаю, но только когда парень мне нравится.

– Да они все тебе нравятся. По части секса ты настоящий экуменист!

– Да хватит вам друг друга задирать! Лучше нам ответьте!

Том и Натан задумчиво посмотрели друг на друга, а потом, пожав плечами, ответили:

– Мы не знаем.

Девушки поразились:

– Что за чушь! Неужели ни один из вас к нему не подкатывал?

– За кого ты меня принимаешь, дорогуша? – возмутился Натан. – Мне вообще скоро под венец. Вон Том очень спешит с этим.

– А что, перспектива брака добавит тебе верности? – подначил Том.

– Ладно, я ляпнул глупость, простите.

– Если честно, – признался Том, – хоть мы к нему и не подкатывали, но понять, кто ему нравится, пытались.

– И кто же?

– Непонятно.

– Лучше сказать, – уточнил Натан, – кажется, ему нравятся все.

– Но мы думаем, что ему не нравится никто.

– Мальчики, да вы в своем уме? Посмотрите, как он танцует!

И они показали на Виктора, который теперь открыл глаза и одаривал жгучими взглядами танцующих рядом с ним.

Натан разозлился:

– Ну да, он всех заводит… и что с того? Если женщина со всеми кокетничает, это еще не значит, что она со всеми спит.

– Чаще даже наоборот, – вставил Том. – Самые развязные девчонки сваливают, как только дойдет до дела. А вот якобы святые оказываются такими потаскухами…

– Как мать Тереза, например! – ляпнул Натан.

Девушки прыснули со смеху, потом снова посмотрели на Виктора. Через минуту Натан крикнул им:

– Эй, не забудьте, что вы замужем!

– Что, уже и помечтать нельзя?

– И еще, малышки, не забудьте, что вы его на десять лет старше!

– В нашем возрасте какие-то десять лет ничего не значат.

– А в его – еще как значат!

Девушки смерили его недобрым взглядом: границу, отделяющую смешные шутки от неприятных, он явно уже перешел.

Том взял Натана за руку и увел его танцевать.

А у них за спиной Виктор прихватил бутылку водки, отхлебнул прямо из горлышка и дальше, в танце, предлагал ее всем, кто танцевал вокруг него.

– Каждый раз одно и то же, – прошептал Том. – Сначала заведет всех, а потом схватится за бутылку, хоп – и уже пьяный. И ему никогда не приходится расхлебывать последствия своих провокаций…

– Э-ге-ге! – выкрикивал Виктор, отплясывая свинг.

Он прижался ягодицами к девушке, танцевавшей рядом, потом – к ее партнеру. В клубе становилось все жарче. Виктор метался, как шальная молния, от одного тела к другому, чувственный и желанный, само искушение.

На следующий день Виктор смог оторвать голову от подушки только часам к одиннадцати. Первым делом он доплелся до ванной, порылся в аптечке и принял горсть таблеток от похмелья.

Минут десять он вливал в себя огромную кружку едкого ромашкового настоя, потом еще минут двадцать провел под душем. Стекающая по коже вода возвращала его к жизни.

К двум часам он наконец оделся и тут вспомнил, что должен был позвонить Тому, Натану и еще встретиться с дядей.

Он позвонил парням и поблагодарил их за то, что забросили его домой; они же с шутками и прибаутками предупредили его, что Брюссель в ближайшие дни ожидает волна самоубийств, если только он не удостоит своим вниманием всех женщин и мужчин, с которыми заигрывал минувшим вечером.

– Ты просто дьявол, – закончил Том.

– Да я бы и рад, – искренне ответил Виктор, перед тем как повесить трубку.

На самом деле стало ясно, что ему нужно уехать из города, и чем быстрее, тем лучше. Чтобы представить дяде какие-то разумные доводы, он приготовил стопку брошюр о разных университетах, даже запомнил названия нескольких программ – ему ведь нужно было найти рациональные объяснения своему желанию уехать.

Разочарование стало потихоньку проходить, и одновременно он заметил через окно мансарды попугаев, которые гонялись друг за дружкой; почувствовав, как припекает солнце, он решил выйти на улицу выпить кофе.

Он отправился на площадь Брюгмана, где в тенистом квартале, в обрамлении каштанов с густой листвой, располагалось бистро, получившее название «И себя показать»: там была терраса, куда приходили показаться на люди состоятельные бездельники. Виктор занял столик с краю, у витрины книжного магазина, и глядел на разгуливающих мимо прохожих.

Его внимание привлекла одна девушка. Эта стройная особа покачивалась на бесконечно длинных ногах, напоминая раненую птицу. Сначала она потеряла босоножку на переходе, потом чуть не опрокинула временный дорожный знак, к которому прислонилась, чтобы поправить ремешок. Наклонившись погладить пса, вывалила наружу содержимое своей сумочки, а затем, наконец устроившись на последнем свободном месте на открытой террасе, умудрилась опрокинуть графин с водой на соседнем столе.

Виктору все это показалось бы смешным, если бы она с первого взгляда чем-то не поразила его. Можно было подумать, что ее прекрасное тело ей мешает: как будто ей очень неудобно быть такой высокой, ни дать ни взять маленькая девочка, выросшая за одну ночь. Даже когда она сидела, ей не хватало устойчивости: голова у нее склонялась, ноги путались, тело кособочилось; и вдруг она в один миг расцвела: все эти недостатки и странности чудесным образом обрамляли ее благородное, тонкое, умное лицо. Вся эта борьба с силой земного тяготения придавала волшебное очарование ее хрупкой шее и мягкой посадке головы. Виктору показалось, что перед ним греческая богиня, отринувшая неподвижность мрамора ради приключений в человеческом мире.

Он улыбнулся ей. Она сперва улыбнулась в ответ, потом неуверенно порылась в сумке, вытащила записную книжку, пару шарфиков, глазные капли, помаду, бумажные платочки и, наконец, то, что она на самом деле искала, – очки, которые и водрузила на нос. После этого она снова взглянула на Виктора, который опять ей улыбнулся, и убедилась, что она его не знает, и тем не менее послала ему дружелюбную улыбку.

Виктор припомнил события минувшей ночи.

«Только не начинай снова!»

Он подумал о своем скором отъезде.

«И особенно с ней! Похоже, это хорошая девушка».

Он быстро положил на столик купюру и покинул террасу, помахав рукой неловкой девушке.

Вернувшись на площадь Ареццо, он позвонил в дверь к дяде.

– Это же наш Виктор! – воскликнула Жозефина, раскрывая ему объятия.

Он с чистым сердцем обнял тетю, в которой души не чаял. Он бывал в их доме с раннего детства и привык относиться к ней как к подруге, а не как к старшей родственнице. Она держалась с ним не по-матерински, наоборот, частенько дурачилась, точно была моложе его, и просто нежно его любила, без громких слов и неожиданных разочарований. Рядом с ней жизнь представлялась ему почти прекрасной.

– Дядюшка ждет тебя в кабинете. – Едва договорив эту фразу, она рассмеялась. – Мне так нравится называть Батиста «дядюшкой». Можно подумать, что я сменила мужа и живу с каким-то пожилым бароном! Вот смешно!

– Как дела, Жозефина?

– Хороший вопрос. Спасибо, что спросил. Я смогу тебе на него ответить через несколько дней.

– Что-то случилось?

– Я тебе расскажу, когда все выяснится. – Она потрепала его по щеке. – И когда у тебя будет не такой мрачный вид, а пока, похоже, ты озабочен своими делами.

И с этими словами она проводила его к Батисту, а сама, напевая, ушла в другую комнату.

Батист прижал Виктора к груди.

Пока длилось это объятие, Виктор испугался, что у него не хватит смелости уехать отсюда. Батист ведь единственный человек на земле, который ему помогает. Зачем отдаляться от него? Зачем тревожить его и разочаровывать?

Они сели, обменялись обычными приветствиями, потом Виктор достал из кармана открытку:

– Смотри, мне отец написал. Он теперь в Южной Африке.

Лицо Батиста помрачнело.

– Правда? Уже уехал из Австралии?

– Он говорит, что у Австралии нет будущего, а все важное сейчас происходит в Южной Африке.

– Да, эти речи я уже слышал.

Батист не стал развивать эту тему. Виктор тоже.

Когда мама Виктора, сестра Батиста, умерла, Виктору было всего семь лет. Он не знал своего отца, который оставил мать еще до его рождения. Тем не менее его родитель не позволил Батисту и Жозефине взять Виктора к себе, а признал отцовство и забрал мальчика. Он вместе с отцом участвовал во множестве невероятных приключений, которые всегда заканчивались неприятностями. Сколько раз он рассказывал сыну, что вот-вот заработает кучу денег, что он знает волшебный способ. Но реальность почему-то отказывалась подчиняться его мечтаниям, и он едва сводил концы с концами. Его отец, считавший себя свободным, бесстрашным и неутомимым путешественником, на деле был просто неудачником, который торопился расстаться с местом, где потерпел очередной крах.

Виктор быстро осознал, что оказался рядом с довольно беспомощным взрослым. Также он заметил, что, когда дела у отца заходили в тупик, их частенько спасал чек, вовремя и без лишних слов присланный Батистом.

В пятнадцать лет Виктор потребовал, чтобы отец отдал его в пансион. Тот был даже рад отделаться от оценивающего взгляда сына, хотя и раскритиковал его решение, а сам продолжал мечтать о том, как сколотит себе состояние в далеких краях: он выращивал цыплят в Таиланде, торговал недвижимостью в Греции, устраивал сафари на Мадагаскаре, подрабатывал смотрителем пляжа на острове Реюньон, искал золото в Патагонии, а в Австралии пытался наладить экспорт бифштексов из кенгуру.

Виктор помахал в воздухе отцовским посланием:

– Его носит по свету, как эту открытку.

Батист склонился к Виктору и спросил:

– Почему ты хочешь уехать?

Виктор не ответил.

Батист выдержал паузу, дожидаясь, когда Виктор сам прервет молчание.

– Пожалуйста, Батист, не проси меня ничего объяснять.

– Ты не обязан ничего объяснять мне, но хорошо бы ты понимал это сам.

Виктор нахмурился.

А Батист спокойно продолжал:

– Мне бы хотелось точно знать, что ты себя не обманываешь.

– Мне тоже, – внезапно растрогавшись, пробормотал Виктор.

– Тебе тоже – что? Послушай, это же просто бегство!

– Да нет.

– Ты просто бежишь от трудностей.

– Да нет, – повторил Виктор, хотя уже и не так уверенно.

– Убегаешь, как твой отец!

Виктор гневно вскинул голову. Он никому не позволит сравнивать себя с этим болваном. Никогда!

Он прошелся по комнате, чтобы не так злиться, потом, все еще бледный от гнева, обернулся к дяде:

– Батист, ну ты же знаешь! Ты-то знаешь, отчего мне так сложно жить.

– Знаю. Может, сходишь к психологу?

– Да я и так хожу. Без этого мне никак.

– И что?

– Ничего, говорю ему, что у меня все в порядке.

– Но почему?

– Да потому, что никто не может меня понять.

– А сам-то ты себя понимаешь?

В глазах у Виктора блеснули слезы.

– Господи, ты такой умный, вечно за тобой остается последнее слово.

– Ну да, слов я не боюсь.

С этими словами Батист раскрыл объятия, и Виктор со слезами бросился ему на шею.

Немного успокоившись, он сел прямо и высморкался.

– А у тебя-то самого как дела, Батист? Расскажи лучше о себе.

– Ну нет, не переводи разговор, эта хитрость не сработает.

Виктор горько усмехнулся. Батист продолжил:

– Ты хочешь уехать из Брюсселя, как до того уехал из Парижа, а потом – из Лилля. Учитывая, что найдется еще штук двадцать университетов, где изучают право, я уже приготовился следующие лет двадцать навещать тебя в самых разных кампусах. А ты у нас вдобавок еще и способный к языкам, так что боюсь, как бы не пришлось ездить к тебе еще и в Англию или в Штаты, – я только рад таким путешествиям, но, кажется, это не решает проблемы. Виктор, дорогой, может, тебе вернуться домой и подумать, что гонит тебя прочь? И не придется ли по той же причине покинуть следующее место, где ты обоснуешься? Что скажешь?

– Батист, я тебя люблю, – прошептал Виктор.

– Ну слава богу. Первая разумная фраза, которую я от тебя сегодня слышу.

Батист шутил, чтобы не показать чувств, которые его переполняли. Своих детей у него не было, к тому же именно сейчас он и так страшно нервничал из-за того, что Жозефина влюбилась, и сообщение Виктора стало для него просто последней каплей.

Виктор и Батист посмотрели друг на друга. Им было достаточно встретиться и знать, что оба они испытывают друг к другу одинаково теплые чувства, которые ничто не может изменить. Батисту хотелось бы сказать: «Ты же мне как сын!» – а Виктору: «Я бы хотел, чтобы ты был моим отцом». Но они не сказали этого вслух. Оба они были сдержанными и не облекали свою любовь в слова.

Когда Виктор вышел от дяди, настроение у него улучшилось, и он решил еще пройтись. Ходьба помогала ему справиться с грустью. Ноги сами привели его на площадь Брюгмана. И он невольно стал искать глазами на террасе кафе ту девушку, похожую на раненую птицу.

Неловкая девушка все еще была там. Она цедила коктейль «Диабло» с мятой. Свободных столиков не было, он подошел к девушке и, не раздумывая, склонился к ней:

– Могу я составить вам компанию?

– Ну…

– Других свободных мест нет. Но спрашиваю я вовсе не поэтому. – И он подмигнул ей.

Она ответила неуверенной улыбкой и указала ему на пустой стул, сбив при этом сахарницу.

– Меня зовут Виктор.

– А меня Оксана.

Мимо прошла молодая мать с младенцем на руках. Оксана взглянула на нее с грустью, которая не укрылась от Виктора.

– Кажется, вы огорчены.

– Да, я всегда расстраиваюсь, когда вижу малышей.

– Почему?

Она неопределенно махнула рукой. Прошла еще минута. Оксана с удивлением изучала лицо Виктора.

– А вы?

– Мне, когда вижу детей, всегда хочется плакать.

– Правда?

– Если никого нет рядом, могу и всплакнуть.

Оксана вгляделась в его лицо и поняла, что это правда.

От волнения они не смотрели друг на друга.

Виктор украдкой вытащил телефон и написал дяде: «Я остаюсь».

12

Когда воскресным вечером Ипполит вернулся домой, он буквально парил в облаках от счастья: невесомый, воздушный, глаза прищурены от удовольствия, а лицо так и лучится безмятежностью.

– Папа!

Изис бросилась ему на шею. Он покрутился с ней на руках в тесной душноватой прихожей.

– Папа, как от тебя вкусно пахнет!

Он улыбнулся: она была права – от него пахло духами Патрисии, а может, самим счастьем, или это одно и то же? Он сделал пару шагов и уперся в стол в центре заставленной комнатки, которая одновременно выполняла роль кухни, столовой, гостиной и спальни, – тут проходила вся его домашняя жизнь. Только крохотная ванная была в отдельном помещении, куда можно было закрыть дверь, да еще чуланчик, бывшая кладовка с маленькой форточкой, – Ипполит переоборудовал его в спальню для Изис.

– Как у вас прошли выходные? – спросил Ипполит у Изис и Жермена, который оставался с девочкой, пока Ипполит был у Патрисии.

Жермен, в длинном переднике, повернулся к нему с соблазнительно дымящейся кастрюлей.

– Изис сделала уроки, в том числе математику, – я проверил. Днем мы ходили к ее подружке Бетти смотреть мультфильм «Бэмби». А потом Изис читала, а я приготовил еду.

Ипполит наклонился к Изис:

– Ну и как, понравился фильм?

– Да. Жермен очень плакал.

Жермен рассердился и шумно помешал ложкой в супе.

Изис поднялась на цыпочки и прошептала отцу на ухо:

– Бэмби – это олененок, и у него в начале фильма убили маму. По-моему, после ее смерти Жермен больше не смотрел.

Ипполит посочувствовал и исчез в ванной, чтобы переодеться: он берег свой единственный костюм.

– Эй, – крикнул Жермен, – я тут у тебя постирал и сложил белье! – Карлик показал рукой на стопку белья на столе.

– Спасибо, Жермен. Не надо было…

– Ерунда, мне несложно. И все равно нечего было делать.

Изис в недоумении уставилась на Жермена, задумавшись, как это человеку может быть нечего делать; у нее вот всегда есть чем заняться: подумать, порисовать, почитать, попеть. Не понимает она этих взрослых. Впрочем, до обеда надо бы ей закончить со своим романом.

– Вы ведь сейчас будете разговаривать? – спросила она.

– Что-что? – переспросил Ипполит, выходя из ванной.

– Я думала, вам нужно поговорить. Да, Жермен?

– Э-э-э, а почему ты спрашиваешь?

– Хочу знать, пойти мне дальше читать у себя в комнате или здесь остаться. Думаю, будет лучше, если я уйду к себе.

И, не дожидаясь ответа, она взяла книгу и обогнула стол.

Сбитый с толку тем, что десятилетняя девочка говорит ему «Думаю, будет лучше, если я уйду», Ипполит просто поймал ее за руку, когда она проходила мимо:

– Что читаешь, дочка?

– «Алису в Стране чудес».

Естественно, он не знал, о чем там речь: с детских лет он ни разу не пытался развлечься книгами. Но все же ласково переспросил:

– И что, как тебе Страна чудес? Весело?

– Да это просто ужас! Кролик, который носится как угорелый, какой-то мрачный кот, безумный шляпник, да еще и злющая королева с целой армией глупых солдат. Страна чудес, скажешь тоже! Скорее уж, страна кошмаров!

– Так, значит, тебе не нравится?

– Еще как нравится! – И она послала отцу воздушный поцелуй, а сама уже толкала створку двери, спеша вернуться к своим кошмарам.

Ипполит безмятежно опустился на диванчик.

Жермен вгляделся в его лицо:

– Я так понимаю, раз ты вернулся только сейчас, то…

– Да.

Мужчины посмотрели друг на друга.

Растроганный, Жермен радовался успеху Ипполита. Он был чутким и уловил волны счастья, которые излучал его друг-садовник: тело Ипполита было расслаблено, а душа полна радости.

Ипполит был бы и рад рассказать Жермену все, что с ним произошло, но ему не хватало слов: те жалкие слова, которые приходили ему в голову, превратили бы повествование о его любовном успехе в заурядную историю, поэтому он просто жестом изобразил женственные очертания Патрисии. Его руки будто ласкали ее призрачное тело. И он безмятежно вздохнул.

Если бы он мог подобрать нужные слова, то рассказал бы, как со вчерашнего вечера чуть ли не каждую секунду трепетал от счастья, как его переполняли чувства: тревога, соблазн, страх, восхищение, блаженство и потом – тоска. Да, он наслаждался каждым мгновением – удивительным, насыщенным, полным жизни. Патрисия околдовала его. То, что он угадал по ее внешнему облику, с лихвой подтвердили последние часы: это была не просто одна из женщин, нет, это женщина в лучших своих проявлениях; место, откуда мы вышли и куда мы возвращаемся, женщина – источник любви, одновременно и мать, и любовница, сразу и пункт отправления, и пункт прибытия.

Три года назад он впервые увидел Патрисию на площади Ареццо, она была величественна, складки ее платья позволяли угадать очертания бедер, живота и груди; Ипполита восхитила ее монументальность, и он не решился заговорить с ней: это было ощущение даже не социальной неполноценности, а мужской, ведь рядом с этим мощным древом сам он казался виноградной лозой – тощий, жилистый, одни кости, мускулы и сухожилия.

С точки зрения Ипполита, для женщины вес был достоинством. Идеальная любовница должна быть массивной, неторопливой, внушительной, с большой молочной грудью. Как-то один приятель сказал ему, что любит толстушек, – Ипполит возмутился; слово «толстушка» подразумевало физический недостаток, Ипполит же, наоборот, любил полноту, завершенность, гармонию, а это глупое слово «толстушка» унижало дородных Юнон, абсурдным образом принимая за образец совершенства худышек.

В мире было два типа женщин: настоящие и фальшивые. У настоящих было торжествующее, победоносное тело. А женщины-фальшивки только притворялись женщинами, но у них не осталось ни живота, ни бедер, ни ляжек, ни груди. И одеваться им было трудно: ткань на них болталась, ей нечего было обтягивать, под одеждой не вырисовывалось никаких благородных и величественных форм, так что им оставались только одеяния в стиле унисекс или узкий крой в обтяжку. Кстати, жизнь у этих женщин-фальшивок кончалась неприглядно: они рано старели, покрывались морщинами, меньше смеялись, сгибались в три погибели, пробираясь по стеночке, словно тщедушные крысы.

Если бы Ипполит отправился в Матонже, район Брюсселя, где живут чернокожие, он оказался бы в ослепительном мире: африканки, завернутые в свои переливчатые одежды бубу, – упитанные, гордые, радостные и уверенные в себе – источали бы в его сторону сияние женского превосходства. А взглянув на их мужей – подтянутых, жилистых, куда более зажатых, чем жены, – можно было сделать вывод, что мужчина рядом с женщиной остается смешным. Конечно, ему иногда удается показать, что он силен или быстр, но чтобы мужчина был красивее? Вот уж нет! В его глазах Патрисия выглядела африканской королевой, нечаянно облаченной в белую кожу и затерявшейся на площади Ареццо.

Если женскую худобу Ипполит не одобрял, то за собственным весом следил, потому что мужчину лишние килограммы не украшают: это просто жир, который не придает ему ни пышности, ни благородства. Доказательства? Вместо того чтобы равномерно распределить избыток веса по всему телу, самец собирает его на животе, будто насекомое – непереваренную пищу, и это только делает его уродливым, затрудняет движения, заставляет сбиваться с дыхания при ходьбе. То ли дело женщины: они округляются сразу со всех сторон, будто булочки в духовке.

Итак, Ипполит не мог рассказать Жермену, как ослепительна Патрисия и как он занимался с ней любовью: неторопливо, ласково, нежно. Эта ночь стала плотским выражением всех чувств, которые они испытывали друг к другу; тут соединились внимание, уважительность, тактичность и мягкость. Для него секс не был целью, скорее подтверждением встречи. И любовью заниматься он предпочитал мягко, неторопливо, так чтобы вздох потихоньку переходил в счастливый стон, перерастая потом в экстаз. Он ненавидел в любви брать наскоком, завоевывать, предпочитая растапливать лед и подходить ближе исподволь. Если женщина ждала напора и нарочитой резкости, поведения настоящего мачо, может, даже насилия, он отдалялся: не то чтобы ему не хватало на это страстности, силы или твердости, просто он не любил такую игру. Как-то раз Фаустина, которая тоже жила на площади Ареццо, стала его соблазнять: позвала к себе выпить чего-нибудь холодного. Он быстро догадался, из какого она теста: женщина, провоцирующая мужчину вести себя как хищник, женщина, которая занимается любовью исступленно, ждет, чтобы ее хлестали и рвали на куски… Чтобы избежать ее страстного внимания, он вызвал у нее брезгливость, полностью сосредоточившись на собачьих и птичьих экскрементах, которые в тот момент собирал. Как хорошо, что он сохранил себя для Патрисии! Когда он взгромоздился на свою полнотелую королеву, он почувствовал себя одновременно и мужчиной, и ребенком – могущественным и слабым сразу. Может, это оживило в нем ускользающее воспоминание о матери, умершей, когда ему было пять лет? Может, он снова испытал то давнее ощущение – себя крохотного на крупном женском теле… Он был уверен, что нашел свое место. Возлюбленная дала ему чувство защищенности, и теперь он сам должен был защищать эту территорию, храм покоя и нежности.

– Похоже, ты влюблен, да еще и как, – пробормотал Жермен.

– Может быть…

Карлик кивнул, уверенный, что поставил верный диагноз. Ипполит поискал среди своих записей музыку, подходящую к случаю, нашел песни Билли Холлидея и растворился в его томном проникновенном голосе, свежем и сочном, как звуки гобоя.

Когда Жермен объявил, что обед готов, пришла Изис.

– Познакомишь меня с ней? – попросила девочка, устраиваясь перед своей тарелкой.

– С кем?

– С Патрисией.

Ипполиту сначала показалось каким-то волшебством то, что его дочь произнесла это имя, потом он взглянул на приятеля и догадался, что тот не удержал язык за зубами. Жермен пожал плечами, показывая, что он тут ни при чем.

– Так как? – настаивала Изис. – Познакомишь меня с ней?

Ипполит кусал губы. Он не думал об этом, ведь для него Патрисия и Изис принадлежали к двум разным вселенным.

– Ты боишься?

В ответ Ипполит наклонился к дочери:

– Чего боюсь?

– Что она мне не понравится.

Он тревожно тряхнул головой:

– Теперь, когда ты это сказала, думаю, что боюсь.

– Не волнуйся. Я буду снисходительной.

Ипполит в очередной раз удивился: как это десятилетняя пигалица произносит: «Я буду снисходительной»? Даже он сам в свои сорок должен был бы хорошенько подумать, чтобы найти подходящее слово; дочь была умнее его!

А Изис продолжала:

– Что же ты будешь делать, если она мне не понравится?

Ипполит подумал, потом ответил искренне:

– Буду… буду видеться с ней без тебя.

Изис скривила гримаску:

– Тогда надо, чтобы она мне понравилась.

Жермен и Ипполит кивнули. Изис заключила:

– Теперь я знаю, что мне делать.

Ипполит опустил голову. Часто ему казалось, что они поменялись местами: Изис стала родителем, а он – ребенком.

Жермен решился нарушить молчание:

– А как дела у тебя самой, Изис? Что-то ты перестала рассказывать о своем Сезаре.

– Он больше не мой, – отчеканила Изис.

– Почему?

– Я его бросила.

Ипполит и Жермен от такой серьезности чуть не прыснули со смеху, но сдержались, догадавшись, что девочку это обидит.

– Я его бросила, потому что мне с ним скучно. Он ничем не интересуется, ничего не читает, не знает ни стихов, ни песенок, – в общем, с ним не о чем говорить.

Ипполит подумал: «Когда-нибудь она и со мной так расстанется, потому что я ее разочарую; я, наверно, очень огорчусь, но придется признать, что она права».

Обед завершился абрикосовым пирогом, который испек Жермен. Хотя его собственное жилье располагалось на сто метров дальше по улице, у него вошло в привычку заходить к отцу с дочерью, не спрашивая, не мешает ли им его присутствие, и незаметно он становился частью их существования: заменил Ипполита на кухне, занимался стиркой и глаженьем, проверял домашние задания Изис и поддерживал порядок в их маленькой квартирке. На Ипполите остались только покупки. Теперь они трое жили как одна семья, в которой Жермен играл роль матери, с той только разницей, что каждый раз в десять вечера он уходил спать к себе и появлялся на следующий день в семь утра со свежим хлебом.

– Ипполит, сегодня воскресенье, может, сходим в боулинг?

Жермену явно очень хотелось куда-то выйти. Ипполит сообразил, что другу пришлось сидеть с его ребенком эти два дня, пока сам он отдыхал.

Полчаса спустя Жермен и Ипполит потягивали пиво рядом с лакированными дорожками.

Ипполит по-прежнему всем телом излучал счастье, которым одарила его Патрисия. Восхищенный, Жермен следил за этим бессловесным рассказом без зависти или тоски, хотя самому ему, вероятно, никогда не приходилось испытывать ничего подобного.

Они начали игру.

Ипполит отлучился в туалет.

Вернувшись в зал, он обнаружил, что Жермена окружила компания молодежи, только что появившаяся в зале.

– Дай-ка я запущу его вместо шара, – предложил самый крепкий на вид.

– Бросок карлика!

– Моя любимая игра!

– Только бросай поаккуратней, чтоб не попортить слишком быстро. Всем же захочется в него поиграть.

– А если позвать сюда все его семейство? Карлик, у тебя нет женушки, чтобы нам поразвлечься? Или братьев, сестер, а может, дети есть? Не, ну ты понимаешь, мы ж хотим сыграть длинную партию!

Тут подошел Ипполит. Увидев его, Жермен замотал головой в знак того, что просит друга не вмешиваться.

Но Ипполит не стал долго раздумывать. Он шагнул прямо в середину группы парней:

– Ну, кто тут самый большой придурок и сейчас получит по роже?

Он схватил за воротник здоровенного парня, который держался как заводила:

– Ты, что ли? – И, не дожидаясь ответа, врезал ему головой.

Великан ошалело отшатнулся, хватая ртом воздух.

– Кто следующий? – спросил Ипполит, вцепляясь в другого парня.

– Да мы пошутили!

– Ах вот оно что! Тебе было весело, Жермен?

И второй парень рухнул на пол, получив затрещину. Ипполит сцапал третьего, тот стал оправдываться:

– Да ладно тебе, шутки про карликов – это же обычное дело, чего ты завелся?

– Про карликов? Это где тут карлики? Не вижу ни одного, тут только мой друг Жермен.

И третий парень получил подзатыльник. Не успел Ипполит повернуться к остальным, как их уже и след простыл.

Ипполит потер руки и спросил у Жермена:

– Так что, играем?

– Играем!

Жермен был страшно доволен. Он с детства привык к оскорблениям и не обращал на них особого внимания, зная, что только трус станет дразнить карлика, но его тронуло, что друг защищал его с таким пылом. Взволновала его не сама месть, а проявление дружбы Ипполита.